Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 3, 2003
| В движенье радостном и скором Воспламененные трудом, Под мощный гул Одним напором Мы повалили старый дом. И. И. Морозов. Плотники[1] |
Тема разрушения старого и строительства нового мира была очень популярна в со- ветской литературе первой половины XX века. Стихи и проза официальных крес- тьянских и рабочих писателей, поэтов этого периода производят впечатление, что ничего другого в жизни советских людей не было: «воспламененные трудом» граж- дане только и делали, что трудились на ниве строительства, искореняя «замшелос- ти прошлого»[2]. Трудиться во имя Родины составляет смысл жизни каждого созна- тельного человека — об этом пишут писатели и журналисты, об этом говорит радио. Однако неофициальные источники (так называемые тексты «наивной лите- ратуры») — письма, дневники, воспоминания — рассказывают о других смыслах жизни простых людей. И труд занимает там первое место далеко не всегда.
«Наивные» тексты стали объектом исследовательского интереса сравнитель- но недавно — они и сами в массе своей не очень давнего происхождения. Куму- лятивный эффект всеобщего среднего образования породил качественно новый феномен: прежде довольно редкие тексты «наивной литературы» с 1960-х годов составили огромный пласт разнородных материалов, исключительно важных для исследователей быта, нравов, представлений и ценностей «молчаливого боль- шинства» советских людей неписьменной культуры. Их ценность как историчес- кого источника для выяснения, уточнения обстоятельств определенных истори- ческих событий — предмет особого разговора. Когда же речь идет о попытке реконструировать базовые ценности и представления «советского человека», значение именно «наивных» текстов бесспорно. Их авторы не знакомы с профес- сиональной культурой письма, не знают, что художественное произведение име- ет определенную структуру, строится по определенным законам вокруг опреде- ленной цели и сюжета. Они намного более «свободны», чем привычные нам тексты письменной культуры, в них масса «проговорок», они откровенны часто совсем не в тех местах, в которых позволяет себе быть откровенным человек «письменного круга».
Разумеется, нельзя говорить о том, что раньше такого рода произведений не существовало. Мы имеем в своем распоряжении крестьянские воспомина- ния второй половины XIX века, мещанские стихи начала XX века, наконец, купеческие заметки начиная с первой половины XIX века. Просто можно ут- верждать, что во второй половине ХХ века этот феномен стал массовым. И ес- ли раньше крестьянскому поэту требовались определенные условия для созда- ния поэтических произведений — хотя бы знать грамоту, то сейчас «внешние» условия благоприятствуют «наивному» автору, дело стало только за его внут- ренней потребностью писать и «творить». Такая потребность оказалась очень высока.
Задача данной статьи — проследить отношение к труду простого советско- го человека. Отношение это эволюционировало, принимая различные формы в зависимости от времени, места создания и, конечно, от социального положе- ния автора.
Труд — одна из базовых советских ценностей. Пословицу «Без труда не вы- ловишь и рыбку из пруда» знал каждый советский ребенок, она вошла в хресто- матии по родной речи. «За тунеядство сажают в тюрьму», — сказала мне моя одноклассница в 1985 году, узнав, что мои родители ходят на работу три раза в неделю вместо положенных пяти. В табеле первоклассника за 1980 год чита- ем замечание учителя: «Ваш мальчик не любит трудиться»[3]. «Избавившись от глистов, ребенок будет лучше учиться, помогать маме по дому, больше рабо- тать на общественной работе и вырастет полноправным советским граждани- ном»[4]. Идеологема «труд есть почетная обязанность каждого» превратилась в личное убеждение и транслировалась из поколения в поколение. Советская цивилизация придала этой тематике своеобразный репрессивный и обязую- щий оттенок.
В деревне
Любопытно, что такое отношение к труду сформировалось не сразу. Для со- ветского крестьянина очень долго вообще не существовало такого абстракт- ного понятия, по крайней мере применительно к себе самому. Зато существо- вало понятие «работа»: «вдеревни работы много было»[5]. Крестьяне «роботали много», работали по-разному, но совсем не «трудились». В воспоминаниях, на- писанных в 1960-е годы, слова «труд», «трудиться» практически не встречают- ся. Работа могла оцениваться как хорошая и плохая, а труд — нет. Слово «труд» тогда еще относилось к высокой лексике и употреблялось в основном в религиозном контексте: «настоящыя паломники ходили трудились воимя спа- сения своей души». «Трудиться» в советском понимании, т. е. расценивать свою работу как способ вписаться в советское общество и продвинуться по карьер- ной лестнице, крестьяне стали позже; собственно, и сама проблема «вписыва- ния» возникала прежде всего при переезде в город. Но и в деревне коллекти- визация и раскулачивание показали, что далеко не всякая работа, даже самая тяжелая и самоотверженная, может претендовать на звание «труда» в офици- альном его понимании и статусе. Тогда, очевидно, начинаются первые спеку- ляции крестьянской бедноты, противопоставляющей труд общественный и «правильный» работе хозяйствующих «одиночек», заботящихся только о себе и своей семье:
Дак мы трудилися, кое-как перебивались на колхозной-то земле. Скотину всю забрали у нас <…> А они [кулаки. — А. М.], глядишь, не страну кормят. Себе токо работают…[6]
А вот свидетельство другой участницы событий того времени (ее семью рас- кулачили):
Были такие в деревне 4 семьи <…> Вот это первые коммунисты. В партию, в комсо- мол пошли, а сами в чужой амбар залезут — тушу мяса утащат <…> И всю деревню пре- дали: «Тот кулак, да и тот кулак». Которые работали день и ночь, то кулаки, а они хле- ба наворуют, и овечек чужих загонят штук 5, зарежут и жерут[7].
Характерно, что в колхозе люди «трудились», а для себя — работали. Важны также для эволюции в деревне понятия «труда» и введенные колхозами трудод- ни. Тем не менее осознание крестьянского трудового процесса как способа по- вышения собственного социального статуса еще не полностью сформировалось и к 1960-м годам.
Вообще в крестьянских воспоминаниях больше указаний на то, что именно делали. Крестьянская жизнь состояла из множества «работ», и квалифицировать их как труд им просто не приходило в голову:
…И вот бывало особенно взимнее время придут кнашей матери соседки старушки две три спрялками посидеть ну и приходил наш сосед дедушка иван старенький и начынался уних разговор про старинушку[8];
Ну чтож зиму я вспоминаю снег счишшал с дедушкой, а пришла лето, отец нанялси телят стиреч да вот с учили сомной, и мне доверили стеречь, я помню что хорошо пас за ериком[9];
Ну, я была такая смышленая — быстро все умела: прясть, лен обрабатывать, и сно- вать, и ткать <...> Ну, я ростом небольшая, но шустрая была. Ребята любили, что уме- ла все делать — и быстро[10].
Цель таких рассказов о прошлой жизни — объяснить детям и внукам, как раньше «жили-были поживали». Все эти виды деятельности нельзя записать в тру- довую книжку, они естественны и необходимы для простого крестьянина. Для женщины — хорошо управляться с домашним хозяйством, для мужчины — уметь дом построить, на охоту ходить, рыбу удить.
…И зимой нас мать и приучала ковсяким крестьянским делам и говорила учытес де- ти изолотом шыть и молотом бить вжызни все пригодится[11].
Русский крестьянин привык к авральному типу работы: «летом все в поле, а уж зимой отдыхали». Именно работы в поле расцениваются как главные («на покосе были вспоминаю, а главное рожь убирали»). Все остальные дела ежедневные и обыч- ные: «корову подоила, скот покормила, в церковь на праздник cходила».
С появлением колхозов «главные» сельскохозяйственные работы отошли в ведение государства: «раньше на барина, теперь на Сталина». В некоторых вос- поминаниях разницы между, к примеру, 1905 годом и 1930 годом не прослежива- ется. В других, напротив, отмечается, что работа изменилась:
Собрались мы постовалоские мужыки <…> стали готовитися кпосевной обобщест- вили толи ко рабочий скот лошадей да инвентарь дело пошло работати стало весело но- вую жизини строить[12].
До сих пор речь шла исключительно о крестьянской мемуаристике первых десятилетий советской власти, где абстрактное понятие «труд» встречается в кон- текстах, не связанных с советскими коннотациями:
И как мог описал попрозбе моего дорогого сына Петра Ивановича. Конечно с условьем естли достойно будет вашего вниманья. эта жизнь вкоторой прожил ваш отец и мать нетоко длясебя но и ради вас. здесь конечно нет выдающыхся происшествий приключений и врядли длявас будет интересным изанимателным а поэтому я думаю длявас несоставит большого труда и растопить этим печ[13].
Речевые обороты «достойно вашего вниманья» и «не составит большого труда» являются следствием того, что автор этих воспоминаний окончил земскую шко- лу еще до прихода советской власти и употребляет слово «труд» в составе еще до- революционных клише. Мемуарист демонстрирует читателю, что хоть «и писать пишу а незнаю руского языка гдекакия знаки ставить даже заглавныя буквы немо- гу», все-таки умеет пользоваться «культурными» речевыми оборотами — призна- ками «образованного/письменного» текста.
Каким же образом проникает понятие «труда» в крестьянское сознание? Об- ратимся к крестьянским письмам в советские газеты. И тут можно наблюдать странный факт: те самые крестьяне, написавшие с грамматическими и орфогра- фическими ошибками свои воспоминания внукам, ни разу не употребив слов «труд», «трудиться», оказывается, легко могут ими оперировать. Словосочетания «крестьянский/рабочий труд», «сплаататоры чесных трудов / чужих трудов», «трудовое крестьянство», «законы охраны труда» встречаются с начала 1920-х го- дов[14]. Письма адресовались «Крестьянской газете», одни посвящены конкрет- ным событиям на местах, другие носили «рационализаторский характер»: авто- ры делились своими оценками происходящего, вносили предложения о новых законах и пр.
Кулак норовит изплаатировать чесного трудовика. А пролетарий лежит ничево не делает норовит нахалом пользуваться чужим трудом еще и говорит власть наша[15].
Усердные читатели «Крестьянской газеты» всегда отмечали свою неграмот- ность:
…Следя за государственной политикой и думаю своей дурной головой;
И я человек мало вижу именно деревенщина…;
Извиняюсь, что плохо писал, потому что я плохо грамотный забитый темнотой не- достатков[16].
Крестьяне со свойственной им житейской хитростью начали разговаривать с авторитетным государственным органом — газетой — на языке самого государ- ства. Удивительная легкость, с которой они осваивали правила советской рито- рики, позволяет им чутко реагировать на изменения правительственного курса. Письма принимали к сведению, и нередко автор письма добивался желаемого, особенно когда речь шла о доносах и «сигналах» с мест.
Такое несоответствие воспоминаний и писем в отношении «труда» объясняется тем, что «трудовые» формулы крестьяне использовали, так ска- зать, как стилистический прием и, соответственно, как способ добиться нуж- ного результата. В нормальной повседневной жизни они такими формулами не пользовались, все так же пахали и веяли, «зимой молотили… летом моло- тить некогда было», «ели все лесное: грузди, рыжики, волнушки, ягоды». И слу- шали радио, читали газеты, заполняли анкеты в отделах кадров при устройст- ве на работу, отдавали детей в уже советские школы. Постепенно входили в речевой оборот клише «место жительства / прописки», «работать в качест- ве», «трудовой стаж» и пр.
Процесс урбанизации требовал нового языка. Формулы занимали все больше и больше места: при массовой миграции в города необходимо было их осваивать в огромном количестве.
Переезд в город
Труд крестьянина являлся ценностью для советского общества, труд рабочего — несомненной ценностью. Советское государство — государство прежде всего пролетарское. Индустриализация спровоцировала массовую миграцию в города, где бывший крестьянин, получив работу на заводе или фабрике, существенно по- вышал свой социальный статус, а порой и дальше поднимался вверх по ступень- кам социальной лестницы[17].
Однако не так просто все это было. Государство столкнулось с проблемой адаптации крестьянина к городской среде[18]. С одной стороны, воспитанный на сезонной занятости, новый горожанин сначала не мог привыкнуть к монотонной и систематической работе на заводе.
Цех маленький: два больших станка и два маленьких. Два человека: одна разбирает прокладку, другая катит. Нужно, чтоб была не смята. Валики по 10 метров на бобинах. Надеваешь валик на шланг, есть педаль — нажимаешь на педаль, и она крутится. И есть палка выше, чтоб ровнялась прокладка: перекинешь туда, и идет ровно <…> Идет и идет резина — отлучиться никуда нельзя. Подменит мастер — сходишь в туалет, не подме- нит — терпи, как хочешь. Такая работа[19].
Работать трудно было, все, помню, глаза слипались — так спать хотелось. А домой придешь, ляжешь, да станок перед глазами стоит[20].
Ср.: Да тяжелый ответственный труд пастуха, но и увлекательный. С восхода солнца и до заката ты в поле. Сколько ты увидишь разнообразной интересной жиз- ни животного и пернатого мира в природе и все живет своей жизнью[21].
Менялись базовые устои жизни, вплоть до восприятия пространства и време- ни. Крестьянин хоть и привык к тесноте в избе, пространство двора считает собст- венным. В городских условиях он такого пространства лишен (нет своей баньки, амбара и пр.), не говоря уже об общественных деревенских просторах. Его начина- ет мучить своего рода клаустрофобия: «спереди дом, сзади дом, да по бокам, где погу- лять, да и некогда»[22]. Смещается и ощущение времени: в городе время меряют по часам, а не по делам. Социолог В. Ф. Чеснокова рассказывала, с какими проблема- ми сталкивались социологи-горожане при анкетировании деревенских жителей. На вопрос: «Когда вы выходите из дома на работу?» они неизменно получали ответ: «Как корову подою, так и выхожу». Уточняли: «В котором часу вы выходите из ко- ровника?» Ответ: «Я же говорю, как корову подою, так и выхожу» — и такой диалог мог длиться бесконечно, повергая его участников во взаимное недоумение[23].
Меняется тип социальных связей, способ включенности в социум: теплая тес- нота общинных отношений с жестким внешним контролем и ритуализованнос- тью деятельности сменяется на городское «одиночество в толпе», анонимность, внеличностный характер большинства связей. Как известно, подлинное превра- щение крестьянина в горожанина происходит обычно лишь в третьем поколении.
Информант: Когда в город перебралась, ну, иду на ярманку погулять-поплясать. Поглядела — никого нету.
Собиратель: Людей было совсем мало?
Информант: Народу-то много, дак все чужой-какой. И ушла. Больше-то не ходила[24].
Свои проблемы с необученными крестьянскими кадрами государство реша- ло за счет жесткой регламентации правил рабочего труда, идеологизации процес- са труда, репрессий по отношению к рабочему сословию. Например, получалась цепочка:
опоздал на работу — выгнали с работы за нарушение рабочей дисципли- ны (50-е годы XX века; в 30-е годы за опоздание сажали) — выписали из кварти- ры/комнаты, распределявшейся от завода/фабрики — детей отчислили из завод- ских яслей/сада/школы — если вовремя не сориентируешься, не устроишься на новое место (этому не способствует отрицательная характеристика, выданная в отделе кадров), могут посадить за тунеядство[25].
Жизненные акценты смещаются в область трудовой деятельности — человек оказывается внутри трудового сообщества, выпадение из которого грозит ему се- рьезными социальными неудобствами. Отличная работа и примерное поведение, напротив, раскрывают перед ним новые возможности карьерного роста, факт по- мещения фотографии на Доску почета предприятия («Наши герои», «Передови- ки производства», «Наши достижения» и пр.) заслуживает административного поощрения — премиальные, путевка в санаторий, улучшение жилищных условий и т. д. Без рабочего стажа невозможно было рассчитывать на значительную пен- сию. А потеря трудовой книжки обращалась в катастрофу — без нее трудно уст- роиться на новую работу, не начислят пенсию.
Трудовое положение определяло положение в обществе и бытовые условия: квартиры, дачи распределялись предприятиями; ясли, сады, школы выстраива- лись при заводах и фабриках, соответственно попасть в такие воспитательные и учебные учреждения теоретически могли только дети рабочих; путевки в сана- тории и пионерские лагеря раздавались на местах работы[26].
Довольно скоро появились «престижные» заводы («детский садик хороший», «клуб, бассейн выстроили», «говорят, часто премии дают»), туда стремились уст- роиться.
Так я на хорошем заводе работала, кормили хорошо, сытно. Домой прихватывала. И садик допоздна работал, как иду с завода, заберу <…> Так вот, освободилася комна- та — Кузьмич помер. Я говорю, нам тесно, нас 6 человек в комнате. И Чугуновы говорят, претендуют. Разбирались, я говорю, я — рабочая, муж мой — рабочий, на заводе трудим- ся в поте лица. А Чугунова продавщицей работает, у ней нет проблем с питанием, вот. Дали комнату. Они потом съехали[27].
Втиснутые в новые условия жизни и труда, крестьяне оставались в городах («в деревне голодно, так всю жизнь и проживешь»), постепенно расселялись по коммунальным квартирам, заводили хозяйство, некоторым удавалось получить небольшой участок земли за пределами города[28]. Заметим, что отношение к «труду», уже вполне сформировавшееся, не переносилось на домашнюю ра- боту. Женщина «трудилась» только на предприятии, в сфере услуг и пр., дома она «хозяйничала»: «прибралась, обед сготовила». Не распространялось понятие «труда» и на работу на приусадебном участке: «мы на дачу отдыхать, прополоть там надо». В частной жизни по-прежнему отсутствовал «труд». «Труд», единый и неделимый, принадлежал государству и сфере общественной. В домашнем хозяйстве, как и в крестьянском, различные виды «работ» носили свои кон- кретные названия.
В мемуарах рабочих[29] слова «труд»/«трудиться» встречаются гораздо чаще. Глупо было бы предполагать, что частная жизнь рабочего-горожанина настолько беднее крестьянской, что он заполняет образовавшийся «вакуум» газетно-публи- цистическими клише: «трудился на заводе до мозолистых рук», «я всю жизнь тру- дился на заводе», «труд мой заслуженный», «дядя Егор был большим тружеником» и т. д. В городе идеологический прессинг оказался сильнее, и формулировка рабочий «трудится на заводе», а крестьянин «работает в поле» отразилась в тексте воспоминаний. Городская жизнь обязывала куда чаще пользоваться такими фор- мулировками хотя бы потому, что горожанин больше крестьянина заполнял офи- циальных анкет, писал заявлений и автобиографий. Кроме того, приехавший в город крестьянин активно усваивал новый городской язык, который считал ат- рибутом новой жизни.
Понравилась мне девчушка одна. Танцуем, разговариваем (в Доме культуры. — А. М.). Ну, подошел к нам один, говорит: «Пошел отсюда на х.., деревенщина». А я ему: «А ну, поди сюда, культурный». Ну, вышли, поговорили. Я вернулся, извинился так. Она смеялась очень. Тоже из деревни приехала <…> Потом учиться пошел в школу рабочей мо- лодежи, не до танцев стало. Но с Таней мы ходили еще время какое-то[30].
Рассказчик хоть и оказался физически сильнее «культурного» соперника, все-таки поступил потом в школу: «хотел показать, что тоже могу, ведь все от че- ловека зависит, так?» Затем пошел в училище и окончил его с отличием (кстати, смычка образования и труда характерна для рабочих воспоминаний: обучаясь че- му-нибудь, рабочий повышал свой статус — «ученье и труд все перетрут»[31]). Час- тое употребление клише «трудовой стаж», «трудовая деятельность», «вопросы трудоустройства», «организация труда» привело к тому, что такие словосочета- ния стали оседать в повседневной речи:
Моя трудовая деятельность началась в 15 лет на заводе в Днепропетровске;
Мой трудовой стаж насчитывает 43 года, я ветеран труда, заслуженная рабочая;
Так началась моя трудовая деятельность <…> так была окончена моя трудовая дея- тельность;
Прошла трудовой путь от простой рабочей до руководителя;
Я трудилась, всю жизнь отдала заводу, а на пенсию не проживешь;
По вопросам трудоустройства я отправилась в отдел кадров[32].
В записках горняка Н*[33] (родился в деревне, какое-то время работал в колхо- зе), написанных в конце 90-х годов XX века, «акцент сделан на трудовой деятель- ности» автора. Любопытно, что он употребляет слова «трудиться», «работать» одинаково часто, они сосуществуют как синонимы:
Я сразу согласился трудиться на этом предприятии;
Работали тогда по три смены, к тому моменту я работал на предприятии уже 4 года.
Несомненно, мемуарист гордится своей «трудовой деятельностью», он стал хорошим руководителем и специалистом, его «гложет, конечно, обида на то, что государство не может помочь своим ветеранам». Но для него к концу века слова «труд»/«трудиться» практически потеряли свою идеологическую составляющую. Только описание одного эпизода во всем тексте отсылает к «труду» со всем ком- плексом советских коннотаций:
Однажды ко мне на квартиру пожаловал начальник жилищно-коммунального отдела и говорит: «У вас, Н*, рудничный буфет, так мы его заберем, он нужен И. Ф. (начальни- ку Н*. — А. М.)». Я, разумеется, был несколько удивлен как этим визитом, так и самой просьбой: «Этот буфет я получил не от вас и не от И. Ф., поэтому отдавать его не соби- раюсь! Не для того я трудился, чтобы буфеты раздавать».
Буфет так и не забрали, автор добился желаемого результата (вспомним пись- ма крестьян в газеты), объясняя потом, что он много работал и с его «трудовым прошлым» он мог чувствовать себя независимым даже в конфликтах с собствен- ным начальством.
Нельзя утверждать, что «труд» идеологический полностью ассимилировался в языке к концу XX века, однако процесс его деидеологизации прослеживается[34]. Такова эволюция слова «труд» (и производных от него) в языке советского чело- века — сначала крестьянина, потом колхозника, потом горожанина и рабочего, наконец, горожанина-специалиста.
[1] Морозов И. И. Плотники // Антология крестьянской литературы. М., 1931. С. 139.
[2] Тема Родины и тема борьбы также присутствуют в произведениях, но в меньшей степени.
Эти темы (включая «трудовую») остаются важными для советской культуры второй половины XX века.
[3] Архив автора статьи.
[4] Борьба с глистами // Гигиена. М., 1931. С. 32.
[5] Цитируются тексты воспоминаний и устных интервью из архива автора статьи.
[6] Из устного интервью с З. В. Фоминой 1913 г. р., пос. Куларово Тюменской обл. Запись 2002 года.
[7] Колтакова М. Н. Как я прожила жизнь: Воспоминания работницы. Омск, 1997. С. 39.
[8] Воспоминания N. Автор неизвестен. Тетрадь велась в 1965 году. Автор 1893 г. р.
[9] Воспоминания А. В. Чопорова 1884 г. р., г. Воронеж. Тетрадь велась несколько лет. Закончена в 1972 году. Текст набран на компьютере Т. М. Родомысльской.
[10] Колтакова М. Н. Указ. соч. С. 40.
[11] Воспоминания N.
[12] Автобиографические записки сибирского крестьянина В. А. Плотникова. Омск, 1995. С. 66.
[13] Воспоминания N.
[14] Голос народа: Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918–1932 гг. М., 1998. С. 125–137.
[15] Там же. С. 132.
[16] Там же. С. 132–135.
[17] О такого рода «восхождении» писали в газетах (см. «Труд» за 70-е годы), об этом снимали фильмы. См., например, фильм А. Александрова «Светлый путь» 1940 года.
[18] См., например: Проблемы современной урбанизации. М., 1972.
[19] Колтакова М. Н. Указ. соч. С. 57.
[20] Из устного интервью с А. У. Черновым 1918 г. р., г. Екатеринбург. Запись 2000 года.
[21] Воспоминания Н. В. Новоселова 1911 г. р., г. Архангельск. Тетрадь велась в 1978 году.
[22] Ср. с воспоминаниями Ф. А. Виноградова: «Я подхожу и говорю: “Барышни, вот будто я вас узнаю. Нельзя ли с вам познакомиться и пройти”. А дороги длинные были, еще горка, снизу вверх поднимаются, красиво, трава, цветы за канавой, подсолнух» (Крестьянская любовная проза (по материалам письменной автобиографии Ф. А. Виноградова) // Живая старина. 2000. № 4. С. 15).
[23] См. об этом: Рывкина Р. В. Некоторые особенности сбора информации // Образ жизни сельского населения. Новосибирск, 1979. С. 129–133.
[24] Из устного интервью с З. В. Фоминой 1913 г. р., пос. Куларово Тюменской обл. Запись 2002 года.
[25] Автобиографические записи А. У. Чернова. Тетрадь велась с 1993-го по 1995 год, г. Екатеринбург.
[26] О роли и месте завода в городе см.: Тарабукина А. В. «Хорошие девчата, заветные подруги…» (эротические тексты пожилых заводчанок). В печати.
[27] Из устного интервью С. П. Резниковой 1929 г. р., г. Москва.
[28] См. статью С. Г. Леонтьевой в этом номере «ОЗ», посвященную садоводческим товариществам.
[29] О воспоминаниях рабочих начала ХХ века см.: Рыбников Н. А. Автобиографии рабочих и их изучение. М.; Л., 1930.
[30] Из устного интервью С. Н. Полозкова 1942 г. р., пос. Конаково Тверской обл. Запись 2000 года.
[31] См, например, кинофильм М. Хуциева, Ф. Миронера «Весна на Заречной улице» (1956) — молодой рабочий учится, чтобы потом стать инженером.
[32] Из автобиографий и воспоминаний рабочих (1975–1998).
[33] Аноним 1917 г. р., г. Москва.
[34] Проводится сравнительное исследование писем в газеты 1970-х и 2000-х годов. На материале писем и отзывов особенно заметна эволюция их тематики: официальные темы сменяются менее официальными; соответственно язык, частично сохраняя газетно-публицистические клише, приспосабливается «говорить про другие проблемы».