Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 4, 2002
| Не секрет, что москвичей в Москве не осталось. Почти не осталось. Настоящих, у которых и дедушки и бабушки здесь родились. Современное население Москвы — это те, кто приехал сюда учиться, работать и остался жить. В Москве нет доминирующей этнической группы, невозможно определить фенотип москвича. Сложно сказать, как он одет, что ест, чем занимается. Считается, что больше всего в Москве украинцев. С этим могут поспорить армяне или таджики. Но в этом небольшом исследовании речь все равно пойдет о выходцах с Украины. Не об украинцах по национальности или гражданству. А о тех, кто приехал в Москву оттуда. Можно было бы сделать большую таблицу — из 1000 опрошенных, возрастной группы такой-то, столько-то процентов приехали работать, из них с семьями… Итак далее. Но, к сожалению, это не имеет смысла. Потому что большинство — строители, сиделки, нянечки, проститутки, торговцы — могли приехать откуда угодно и жить точно так же где угодно. А меньшинство — копирайтеры, программисты, менеджеры — не дают картины. Они не поддерживают связи с диаспорой. Они — сами по себе. Их дети будут москвичами. Москва — это миф. И у людей, которые сюда приехали, есть своя мифология — мифы о Москве и мифы о себе самих. В процессе исследования выяснилось — территория значения не имеет. Важен лишь сам человек. А Москва — это только звездочка на карте, вокзал. В Нью-Йорк уехать сложнее — дорого, и необходим язык. Все едут сюда не потому, что хотят приехать в Москву, а потому, что хотят уехать оттуда. Впрочем, они сами о себе расскажут. Меркотун 24 года (в Москве — 4 года) А что мне там делать-то? Отец квасит, мать с ума сходит. Брат женился. Друзья спиваются. И я когда поняла, что со мной все то же самое будет, что хорошего меня ничего не ждет, тогда я и свалила оттуда. Не потому, что я в Москву хотела. Апотому, что я там не хотела оставаться. Вот, знаешь, я там на выставку ходила — коллекция разных ядовитых пауков. Какой-то мой земляк их собирал по всему миру. Каких там только гадов не было — страшные, мохнатые, лапы не пересчитаешь… А опасный для человеческой жизни — только один: «пойманный автором коллекции в окрестностях Кривого Рога». То есть в какой-нибудь южной Африке безопаснее, чем там. Уехала как бы в институт поступать. Приехала. Оказалось, что без экзаменов берут только в институт Сербского или Склифосовского. Потолкалась чуть-чуть там, сям. Пошла в свой заборостроительный… даже называть его не хочу. Но хоть какая-то корка. Москва. Думала, Москва начнется сразу в поезде. Я сюда в СВ ехала! Последний раз в жизни — других билетов не было. Мне кассирша говорит: — Поедешь завтра в плацкарте? А я понимаю, что завтра уже уехать не смогу. Что надо сегодня. Захожу, сажусь. Сидит дядька такой в подвернутых джинсах, шерстяных носках из собаки, лысый, в очках. И лицо такое… носа очень много, как будто его в детстве пылесосом затянуло… Я ему: — Здрасьте. Вместе поедем. Кивает. А я уезжала — хуже не придумаешь: денег мало, один только московский телефон— и то боялась, что девушка куда-нибудь на юга смоталась. Ехала с одним рюкзачком, взяла в дорогу книжку самую толстую — Джойса. Большая такая, черная — крупными буквами написано ULYSSES. Сосед этот мой так неодобрительно на нее взглянул. А у меня еще температура была. Ну ладно, думаю, хрен с ним. Вот принесут мне влажную простыню за 14 гривен, я сразу лекарство выпью и спать завалюсь — благо полка верхняя. Принесли. Только я уснула… Он пошел за чаем. Вернулся. Без чая. Снова за ним пошел. Опять неудачно. Как ты понимаешь, он замком все время щелкает. Стал шуршать газетой. Опять пошел за чаем. Удалось. И тут он стал размешивать сахар ложечкой! Потом он достал жареную курицу… Слушай, вот ты социолог, ну напиши ты какое-нибудь исследование: «О таланте есть курицу в поезде независимо от времени суток». Курица — не самое страшное. У него был свежий огурец. И он им с удовольствием хрустел! Не думай, я не хотела есть. Я хотела его убить! А потом… Потом он стал ногтем разглаживать фольгу. Медленно и старательно. Я уже не хотела его убить. У меня от температуры все звуки умножались на десять. Я хотела умереть сама. Он пошел в туалет, потом отнес стакан, потом вернулся за подстаканником… Наконец, он заснул. Ты уже догадалась: он начал храпеть! Я думала: боже, еще двенадцать часов, и все это закончится. В Москве ведь столица, там совсем другие люди. И я сочиняла еще тему для диссертации — понимаешь, ведь только славяне так ведут себя в общественных местах: русские, белорусы, украинцы… Я уснула все-таки, и тут этот жестяной стук в дверь: «Российский таможенный контроль, приготовьте паспорта». Потом проводница открывает купе своим ключом и говорит: — Кто у меня тут американец? И этот мой сосед отвечает: — Я. — Питер Джексон? — ну или еще как-то так. — Да. — Куда едете? — В Москву. — Цель визита? — Я там работаю. И я понимаю, что я брежу. Что этого не может быть, что… У меня цель визита тоже спросили — я им как родителям ответила: учиться. Учись, говорят, дело хорошее. Приехала. Город как город. Хорошо, что ночью светло. И главное — никому нет до меня дела! Я иду по улице и никого не знаю, и меня никто не знает. Приняла первое решение взрослое в своей жизни: зашла в бар, чтобы напиться. А бармен мне работу предложил. Так там теперь и работаю. Комнату снимаю. Комнату со столба сняла (смеется). Объявление прочитала. У старенькой бабушки. У нее нет никого — квартиру, говорит, на тебя запишу. Спасибо, что регистрацию мне сделала. Жить проще стало. Работаю по десять часов. К концу смены ноги подкашиваются. Иду с разносом, только и думаю, как бы его не опрокинуть — за битую посуду вычитают. А если клиента испачкаешь, могут и выгнать. Чего там только не бывает… Проверки все время. Ходят всякие с мензурками и весами. Мы же все взвешивать должны— столько-то мяса, столько-то гарнира… Естественно, это долго, и никто этого не делает. А если проверяющий заметит — штраф, увольнение, заведение могут закрыть. Я видела, как подносы роняют, как чеки глотают… Я лучше тебе не буду рассказывать. Ты же мою фамилию напишешь. А мне работать. <…>
|