Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 4, 2002
| Процесс возрождения российского предпринимательства и становления свободного рынка сопровождается трудностями, которые носят не только институциональный, но и духовный характер. Одной из основных проблем является создание адекватного для развития цивилизованного бизнеса нравственного климата и выработка деловой этики. А это предполагает выяснение «смысложизненных» основ предпринимательства в целом и, в частности, норм морали — как внутри бизнес-сообщества, так и в отношениях между деловым миром и обществом. Cоциокультурная и этическая регуляция предпринимательской деятельности является предметом получившей широкое распространение на Западе научной и учебной дисциплины «этика бизнеса». У нас эта дисциплина не имеет пока основательного академического признания, а само название используется главным образом для обозначения делового этикета. Однако анализ содержания социокультурных, мировоззренческих и этических составляющих предпринимательской деятельности, включенных в русскую картину мира, насущно необходим. Он может быть осуществлен с помощью методов понимающей социологии и социальной культурологии. В качестве материала для нашего анализа мы будем использовать публицистику и художественную литературу, которые отражают эту картину с достаточной полнотой. Этика предпринимательства в дореволюционной России Предпринимателю присуще отношение к миру, которое Макс Вебер назвал «практической рациональностью», т. е. ориентацией на достижение реального, осязаемого результата своей деятельности наиболее целесообразным и выгодным путем. В силу характера своей деятельности предприниматель руководствуется утилитарными соображениями — пользы, применимости, пригодности. Хозяйствующий человек погружен в мир повседневности, в заботы о выгоде и прибыли, ему некогда задумываться над этической и тем более духовной сущностью вещей и отношений. Он пользуется известной свободой практических действий, но совершает их без оглядки на высшие духовные смыслы. В. Г. Белинский констатирует: «Торгаш— существо, цель жизни которого — нажива, поставить пределы этой наживы невозможно. Она — что морская волна: не удовлетворяет жажды, а только сильнее раздражает ее. Торгаш не может иметь интересов, не относящихся к его карману».[1] В противоположность предпринимательству творческая интеллигенция, взгляды которой по большей части и делают возможным говорить о негативном отношении русской культуры к деловому миру, представляет совсем иной тип сознания. По классификации М. Вебера, этот тип можно назвать «ценностной рациональностью», т. е. ориентацией деятельности и всего образа жизни на реализацию неких нравственных, а также религиозных, идеологических и т. п. ценностей, получающих соответствующее идейное обоснование. Творческая интеллигенция дореволюционной России по социальному составу неоднородна— здесь и представители дворянства, ориентированные на корпоративную честь и государственное служение, и разночинцы, стремящиеся к самореализации через просветительское и гуманистическое служение народу. Столкновение дворянства и купечества, а также дворян-аристократов и дворян-предпринимателей является одной из важнейших тем литературы XIX — начала ХХ века, и предстает оно как драматическое столкновение разных нравственных стандартов, по сути несоединимых шкал ценностей. Дворянству присуще нравственное сознание, названное известной польской исследовательницей истории морали М. Оссовской «рыцарским этосом»,[2] переходящим в аристократизм, который основан на сознании прирожденного благородства, демонстративном престижном потреблении, патернализме, но в то же время и этике служения (в государственническом и военно-патриотическом смыслах). Столкновение сибаритствующего дворянина с рациональным хозяином воспринималось думающими и чувствующими современниками болезненно и остро, поскольку они осознавали, что дворянин-помещик, хозяин крепостных душ, в идеале не должен быть хозяином-индивидуалистом, преследующим только собственные эгоистические цели. В русском варианте этики служения,[3] он являлся организатором сельскохозяйственного производства, осуществлял контроль за крестьянским тяглом и выступал в качестве посредника между крестьянами и государством. Поэтому истинный дворянин-предприниматель в первую очередь должен заботиться о создании условий для крестьянского труда: «В деятельности я твой первый помощник… Всем, что нужно, готов тебя снабдить, но трудись. Для меня смерть, если хозяйство у тебя не в устройстве и вижу у тебя беспорядок и бедность. Не потерплю праздности. Я затем над тобой, чтобы ты трудился».[4] Упадок помещичьих хозяйств, ярко описанный многими русскими писателями (и в частности, Н. В. Гоголем), свидетельствовал о распаде изначального нравственного стержня российского государства — этики служения, на место которой пришла «благородная праздность», а не здоровый практицизм, оказавшийся редким в дворянской среде явлением. Но, с другой стороны, практической рациональности как сугубо частной форме деятельности противопоставлялась этика государственного служения, столетиями являвшаяся стержнем российской империи. С точки зрения этого идеала, по меньшей мере непонятны практическая рациональность предпринимателей и сама их забота о частном деле и прибыли, которая кажется «низкой», приземленной — эгоистической и потому враждебной обществу (другое дело, что в самой дворянской среде этот этический идеал также деградировал). С позиции ценностной рациональности высокого служения деятельность предпринимателя лишена значения. Она представляется сугубо эгоистичной и поэтому, даже при внешней полезности, разрушительной как для общества, так и для личности. Ориентированный на конкретный материальный и денежный результат, лишенный идеальных целей предприниматель выглядит ущербным человеком. Русские писатели нередко показывают, как развитию и процветанию дела сопутствует личностная деградация. Образы такого плана наиболее выразительно представлены у М. Горького в «Деле Артамоновых» (Петр Артамонов) и в«Угрюм-реке» В. Шишкова. Герой «Угрюм-реки» Прохор Громов утверждает: «Идея— плевок, идея — ничто, воздух. Сбрехнул кто-нибудь, вот и идея… Идея тогда вещь полезная, когда я одену ее в мясо, в кости. Сказано — сделано! Вот — идея! А остальное все — мечты, обман…»[5] Все грандиозные деяния героя Шишкова — освоение дикого края, построенные им заводы, поселки, дороги — не имеют никакого позитивного смысла, потому что предназначены не для улучшения жизни людей и не для воплощения некоего высшего благородного замысла, а для обогащения и прославления хозяина, сходящего в конце концов сума. Горький в «Деле Артамоновых» постоянно подчеркивает, что для Петра Артамонова его собственное дело — тяжкое бремя, смысла которого он не понимает; вся его жизнь под грузом этой ноши превращается в тягостное забытье: «Иногда, уставая от забот о деле, он чувствовал себя в холодном облаке какой-то особенной, тревожной скуки, и в эти часы фабрика казалась ему каменным, но живым зверем… Морда у него тупая, страшная, днем окна светятся, как ледяные зубы, зимними вечерами они железные и докрасна раскалены от ярости. И кажется, что настоящее, не скрытое дело фабрики не в том, чтобы наткать версты полотна, а в чем-то другом, враждебном Петру Артамонову».[6] Но особенно ярко идея бессмысленности «дела», а потому враждебности его человеку, проведена у Горького в повести «Фома Гордеев». Ищущая смысла жизни натура главного героя не может найти оправдания предпринимательству: «Какое дело? Что оно, дело? Только звание одно — дело, а так, ежели вглубь, в корень посмотреть,— бестолочь! Какой прок в делах? Деньги? … Обман один — дела эти все…»[7] Среди предпринимателей, изображенных в русской литературе, есть и люди, обладающие яркой личностью и сильным характером (недаром в русском фольклоре купец, как правило, «удалой молодец»). Хотя в хозяйствовании он не усматривает никакой высшей ценности, тем не менее именно в деле он находит способ самовыражения. Помещик-предприниматель Костанжогло у Гоголя рассуждает о своей любви к хозяйству: «Да я и рассказать вам не могу, какое удовольствие. И не потому, что растут деньги, — деньги деньгами, — но потому, что все это дело рук твоих; потому, что видишь, как ты всему причина и творец всего, и от тебя, как от какого-нибудь мага, сыплется изобилье и добро на все. Да где вы найдете мне равное наслажденье?» Такой предприниматель страстно тянется к делу как таковому, ему важна даже не нажива, а сам творческий процесс. Этот тип хозяйствующей личности можно соотнести с чистым «предпринимательским духом» Вернера Зомбарта. Это наиболее ценная — творческая, активная, пассионарная составляющая «духа капитализма» (в противоположность второй его составляющей — «мещанскому духу»). «В пестрой ткани капитализма мещанский дух составляет хлопчатобумажный уток, а предпринимательский дух есть шелковая основа».[8] Подлинный предприниматель в русской художественной культуре — это человек, соединяющий в себе практическую рациональность дельца со страстной натурой. Рациональный и осторожный мещанин при всей его хозяйственной рачительности и видимой успешности практически никогда не становится героем. Характерный пример: об искреннем восхищении Гоголя идеальным помещиком-предпринимателем Костанжогло свидетельствует серьезный и даже местами пафосный стиль описания его поместья, а при описании вполне крепких и устроенных хозяйств Собакевича и Коробочки чувствуется ирония. Почему же эти помещики при всей их практической сметке оказываются несимпатичны Н. В. Гоголю, ведь они в хозяйственной рачительности, т. е. в практически-рациональном плане, мало чем отличаются от любимого автором Костанжогло? Тип хозяев, представленный Гоголем в образах Собакевича и особенно Коробочки, ближе всего к «мещанскому типу» у Зомбарта, составляющему инертную основу предпринимательства. Исповедуемые ими жизненные принципы, «мещанские добродетели», — это осторожность, бережливость, стабильность, умение извлекать прибыль из любой мелочи. При этом им чужды широкий деловой размах, смелая инициатива, для них хозяйство — средство к жизни, а не сама жизнь, необходимость и привычка, а не сознательный выбор и страстное увлечение. Естественно, что хозяин-мещанин с его узким практицизмом настолько далек от ценностно ориентированного идеала, что никак не может вызвать симпатий русской творческой элиты. Он вызывает лишь жалость, смешанную с легким презрением и насмешкой. Правда, и подлинной ненависти не вызывает по причине своей ничтожности. По большей части он остается вообще за пределами серьезного творческого рассмотрения, прочно занимая место мишени для сатириков и юмористов. Предприниматель наделяется в русской культуре противоречивыми свойствами, причем положительные часто уступают отрицательным. Витальность, энергичность предпринимателя нередко связаны с неразборчивостью в средствах. Успешные предприниматели — это люди, которым «всегда и во всем сопутствует удача — не потому, что они талантливы и трудолюбивы, а скорее потому, что, обладая огромным запасом энергии, они по пути к своим целям не умеют — даже не могут — задумываться над выбором средств и не знают иного закона, кроме своего желания».[9] Люди, движимые страстным желанием сделать реальное дело, часто оказываются неспособными устоять перед соблазном «ускорить» его с помощью обмана, коррупции, подлога. Да и рамки закона и морали часто оказываются узкими для активной личности. Отсюда в русской литературе тема тесной связи богатства и преступления. В основе состояний многих предпринимателей — героев художественной литературы — лежат деньги, нажитые темными делами или оставшиеся от предка, совершившего тяжкие преступления («В лесах» и «На горах» П. И. Мельникова (Печерского), «Приваловские миллионы» Д. Н. Мамина-Сибиряка и др.). Деловой мир часто предстает в русской литературе как конфликтная и конкурентная среда, по своей природе, по своим законам располагающая человека к нарушению нравственных норм (см., например, поэму Некрасова «Современники»). Хозяйственная деятельность, в особенности предпринимательство, являются своего рода «зоной риска», где мирская суета, погоня за прибылью, страстная погруженность в дела легко приводят к забвению подлинных духовных добродетелей. Богатство всегда таит опасность погибели. (Впрочем, эти ценностные установки не менее ярко выражены и в фольклоре: «Богатому черти деньги куют», «Пусти душу в ад, будешь богат», «Копил-копил, да черта купил».) Публичная критика аморального предпринимательства способствует поддержанию деловой этики на высоком уровне. Большую роль в этом играет художественная литература, которая не только изображает уродливые явления жизни, но и формирует положительные личностные и поведенческие образцы. Критика предпринимательства в русской художественной литературе (хотя она и вызывала у некоторых представителей делового мира чувство обиды[10]) сыграла весьма важную роль в поддержании его морального уровня. Она ориентировала русский деловой мир на социальное служение как поддерживаемый обществом позитивный поведенческий стандарт. Пример тому — широкое увлечение русского купечества благотворительностью и меценатством.[11] На рубеже XIX–XX веков в российском обществе начало утверждаться представление о том, что развитие национальной экономики, наращивание индустриальной и финансовой мощи также служат общему благу, хотя и осуществляются в форме частной деятельности. Этические проблемы возрождения российского предпринимательства Нынешняя ситуация отличается от той, которая складывалась в дореволюционной России: там предпринимательство встраивалось в достаточно устойчивую социокультурную систему и развивалось в контексте многообразных, но относительно стабильно структурированных ценностей, норм, поведенческих образцов. Предпринимательство соотносилось со стандартами ценностной рациональности — этики служения и сословной корпоративной этики. Критика негативных сторон предпринимательской деятельности — гипердостижительности, практической рациональности в ущерб ценностной, неустойчивости моральных норм и склонности к теневой и криминальной активности — велась преимущественно с позитивных и конструктивных позиций. <…> [1] Цит. по: Берлин П. А. Русская буржуазия в старое и новое время. Л., 1925. С. 311. [2] См.: Оссовская М. Рыцарский этос и его разновидности // Оссовская М. Рыцарь и Буржуа. М., 1987. [3] Зарубина Н. Н. Социально-культурные
основы хозяйства и предпринимательства. М., 1998. [4] Гоголь Н. В. Мертвые души. М., 1984. С. 301. [5] Шишков В. Я. Угрюм-река. М., 1982. С. 681. [6] Горький М. Дело Артамоновых. М., 1960. С. 71. [7] Горький М. Фома Гордеев. М., 1980. С. 268–269. [8] Зомбарт В. Буржуа. М., 1994. С. 19. [9] Зомбарт В. Буржуа. С. 23. [10] Московский потомственный купец и общественный деятель П. А. Бурышкин в своих опубликованных в Нью-Йорке в 1954 году воспоминаниях писал, что «купечеству перепадало и справа, и слева. Даже цыгане пели: “Московское купечество / Изломанный аршин, / Какой ты сын отечества, / Ты просто с…н сын”» (Бурышкин П. А. Москва купеческая. М., 1991. С. 70). [11] Благотворительная и меценатская
деятельность русского купечества получила широкое и подробное освещение
в отечественной и зарубежной литературе. См., например: БохановА.Н.
Коллекционеры и меценаты в России. М., 1989; Благородство и щедрость
«темного царства». Рыбинск, 1991; Ruckman J. A. The Moscow
Business Elite: a social and cultural Portrait of two <…>
|