Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 4, 2002
| Введение Что мы все, обыватели и потомки обывателей, думаем о налогах? Во-первых, во-вторых и в-третьих, мы не хотим их платить. Это нежелание можно озвучить так: уплата налогов или несправедлива, или бесполезна. Так, Джованни ди Паголо Морелли, флорентиец XIV века, наставляя своих потомков в делах, касающихся коммерции, писал: «как огня остерегайтесь лгать», ибо малейшая ложь способна нанести ущерб деловой репутации, которой только и живет деликатный мир бизнеса. Единственной областью, где любой обман, по его мнению, позволителен, оказываются налоги. Ибо, заключает синьор Морелли, «ты совершаешь сие не ради того, чтобы присвоить чужое добро, но дабы воспрепятствовать тому, чтобы забрали неподобающим образом твое». Six centuries after герой криминальных романов РексаСтаута, сыщик Ниро Вульф, рассудительно замечает: «Человек, который отказывается платить налоги из-за раздражения, которое ему это приносит, или из-за расходов, в которые его это вводит, подобен оскалившейся собаке и лишается привилегий цивилизованного общества. Налоги можно критиковать на безличной почве». Что он тут же и делает: «Государство, как и индивидуум, тратит деньги по одной из трех причин: потому что ему это нужно, потому что ему этого хочется и просто потому, что у него есть что тратить» — и, конечно, делает вывод, что значительная часть собранной денежной жатвы будет потрачена по этой недостойной причине. Стоит еще отметить, что добрый флорентиец жил в вольном городе, славившемся своим умением выбивать из иноземных правителей торговые и налоговые льготы, а Вульф имел честь быть гражданином свободной страны, возникшей в результате нежелания жителей города Бостона платить британской короне налог на чай. Однако всякая риторика, оперирующая понятиями «свое» и «чужое», легко оборачиваема. Вменяемый обыватель, как правило, осведомлен о том, что народ, который не кормит свою армию, рано или поздно будет кормить чужую. Точно так же он из личного опыта знает, что траты на привлекательные излишества почему-то даются легче, чем расходы на необходимое и полезное, но не греющее душу, — а правительство состоит из таких же обывателей, как он сам, и на его месте он вел бы себя точно так же: понастроил бы себе на казенные деньги хоромин, накупил бы сорок сороков «мерседесов» и «кадиллаков» и только после того (и то без большой охоты) занялся солдатскими пайками. Более того, он в глубине души понимает и то, что «блеск власти» нужен не только и не столько ей самой, сколько ему, обывателю, — чтобы эту власть уважать. В этом смысле расходы на чиновничьи «кадиллаки» не менее значимы, чем траты на перевооружение. Демонстративная роскошь власть имущих может безумно раздражать, но ее отсутствие вызывает настоящую панику: «до чего ж хреновы дела, если даже у этих ничего нет».[1] Поэтому первые лица государства волей-неволей обязаны являть себя так, чтобы за них было не стыдно[2]: с трапа роскошного белого авиалайнера, по ковровой дорожке, а рядом уже ждет длинная серебристая машина… но не за наш же счет! В этом пункте мысль всегда срывается на обычное: пусть они достают деньги откуда угодно, только бы не из нашего кармана. Зато чужой карман привлекает. Обычное желание бедняков (или тех, кто считает себя таковыми) — поживиться имуществом тех, кто имеет больше. Одной из самых удобных форм подобного «узаконенного грабежа»[3] является налогообложение. При этом богатые, как правило, сами не прочь поживиться от налоговых сборов — например, откупив у государства право эти самые сборы производить или просто запустив лапу в казну. Надо еще отметить, что именно эти обстоятельства являются непосредственной причиной «классового антагонизма». Большинство стычек бедняков и богачей происходили именно из-за «проклятых налоговых денег». Это и логично: люди, как правило, довольно терпимо относятся к тому, что другие имеют много больше, чем они сами (тут все ограничивается завистью), но когда эти другие посягают на то, что они считают своим, дело доходит до настоящей ненависти. И над всей этой грязью величественно парят образы двух налоговых раев — во-первых, «безналогового государства» (где налоги платить не нужно) и, во-вторых, «сознательного населения» (которое платит налоги добровольно и при этом добросовестно). Обычно первое усматривают вдали от всякой реальности (налоги предполагались даже в утопиях: в сущности, у Мора и Кампанеллы роль налога там выполняла добровольно-принудительная трудовая повинность, попросту говоря барщина), а вот «сознательность» искали поближе, как правило — в пределах какой-нибудь взятой за образец «хорошо устроенной державы». Например, Гегель усматривал высокие налоговые добродетели в англичанах: «Большая ошибка оценивать государственное устройство в зависимости от высоты налогов, к уплате которых принуждают население. Под этим углом зрения государственное устройство Англии было бы наихудшим, ибо нигде не платят таких налогов, как в Англии. А между тем нет в Европе народа, который бы располагал большим состоянием, чем англичане, и пользовался бы таким уважением и как нация, и в лице своих отдельных представителей… Происходит это потому, что англичанин свободен, что он пользуется правами, даруемыми свободой, — одним словом, потому что он сам облагает себя налогами».[4] Более того, изворотливый ум великого диалектика усматривал в налогообложении начаток подлинной свободы: «в деспотических государствах деспот всегда щадит народ, и его ярость обрушивается только на тех, кто его окружает. В таких государствах народ платит также лишь невысокие налоги, тогда как в конституционных государствах налоги возрастают в силу собственного сознания народа… Ни в одной стране не платят таких высоких налогов, как в Англии». Нетрудно догадаться, что добровольно самооблагающиеся англичане существовали лишь в воспаленном воображении великого государственника: нелюбовь гордых бриттов ко всякого рода податям вполне может претендовать на роль одной из главных движущих сил английской истории[5]. Сейчас похожими сказками о сознательности кормят кротких и доверчивых россиян — называя, правда, в качестве образца Америку, где каждый янки-дудль с гордостью носит имя налогоплательщика. То, что налоговая служба— одна из самых ненавидимых институций в этой богоспасаемой стране, нам, конечно, предусмотрительно не сообщают. Но факт остается фактом: мытарю нигде не рады. Краткие сведения о предмете Немного истории. Сбор налогов — достаточный, хотя и не необходимый, признак государства. То бишь: тот, кто может собирать налоги, и есть государство[6] (хотя обратное неверно)[7]. При этом данное право довольно часто передается государством в частные руки (в России подобная практика называлась «откупом»). Налог бывает денежным и натуральным (т. е. взимается или «продуктом» — ну там, мясом, пивом или борзыми щенками — или трудом). Существуют специфические формы налога — например, любимый всеми армейский призыв представляет собой не что иное, как налог, некогда выразительно называвшийся «налогом кровью». Но в подавляющем большинстве случаев «берут» все-таки чем-нибудь ликвидным. Налоги бывают прямые и косвенные. Из прямых наиболее известны подушный и подоходный. Самым известным косвенным налогом является акциз. Но, вообще-то, налогов можно измыслить почти бесконечное множество: нет такой вещи или действия, которое где-нибудь когда-нибудь не облагалось бы налогом. Сбор налогов не обязательно производится систематически. К примеру, безналоговые (для свободных полноправных граждан) греческие государства-полисы время от времени собирали чрезвычайные налоги — в основном, на ведение войны, крупное общественное строительство или на прокорм обнищавших свободных граждан.[8] Упомянутые три функции налогообложения — выживание государства и сохранение политической независимости, финансирование общественно-важных проектов, не сулящих быстрой прибыли, и, наконец, перераспределение средств в социальных целях (обычно по модели «взять у богатых и отдать бедным») с тех пор считаются классическими. В наше время к этому прибавилась четвертая функция — манипулирование налогообложением в целях управления рыночной экономикой. То, что налогооблагаемые граждане имеют право контролировать расходы правительства, — тоже очень старая идея. Правда, в ходе ее реализации было создано много нового. Так, первые европейские представительные органы — например, английский парламент — были созданы прежде всего для контроля над бюджетом и, соответственно, над налоговой системой. Рождение денежного обращения из практики налогообложения Обычные рассуждения о взаимоотношениях государства и свободного рынка в конечном итоге сводятся к тому, допустимо ли государственное вмешательство в рыночные процессы или нет. При этом теоретические победы, как правило, одерживают ультралибералы, сторонники полного запрета государственного вмешательства в рыночные процессы. Ибо они рассуждают красиво и убедительно. На практике, однако, роль государства в экономической деятельности только возрастает, причем чем «цивилизованнее» это государство, тем эта роль значительнее, хотя и не всегда заметнее. На наш взгляд, это связано с одним ложным предположением, которое делают ультралибералы. А именно: убедительнейшим образом доказав, что вмешательство государства в экономику имеет множество дурных последствий для последней, они тем самым полагают, что отсутствие такого вмешательства никаких дурных последствий иметь не будет. Между тем второе никак не следует из первого. Более того, вовсе не доказано, что рынок — в нынешнем его состоянии — вообще способен существовать без государственного вмешательства. [1] В этом смысле народные мифы о сверхъестественных капиталах, вывезенных из России после 1991 года, отчасти являются компенсаторными. Вера в то, что наши отечественные воры — самые богатые воры на Земле, все-таки кажется психологически более приемлемой, чем трезвое осознание того факта, что «продавцы России» продали ее за сущие копейки. [2] Это касается не только сущих в должности, но и всех, кто имел или имеет какое-либо отношение к власти. Например, окончательный символический крах советской власти произошел не после 1991 года, а после появления знаменитой рекламы пиццы «с Горбачевым»— что переживалось как «позор» даже теми, кто искренне считал «Горби» заслуживающим тюрьмы, а то и пули. С точки зрения народа, власть имущий (или хотя бы имевший таковую) должен «ходить опасно» в виду «тюрьмы», но быть застрахованным от«сумы». [3] Известное выражение Фомы Аквинского, налогов весьма не одобрявшего. [4] «Конфиденциальные письма о прежнем государственно-правовом отношении земли Ваадта к городу Берну». [5] Так, непосредственной причиной Английской революции XVII века стало противостояние Стюартов (Якова I и Карла I) и парламента. Главной причиной конфликта были попытки королей вводить не вотированные парламентом налоги и пошлины. Точкой перелома стало так называемое «дело о корабельных деньгах» (налог на содержание кораблей, собиравшийся только с прибрежных графств; Карл I потребовал «корабельные деньги» и с внутренних графств), когда Джон Гемпден отказался платить налог и потребовал судебного разбирательства. Суд решил дело в пользу короля, но прецедент был создан. Начало англо-шотландской войны (1639 год) застало короля с пустой казной; разрешение на сбор средств мог выдать только парламент. Вместо этого, поддержанный вооруженными лондонцами, Долгий парламент в 1640 году приступил к демонтажу монархических институтов. [6] Из этого определения исходит, в частности, известная теория «стационарного бандита», выводящая генезис государственной власти из систематического рэкета. Ниже мы к этой теме вернемся. [7] Это касается и так называемых «религиозных налогов»: систематическое недобровольное изъятие средств в чью бы то ни было пользу ставит получателя этих средств в положение «государства». [8] Примерно так же обстояло дело в доимперском Риме. В мирное время налогов не существовало вовсе, а расходы покрывались путем сдачи в аренду общественных земель. Государственный аппарат содержал себя сам: избранные магистраты не только исполняли обязанности безвозмездно, но еще и вносили на общественные нужды собственные средства, считая это почетным. В военное время граждане Рима облагались налогами в соответствии со своим достатком. <…>
|