Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2001
|
Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла серые и золотистые купола храмов, важно возвышавшихся над притихшим городом. И часовые у Львиных ворот, ежась от промозглого ветра, не сразу разглядели дрожащее белое пятно, пробирающееся к ним вдоль восточной крепостной стены. Поравнявшись с Золотыми воротами, пятно на мгновение задержалось. Но тут же попрыгало дальше, пока не приобрело очертания белого ослика, неумело погоняемого мужчиной лет сорока на вид, в еврейской кипе. Он явно направлялся в сторону Львиных ворот, чтобы через них въехать в охраняемый солдатами «старый» город. Через Золотые ворота проехать было нельзя: во времена Османской империи их замуровали мусульмане, так как отсюда на священную Храмовую гору должен был подняться посланник иудейского Бога. «Я и есть посланник», — тихо сказал странный путник насторожившимся часовым, как только поравнялся с ними. После чего солдаты поступили с ним так, как всегда поступали стражи порядка с сумасшедшими: препроводили в участок, где продрогшие и было заскучавшие израильские офицеры, оживившись, учинили «мессии» подробный допрос, оказавшийся на редкость веселым. В те студеные сумерки (а это случилось в этом году) явление «святого» стало для военных единственным развлечением, и, взяв под стражу его и ослика, они так увлеклись, что даже не заметили, как тьма над Иерусалимом стала еще гуще. Болезнь под названием «вера» Одержимых верой сегодня встречают так же, как и тысячи лет назад. «Нормальному» гражданину повышенная чувствительность к религии кажется сродни психическому заболеванию. Особенно если «нормальный» гражданин живет в светском обществе, где религиозные ценности давно уступили место ценностям индивидуальным. Как заметил психолог и социолог Эрих Фромм, «для религии опасность представляет не наука, а практика повседневного существования». «Нормального», или, если хотите, «цивилизованного» человека религиозный или любой другой фанатизм пугает. Фанатик кажется пришельцем с другой планеты. И если он твердолоб и воинственен, то вдвойне опасен. Отчужденность ярых приверженцев веры от общества возрастает еще больше, если сами они следуют не столько духу, сколько букве Закона. Фанатики, буквально воспринимающие каждое требование, лежащее в основе их религии, со стороны кажутся дикарями. Фундаменталисты замыкаются в закрытых обществах и не допускают туда чужаков. Психологи называют такие объединения, равно как и сознание их обитателей, «монофоничными» (в отличие от многоголосной «полифонии»). При встрече с фундаменталистами неловкость испытывают даже их единоверцы, не говоря уже о представителях других вероисповеданий и тем более атеистах. В Израиле, например, по-светски воспитанные евреи не любят посещать строго религиозные иудейские районы, где обязательна скромность в одежде, для женщин особенно: полностью прикрытые ноги и руки, шляпка на голове, юбки до пят и никаких брюк. Крайне религиозные иудейки бреют головы и носят парики, потому как натуральные женские волосы соблазняют, наводят на грех. «Не так» одетого чужака здесь могут встретить бранью, а то и плевком вслед. Но чужаки сюда приходят редко: слишком мрачно и неуютно. Здесь не очень любят работать в нашем понимании слова «работа», зато трудятся в духовной сфере: исправно молятся и штудируют Тору. Основной доход таких семей — дотации от государства, и многих остальных израильтян, крутящихся на своих работах как белки в колесе, это раздражает. Однако это ортодоксам еврейское население Израиля обязано сохранением пока еще сильных демографических позиций на фоне быстро размножающихся арабов. В среднем ортодоксальная еврейская семья воспитывает сегодня от девяти до десяти детей, а светская — всего трех или четырех. В арабских семьях, проживающих в Израиле, детей меньше: семь или восемь душ. Ортодоксальные иудеи, как и принципиальные мусульмане, брезгуют противозачаточными средствами. Сегодня, когда мир говорит об опасности исламского фундаментализма, эти примеры из жизни «не нормальных» иудеев могли бы напомнить: современному человеку не по пути с любыми проявлениями фанатизма. Индивидуум, воспитанный на идеалах западной демократии, видит в таких экзотических местах в лучшем случае диковинку, а в худшем — угрозу своей свободе. Обратим внимание: сами обитатели этого местечка считают себя последним оплотом национальной и религиозной самобытности. А вот вы, «нормальный» российский гражданин, хотели бы присоединиться к потомкам раскольников ХVII века, чтобы вместе с ними возрадоваться веселой мошкаре в сибирской тайге и, отказавшись от благ цивилизации, уберечь заветы предков от поругания? К чуждому образу жизни нужно отнестись с пониманием, но возможно это лишь в том случае, если «марсиане» не посягают на наше жизненное пространство. К тому же в их глазах и мы, когда навязываем им свои ценности, выглядим варварами и захватчиками. Удержаться от обращения чужака в свою веру нелегко, и в любых религиях и идеологиях всегда было достаточно экстремистов. Тем не менее, изучив список современных экстремистских организаций, мы обнаружим, что большинство из них исламского толка. Почему? Сила — в простоте Религии долговечнее идеологий, а с исламом последние лет десять и вовсе происходит нечто необычное — он переживает бурный всплеск. Всплеск ли это возрождения или это последний жадный глоток воздуха, когда уже началась смертельная агония? Ислам возник в VII веке нашей эры (с этого и ведется мусульманское летоисчисление, и сейчас у мусульман на дворе 1422 год). Но «к Х веку энергия арабомусульманского этноса иссякла», хотя российский историк Лев Гумилев, утверждавший это, признавал, что вообще-то «мусульманский суперэтнос оказался гораздо жизнеспособнее, чем породивший его этнос арабский». Еще бы. Мусульмане, пока их энергия била ключом, завоевали полмира. А последний исламский эмират в Европе, Гранадский, держался до XV века, пока и его не отвоевали испанские и португальские христиане в ходе Реконкисты. Мусульмане сдавали позиции, и в ХIХ веке французский писатель Эрнест Ренан сообщил наконец, что «у ислама нет будущего». Никакого. Современный востоковед Жан Даниэль, тоже француз, вправе усмехнуться на это: «Революционер и советский политический деятель, соратник Сталина Сергей Киров тоже в 1928 году проявил неосмотрительность, когда объявил, что лет через 30 об исламе останется лишь недобрая память, как об эпохе феодализма. Однако в 1990 году азербайджанский город Кировабад обрел свое прежнее, как в мусульманские времена, название Гянджа. Муллы там все так же протяжно читают стихи из Корана, а о Кирове уже мало кто вспоминает». Жан Даниэль не стал углубляться в историю, но город Гянджа, основанный в VII веке, был не только Кировабадом с 1935-го по 1989 годы, но и Елисаветполем — с 1804-го по 1918-й, в честь российской императрицы Елизаветы Петровны. На наших глазах число мусульман стремительно увеличивается. Сегодня их минимум миллиард, т. е. примерно шестая часть населения планеты. Точных цифр нет, ведь в тех же США при переписи населения считается некорректным спрашивать о вероисповедании. Тем не менее, прогнозы предупреждают, что к 2030 году на Земле будет не менее двух миллиардов мусульман при численности населения в 8 миллиардов, т. е. четвертая часть. В 145-миллионной России их, по разным данным, от 15 до 30 миллионов. Значит, 11–20%. Во Франции — 9%, в Германии — 5%, в Англии — 4%, в США — около 2%. В прошлом столетии в каждой из этих стран не набралось бы больше одного процента правоверных. Предполагается, что через полвека в России будет жить 100 миллионов человек, а доля мусульман, в семьях которых обычно много детей, при этом увеличится. На агонию это непохоже. Ислам безразличен к цвету кожи, и численность мусульман растет не только по наследственной линии из-за высокой рождаемости в южных странах, но и благодаря эффективности исламской пропаганды. Стать мусульманином несложно. Достаточно произнести символ веры, в соответствии с которым Аллах — единый и единственный Бог, а Мухаммед — последний пророк Его. Ежедневная пятикратная молитва, ежегодный дневной пост в течение месяца (день человек не ест, не пьет, в сумерки можно наесться), отчисления в пользу бедных, паломничество в Саудовскую Аравию на родину пророка. Но даже если всех этих требований мусульманской религии вы и не пожелаете выполнять, все равно вы можете считаться мусульманином. Для сравнения: допустим, нееврей решил стать иудеем. Один мой приятель, сын еврея, очень обиделся, когда его еврейство не признали. Видите ли, мама у него русская. (Одноклассникам в советской школе это не мешало его дразнить как еврея.) Государство Израиль предоставило ему постоянное место жительства как еврею. А приехал — так в новом израильском паспорте ему, бежавшему из России, чуть не написали: «русский»! Теперь в графе «национальность» там стоит прочерк. Тогда он решил пройти гиюр — специальную процедуру, превращающую нееврея в еврея. Как вы думаете, что перво-наперво сделала религиозная комиссия по гиюру? Она начала отговаривать безумца! Между тем любой мусульманин, в отличие от иудея, вам скажет: «Ты можешь упорствовать в ложной вере, но мой долг, как правоверного, позвать тебя в ислам!» Так и зовут же! Даже таксисты в мусульманской стране — и те заводят разговор о преимуществах своей веры. А вот мой приятель так и не стал настоящим евреем. Хотя встречаются смельчаки, что сдают этот тяжелейший экзамен. Мужчины делают обрезание (мусульмане тоже обрезаны, но при принятии ислама во взрослом возрасте делать хирургическую операцию по удалению крайней плоти не обязательно). Они учат Тору. Они экзаменуются на знание Закона. Они тщательно соблюдают кашрут (законы о пище — когда, к примеру, нельзя есть, хранить и готовить вместе мясные и молочные блюда). Они следят, чтобы в холодильнике сметана вдруг не оказалась рядом с мясным бульоном, потому что о комиссии по гиюру ходят страшные слухи. Раввины не докучают наследным евреям, но если какой-то наглец, евреем не являющийся, возомнил себя таковым, тогда держись! Раввины могут нагрянуть домой, пожаловать на кухню, и если жена забыла убрать молоко в отдельный холодильник — «ага, так ты все-таки не еврей!» Ну а если раввины найдут там свинину? Наконец, надо соблюдать все 613 заповедей Торы, и я помню, как возле женской половины Стены Плача в Иерусалиме меня остановили две дамы, раздающие книжечки с этими заповедями: «Так вы не еврейка? О! Тогда вам в некотором роде повезло. Вам достаточно исполнять всего семь предписаний. Верните, пожалуйста, книжечку. Возьмите этот листочек». Мужские игры Ислам доступнее, чем иудаизм. И даже чем христианство. Хотя первые христиане, которые проповедовали два тысячелетия назад в Галилее и в окрестностях Иерусалима, брали за душу как раз своей демократичностью, поскольку решительно отказались от превознесения единственного, богоизбранного народа. Мусульмане на пути упрощения пошли дальше. Они приспособили религию к быту, к политике, к земным, словом, задачам. В исламе нет разделения на «Богу — Богову, а кесарю — кесарево». Наоборот, от мусульманина требуется активное участие в общественной и политической жизни. Ведь так жил пророк. Который был яркой личностью — горячим воином, хитрым политиком, любящим и любвеобильным мужем. Он был командиром разрастающегося войска, так как его учение было тесно связано со становлением и укреплением первого исламского государства, за создание которого пророк боролся. Поэтому Мухаммед никогда не призывал подставлять правую щеку, если ударили по левой. Говорят, поначалу он еще проповедовал миролюбие, но отказался от этой идеи как непродуктивной. Ему же надо было выживать и идти вперед, а значит, интриговать и сражаться. В том числе уничтожать, чтобы не быть убитым. Его товарищи записали в Коране со слов, продиктованных ему Аллахом: «И сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами, но не преступайте, — поистине, Аллах не любит преступающих! И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас: ведь соблазн — хуже, чем убиение!» А когда ктото из бойцов, преследуемый запахом смерти и видениями человеческого мяса, гниющего на поле боя, проявлял малодушие, то пророк утешал его: «Не вы их убивали, Бог их убивал!». Ницше, всегда восхищавшийся твердостью и силой, отдавал должное энергетической мощи ислама, у которого сегодня, похоже, открылось второе дыхание: «Он был обязан своим возникновением мужским инстинктам… он говорил └да“ жизни — жизни со всеми радостями и утонченными прелестями». Мусульманский пророк был человеком неординарным, но не лишенным обычных слабостей. Со своей бьющей через край чувственностью он не боролся. Зачем? Если таким его создал Господь! Своим воинам он разрешил, при наличии средств, заводить до четырех жен сразу. Вдовы павших, как и их осиротевшие дочки, были благодарны пророку за это: мужчин не хватало. Мухаммед же признавался, что, помимо молитвы, две вещи были ему более всего приятны на свете — женщины и ароматы, хотя молитва стояла на первом месте. Единственное, ради чего можно было отказаться от сладостного полнокровия жизни, так это ради смерти в бою во имя Аллаха. Но и в раю мусульманина, погибшего за веру, ждали чувственные наслаждения. «Основная ограниченность в миросозерцании Мухаммеда и в основе исламской религии — это отсутствие идеала человеческого совершенства… Мусульманство требует от верующего не бесконечного совершенства, а только акта безусловной преданности Богу», — писал Владимир Соловьев. Он заметил, что правоверные, которые не знакомы с идеалом Богочеловека, заботятся о соблюдении в повседневной жизни несложных внешних предписаний ислама, но только и всего. Впрочем, в этом была своеобразная трогательность. «Хотя вера их не истинна, но жизнь их не лжива», — вздыхал Соловьев. Ислам не требовал от верующего чего-то чрезвычайного: душевный покой здесь достигался быстрее. Мусульманин жил в мире с самим собой. Потому что его Бог не спрашивал с него строго. Говоря об исламе, Владимир Соловьев заключал: «Здесь не может быть движения вперед… Вот истинная причина, почему идея прогресса, как и самый факт его, остаются чужды магометанству». Отсюда и своеобразная направленность этой религии: «Не развиваться, а распространяться». Впрочем, на гребне своего взлета арабо-мусульманская культура щедро делилась достижениями своих великих врачей, математиков, философов, путешественников с западно-христианским миром, значительно более отсталым в эпоху так называемого средневековья. Ибн Сина (Авиценна), Ибн Рушд (Аверроэс) — избитые примеры из школьных учебников. А если говорить о прогрессе, то, как писал в своей книге «Классический ислам» австрийский историк Густав фон Грюнебаум, «сила человеческого разума, способного понять тайны мироздания», вообще никогда «не могла соответствовать структуре религии, данной в откровении». Речь о любой религии, не только об исламе. Трудно полностью согласиться с соловьевским приговором исламу, но нельзя не признать: в мусульманском обществе для мыслителя было действительно больше препятствий. Правоверные всегда идеализировали свои первые халифаты, созданные пророком и его сподвижниками. Каждое нововведение поднималось на копья мощнейшей оппозицией, которую сплачивал всем понятный лозунг вернуться назад, чтобы все было как раньше, по справедливости, как при пророке. По мнению Густава фон Грюнебаума, такая инерционность имеет свой смысл: «догматическое благочестие выполняло роль строительных лесов при создании универсальной религиозной общины… Требование, чтобы все необходимое для общего блага полностью регулировалось └верно понятым“ Кораном и └верно понятой“ сунной [преданиями о жизни пророка. — Авт.], тяготеет над многими правительствами мусульманских стран вплоть до наших дней». И в Библии написано: Бога нет Если не у всех мусульман «цель жизни — экспансия», то уж стиль жизни большинства из них всегда один — боевая готовность. Ибо нет прощения обидчику: «Кто преступает против вас, то и вы преступайте против него подобно тому, как он преступает против вас!» Никогда мусульмане не стали бы прославлять подвиг св. Серафима Саровского. Монах работал на огороде, когда на него напали разбойники. Он было замахнулся на них топором, но вспомнил из Библии: «Взявший меч от меча и погибнет». Здоровый мужик, он опустил руки и отдался на милость грабителям. Те проломили ему череп, сломали ребра и едва не убили. Но святой простил обидчиков, после чего Царица Небесная, придя к нему во сне, даровала ему исцеление. В исламе все иначе. «Блаженны падшие в сраженье» — вот его стихия. Однако ислам, несмотря на всю свою воинственность, отнюдь не жесток. В Коране и преданиях о жизни пророка достаточно призывов не только к бою. «В религии нет принуждения» — это, пожалуй, самая распространенная кораническая цитата, нередко звучащая и в устах шейхов-экстремистов. Вот какую притчу мне недавно рассказал палестинский шейх Хасан Юсеф: — В Аравии хоронили иудея. Пророк, с которым поравнялась процессия, остановился и, почтительно склонив голову, вознес молитву. «Но это же иудейский покойник!» — возмутились товарищи пророка. Мухаммад невозмутимо ответил: «Это человек, у которого есть душа, за спасение которой я и молюсь. Так что помолимся вместе». А вот другая притча Хасана Юсефа. — Как-то пророку рассказали о женщине, которая, отправившись в путешествие, случайно закрыла в доме кошку. Бедное животное, оставшись без еды и питья, через несколько дней скончалось. Услышав это, пророк очень расстроился и заключил: «Такая женщина попадет в ад. За то, что обрекла на гибель животное». Пример показателен, тем более что кошек и собак арабы не любят. Евреев, впрочем, тоже, хотя это взаимно. Еще более удивительно, что шейх Хасан Юсеф, напомнивший мне эти притчи, является ни много ни мало одним из активистов палестинского Исламского движения сопротивления, сокращенно ХАМАС. Израильтяне и американцы, в отличие от арабов (причем всех), считают эту организацию «террористической». Мой разговор с шейхом не был отвлеченным: мы обсуждали акции камикадзе, которые палестинские группировки ХАМАС и «Исламский джихад» организовывают в израильских городах. Я возмущалась взрывами мирных граждан, убийствами детей и женщин… и тут, на тебе, кошка! В ответ шейх приводил десятки примеров гибели арабских детей от обстрелов израильской армии и доказывал, что кровавые операции ХАМАС — часть «партизанской войны против оккупантов». В Коране разрешается, напоминал шейх, ответить тем же способом, что нападают на тебя. Однако, сказал он, мы тоже любим жизнь и хотим мира. Здесь я не буду вдаваться в дебри израильско-палестинского конфликта, в котором каждая сторона считает себя страдающей и обороняющейся. Хотя существование этого конфликта — тоже источник ненависти мусульман к «несправедливому» миру и тоже дрожжи для исламского радикализма. Замечу лишь, что есть мусульмане, которые оккупантами считают не израильтян, а американцев — за их военное присутствие в Персидском заливе и за наступление на мир ислама западной цивилизации в целом. Но пока разговор не об этом, а о том, что противоречием суждений о войне и мире, о мести и прощении, о жестокости и милосердии отличались не только мусульмане. В ХII веке христианские фундаменталисты жгли сочинения французского философа Абеляра как раз за то, что в «Да и нет» он указал на большое количество противоречий в библейских текстах, предоставив читателю самому разобраться, какая мысль истинна. «Почему, говоря о джихаде, мы забываем, что понятие священной войны было и в Библии? Да и вообще, если вырывать фразы из контекста, то можно дойти до абсурда. И в Библии написано: └Бога нет“. Но перед этим другие слова: └сказал безумец“. Да, где-то в Коране говорится: └убивайте неверных“. Но перед этим: └никогда не нападайте первыми“. И есть обещание, что всем, кто уверовал, не только мусульманам, но и иудеям, и христианам — награда у Господа», — так мне сказал советник председателя Совета муфтиев России Али-Вячеслав Полосин (бывший православный священник, который около трех лет назад объявил о принятии ислама). Современный западный гражданин, удивляясь молодым мусульманским шахидам-смертникам, рвущимся в цвете лет в рай, почему-то забывает о христианских крестоносцах, жаждавших вернуть в средневековый Иерусалим власть Христа и Церкви. Идя в бой с магометанами, рыцарь как бы бронировал себе место в раю. Такая смерть была самой почетной, а грехи героя отпускались священнослужителями с необычайной легкостью. Что касается «bellum justum», «справедливой войны», оправданной святым Августином, то у христиан она из оборонительной войны превращалась в захватническую с не меньшей быстротой, чем у современных мусульман. Кстати, у арабского слова «джихад» множество значений. Основное из них вовсе не «война», а «усердие», например, в том, чтобы быть справедливым и не грешить. Неимущая молодежь жаждет власти Когда утверждают, что ислам такая же миролюбивая религия, какой ныне является христианство, хочется возразить: такая, да не совсем. Ислам — эта не та религия, которой указали ее место по принципу «Богу — Богово, а кесарю — кесарево». Ислам не знает такого места, указать его мусульманину — оскорбительно для него. Потому что ислам — это и политика, и юриспруденция, и сфера частного быта. Словом, вся жизнь мусульманской общины. А где это не так, где, скажем, не соблюдаются нормы мусульманского права (шариата), там не настоящий, не свободный ислам. Во всяком случае, так считают многие мусульмане. Проблема не столько в Коране и сунне пророка, сколько в том, как приверженцы ислама толкуют коранические предписания. Проблема в самих мусульманских обществах, где «людей, повышенно чувствительных к религии» (к этому эвфемизму из осторожности прибегают некоторые мусульманские политики, говоря о приверженцах исламизма, т. е. радикального ислама), значительно больше, чем в секуляризованных западных обществах или даже в Израиле, хотя там и нет четкого отделения государства от религии. Стоит напомнить, что энергичные исламские фундаменталисты видят врагов ислама не только в США, в Израиле или в Западе как таковых, но и в своих мусульманских правительствах, которые якобы отступили от истинной веры и забыли о справедливом государственном устройстве, каким оно было при пророке. Известно также, что воинственные исламисты, ведя пропаганду в забытых Аллахом селах, порой намеренно вытягивают из Корана или преданий жесткие, страшные постулаты, «забывая» о следующих тут же в тексте миролюбивых по отношению к «неверным» высказываниях. Поэтому четко отделять буйных исламистов, с одной стороны, от истинно миролюбивых мусульман, с другой — сегодня важно как никогда прежде. Это не мусульмане вообще посягают на наше жизненное пространство. Нам, как фактически и самим мусульманам, угрожают исламисты, религиозные фундаменталисты, фанатики. Таких фанатиков больше там, где слабее влияние просвещения и где сильнее нищета и отчаяние, хотя прямой зависимости религиозного фанатизма от экономического благосостояния нет. Французский исследователь Жиль Кепель среди социальных слоев, составляющих питательную среду исламизма, выделяет не только «неимущую молодежь», но и «набожную буржуазию». Мусульманским правительствам, ведущим борьбу со своими исламистами, он советует «вбивать клин» между различными социальными группами, например между «мелкой буржуазией и беднейшими слоями населения». Кнут и пряник здесь изведанное средство. Кнут чаще, чем пряник. И Западу, который хочет, чтобы правительства мусульманских стран боролись с фанатиками, придется смириться с нарушениями там прав человека. Турция, Сирия, Ирак — страны, где такая борьба увенчалась относительным успехом. Мусульманские массы, однако, не очень любят такие свои правительства, хотя и боятся их. Там нет демократии, а если б она была, то к власти самым что ни на есть выборным, демократическим путем давно бы пришли фундаменталисты. Чтобы помочь народам понять свои светские, часто нацеленные на сотрудничество с Западом правительства, «цивилизованному миру» неплохо было бы задуматься: а чего, собственно, не хватает этому огромному мусульманскому миру? «В течение двух прошлых веков мировые правящие элиты договаривались о выработке общих норм, легших в основу западных демократий. Ислам в этих соглашениях отсутствовал напрочь. Сегодня, когда ислам заявил о себе, в мире идет новый передел. Нужно новое глобальное соглашение между мировыми элитами, но на этот раз с подключением мусульман», — говорит Али-Вячеслав Полосин. Мусульмане стремятся на равных с Западом участвовать в управлении миром и считают, что вправе претендовать на это. На Ближнем и Среднем Востоке находятся 65% обнаруженных мировых запасов углеводородов — это ли не довод? А ведь есть еще частично мусульманские Африка и Каспий, где нефть и газ нашли или ищут. А ядерная бомба у мусульманского Пакистана — не довод ли? А что мусульмане — шестая часть населения Земли? А что через полвека это будет уже четвертая часть? Мусульмане хотят, чтобы западные демократии разделили с ними власть. По мнению Збигнева Бжезинского, возрождение ислама стало в настоящее время «мобилизующим импульсом для активно распространяющихся новых устремлений к национальной независимости». Он предупреждал, что «процесс исламизации, вероятно, окажется заразительным и для мусульман, оставшихся в России». Но те мусульманские государства, что давно добились независимости в 1940–1970-е годы, теперь хотят еще и реальной власти на международной арене. А это уже головная боль не России, а США, поскольку именно от них мусульмане хотят отщипнуть хотя бы частичку этой власти просто потому, что больше ни у кого в мире нет такой ее полноты. Чей свет светлее? Если мировые элиты, дрогнув под натиском мусульман, таки пойдут на уступки, то вот вопрос: а с кем договариваться? «С теми, кто придерживается просвещенного, традиционного ислама. У них — политическая власть. Надо помочь им ее удержать, ведь это им в первую очередь угрожают экстремисты», — подсказывает Полосин. С людьми, отличающимися «повышенной чувствительностью к религии», договориться сложно, если вообще возможно. Сюрпризов того и жди, тем более что «особо чувствительные к своей вере» мусульмане легко впадают в иллюзию: каждую новую победу они объясняют благоволением Аллаха, а потому никогда не могут вовремя остановиться на пути к Нему. Поддерживать просвещенных мусульманских лидеров будет тем легче, чем богаче, а потому, кстати, и менее чувствительно к религии будет общество, ими руководимое. «Надо надеяться, что исламу еще предстоит великая реформа, которая преобразует его тираническое господство над гражданской жизнью. И тогда в странах Аллаха восторжествует принцип: кесарю — кесарево», — полагает французский исследователь Жан Даниэль. Его коллега Жиль Кепель как раз исходя из этого предвещал закат исламизма (подчеркнем, не ислама): «Демократические идеалы неумолимо входят в сознание людей исламского мира… В недалеком будущем следует ожидать рождения мусульманских демократий». Сказано это было лет 15 тому назад, а мусульманских демократий все нет и нет. Но идея ясна: исламскому миру предлагается пройти дорогой, проторенной Западом. Навстречу просвещению и секуляризации, т. е. освобождению общественного и индивидуального сознания от влияния религии. Мусульманам предлагается создать светские общества и воспитать «нормального, цивилизованного человека, здорового с точки зрения приспособления» и способного к диалогу с мнениями, отличными от собственного. Но возможно ли это? С этим согласны далеко не все. Так историк Грюнебаум считает, что, «поскольку светское и духовное неразделимо в умме [мусульманской общине. — Авт.], подвластной лишь божественному приказу, это смешение едва ли можно устранить так, как это практикуется в христианском мире, — путем каждодневных компромиссов». Но если получится, что тогда? Тогда «истинный» (в понимании фундаменталистов) мусульманин исчезнет, выродившись из воина в неопасного и «нормального» гражданина, «оторванного от своего рода и природы ценностями потребления и индивидуализма». Умрет идеал мусульманской общины, а дух ислама испарится. Они станут как мы, и мы, наконец, сможем понять друг друга. Но это означает и другое. Они (или хотя бы часть их) будут бороться с нами любыми средствами. Ведь, отстаивая свои ценности, мы неминуемо будем обесценивать их, и наоборот, потому что если оставить их в покое, то они тоже рано или поздно понесут нам свой свет, чтобы указать нам, где истина. Наш свет — на их свет, и тьма, сгущающаяся над золотистыми куполами пока еще священного Иерусалима, окончательно станет кромешною. |