Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2001
| Тема государственно-церковных отношений в России актуализируется на глазах. В буквальном смысле: медийное пространство за последнее время переполнилось образами высших (и низших) государственных чиновников, посещающих храмы и прочие учреждения религиозного назначения, держащих совет с представителями высшего духовенства, получающих награды от религиозных организаций. Видно, что роль религии если не в сфере духовной деятельности российского государственного человека, то в сфере его публичных проявлений всемерно повысилась. Парадоксальным образом, однако, на сегодняшний день не существует официально или даже неформально провозглашенной позиции российских властей относительно сути, характера и перспектив государственно-церковных отношений в стране. Ясность сегодня есть лишь в отношении единственной преференции, сформировавшейся у корпуса государственных чиновников. Суть ее проста: русские являются титульной нацией РФ, т. е. Россия — страна православная, а значит коллективным духовником и главным политическим контрагентом российских властей является Русская православная церковь (РПЦ). Содержание собственно отношений государства с РПЦ, первой среди равных, формально не обусловлено ничем, кроме конституционного закона «О свободе совести и религиозных организациях». Закон, однако, носит скорее рамочный характер. Из него государство не может почерпнуть сведений о том, как выстраивать отношения с Церковью, избранной в качестве эксклюзивного партнера, который наделен неформализованными особыми правами и обязанностями. Понятно, что своим особым статусом РПЦ обязана обстоятельствам, которые находятся за рамками современного российского законодательства. Популярен тезис, согласно которому власти сегодня обращают свои взоры на православие и Русскую православную церковь в силу якобы испытываемой ими нужды во всесторонней легитимации. Между тем, имеет право на существование тезис совершенно иного порядка: тема отношения государства к церкви актуальна потому, что власть сегодня находится в процессе поиска смысла своей собственной деятельности. Это утверждение исходит из уверенности автора в том, что власти как устойчивой системы институтов и функций в России не существует. Власть в этом смысле — ничто, черная дыра, размеры которой обусловлены как минимум степенью свободы интерпретаций, возможных в отношении современного российского законодательства. Равно не существует и «пирамиды власти». Насколько бы ни было велико искушение говорить о власти как о феномене, «власть» в современном российском понимании может быть исчерпывающим образом определена в соответствии со словарем Даля: «начальство, начальник или начальники»[1]. Приводимое Далем значение ясно указывает на то, что речь идет не об институтах, а о людях, занимающих должности, тип которых можно определить как «начальственные». Таким образом в каждый конкретный момент времени и истории, говоря о «власти» или «властях», мы должны понимать, что говорим, на самом деле, о весьма конкретных гг. X, Y и Z, именно в этот момент занимающих соответствующие должности. И если, скажем, в случае с институционально крепкой сталинской эпохой этот тезис еще можно было бы подвергнуть критике, то в отношении исторического периода с поздних брежневских времен по сей день истинность его кажется очевидной. Для начальника Андропова была актуальной трудовая дисциплина, что предопределило главный вектор недолго проводимой им политики. Начальник Черненко хотел дожить до рассвета, чем вместе с ним занималось и подведомственное ему государство. Начальник Горбачев был одержим «новым мышлением», внутренняя противоречивость которого стала основным содержанием жизни страны в период гласности и перестройки. Начальник Ельцин считал самым важным рынок, демократию и свободу слова, на становление которых и преодоление издержек становления ушли последние десять лет в России. Сегодня слово «власть» применительно к России следует понимать как «начальник Путин и пятнадцать подчиненных ему начальников». Все остальное — второй эшелон, должностные умонастроения которого зависят от умонастроений этих шестнадцати. Соответственно, и рассуждая о характере государственно-церковного взаимодействия, мы, по сути, говорим о том, какова позиция группы начальников в отношении православия и его официального носителя — РПЦ. Причем, невзирая на крайнюю узость круга этих начальников, можно констатировать, что сегодня у них нет окончательного и единого мнения насчет того, чем же для них являются как православие, так и РПЦ. Правда, часть избранных уже явно сделала свой выбор (можно ожидать, что, в силу корпоративной центростремительности начальства, это вскоре приведет к установлению некоего уровня единодушия во всем цехе). Однако также явно есть и колеблющиеся. Может быть, именно тем, что окончательного и бесповоротного мнения о роли и месте РПЦ у начальников пока еще нет, объясняется отсутствие публичной позиции властей на эту тему. Сама проблема занимает умы начальников в немалой степени. Так, в неформальной обстановке, off the record, высокопоставленные чиновники охотно и многословно рассуждают об особой роли православия в России и специальном статусе Русской православной церкви в современной политической и духовной жизни. Однако ни один из этих чиновников, — включая тех немногочисленных государственных мужей, в чьи прямые служебные обязанности входит выстраивание отношений с РПЦ, — не решается говорить о предмете вслух. Более того, когда заходит речь о необходимости в публичном позиционировании государства в отношениях с Церковью, выясняется любопытная деталь. Из доверительных бесед автора с чиновниками самого разного ранга следует, что в их среде тема отношения к РПЦ считается «деликатной», «щепетильной» и даже «щекотливой». В связи с чем они наотрез отказываются говорить на эту тему официально. Сначала автор безмерно удивлялся такому отношению: казалось бы, речь идет о высоких благородных материях, которые как будто не относятся ни к сфере просроченных денежных обязательств, ни к сфере физиологических отправлений, обычно помечаемых словами «деликатный» и «щекотливый». Однако факт остался фактом — государственно-церковные отношения в России являются табуированной темой для людей, непосредственно в них вовлеченных. Одним из вероятных объяснений этому табу в принципе могло бы служить следующее соображение: большая часть небольшой группы начальников представляет собой неофитов — т. е. свежевоцерковленных православных, которые до недавнего прошлого находились в путах исторического материализма, научного коммунизма и атеизма. Неофитам же всех видов присуще особое рвение, иногда перерастающее в проявления, известные психологам как гиперкомпенсация. Вполне естественно, что человек, приходящий к вере через тернии советской идеологии, может стать гораздо более последовательным и ревностным прихожанином, нежели выходец из традиционно православной и воцерковленной семьи, которому и вера, и Бог, и дорога к храму достались как бы автоматически, по наследству. Учитывая, что сегодня российское высшее и среднее чиновничество охвачено волной повального крещения, по размаху сравнимой разве что с эпидемией, можно представить, как высока сейчас концентрация пиетета по отношению к РПЦ в органах государственной власти. Можно было бы предположить, что сановные неофиты преисполнились такого почтения к обретенной им Церкви, что суетные разговоры о ней считают неуместными. Однако, с другой стороны, одно из типичных неофитских качеств — неудержимая тяга к миссионерству. Так что было бы уместно ожидать, что российские чиновники, наоборот, станут активно пропагандировать преимущества своего нового образа мысли. Однако отказываются. Хотя при этом поддерживают свою Церковь делом — кто лоббированием федеральных православных программ, кто посильным спонсорством, кто растиражированным на весь мир фактом получения ордена из рук Патриарха. Следовательно, причина своеобразного заговора молчания начальников в отношении места РПЦ в нашей жизни кроется в чем-то другом. Если попытаться проанализировать содержательные (но неофициальные) высказывания чиновников о государстве и Русской православной церкви, то ситуация немного проясняется. Самое распространенное суждение можно обозначить крылатой фразой из современного православно-голливудского блокбастера активного прихожанина РПЦ Никиты Михалкова: «Он русский — и это многое объясняет». В том смысле, что Владимир Путин русский православный человек и не скрывает этого. Этого факта в принципе должно быть довольно с лихвой, чтобы понять, каковы отношения государства и церкви на нынешнем историческом этапе (т. е. при этом начальнике). Далее следует тоже весьма распространенный и уже упомянутый тезис второй степени сложности: б‘ольшая часть населения современной России — русские, а следовательно — православные «по рождению» (поскольку только благодаря импорту православия из Византии состоялась Русь, из которой вышла Российская империя, из которой вышла Республика Советов, из которой вышел Советский Союз, из которого вышла Россия). Это, в свою очередь, означает, что Русская православная церковь — титульная церковь РФ. Следующий общепринятый у государственного чиновничества тезис гласит, что РПЦ является титульной не только с точки зрения формального наследования Руси, но и по существу — поскольку именно Церковь была и остается реальным вместилищем и хранителем духовных и нравственных ценностей нации. Под таковыми по умолчанию предлагается понимать все то хорошее, что обязательно упомянул бы любой современный образованный индивидуум, если бы ему было задано сочинение на тему «Мораль». Русская православная церковь, как выразился один важный чиновник, — последний бастион консервативных устоев, который не должен пасть. Далее ход рассуждения варьируется — от предложения предаться благоговению в отношении единственной правопреемницы великого прошлого до идеи использовать сосуд истины для достижения благородной цели дальнейшей модернизации российского общества. Из всех этих рассуждений логично вытекает и основной принцип государственно-церковных отношений, формулируемый ответственными лицами в кулуарах. Принцип этот заключается в том, что в отношениях между Церковью и государством не должно быть принципов — кроме взаимного уважения, основанного на «натуральной близости» и «естественной симпатии». Как пояснил один из наших собеседников, это, в частности, подразумевает неуместность каких бы то ни было регуляторов типа «Концепции государственно-церковных отношений» как суррогатов подлинного чувства. По его словам, в отношениях с РПЦ власть руководствуется не только и не столько требованиями закона или политической тактики, сколько «общей национальной моралью», по-видимому, такой же очевидной для российского госслужащего, как звездное небо над его головой. Лица, ответственные за формирование и исполнение государственной политики в отношении главной религиозной организации страны, оговаривают при этом несколько моментов, в которых государство намерено в некоторой степени ограничивать свою естественную близость с РПЦ. Так, все чиновники сходятся в том, что посягать на Конституцию, провозглашающую свободу совести и вероисповедания, нельзя. Есть широкое понимание того, что реституция в отношении Русской православной церкви невозможна, как и любая другая реституция. Единодушны они пока и в том, что «перегибы» в экономической поддержке РПЦ, подобные пресловутым табачно-алкогольным импортным квотам и таможенным льготам, недопустимы. Многие считают также, что надо отвергнуть притязания Церкви на вмешательство в государственные образовательные программы. Другие указывают на то, что некоторые идеи новой социальной доктрины РПЦ (пункт о возможности гражданского неповиновения православных) «смущают» власть. Однако все эти досадные для РПЦ оговорки ни в коей мере не нарушают общей картины ее гармоничных взаимоотношений с государством. Как минимум потому, что последнее, в свою очередь, обязуется идти на определенные жертвы, предусматриваемые правилом цивилизованного сожития с партнером. А именно: потихоньку возвращать или передавать Церкви кое-какое необходимое ей имущество, не вникать в богословские, идеологические и организационные кризисы в РПЦ, всемерно поддерживать ее благие для страны начинания, прислушиваться к критике (как, например, в случае с введением ИНН или в отношениях с Ватиканом) и так далее. Обмен уступками, характерный для «натуральных союзов», простирается во все сферы нашей жизни — от проникновения Церкви в Вооруженные силы (формально противоречащее Уставу ВС) до поддержки Церковью спорных внутри- и внешнеполитических инициатив властей (в спектре от Чечни до Югославии). Краткое описание параметров складывающейся de facto церковно-государственной гармонии, пожалуй, может пролить свет и на причины упорного молчания властей о ней. Удивительным образом описываемые отношения напоминают семейные, т. е. основанные на категориях и ценностях во многом иррациональных. Между тем, не в российской традиции говорить вслух о своих семейных отношениях, вынося сор из избы. В отличие от рационалистического западного общества, где люди охотней выносят на публику свои сексуальные проблемы, нежели денежные, россияне пока еще скорее готовы говорить вслух о своих зарплатах и долгах, чем о ссоре с супругом — это и есть истинно «щекотливая» тема. Кроме того, поскольку речь идет о «натуральном» характере государственноцерковных отношений в России, постольку становится понятным нежелание властей обременять эти отношения формальными обязательствами, какими чревата любая официальная «концепция». В самом деле, зачем нужна, к примеру, «концепция» отношений сына и матери? Буржуазный протестантский пафос брачного контракта также явно чужд российской этике партнерских взаимоотношений. На Западе брак — предмет административно-гражданского регулирования, а в России — «муж и жена — одна сатана», «милые бранятся — только тешатся» и т. п. Любой капиталистический развод сопровождается имущественной тяжбой, по российским же понятиям, мужчина, который уходит из семьи больше чем «в одной рубашке», до сих пор вызывает порицание окружающих. Там — ответственность и баланс прав и обязанностей, здесь — совет да любовь. Там — рассудок, здесь — получается, что сердце. Итак, сердце российской власти (шестнадцати начальников и цепочки их подчиненных), похоже, уже отдано православию. Коллективный же рассудок российского государства, по-видимому, занят сейчас взвешиванием: насколько далеко можно и нужно идти на зов сердца. Иными словами, следует ли всерьез обдумывать возможность конституирования Православной церкви в качестве государственной или вообще не стоит размышлять на эту тему? Что сулит дальнейшее укрепление государственно-церковных связей и чем чревато пренебрежение ими? Гарантирует ли православная доктринизация «сверху» идеологического пространства вытеснение, например, ислама на обочину жизни? Укрепится ли «диктатура закона» преамбулой к УК в виде десяти заповедей? Легче ли нести бремя ответственности за страну, если разделяешь его с носителем тысячелетней духовной традиции? Пока мы являемся свидетелями исторического процесса поиска ответов на эти закономерные вопросы, методологический вакуум заполняется чередой довольно случайных практических действий, предпринимаемых по необходимости. В каких-то случаях частные вопросы государственно-церковного взаимодействия решаются исходя из соображений совести, в других — из соображений текущей государственной пользы, в третьих — из смутных геополитических предчувствий. Иногда результатом такого антитехнологичного подхода становятся странности вроде фактического наделения Патриарха правом «вето» в сугубо политических вопросах. К таким же издержкам переходного периода относятся, например, проблемы с законодательной квалификацией имущественных притязаний Московской патриархии в Центральном округе (где объектов притязаний особенно много). Потому что представитель президента в Центральном округе Георгий Полтавченко глубоко религиозный человек, который является обладателем высших церковных наград и рассказывает в интервью журналу «Огонек», как ему во время паломничества в Новый Афон явилось чудо, и понятно, что, в случае чего, Московская патриархия никогда уже не будет для него просто «истцом» или «ответчиком». Исключительно популярная в последнее время тема усиления «нового кремлевского банкира» Сергея Пугачева также имеет свои истоки в формирующихся отношениях молодой российской государственности со старой Православной церковью. С одной стороны, как и президент, Пугачев слывет чрезвычайно религиозным православным со здоровым националистическим уклоном (что досужие журналисты считают основой их близости), а с другой — считается сегодня одним из основных источников финансовых потоков в РПЦ. В общем, примерно такова ситуация на сегодня. Как она будет развиваться в дальнейшем — пока неясно. Поводы для опасений, конечно, есть. Но они есть всегда. В данный момент ситуация стабильна: хотя ношение нательного крестика является уже почти таким же обязательным атрибутом успешной государственной карьеры, как раньше — в нагрудном кармане партбилета, крещение младенцев по выходу из роддома все же не является покуда таким же обязательным мероприятием, как противотуберкулезная прививка БЦЖ (отказаться от которой можно, но сложно). Московская патриархия уже начинает потихоньку заявлять то там, то сям, что РПЦ — национальная Церковь, но группа начальников в своей служебной деятельности пока еще исходит из приоритета бюджетного профицита над евангельскими заповедями. Православных становится все больше, но все больше становится и граждан, приходящих на Крестный ход пьяными. То есть жизнь идет своим чередом. А это значит, что пока еще не поздно как следует обдумать: быть ли России светским государством или нет, как грамотно отделять кесарево от Божьего, что делать с невоцерковленным населением, не говоря уже о явно неправославном, что представляют собой традиционные ценности, которые все это время хранила для нас РПЦ, и какова их роль в нашем будущем. Возможно, ответы окажутся такими, что о них можно будет говорить вслух. [1] «ВЛАСТЬ ж. Право, сила и воля над чем, свобода действий и распоряжений; начальствование; управление; || начальство, начальник или начальники» (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В четырех томах. Том I. М., 2001.) |
 | ||||||
| | | ||||
| | | ||||
| «ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ» О . . . | | ||||
| Из письма жителя Кочетовской станицы | ||||||
|
| ||||||
| ||||||
| | ||||||
| | ||||||
| | ||||||
