(Алексей Сальников. Петровы в гриппе и вокруг него)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2018
Ольга
Степанянц родилась в 1988
году в Мурманске. Окончила факультет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова (кафедра
литературно-художественной критики и публицистики). Публиковалась в газетах «Книжное
обозрение» и «НГ-Ex libris», журналах «Октябрь», «Знамя» и «Лехаим». Участник семинара критики
Совещания молодых писателей при СПМ (2016). Работает младшим редактором в издательстве
«Эксмо». Живет в Москве.
АЛЕКСЕЙ САЛЬНИКОВ. ПЕТРОВЫ В ГРИППЕ И ВОКРУГ НЕГО. – М.: АСТ: РЕДАКЦИЯ ЕЛЕНЫ ШУБИНОЙ, 2018.
Слава «Петровых в гриппе и вокруг него» распространялась подобно вирусу. Инкубационный период начался в 2016-м, когда роман опубликовали в журнале «Волга» и выложили на Bookmate, а настоящая эпидемия – когда он попал в шорт-лист «Большой книги», получил Приз критического сообщества премии «НОС» и вышел «на бумаге» в «Редакции Елены Шубиной». Этой осенью «Гоголь-центр» анонсировал спектакль Дениса Азарова по мотивам романа[1]. Механизм распространения тоже похож на респираторный: книга вызывает неудержимое желание бегать за ближними и зачитывать вслух большие куски. В пересказе выдыхается половина смысла.
Первая же фраза дает понять, что дальше скучно не будет: «Стоило только Петрову поехать на троллейбусе, и почти сразу же возникали безумцы и начинали приставать к Петрову». Апатичный и плывущий по течению Петров, двадцативосьмилетний автослесарь, вынужден пассивно отражать атаки безумцев. Под конец года он подхватил грипп, отчего измененное сознание начинает подмечать каждую деталь, разворачивая ее поистине эпическую сущность: «рядом с урной было столько окурков, будто урна ждала кого-то на свидание и много курила», «на каждом углу висели маленькие хвойные веночки, как будто в память о многочисленных усопших гномиках».
Читатель привык к тому, что автор опускает те куски романного хронотопа, в которых герой не занимается чем-то сюжетообразующим и не думает о чем-то идейно важном. Сальников игнорирует это правило, и мы вынуждены проходить вместе с Петровым весь путь: вот Петров ищет мелочь под тяжелым взглядом кондуктора маршрутки, вот Петров ждет троллейбуса (он едет с пересадкой), но нужного все нет, а вот, наконец, он сел в троллейбус: «пластиковая перегородка перед спускавшимися к выходу из троллейбуса ступеньками упиралась ему в колени, хотя это он, скорее, упирался коленями в перегородку, а она опасно выгибалась, грозя треснуть окончательно. (Там уже была трещина, сделанная, видно, или пассажиром с детьми, или детьми, или инвалидом)» – блистательное занудство! И так страницами, но мало того что оторваться совершенно невозможно, это потрясающе увлекательно, интереснее, чем любые погони и приключения. В обычной-то жизни такие подробности скорее раздражают: да неважно, как ты надевал ботинки, дальше-то что было? Но в текст «Петровых» проваливаешься с головой. Как это удалось автору?
Часть успеха – в эффекте узнавания. «Гришковец здорового человека» (по определению Елены Макеенко), Сальников выдерживает удивительную «плотность узнаваемых деталей на страницу текста»[2]. Флэшбэк в начало восьмидесятых – Петров-старший на елке в клубе: «Вместо одной стены в этом большом зале было окно, состоявшее из больших стекол (а за ним было еще такое же окно, а между двумя этими окнами были насыпаны камешки, как в аквариуме, и стояли фикусы и одна пальма)» – найдется ли хоть один человек на постсоветском пространстве, который своими глазами не видел бы этих панорамных окон, камешков и фикусов в кадках? Или автомобильных елочек с отдушкой, или беснующихся школьников в метро?
Такие знакомые семейные отношения: «если бы внука можно было получить как-нибудь опосредованно, избегнув возни с самим Петровым, – родители бы с удовольствием последовали этому рецепту», «бабушка Петрова не разрешала Петрову ничего делать по саду, а потом жаловалась, что Петров ей не помогает». Узнаваемый язык: «Тапок у тебя нет?»; «Ни фига она клоун»; «А то получится как тогда» – фразы как из паблика «Цитаты простых людей». Как и все эти «по ходу», «типа того», «вот это вот все», специфически уральское «так-то».
Кроме того, роман очень смешной. В нем реализован тип комического, основанный на самоиронии, усмешке над всеобщей смутно осознаваемой нелепостью, на той «невыразимой тоске», когда знаешь, что сейчас начнется что-то не то что страшное, но муторное, в чем придется, хочешь или нет, принять некоторое участие, на понимании (и принятии) едва уловимой хаотичности и легкой «двинутости» повседневности. Благообразный старичок вдруг начинает нести похабщину, пенсионеры готовы подраться, хотя отстаивают идентичные позиции, и вдруг расходятся, абсолютно безразличные друг к другу. Олег Демидов за эту упоротость вообще предлагает понимать «грипп» как «трип»[3]. И трип этот, в общем-то, мы переживаем почти каждый день, но Сальников настойчиво проводит нас по этой галерее еще раз, как трикстер Игорь, способный напоить и увлечь навстречу приключениям любого.
Анастасия Завозова хвалит роман Сальникова за наличие в нем сюжета: «обнаружить в отечественном романе сюжет – это уже как найти пасхалку в квесте»[4]. Пасхалок тут, вообще, хватает: берите корзинки, седлайте кроликов и попробуйте отыскать чудеса среди технической шелухи бытия. Массив, который кажется поначалу хаотичным нагромождением мелких деталей, в какой-то момент начинает складываться в пазл: будто проходит жар, будто оттаивает замерзшее стекло и троллейбус озаряется солнечным светом. Сюжет закругляется, суть его – не понимая, насколько точно, – формулирует Петров: «Если в начале пьесы герою дают таблетку, то в конце она обязательно ему как-нибудь поможет». Однако в тексте нет внезапных поворотов сюжета, а только ненавязчивая игра со смещением фокуса: то, что казалось вскользь сказанным, вдруг обретает смысл. Внимательный читатель вознаграждается, а невнимательный остается недовольным: «Ну и что это было, какой-то поток сознания!»[5] Одновременно пугает и обнадеживает, что любой из нас может запустить такие цепочки событий. Кто был никем, тот станет всем. Тут перестанешь сомневаться, что сын Любушки – очередной троллейбусной сумасшедшей – и правда «последняя надежда Земли». Начальная сцена в троллейбусе напомнила было аквариумовского «Иванова»: «А кругом простые люди, что, толпясь, заходят в транспорт, топчут ноги Иванову, наступают ему прямо на крыла», но довольно быстро пришлось от этого отказаться: в карманах сограждан тоже может оказаться, возможно, не Сартр и не древний аспирин, но тоже что-нибудь нетривиальное.
Глава «Елка» (в связи с ней Елена Макеенко вспоминает эпизод с Наташей Ростовой в опере) – образец остранения, новогоднее представление глазами четырехлетнего Петрова-старшего. У него мало опыта и знаний, но хватает здравого смысла, чтобы отметить про себя множество несообразностей: «Основная проблема спектакля казалась Петрову несколько надуманной, потому что, судя по нарисованному заднику, все дело происходило в еловом лесу, где елок, подобной украденной, очевидно, было просто завались. Петрова подмывало крикнуть это тупым людям». И запомнился ему не спектакль и даже не подаренная Дедом Морозом шоколадка, а Снегурочка – ледяная и бледная, настоящая. Она – главная героиня святочного рассказа, а Петров – важное действующее лицо в нем же, но никто из них об этом не догадывается. Жизнь полна невероятных пересечений: приезжаешь бухать к какому-то мутному философу, а он оказывается клиентом твоего гаража, но это еще ладно, потому что еще и братом той самой Снегурочки.
Предновогодняя пора – зимнее солнцестояние, когда обветшавшее время, прежде чем обновиться и запустить новый цикл, приоткрывает то, что Галина Юзефович называет «колдовской изнанкой мира»[6], но мало кто в суете это замечает. Магический реализм в подчеркнуто бытовых декорациях с удовольствием берутся описывать многие авторы: Владимир Орлов, Лора Белоиван, Алексей Иванов, Денис Осокин. Игорь Дмитриевич Артюхин – дух-покровитель Свердловской области, бог Аид, почему-то оказавшийся на Урале[7] (вспоминаются «Американские боги» Нила Геймана). Бог из машины (катафалка, конечно) появляется не под грохот молний, а просто идет в супермаркет за водкой. Похожий на Рика Санчеза – фляжкой и непоколебимой уверенностью в своих знаниях и правоте своих действий, – он кажется неправдоподобным. Вот и Петрова не верит в Игоря («Это, вообще, настоящий Игорь или это твой воображаемый друг?»), впрочем, и жена Игоря – в Петрова («выдумал себе какого-то лоха, прости господи, занюханного какого-то автослесаря»). И правда, есть в этой парочке что-то от Рассказчика и Тайлера Дёрдена: целыми днями чинит автомобили, а по ночам воскрешает покойников.
Сам-то Петров считает себя совершенно заурядным. Он рисует комиксы в японском стиле, в юности убил (по его же просьбе) своего друга и тезку, но это вроде бы не в счет. Перемещаясь по Екатеринбургу, как Леопольд Блум по Дублину (Валентина Живаева подтверждает: город предстает, как есть[8]; а в отзывах на «Лабиринте» вспоминают фильм Василия Сигарева «Страна Оз»), неамбициозный и потому не особенно разочарованный в жизни Петров, оказывается, сыграл ключевую роль в жизни нескольких людей, но не знает об этом.
За хтонь и мамлеевщину, о которой пишет Юзефович, в романе отвечает Петрова. В рецензии Валентины Живаевой на сайте «Нацбеста» ей уделено особое внимание: «Как же это чудовищно узнаваемо – эта необходимость как-то уживаться со своим внутренним адом и выглядеть нормальным человеком». Петрова работает в библиотеке, читает детскую советскую фантастику, и кто бы мог подумать, что она совсем не помнит себя ребенком, потому что пришла из пламенного мира, что иногда в районе солнечного сплетения у нее холодеет некая спираль и тогда она идет убивать. Несмотря на проблемы с эмпатией, она развелась с Петровым для его же безопасности.
Николай Александров даже предполагает, что Петрова – «это выдумка Петрова и часть его самого. Это фантом, его раздражение, вытесненное в литературу». И Сергей – «это тоже Петров, сжегший свои литературные опыты»[9]. На ум приходит строчка из пелевинского стихотворения «Памяти Марка Аврелия»: «Мир– галлюцинация наркомана Петрова, являющегося, в свою очередь, галлюцинацией какого-то пьяного старшины», но Петрова из романа Сальникова и так слишком часто принимают за наркомана. Сам главный герой (демиург как минимум в мире своих комиксов) тоже сомневается, не выдумал ли он жену и сына – но это было бы слишком просто. Остановимся на том, что это ложный след.
Интересно, что многие читатели отказываются верить в то, что на совести Петрова и Петровой и правда есть убийства. Герои вызывают симпатию, их почти сразу начинаешь ассоциировать с собой. Митя Самойлов пишет о том, что Петровы – взгляд в собственную бездну, а окружающие – те, «кто добавляет ада»[10]. Ну да, все по Сартру, и бездна – своя, привычная, не вызывает ужаса, а только сочувственный интерес.
Анастасия Завозова отмечает авторское добродушие: Сальников описывает Петровых, «не содрогаясь от омерзения по отношению к собственным героям». И у читателя они не вызывают отторжения. Они адекватные (исключение – Петрова в периоды жажды крови, но даже тогда она довольно трезво анализирует обстановку). Все антагонизмы их жизни не влекут за собой непременного разрывания на себе тельняшки и надрывных исповедей с последующим выблевыванием собственной души со всеми ее зловонными мерзостями.
Только в муторном гриппозном полубреду получается сконцентрироваться на собственных телесных ощущениях – температура, жар и пустота в носоглотке; болезнь – повод собраться всем вместе, завернуться в уютный кокон одеяла, пить горячее, заботиться друг о друге. Старшие Петровы переносят грипп на ногах, и только младший почти умирает и возрождается, чтобы предстать Соником Суперёжиком на елке в ТЮЗе – вечное возвращение. Остается только догадываться, какую цепочку событий запустил Петров-младший.
[1] «Гоголь-центр» анонсировал шесть новых спектаклей в 2018
году. URL:
https://daily.afisha.ru/news/14381-gogol-centr-anonsiroval-shest-novyh-spektakley-v-2018-godu/
[2] Макеенко Елена. Новая русская
проза: конец мая. URL: https://gorky.media/reviews/novaya-russkaya-proza-konets-maya/
24 мая 2017.
[3] Демидов Олег. Петровы в трипе. URL: http://www.natsbest.ru/award/2018/review/petrovy-v-tripe/
[4] Завозова Анастасия. Алексей Сальников
«Петровы в гриппе и вокруг него». URL: http://www.natsbest.ru/award/2018/review/aleksej-salnikov—petrovy-v-grippe-i-vokrug-nego/
[5] Королев Егор. Отпускается без рецепта: «Но нет, глав действительно
только девять, и это внезапное прерывание повествования раздражает. Ждешь какого-то
выхода, выхлопа, да хоть вывода. Ведь умные люди включили эту
книгу в список “ключевых книг”, а ключевого-то как раз в “Петровых” и не хватает».
URL: http://prochtenie.ru/reviews/29073
[6] Юзефович Галина. Безумие и норма, реальность и бред. В
трех русских (отличных!) романах. URL: https://meduza.io/feature/2017/09/09/bezumie-i-norma-realnost-i-bred-v-treh-russkih-otlichnyh-romanah
[7] Из интервью Алексея Сальникова Кларисе
Пульсон: «Первый звоночек к “Петровым” был, наверно, еще
в школе, после чтения рассказа Борхеса про античных богов.
Тогда подумалось: “А в Свердловской области жил бы, наверно, Аид”. Почему именно
Аид, я не знал». URL: https://rg.ru/2017/10/17/salnikov-istoriia-tvoritsia-volej-teh-kto-manipuliruet-tolpami.html
[8] Живаева Валентина. Алексей Сальников
«Петровы в гриппе и вокругнего». URL:http://www.natsbest.ru/award/2018/review/aleksej-salnikov-petrovy-v-grippe-i-vokrug-nego/
[9] Александров Николай. «Петровы в гриппе». Психоанализ. URL:
https://www.colta.ru/articles/literature/17200
[10] Самойлов Митя. Сам себе бездна. URL: https://medium.com/@culttrigger/сам-себе-бездна-5fe90a4a987d