Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2018
Наталия
Курчатова – прозаик, журналист,
литературный обозреватель. Публиковалась в издательстве «Амфора», журналах TimeOut, «Эксперт», «Время культуры», газете «Известия» и
других.
Сама окраска термина «социальность» применительно к литературе и, шире, письму –
в русском языке так уж сложилось – отдает чем-то скучным и даже казенным,
причем с отчетливо проблемным оттенком. Тут и вульгарно понятый социалистический
реализм, и социальная ответственность художника, и газетная «социалка» – самый скучный, рутинный отдел, куда раньше
ссылали рабочих лошадок, у которых кишка тонка
заниматься политикой или криминалом, а для отдела культуры не хватает изящества
и образования. Вот и пиши об износе жилого фонда, неблагополучных семьях и ямах
на дороге. И от прозы с пометкой «социальная» ждут чего-то подобного; как
выражался один знакомый кинопродюсер: «бухая мать, обосранные дети». Это одна крайность.
Другая – восприятие социальной тематики
в литературе как чего-то обязательно ультрамодного, когда предполагается, что
писать нужно непременно «в тренде» – о новых типах занятости, личных отношений,
манере пить, есть, одеваться и ходить в театр, а также прочем урбанизме. Это
восприятие сближается уже не с социальным отделом газеты, а с популярными лет
десять-пятнадцать назад полуглянцевыми журналами,
которые ставили себе целью максимально структурировать жизнь своего читателя, а
на деле – продать ему побольше товаров и услуг.
На деле обе концепции потому и имеют
четкие аналоги в медиа, что выполняют в первую
очередь служебные функции. По моему убеждению, постановка любой из них во главу
угла при работе над художественным произведением почти не оставляет в нем места
для собственно художественности.
Еще одно мнение – что всякая социальность от лукавого, литературное творчество – дело
одинокое и писать нужно о человеке, конкретно – о себе и из себя, ведь выйти за
рамки собственного субъективного восприятия никто из
живущих не в состоянии. Здесь есть много правды, с одной поправкой – всякий
человек тоже продукт социальности
и любое сколь бы то ни было «чистое искусство» тоже есть продукт общества или
различных обществ, воспринятых художником через призму современного ему. В этом
ключе визионер и религиозный мыслитель Уильям Блейк ничуть не менее социален, чем Диккенс или Бальзак.
Но это, что называется, путь
эксперимента на самом себе, где за автором предполагается в первую очередь роль
лаборанта, записывающего показания.
Что же в таком случае будет аналогом
теоретической работы если не докторского, то хотя бы кандидатского уровня?
Со времен Льва Толстого, которого можно
назвать крупнейшим и наиболее последовательным социальным мыслителем в русской
литературе, многое изменилось. Для эпохи Толстого было открытием то, что
социальные движения зависят от воли королей и полководцев, политических лидеров
не более, а иногда и менее, чем от погоды; всем
памятны скептические размышления автора «Войны и мира» о влиянии насморка
Наполеона на исход Бородинской битвы. С тех пор были подробно проработаны
экономические и идеологические, культурные предпосылки зарождения, развития и
разрешения масштабных социальных процессов – таких как революции, войны,
переустройство, разрушение и возникновение новых государственных и общественных
единств. Народные массы, классы и социальные страты вышли на авансцену истории,
заняв место богов и героев прошлого. При этом – парадоксальным образом – те
массы, что подспудно вертели Александром и Наполеоном, в эпоху господства демократических
институций стали куда более управляемы. Можно сказать, что от эпохи заклинания
стихий мы перешли как минимум к прогнозированию, а иной раз и к управлению если
не общественной гармонией, то социальными вспышками – в значительной степени. В
активе любого политтехнолога, работающего на региональных выборах, есть немало
способов оболванить избирателя – от самых примитивных
до подспудных и тонких. Да о чем говорить, если революции новейшего времени все
чаще начинаются с записи в социальной сети – графу Растопчину
с его патриотическими листками и не снился такой масштаб охвата и сила
воздействия.
Интересно, что большинство этих
инструментов имеют в основе абсолютно литературное по природе понятие self-fulfilling prophecy, самоисполняющегося пророчества, введенного американским
социологом Робертом К. Мертоном и базирующегося, в свою очередь, на
социологической теореме Уильяма и Дороти Томас,
которая звучит буквально так: If men
define situations as real, they
are real in their consequences,
то есть «Если человек определяет ситуацию как реальную, она реальна по своим
последствиям».
Таким образом, из мира религиозных
представлений, через мистерии и эпос как корни литературы, этот принцип в
XX–XXI веке шагнул в область социальной инженерии.
Какова может быть теперь позиция
писателя, «инженера человеческих душ», по высказыванию Юрия Олеши,
введенному в широкий обиход Иосифом Сталиным, который, как к нему ни относись,
социальный эффект литературы был не склонен недооценивать? Уж точно не в том,
чтобы встраиваться в тренды, бежать за паровозом и подкидывать дрова в топку
инициированного кем-то движения. Скорей уж, можно видеть миссию в осмыслении
самого механизма этого движения, в своего
рода антидоте от вброшенных стереотипов и ложных определений ситуации, которые,
по Мертону, и являются причиной поведения, превращающего первоначальное ложное
представление в реальность.