Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2017
Я очень сильно волновался, когда, закончив
среднюю школу № 20, прибыл в Москву на поезде из города К., стоящего на
великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, чтобы получить в
столице высшее образование. Был тогда 1963 год, страною правил Никита Хрущев,
жить было, как всегда, интересно и весело.
Особенно в Москве. Я уже тогда знал, что именно здесь
базируется центр если не мировой, то по крайней мере
русской культуры, и сердце мое сладко ныло от грядущей гипотетической встречи с
прекрасным.
Однако на Ярославском вокзале меня поджидало первое
испытание: в сортире, на кафельном полу, валялся «в
собственном соку» пьяный вусмерть гражданин, а скучающий милиционер осторожно
будил его носком своего служебного сапога, приговаривая малоразборчивое
«бла-бла-бла» в ожидании медицинской «перевозки».
В общежитии мест не было, но я этому только радовался:
нас, абитуриентов, разместили на раскладушках прямо в одной из аудиторий того Московского
геологоразведочного института, куда я тогда поступил и который окончил. Радость
была не напрасной. Центровее жить
просто было нельзя, институт помещался на Манежной площади, напротив Кремль,
слева «Националь», справа Ломоносов в виде статуи. Поэтому, когда я все же поселился
в корпусе № 1 того студенческого городка, что до сих пор существует
непосредственно за Киевским вокзалом на улице Студенческой, место это
показалось мне глубокой окраиной, как в фильме Бориса Барнета
с одноименным названием.
Шли годы. Сначала – учебы, а потом и просто годы. И
ведь мне никто не поверит, но я, честное слово, вовсе не целился присосаться к
Москве с целью дальнейшего в ней благоденствия. Вот почему, получив диплом и
сопутствующий ему ромбовидный знак под названием «поплавок», я отбыл обратно на
родину, которая теперь стала для меня малой,
потому что я уже тридцать с лишним лет живу в столице официально, здесь моя
семья, работа, дом.
А путей остаться
в Москве существовало тогда для молодого человека невероятное множество,
несмотря на строгий полицейский режим этого вечного режимного города с хорошим
снабжением дефицитными продуктами и советскую власть, которая была не в силах
обеспечить этими продуктами все остальное население страны.
Можно было, например, жениться на москвичке с целью
прописки – по любви или за деньги. Удивительно, но власть с этим мирилась, как
будто уже тогда знала все про святого Валентина, покровителя влюбленных.
Можно было целенаправленно
строить карьеру, достигнуть успехов в учебе и общественной жизни, спланировать
из комсомола непосредственно в КПСС, получить московское распределение, комнату
в общаге, постепенно – квартиру в пятиэтажной «хрущобе»,
которых для решения жилищной проблемы выросло тогда в пределах Москвы великое
множество, а нынешние московские начальники теперь даже и не знают, что делать
с этими разрушающимися на глазах панельными зданиями, где потолок находится на расстоянии от пола в двух
метрах пятидесяти сантиметрах.
Можно было пополнить собой армию московской лимиты, то есть временно, лет на десять,
поступить на тяжелую, низкооплачиваемую работу (стройка, водить трамвай,
подметать улицы, служить рядовым в милиции, где коррупция тогда существовала в
эмбриональном состоянии) с перспективой укоренения в нашем городе-герое.
И так далее. Москва всегда дозировала
количество приезжих, и само пребывание в ней полагала наградой и льготой. Так,
отслужившие свой срок провинциальные коммунистические шишки, все эти секретари
обкомов партии, лидеры так называемых Советов
депутатов трудящихся по выходе
на пенсию частенько получали московское жилье и прикрепление все к тем же
закрытым распределителям материальных благ, о чем в остальной части страны
слагались саги и легенды. Требовались Москве и высокопоставленные специалисты:
только получив вызов из Министерства
такой спец имел право обменять свою трехкомнатную
кв. на любую ж/пл в Москве, как гласили многочисленные
объявления в «Справочниках по обмену».
Но можно было меняться на Подмосковье, а уж
оттуда беспрепятственно в саму Москву. Что я в конечном итоге и сделал,
переселившись сначала в старинный город Дмитров, где проживал в бараке, а потом
и в московскую коммуналку, чудную обитель разномастных граждан,
живущих по сложным законам, описанным в произведениях Михаила Зощенко,
Владимира Высоцкого, Василия Шукшина и многих других творцов, досыта хлебнувших
советской власти.
Отринув свою природную
скромность, опустив вопрос о масштабах дарования, я и себя вынужден отнести к
подобным творцам, потому что и мои сочинения на излете зрелого социализма казались
тогдашней официальной идеологии «идейно-ущербными,
близкими к клеветническим, с элементами цинизма и порнографии», отчего в
родном городе меня явно поджидало печальное будущее, как того витязя на
распутье: спиться, сесть за «диссиду» или, наоборот,
пополнить собою ряды
советских конформистов, верноподданных правящей партии. А в Москве таковых, как
я, было уже много, в Москве легко было раствориться, здесь вовсю
циркулировали «самиздат», «тамиздат» и поговорка «Всех
партизан не перевешаешь».
Ах, сколько воды утекло за это время через
Москву-реку в Оку, а затем и в Волгу, впадающую в Каспийское море! Советская власть сменилась совершенно другой общественно-исторической
формацией, до сих пор не имеющей четкого научного определения, прежние шишки
большей частию обернулись мелкими и крупными олигархами, банкирами, помещиками,
капиталистами, коммунисты и комсомольцы – ярыми борцами за демократию и свободу
слова, дефицит стал профицитом, и
теперь даже в провинциальных магазинах гражданин может купить все, что его душе
угодно, а также съездить непосредственно из своего города на Канарские,
например, острова или поохотиться, как американский писатель Эрнест Хемингуэй,
в Африке, были бы денежки, не было бы, упаси Бог, войны. Я и многие мои друзья,
коллеги, кто пока не помер, плавно переместились из разряда отщепенцев в
полезные члены нового экзотического социума.
Да и сама Москва, где в конце XIV века проживало сорок тысяч человек, а на
излете эпохи коммунизма уже более восьми миллионов, тоже преобразилась в
правильном, на мой взгляд, направлении, хотя по-прежнему прирастает не только
коренными, но и приезжими. Сияет новыми огнями, в свете которых люди, как всегда,
влюбляются, женятся, рожают детей и пилят
бабки.
Хотя… хотя в Москве все ведь приезжие, как в
Америке. Разница лишь в сроках, когда москвич попал в Москву. Ведь согласно
древнему преданию даже основатель Москвы князь Юрий Долгорукий, которому стоит
памятник напротив бывшего Моссовета, едучи в XII веке из Киева во Владимир походя убил, не сойдясь в цене за свое высокое
покровительство, боярина Степана Кучку, прежнего владельца территории будущего
мегаполиса. Так что чего уж тут говорить о других правителях нашего
государства, а тем более о простых насельниках нашего любимого города?
P. S. Готовясь сочинить все вышеописанное, я с
целью творческого вдохновения вновь посетил тот студенческий городок на улице
Студенческой, знаменитый своими корпусами, выстроенными в стиле
конструктивизма, и буйным нравом его тогдашних обитателей, один из которых,
геолог по фамилии Гарибян, от ревности сразил метким выстрелом из
пневматической винтовки лампочку в комнате своей неверной возлюбленной, жившей напротив, в общежитии СТАНКИНа.
Прямо скажу, что мерзость запустения обнаружил я, бродя в милых моему сердцу пределах
этого бесспорного памятника архитектуры, который, считай, теперь находится в
самом центре столицы, уже шагнувшей за пределы преображенной Московской
кольцевой дороги. Штукатурка домов облупилась, многие окна зияют, в упомянутом
общежитии СТАНКИНа скученно поселились вьетнамцы,
которых, правда, положительно аттестовала бабушка-вахтерша, что они не пьют, не
курят, не дерутся, а лишь с утра до ночи «вкалывают на своем рынке». Еще я
отчего-то обнаружил на территории студгородка «Библиотеку христианской
литературы» для трех конфессий – протестантской, католической и православной, а
также большое количество дорогих автомобилей с калужскими, тульскими,
чувашскими и даже североосетинскими номерами. Но это уже, наверное, совсем другая
история.