Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2017
Центр имени Вс.
Мейерхольда – это площадка без труппы и главного режиссера, на которой ставят
экспериментальные спектакли самые разные
театральные команды. Молодые режиссеры приходят сюда с неожиданными
идеями иосуществляют их. В выборе таких идей ЦИМ
делает ставку на междисциплинарность и коммуникацию:
художники, представляющие на его сцене свои проекты, находятся в диалоге и со
зрителем, и друг с другом. О деятельности ЦИМа
рассказывает арт-директор Центра Елена Ковальская.
Елена Ковальская. Центр Мейерхольда – уникальный театр,
обязанный своим появлением режиссеру Валерию Фокину. Он и сегодня остается
нашим патроном и президентом.
Валерий Фокин –
режиссер-экспериментатор, автор таких работ, как «Превращение» с Константином
Райкиным и «Нумер в гостинице города NN» с Авангардом Леонтьевым. Это исследователь
театра, последователь реформатора сцены Мейерхольда – неспроста центру он дал
его имя. Фокин всегда мечтал о создании такого центра, где творческий поиск
будет основной деятельностью. Одна из главных идей, лежащих в основе этого
учреждения, – идея свободной площадки, то есть театра, не имеющего своей
постоянной труппы, и универсальной сцены-трансформера,
позволяющей создавать театр, не скованный немецкой сценой-коробкой и диктуемыми
ею условностями.
Центр родился как организация, а
здание появилось позже, когда угородских властей
появилась воля и возможности развивать культурную инфраструктуру в Москве. Мэр
Юрий Лужков предпринял попытку частно-государственного
партнерства: он предоставлял льготы инвесторам, которые соглашались создавать
театральные площадки внутри коммерческих комплексов. Была еще идея, что
владелец будет содержать театр за счет дохода от коммерческой части комплекса.
Но это была утопия. Центр был построен как часть обширного комплекса, но
«повешен» на баланс Москвы.
Это детали. Центр возник, и спасибо за
это Фокину. В то время, когда появился Центр Мейерхольда, много говорили о
проектном театре, о том, что российский театр будет развиваться, если родится
альтернатива ему. И видели эту альтернативу в проектном театре. Так что ЦИМ
стал еще и площадкой проектного театра, то есть негосударственных театральных
организаций.
Дарья Бобылёва. Получается, Центр Мейерхольда
такой один, аналогов нет?
Елена Ковальская. Сцена-трансформер сегодня есть у Театра наций, у Культурного центра ЗИЛ. Проектный
театр привечают в Культурном центре «Хитровка», в том
же ЗИЛе. Театр без труппы, к примеру, «Практика». То
есть по ряду признаков некоторые театры с ЦИМом
сопоставимы. Но государственной площадки экспериментального театра больше нет.
Наш худрук режиссер Виктор Рыжаков был
приглашен возглавить ЦИМ, когда сам Валерий Фокин уехал в
Питер реформировать академический Александринский
театр, а ЦИМ быстро превратился в прокатную площадку. ЦИМ находился на
перепутье. Должна была родиться новая театральная идея, которая привнесла бы
сюда новую жизнь.
Что послужило такой идеей?
В 2011 году в Москве в должность
вступил новый министр культуры Сергей Капков, который придерживался мнения, что
нужно привести в театр новое поколение. Потребность в этом была огромная. Ведь
как у нас считается: театр – это дом. Еще хуже, театр – это храм. То есть театр
принадлежит кому-то – либо абсолюту, либо, напротив, конкретному человеку. Меж
тем как театр – общественный ресурс, который должен справедливо распределяться
между людьми разных театральных профессий и разного опыта. И если в советское
время вопрос преемственности руководства регулировался административно, то
после перестройки театры оказались закреплены за руководителями, которые,
фигурально выражаясь, приватизировали ресурс. В результате поколения тридцати-, сорока- и пятидесятилетних художников
оказались не у дел, и к 2010-м годам все они оставались на обочине театральной
жизни. Иногда их приглашали на постановку, позволяли ставить спектакли, но с
ними особо не считались. Однако мэтры старели – и пришло время задуматься о
том, что будет с театрами, созданными под конкретных режиссеров в советское
время. Сергей Капков надеялся привести молодое поколение в театр самым простым
способом – снять старых, поставить новых. Я была среди тех его советчиков, кто
предложил новых сначала подготовить к приходу в театр, то есть создать школу
кадрового резерва для государственного театра из числа молодых независимых
менеджеров и художников.
Так появилась «Школа театрального
лидера», и сегодня работающая при ЦИМе?
Да. Виктор Рыжаков, который к тому
времени был приглашен работать в ЦИМе, планировал
консолидировать молодых режиссеров на этой площадке. Мы сошлись идеями, вместе
с продюсером Екатериной Гаевой придумали программу
«Школы театрального лидера» и исполняли ее здесь в течение четырех лет. Всё,
что мы изучали и придумывали в «Школе театрального лидера», и слушатели, и мы
сами потом проверяли на практике.
Сто двадцать выпускников – это люди,
которые работают в Москве и регионах, руководят театрами, государственными и
частными. Например, среди наших выпускников Роман Феодори
– он пришел сюда молодым режиссером, а теперь возглавляет Красноярский ТЮЗ и
вывел богом забытый театр в лидеры, они два года подряд берут «Золотые маски»,
делают социальные проекты, проводят лаборатории. Наши в частном секторе – это
Федор Елютин, который делает чрезвычайно популярные проекты Remote
Moscow и «Твоя игра», это Артем Мазур, директор Театра Пушкина; Владимир Казаченко руководит Томским ТЮЗом,
Алексей Крикливый – главреж в новосибирском «Глобусе»,
Дмитрий Волкострелов создал Театр Post в Питере, Инна Яркова – площадку «Угол» в Казани. Куда ни
глянь, всюду наши.
Это был четырехлетний проект. Когда он
закончился, мы к тому времени уже создали здесь достаточно своих спектаклей, и
теперь школа существует в режиме летнего интенсива,
на который съезжаются учиться со всей страны. Группа из тридцати человек в
течение десяти дней занимается стратегическим планированием своих проектов или
театров. Закончился сезон, человек приезжает в школу, пишет стратегию –
финансовый, маркетинговый, календарный планы, программы; здесь происходит обмен
мнениями и идеями, люди имеют возможность познакомиться друг с другом.
Нас объединяет представление о театре
как общественном ресурсе и гражданском институте. Который
в ответе перед обществом по нескольким пунктам.
Первое – профессиональная
ответственность. Профессиональная ответственность театра означает: он должен не
только опытным, но и молодым профессионалам, ведь если у них нет опыта, то где
они его приобретут?
У театра есть художественная
ответственность: он создает наследие будущего. Это не музей, не сосуд традиций
– традиции он развивает. Поэтому здесь должны работать современные художники,
которые свои впечатления и взгляды на мир отливают в театральной форме. Если мы
не приглашаем и не ставим молодых драматургов, то откуда возьмется новый Чехов?
Если мы не даем возможность ставить молодым режиссерам, то откуда возьмется
новый Станиславский?
У театра есть территориальная
ответственность: он не может быть про всех и про всё, он про людей, которые
живут здесь и сейчас. Театр в Прокопьевске говорит о том, что происходит и
волнует шахтеров и их семьи. Театр в Омске – о том, куда катится и чем особен Омск. Театр должен быть доступен людям своей
территории, гастролировать по региону.
У театра есть социальная
ответственность: он должен и тем, кто ходит в театр, и тем, кто в театр не
пришел. По той причине, что театр не приложил усилий, чтобы быть доступным. Люди отделены от театра по имущественным причинам – мало зарабатывают,
по территориальным – живут в деревне или в маленьком городке, где нет театра,
по образовательным – их не научили языку театра. И это проблема театра,
а не проблема людей. Словом, театр должен участвовать в уменьшении всех форм
неравенства в обществе. Нам не разнарядки нужно присылать, что делать, – мы
должны сами изучать потребности общества, отвечать им, собирать широкий круг
людей в театре и создавать между ними зону доверия.
Что делает Центр Мейерхольда для того,
чтобы это доверие возникло?
В небольшом городе, где один-два
театра, театр должен быть супермаркетом. А в Москве, где только городских
театров восемьдесят восемь, каждый должен иметь специфику. В Москве театры, где
собирается широкий социальный круг, – это Большой, МХАТ, РАМТ. А все остальные
должны иметь особенное лицо и отвечать потребностям своей аудитории.
ЦИМ – экспериментальный центр,
оранжерея, где дебютируют молодые художники и каждый может
сделать то, чего еще никогда не делал (а может быть, и никто не делал). Но мы
также работаем над развитием аудитории – и качественным, и количественным. Нам
кажется, что эксперимент в многомиллионном городе интересен не узкому, а
широкому кругу людей, и мы расширяем свой круг зрителей. И увеличили его за
четыре года вдвое.
А что есть эксперимент в понимании
сотрудников Центра Мейерхольда?
Театр по природе
своей коммуникативная машина, но современный театр – коммуникация прежде всего.
В конце XIX века
произошло это размежевание театра на театр современный и театр традиционный.
Сегодня это по существу два разных вида деятельности. Традиционный театр
объединяет людей единым чувством. Современный театр дает каждому зрителю
пережить собственное чувство и примиряет человека с его отдельностью. Он ищет
новое, черпая из разных источников, к которым традиционный театр не обращается.
Одни обращаются к корням культуры, от которых традиционный театр давно
оторвался, – ритуалу, архаическим театральным формам, фольклору. Другие ищут
вдохновения на Востоке, культура которого развивалась иными путями, нежели
греко-римская. Третьи – в маргинальном, запретном,
четвертые – в подсознательном, иррациональном. Искусство в ХХ веке значительно
расширило свои границы. Сегодня ресурсом культуры оказываются авангард,
репрессированный и отторгнутый нашей культурой, новый материал, который
драматурги отливают в пьесах, новая музыка, перформативные практики, новые
технологии. Открытием для нас стал инклюзивный театр, где работают с людьми с
особенностями развития и здоровья. Словом, только кажется, что уже все открыто
и до нас все в культуре уже было.
В Центре Мейерхольда представлен
инклюзивный театр?
Как минимум один
спектакль в месяц представляют наши партнеры: инклюзивный театр «Круг», интегрированный театр
«Круг II»,
Фонд поддержки слепоглухих людей «Со-единение».
У нас проходит фестиваль особых театров «Протеатр.
Международные встречи». Мы вводим особый театр в поле большой культуры,
представляя его в общей афише с современным поисковым театром.
По каким критериям отбираются проекты
для вашей площадки? Неужели любой молодой режиссер может прийти сюда со своей
идеей и его примут, просто чтобы посмотреть, что получится?
В ЦИМе
действует резиденция BlackBox – это конкурс проектов молодых
художников. Мы предоставляем конкурсантам возможность репетировать у нас,
читаем им лекции, спорим с ними и даем возможность обмениваться идеями между
собой. Потом конкурсанты представляют проекты в виде читок, эскизов,
презентаций. Мы выбираем лучшие и подаем заявки на московский грант «Открытая
сцена». Эксперты департамента культуры Москвы – это второе сито, через которое
просеиваются проекты. Те проекты, которые получают финансирование, реализуются
на площадке ЦИМа. Иммерсивный спектакль «Норманск», цирковые постановки «360 градусов» и «Тело
авангарда», музыкальные спектакли «Сотворение мира» и «В чаще» родились в
резиденции BlackBox. Резиденция меняет очертания, формы,
но продолжает оставаться конкурсом экспериментальных проектов.
В Центре Мейерхольда достаточно широко
представлены паратеатральные жанры. Что это такое и какое место они занимают в
жизни центра?
В традиционном театре за условной
«четвертой стеной» художники ткут условную реальность, а мы пассивно наблюдаем
из зрительного зала. Традиционный театр создает произведения, артефакты.
Сегодня пришли одни зрители, завтра другие, а он хочет быть неизменным.
Современный театр иное дело. Спектакль в современном театре – событие,
коммуникация между зрителями и художниками. Качество спектакля определяется
качеством и напряженностью этой коммуникации. Паратеатральные
жанры – это школа коммуникации. Стендап, импровизационный
театр, плейбек-театр – всё это жанры на окраине
театра. В этих жанрах есть свои методы и свои мастера, но там коммуникация на
первом месте. Нам в ЦИМе важно встречаться с этими
жанрами, чтобы убедиться – коммуникация возможна, она возникает при тех или
иных условиях. Импров-театр Total Nutz, команда плейбек-театра
«Новый джаз», команды Stand up ЦИМермана –
это театр, которому есть дело до зрителя. Который невозможен
без публики. Словом, субботняя программа в кафе ЦИМа
на четвертом этаже – наш камертон.
Зритель к такой коммуникации готов, он
ее хочет?
Да, он ее жаждет! Он приходит с этой
потребностью в театр, а тот – либо игнорирует ее, либо отвечает ей – и
выигрывает у других. Мы можем наблюдать это по феномену Константина Богомолова,
например. Он осуществляет коммуникацию на больших сценах, там, где собирается
широкий срез общества. На спектаклях Богомолова всегда возникает чувство, что
он находится за нашей спиной, рядом с нами, что он нас провоцирует и ему
чрезвычайно важна наша реакция. Он играет с нами, для нас, играет на том поле,
где каждый из нас чувствует себя уверенно, – на поле классики. На спектаклях
Богомолова зрители вступают в негласные отношения между собой – объединяются за
или против происходящего на сцене, выражают мнение, терпят друг друга,
приучаются принимать чужие позиции. Театр сегодня оказывается тем местом, где
производится самый дефицитный в нашей стране товар – доверие между людьми.
Но тогда откуда берутся оскорбленные,
разгневанные зрители, что это за сбой в производящей доверие системе?
Я не вижу проблемы в разгневанных
зрителях. Театр задевает человека за живое, будоражит, заставляет
сформулировать позицию. Потом человек выходит из театра и выражает позицию как
умеет. В России доносы – такая же традиция, как народное пение или икона. По
мне, если в зале назревает дискуссия, стоит продолжить ее после спектакля.
Хороший спор в итоге приводит к согласию. Замалчивание, избегание сложных тем –
путь к войне. Поэтому я уважаю художников, которые не страшатся опасных тем:
они дают нам повод разговаривать друг с другом, а не воевать. Через скандал,
через диалог мы осознаем свои границы, осознаем, кто живет рядом с нами, что
принимают и чего не принимают другие. До скандалов вроде истории с «Тангейзером»
у меня было чувство, будто мы живем в гомогенном обществе, где все на одной
волне. А обнаружилось, что есть другая сторона, что у людей другие взгляды, – и
мы начали разговаривать. Разговор не может все время вестись по душам. Все мы
очень разные. У нас столько разных стран в одной стране. Несколько культур под
вывеской российской культуры. Если нам нужна культура, которая объединяет, она
должна включать многообразие позиций, голосов, тем, форм. Поэтому культуре так
вредна цензура: запреты ведут к однообразию, гомогенности,
скудости. Культура – это общественный договор, а у людей высокая договороспособность, нужно дать им возможность ее
использовать.
В Центре Мейерхольда мы показываем
самые странные вещи, и зрители не уходят из зала и не хлопают дверью, что бы ни
происходило на сцене. Потому что мы даем возможность им высказаться менее
демонстративным образом. Мы обсуждаем спектакли. Обычная история, когда
спектакль идет час, а потом еще два часамы его
обсуждаем. Людей не приходится тянуть за язык: у них есть потребность поговорить и есть желание слушать друг друга. Зрители спорят
с нами и между собой, они откровенны, открыты, и так, в коммуникации между нами
и зрителями на спектакле и после спектакля, у зрителей между собой рождается
взаимопонимание.
Случается ли, что необычное и странное
все-таки остается непонятым? Может, нужна еще и школа современного зрителя,
как, например, в Электротеатре «Станиславский»?
Современный театр не бином Ньютона. Он
не загадывает загадки. Если он и ставит в тупик зрителя, то тем, что предлагает
выбор. Поскольку использует театральные знаки, которые возможно считывать
по-разному. Каждый зритель волен читать спектакль современного театра как
собственную книгу. В противоположность обычному театру, не предлагающему
разночтений. В современном театре сколько зрителей,
столько и спектаклей. Любое прочтение – верное. Мы неплохо знаем нашу публику и
не решились бы ее поучать, как смотреть и как понимать театр. Они хорошо
образованны. Ходят на выставки, читают книги. Знакомство с ними, общение с ними
нас обогащает. Более того, они нам планку задают. Мы даем им то, чем они
обделены в своей реальности, – коммуникацию и творческие навыки: сочинять
пьесы, говорить о себе со сцены, выражать себя в танце. Это происходит в
программе «Кружки». Мы не ангажируем любителей в театр. Мы тут как-нибудь сами.
Нам бы хотелось, чтобы люди были художниками в своей работе. Чтобы они сочинили
пьесу, а потом пошли и сочинили себе захватывающую жизнь. Они и без того
творческие, неспроста их называют креативным классом.
Это люди от двадцати пяти до тридцати пяти лет, с одним или двумя высшими
образованиями. Они исповедуют ценности самореализации, а не ценности выживания.
За самореализацией, новыми переживаниями и опытом они к нам и приходят.
Каковы планы Центра Мейерхольда на будущее – в каком направлении он будет двигаться?
В
будущем сезоне выйдет пьеса Ивана Вырыпаева «Солнечная линия» в постановке нашего худрука
Виктора Рыжакова. Это будет хит. Другой проект – «Абьюз»
молодого режиссера Ивана Комарова по пьесе драматурга-дебютанта Натальи
Зайцевой. Тема этой вещи – насилие, по отношению к которому сложно сказать,
было ли оно или у страха глаза велики. Первый проект – работа мэтров современного
театра. Второй проект – два никому не известных имени. В этом диапазоне
располагаются все наши будущие премьеры.
Мы сохраним резиденцию. Молодые должны
знать, что в ЦИМе у них есть шанс. И хотелось бы,
чтобы наш театр стал действительно безбарьерной
средой, искусством, говорящим на особом, универсальном языке, который понятен
каждому. Людям высокообразованным и необразованным, тонко чувствующим и
рациональным, людям с мистическим складом и тем, кто опирается на доводы
разума, мужчинам и женщинам, верующим и агностикам. Этот театр будет полисенсорным. Как говорит Наталья Попова, которая работает
в театре «Круг» с особыми людьми, «в полисенсорном
мире не будет инвалидов». Мне видится сегодня таким будущее современного
театра.