Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2017
Олигарх и его семья
…В
конце этой пьесы есть такой разговор – сын довольно угрюмо спрашивает у отца:
– Ну так что, пап, не пойму, война, что ли, будет?
Отец
горько, серьезно отвечает:
– Не
знаю, сын, не знаю. Не знаю. Будем, как говорится, надеяться на лучшее.
Пьеса
Александра Галина «Амстердам» (она о наших днях и написана не так давно) идет в
театре «Современник» с большим успехом. Сюжет таков.
Уральский
олигарх приезжает на три дня повидаться с женой и сыном – его сын учится в
Лондоне (жена тоже там живет, «присматривает»), но встречаются они как раз не в
Лондоне, а в Амстердаме, в гостинице в центре города, где бушует знаменитый лав-парад.
И это
как раз тот случай, когда в пьесе «играют» не сами по себе слова и реплики, а
сама ситуация, сам контекст, в котором это все сказано, то есть
как и положено в классической русской театральной традиции. Так вот. Почему
основные «держатели» российской жизни, записные патриоты, создатели и
пропагандисты всяческих «скреп», публично проклинающие все «чуждое», все западное,
держат тем не менее свои главные активы, то есть
детей, жен и, конечно, активы материальные, за границей, совершенно на первый
взгляд непонятно. Ну есть в этом, согласитесь,
какое-то логическое противоречие.
Ну а на
самом деле противоречия нет никакого: патриотизм, может быть, у них вполне
искренний, но базироваться ему абсолютно не на чем. Потому что вся эта
гордость, «скрепность», особость – абсолютно на
пустом месте, искусственно вздутые, из пыльных сундуков извлеченные. А в жизни
– там своя рубашка ближе к телу. Там своему ребенку хочется устроить все самое
лучшее.
И вот
на этом очень тонком льду, стоит, вернее, уже с трудом балансирует взрослый,
опытный, довольно мудрый человек. Да, балабон,
выпивоха, отчасти истерик, но сохраняющий тем не менее
здравый смысл и важнейшую часть советского опыта – умеющий отделять пропаганду
от реальной жизни и хорошо понимающий, ху из ху и что есть что.
Надо
сказать, что для такой – вполне животрепещущей – конструкции Галин написал
текст по-настоящему добрый, человечный, в котором никого не разоблачает, ни на
ком не ставит крест, никому не выносит приговор. Больше того,
пьесу эту легко воспринять как водевиль, как бурлеск, пародию – и первую часть
спектакля зал благодарно хохочет, откликаясь на грубый юмор бурлеска и на злую
шутку пародии: когда папа и мама подозревают, что их сын настолько оторвался от
почвы и настолько подружился со «странным мальчиком», что уже и мальчиком быть
перестал, да и древний огненный напиток мексиканских индейцев – пульке –
действует на организм уральского олигарха довольно странно, освобождая одни
функции и замедляя другие. Словом, карнавал, да и только.
Но
вслед за тем, как карнавал кончается и действие пульке проходит, начинаются
горькие вопросы: а чем же, действительно, для нас в России «все это» закончится?
Холодной
войной или горячей, разбитой вдребезги страной с ее планами и надеждами или
бурным вставанием с колен?
И вдруг
понимаешь, что и карнавальная тема тоже здесь неслучайна, не просто
чтобы поиграть в старинную театральную игру с травести. Ведь и в нашей стране
карнавал идет не меньший – с ряжеными казаками, с новыми комсомольцами и
пионерами, с боевыми отрядами мотоциклистов и резиновыми танками…
Чем этот карнавал игрушечной агрессии и показной ненависти закончится – уж не настоящей
ли кровью?
И зачем
в людях будят эту агрессию, с какой целью?
Я
смотрел спектакль два раза, и во второй раз, как мне показалось, горькая тема
«возвращения домой», когда уральскому
олигарху Коле приходится возвращаться к своим разборкам, к своим скелетам в
шкафу, которые ему спать не дают, к своим начальникам, от которых каждый день
можно ожидать дурных новостей, к своим «правоохранительным органам» – и вот он
уезжает из чуждого Амстердама, который ему непонятен и тоже по-своему опасен, со
странным чувством тоски, – эта тема прозвучала чуть слабее, чуть приглушеннее… Еще несколько месяцев назад слова про грядущую и ожидаемую
всеми нами войну прозвучали острее, жестче и страшнее. Бурлеска же и комедии
положений в спектакле стало чуть больше.
Не
знаю, может, просто показалось. А может, и нет, потому что к ситуации грядущей
войны, как это ни горько, мы уже привыкли. А смеяться как раз не перестали и
даже еще больше полюбили это занятие – а что еще нам прикажете делать?
Остается
добавить, что, конечно, никакого «Амстердама» не существует без блистательного
и неповторимого Михаила Ефремова, человека, казалось бы, глубоко московского,
но при этом настолько органично, как, пожалуй, никто в современном театре, сильно,
любовно чувствующего сегодняшний русский характер в любой его ипостаси.
Сына –
очень точно и очень скупо – играет Шамиль Хаматов
(брат Чулпан), не могу не отметить и блестящие роли Евгения Павлова («странный
мальчик» Долорес) и Алены Бабенко (жена олигарха). Пока все это можно видеть на
сцене театра и пока можно над всем этим смеяться – очень советую.
Сатьяграха
В один
из своих приездов в славный город Екатеринбург я выбрал вечерок и сходил в
прекрасный здешний Театр оперы и балета на оперу со странным названием
«Сатьяграха» (музыка Филиппа Гласса).
Ну вы знаете, а может, и не знаете, что Гласс – это композитор-минималист, основоположник
минимализма, и под его музыку можно воспарить до небес, а можно заснуть (то
есть впасть в нирвану). Между тем эта вещь, написанная в далекие 1970-е годы,
посвящена судьбе не кого-нибудь, а Махатмы Ганди, одного из главных персонажей
ХХ века. У меня после оперы и после подробного изучения пухлой программки (а
смотреть оперу без внимательного изучения текстового комментария просто бессмысленно,
чего не поняли многие в зале) возникло желание немедленно прочитать биографию
Ганди, и вот почему.
Замысел
оперы довольно прост. Махатма Ганди внимательно изучил древние индийские тексты
и сделал довольно неожиданный вывод: какими бы правильными
мотивами ни мотивировать убийство и уничтожение людей (справедливость,
наказание, месть, возмездие, защита чего-то святого и т. д.), ничего, кроме
новой несправедливости и новой жестокости, это не принесет. Затем вместе с другими
индийцами он переехал в Южную Африку, где колониальные злонамеренные англичане
вдруг решили зарегистрировать всех приехавших туда индийцев, чтобы удобнее их
было высылать на родину. Вот тогда Ганди и организовал «мирный поход протеста».
Не войну, не партизанщину, не теракты, не погром, а
именно ненасильственный мирный протест, когда протестовать выходят буквально все
и каждый. А со всеми уже ничего не поделаешь,
их поодиночке не перебьешь и не арестуешь. Таким образом
древние индийские тексты (и Лео Толстой) повлияли на личность Ганди. Ганди
повлиял через свою газету на события в Южной Африке. А события в Южной Африке
(третий акт оперы) повлияли на Мартина Лютера Кинга, на его марши и
демонстрации и привели к отмене сегрегации и апартеида в США в 60-е годы. То
есть в три шага произошла, возможно, одна из самых главных мирных революций в
ХХ веке.
Эта
опера, конечно, сложна для меня, любителя «Травиаты». Она решена как хоровое
пение, как обряд, как ритуал, мистерия, где есть не только хор, но и его непрерывное
перемещение по залу, не только завораживающий повтор гармонических рядов, не
только факелы и яркие костюмы, но и общее ощущение невероятного усилия. Усилия,
которое нужно совершать всем вместе. Единым дыханием. Вдохнули – выдохнули. Без
главарей и вожаков. Без амбиций и дрязг. Без поливания
друг друга помоями. Без назойливого выяснения, кто тут настоящий народный лидер
и подлинный оппозиционер, а кто так, примазался. Сейчас,
сегодня, это особенно важно – без «сатьяграхи» (слово «сатьяграха» означает именно
это – придуманную Ганди форму протеста, мощное движение молчаливой толпы и – самое
главное – единство этого протеста) выжить не получится. Ни у кого.
Вот
такие прекрасные оперы идут в Екатеринбурге.
Пушкин в Одессе
Поездка в Одессу –
всегда праздник. Город – как сильнейшее художественное впечатление, – просто
гуляя по улицам которого, ты получаешь массу важнейшей культурной информации и переживаешь
сильнейшую культурную эмоцию: вот в этом доме жил Бабель, тут воспитывались
Катаев и Петров, здесь написал свою первую вещь Жаботинский, а тут – Шолом Алейхем.
Тут жили Бунин и
Куприн, скрывались от большевиков.
Город, в котором
каждая арка, каждое окно со старой рамой, каждый двор, чугунная решетка, балкон,
нависающий над улицей, как книга, которую ты читаешь с наслаждением.
Но, конечно, на фоне
того, что показывают каждый день по российскому телевизору, ехать сюда
психологически непросто. (Да и физически стало несколько сложнее – теперь надо
лететь с пересадкой.)
Ожидаешь неприятных
вопросов, враждебности, озлобленности или уныния – ничего подобного, конечно
же, не встречаешь.
Более того, уже в первые часы своего пребывания я обнаружил, что совсем
недавно (судя по афишам) здесь с авторскими концертами побывал прекрасный
российский актер Вениамин Смехов. В рамках фестиваля Odessа-classic
выступал знаменитый российский скрипач Вадим Репин. Опять-таки в рамках
филармонической программы Odessa-classic прошел творческий вечер российского писателя
Виктора Ерофеева. Включил телевизор – там дает интервью Леонид Парфенов. Он,
как я понимаю, снимал на Украине свой фильм «Русские евреи».
И наконец, в середине
июня с гастролями приехал целый московский театр – «Школа современной пьесы»
под руководством Иосифа Райхельгауза (со спектаклем
«Спасти камер-юнкера Пушкина»). Вот на этом последнем событии я остановлюсь
немного подробней.
В родную Одессу Иосиф
Райхельгауз привез спектакль с очень большим
подтекстом – в пьесе Михаила Хейфеца роль Пушкина прочерчена очень странно,
поскольку это роль антагониста для «маленького человека», двоечника, неудачника,
задавленного жизнью вообще, армией в частности, с несложившейся
личной судьбой, наконец добитого бандитами девяностых. И в этой несложившейся судьбе Пушкин со своими хрестоматийными
стихотворениями («Пока свободою горим, пока сердца для чести живы»),
старомодной любовной лирикой – поначалу как бы некий монумент советского
официоза, даже идеологического подавления, человек-памятник, скала напыщенного
успеха из золоченой бронзы, бесконечно чуждая материя. И лишь
потом, шаг за шагом, падая, спотыкаясь и снова вставая (эх, не нравится мне
конец спектакля, ну да ладно, из песни слова не выкинешь), герой обретает в
своем каменном антагонисте, в своем вечном раздражителе ту самую жизненную
силу, которой ему вечно не хватает, ту самую капельку лихости, удачи, веселья,
которая ему так нужна.
Этот глубокий и
непростой по смыслам спектакль Райхельгауз привез сейчас
в Одессу, чтобы объяснить еще один очень сложный смысл: созданный Пушкиным
русский литературный язык – это не просто бытовой, привычный язык, или язык
Кремля, или язык пропаганды и войны, нет, это прежде
всего язык свободы, в том числе язык бунта – одиночки против всех, диссидента
против системы, человека против машинерии власти и
политики. Вот так, а не по-другому этот спектакль может работать только здесь,
в Одессе, только в условиях невероятно трагичной и важной для Украины
исторической эпохи, только в условиях тотального одиночества, в котором оказалась
душа интеллигентного человека.
В Москве спектакль
смотрится, конечно, совсем по-другому. Ситуация и контекст снова «играют»
поверх слов и реплик.
Три спектакля, о
которых я рассказал, в сущности, объединены одной темой – тем, как театр
проникает в жизнь, в ее жуткое болезненное нутро, причем проникает самыми
разными жанрами, разными путями, голосами и приемами. Театр не может без жизни.
И ни у кого – даже у самой современной, самой продвинутой «современной драмы»,
даже у самого документального из документальных театров – нет монополии на эту
нервную связь, на это вечное всматривание со сцены – в зрителя.