(Дмитрий Глуховский. Текст)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2017
Зульфия Алькаева родилась в
Ногинске (Богородск), живет в Электростали. Поэт, литературовед. Окончила
факультет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. Автор нескольких книг
стихотворений. Лауреат XIV Артиады народов России в номинации «Литература» (2016),
победитель II Международного
литературно-музыкального фестиваля «Интеллигентный сезон»-2016 (Крым, Саки) в
номинации «Поэзия» и I Международного фестиваля «Образ Крыма» в номинации
«Эссеистика» (2017). Лонг-лист международной премии «Писатель XXI века» (2014).
ДМИТРИЙ ГЛУХОВСКИЙ. ТЕКСТ: РОМАН. – М.:
АСТ, 2017.
Новый роман Дмитрия Глуховского
«Текст» заявлен как реалистический. А значит, к армии поклонников писателя в
одночасье прибавились и люди, не читающие фантастику. Автор сериальных
антиутопий словно бросил фанатам вызов: «Вы привыкли видеть меня фокусником, а
я – философ и драматический артист».
Почетный «МЕТРОстроевец»
Глуховский вовремя ощутил прирастание
маски к лицу и, образно говоря, недостаток витамина D, что вырабатывается лишь на солнце, и решительно
поднялся из обжитых лабиринтов подземелья к городским площадям. Пошел по
наитию. Рискнул и не прогадал. Проветрился сам и читателя провел по улицам
«похмельной» Москвы, по задворкам подмосковной Лобни, по станциям того же
метро, снова ставшим городским транспортом, а не прибежищем для уцелевших после
апокалипсиса людей.
Правда, «перспектива была дымной»… Для
героя романа. Реалистичная история вернувшегося из Соликамска зэка Ильи
Горюнова так плотно опутана электронным мороком, что солнечные лучи ее почти не
достигают. Когда не на кого опереться и некого любить (мать умирает, девушка
предает, друг отдаляется), жизнь – чистый лист, идеальный экран для больных
фантазий. Для Ильи один человек на земле остается – его заклятый враг майор наркополиции Петр Хазин, после случайной ссоры в ночном
клубе «Рай» (кстати, реально существующем) подбросивший ему наркотики и
засадивший в тюрьму. Дальнейший сюжет напоминает компьютерную игру. Илья не
просто уничтожает врага, но получает, благодаря украденному
айфону, его силу, связи и контакты… Он может
притвориться Петром, стать Петром, вжиться в его сучью шкуру, ведь он всегда
его так называл – Сука.
Седьмой айфон
– главный герой романа. С Седьмого неба будто
залетевший, с облака на Илью упавший. Подарок Бога, судя по всему. Для краткого
полета обреченной птицы. Семь лет тюрьмы – седьмой айфон…
«Семерка» в судьбе Ильи теряет ореол безусловной удачи. Это число кругов ада, а
вожделенный телефон – отчасти синоним глухого застенка, несвободы, колдовского
«черного зеркала», глотающего человека целиком.
Помимо «семерки», символическое значение
в романе «Текст» несет цифра «три». Площадь трех вокзалов – трехдневные щи,
оставленные матерью Ильи – Трехгорка – клуб «Тройка»,
где полицейский Петр знакомится с Ниной. Тройка, семерка… Найдется
и туз, если на то пошло. Есть такая знаковая вещица, скрепляющая начало и конец
истории, – старый рисунок Ильи, карандашная иллюстрация к «Превращению» Кафки:
«Это он перед той ночью сидел, рисовал. Перед тем, как забрали».
Могло ли все это приключиться со
студентом филфака? Читатель будет жадно искать и не найдет в скудных
воспоминаниях героя о детстве ничего такого, за что можно сурово наказать.
Разве что детские грехи. Когда, вот вам случай, придумали с Серегой
кощунственную забаву у Батареи, памятника павшим героям в Лобне. Мальчишки
«читали фамилии на табличках, искали: у кого ржачней,
тот выиграл».
«Вот такого человека – воспитанного в гуманистической традиции, в
представлениях о том, что преступление и наказание спаяны всегда, – и интересно
посадить на семь лет за то, чего он не совершал», – пояснил Дмитрий Глуховский в интервью «Афише», а на презентации романа не
утаил от публики, что идея с айфоном стала побочным
продуктом его работы в киноиндустрии: ему поручали писать киносценарий с
похожим сюжетом.
Надо сказать, сюжетообразующую роль
неодушевленные предметы играют в целом ряде кинокартин: это собственно телефон
– в свежем триллере «Мобильник» (2016) по роману Стивена Кинга, денежная купюра
– в «Двадцати долларах» (1993), волчок Леонардо Ди Каприо – в «Начале» (2010), волейбольный мяч Wilsоn – в «Изгое»
(2000), аудиозаписи – в «Фанатике» (2000), мотоцикл Люка Глэнтона
– в «Местах под соснами» (2012), двойные наушники – в «Хоть раз в жизни»
(2013), кинеограф – в «Пока
я не исчезну» (2014). Вспоминаются отечественные образцы: «Шинель» (по Гоголю),
«Копейка», «Макаров», детская картина «Приключения желтого чемоданчика».
Добавим в наш список и сериал «Черное зеркало», упомянутый в рецензии Г.
Юзефович.
Из всего перечисленного идентичные с
идеей романа «Текст» клетки легко найти в «Макарове» (1993, режиссер В. Хотиненко), где поэт Макаров превращается
чуть ли не в придаток к своему пистолету-тезке. О том же свойстве
огнестрельного оружия прирастать к теплой коже хозяина (в данном случае к рукам
солдатки Майи) говорится в рассказе «Винтовка» Гузель Яхиной
(«Октябрь», 2015, № 5). В фильме «Мобильник» все крутится вокруг телефонов, но
это обезличенные предметы, ставшие источником вируса, поразившего психику
людей.
Дмитрий Глуховский
придумал уникальную, интимную историю, что позволило ему по душам заговорить с
читателем. Необычный замысел притянул синтетическую жанровую структуру
произведения, озадачив классификаторов. Что перед нами? Криминальная драма –
узко, нуар – туманно, психотриллер
– слишком однозначно. Наиболее убедительна, по-моему, точка зрения Константина Мильчина, назвавшего «Текст» Глуховского
романом воспитания, как и начальную книгу автора из серии «Метро-2033». То есть
прозаик в содержательном смысле вернулся к самому себе.
Сцена проверки документов на Ярославском
вокзале из первой главы эту мысль подтверждает, и завязка истории кроется
именно здесь.
«– Перевоспитался, Илья Львович? – Лейтенант наконец обернулся к нему, но справку не возвращал,
зачем-то складывал ее пополам».
Символичный момент. «Пополам» и
сложится/переломится судьба владельца справки. Пока лейтенант медлил, Илья успел подумать о нем и враждебно
(«своим пузом, своей пятнистой грудиной, своей харей
замещал всю Москву»), и более-менее нейтрально («Был он, наверное, такого же
возраста, как и Илья, но погоны делали его старше. Хотя
это Илье, а не ему последние семь лет каждый год за три шел»).
Аналогичная вилка противоречивых чувств позже наложится
на отношение к коллеге лейтенанта, Петру. Примечательно, что в зачине романа
обозначилось и будто видимое в оптический прицел уязвимое место человека, куда
будет нанесен роковой удар мстителя: «Илья смотрел ему чуть ниже подбородка –
есть такая особая точка, куда следует смотреть сотрудникам во время разговора.
Не в глаза и не в пол».
…Поначалу огромный архив чужих
сообщений, аудио- и видеофайлов
и писем в мессенджерах пугают Илью: «Это паучий шелк,
все ниточки невидимым клеем вымазаны». Но, переступив через страх разбудить «сидящую
в центре паутины мохнатую многоглазую смерть», он начинает осваиваться с ролью
владельца айфона.
На протяжении всего повествования эппловский продукт по-собачьи ластится к человеку и,
кажется, навсегда забывает свою техническую природу.
«Пристроил телефон на баре заряжаться:
тот слабел, измотанный, пил только маленькими глоточками».
«Пора отсоединяться от телефона. Снимать
ошейник, снимать крест».
«Телефон мигнул только в последний раз и
окончательно сдох».
Когда-то мать советовала Илье, чтобы он во
внутренний кармашек прятался, где лихие люди его душу не застанут. Теперь же айфон врага стал его карманным ангелом. Умный посредник,
живая совесть, почти священник… «Пока стоял на холоде, телефон молчал. Как
только сел в вагон, сразу оттаял. Задрожал, принялся напевать: Soy el fuego que arde tu piel…»
Эмблематичны эти слова из романтичной испанской песни
и саундтрека к американскому сериалу Narcos,
закачанной в мобильник. Илья специально нашел в интернете перевод: «Я огонь,
что твою кожу жжет…».
Сказать, что «Текст» Дмитрия Глуховского заметили, – мало. Это взрыв внимания читателей
и обозревателей всевозможных изданий, море откликов и рецензий, активное
обсуждение романа в соцсетях. Положительные отзывы
читателей (а их большинство) крутятся вокруг «совершенно другого Глуховского», сильного писателя, тонкого психолога,
пробудившего чувства; отрицательные – обретаются возле имени Достоевского:
«пересказ “Преступления и наказания” для учащихся ПТУ», а то и резче: «Тварь ли
я дрожащая или айфон имею» (см.
сайт «Отзовик»). Авторитетный критик Галина Юзефович
горячо рекомендует читателям новую книгу Глуховского,
заявляя, что автор «проломил наконец сковывавшую его
жанровую скорлупу и не без блеска вышел в пространство, именуемое “большой
литературой”» (см. Meduza,
2017, 1 июля).
Резко отрицательные отзывы на «Текст» Глуховского напомнили историю с детищем Владимира Орлова
«Альтист Данилов»: популярному роману нисколько не навредило остроязычие завистников, прицепивших к нему ироничное
название «Булгаков для бедных».
Посмотреть на Илью Горюнова как на
современного Родиона Раскольникова, казалось бы, логично, ведь оба совершают
убийства, и оба – студенты: Илья – недоучившийся филолог, Родион – бывший
студент юридического факультета Петербургского университета. Но на этом
сходство завершается. Масштаб целей героев несопоставим: вместо идей о мировом
господстве и социальной справедливости, которыми одержим Раскольников, в
«Тексте» мы видим банальную «бытовуху»
на почве мести, а в руках у преступника не топор, а кухонный нож, за один
одинокий вечер матерью Ильи заточенный.
Возмездие Ильи бесполезно, любовь
невозможна, да и жизнь бессмысленна… Но есть что-то,
что подспудно страхует произведение от читательской скуки и позволяет многим
критикам снисходительно смотреть на предсказуемость сюжета.
«Текст» Глуховского,
без сомнения, – новаторский роман. Это первая внятная литературная попытка
оживить электронный контент до состояния узнаваемой
личности, составить психологический портрет героя нашего времени. От главы к
главе читателя гонит как раз эта самоидентификация, узнавание себя в отчаянно
одиноком человеке, поступившем в рабство к умной технике, ставшем чуть ли не
приставкой к игре, приложением к мобильному устройству, клоном собственного
профиля в соцсети. Читать и читать до конца, чтобы
поймать хвост виртуальной нити…
Гаджеты усложняются,
учатся думать, угадывать, понимать… А их пользователи
не деградируют ли в той же арифметической прогрессии? Мы вздрагиваем, когда
кто-то встает за спиной, заглядывая в монитор нашего ноутбука, но сама
электроника давно беспардонно нарушила личное пространство всякого юзера. «Текст» позволяет сполна прочувствовать эту не до
конца осознанную зависимость от техники.
Герменевтика романа Глуховского
проста и в то же время чудесна. Автор наводит на мысль, что не только телефон –
любой другой информационный носитель способен стать порталом в чужую жизнь. Это
тот же путь к ближнему, если разобраться, способ понять и полюбить Другого. Под стать прагматичному названию книги главы
романа обозначены одними арабскими цифрами, как будто тоже ради подпитки
процесса тотальной оцифровки ментального пространства героев…
Что же дальше? За эрой седьмых, восьмых
(ныне уже актуальна восьмая модель), двадцатых айфонов
нам светит, быть может, более серьезное размывание границ, чем гендерное, клановое или социальное. Неочевидными станут
различия между мертвым и живым, одушевленным и неодушевленным, между буквой и
звуком. Текст начнет рассыпаться, а речь твердеть, утрачивая присущую ей
эфемерность. Текст – возможно, именно он – держит нас в земной матрице, не
отпуская к небесам. Предпринятый Ильей лихорадочный анализ контента
айфона как раз говорит о приоритете сказанного перед написанным: «Остаток Петиного больничного срока ему
писали ни о чем – наверное, все важное произносили человеческим голосом, чтобы
буквами не наследить».
Тихий мальчик-филолог из Подмосковья,
вынужденный распрощаться с первым сценарием судьбы, вдруг самостоятельно
генерирует остросюжетное произведение – жизнь за себя и за того парня, его
социального антипода. В лифте лобненской высотки,
докуривая чужие бычки, он окончательно это понял:
«…Гирлянды мигали весело, меняя ритм.
За кем-то докуривал, за кем-то доживал»…
Собственно, Илья Горюнов «пишет» свой
вариант любимой книги – новеллы Кафки «Превращение», творит авторский миф,
пытаясь смикшировать русские и европейские культурные мемы.
«Насекомое ли я дрожащее или сострадать умею?» – так бы вопрошал Раскольников в
координатах романа воспитания Глуховского, вовсе не
про айфон бы грезил. Кафкианского
Грегора Замзу, ставшего
жуком, отец «расстреливает» яблочками – амбивалентная личность виноватого-невиновного Ильи
истребляется группой захвата полиции. Однако социум воюет с индивидуальностями
в телесной плоскости.
Мир истребил их, но не поймал…
Бывший заключенный за время краткого
романа с айфоном успевает закрыть все свои гештальты, как выразились бы психологи: Илья-безотцовщина в
Петиной роли отца обретает и даже разрешает конфликт отца и сына; мать умирает
от инфаркта, но Петина родительница жива и получает через Илью ободряющие эсэмэски; друг Сергей отвернулся, зато Петин приятель Гоша
принимает Илью за своего. Наконец самое удивительное:
вместо отгоревшего чувства к забывшей его Вере вспыхивает страсть к женщине
врага и происходит почти ритуальное вживление в его плоть. Илья и сам не понял,
как это случилось: «Перешла Нинина любовь из сна к настоящему Илье, как
картинка с переводилки на кожу». Момент высшего
наслаждения, подсмотренный в видеозаписи Петра, намертво сцепляет души
протагониста и антагониста в единое существо Илья-Петр. А потом идут
естественные поступки влюбленного: спасение нерожденного
ребенка Петра, виртуальное предложение и помолвка, благо в библиотеке
электронных картинок эмозди есть все, что подобает
для такого случая: «цветы, шампанское, кольцо с бриллиантом».
«– Будешь моей женой? – спросил он.
Она прислала ему: невесту в фате и
жениха в смокинге…».
Все это, конечно, не механические замены
одного окружения на другое, а восходящие вверх ступени самосознания бывшего зэка,
поддержанные ненавязчивой, умело интегрированной в текст библейской темой. Что
стоит хотя бы Творец, замаскированный под прокурора, давший о себе знать после
догадки героя о беременности Нины: «Внутри башки
бубнил неразличимо и скучно синий прокурор, Илья его краем уха слышал, но
слушать было и не нужно, так все понятно. <…> Заключение было
обвинительным. Выходило, что на Илью не одну жизнь вешали, а две…».
В романе «Текст» наэлектризовано все,
включая Москву, похожую на «голое ноябрьское деревце». Глуховский
не описывает среду, он в нее погружает, активируя все вкусовые, слуховые и
зрительные рецепторы читателя. Создается тот самый эффект присутствия,
благодаря которому не уснешь, не дочитав… Доверие к такому писателю
безгранично. Вместе с вернувшимся из Соликамска Ильей мы готовы безропотно
глотать и тепловозную гарь Ярославского вокзала, и «огромный» воздух с
кислородом, бьющим в голову, будто чифирь. Мы сочувствуем ему и понимаем любой
странный выпад вроде желания увильнуть от ментовского
патруля «с овчарочьими глазами»: «Стал думать ни о
чем, чтобы ничем не пахнуть».
Герой Глуховского
четко фиксирует свои «России неповторимые черты», пусть и не в электричке, как
Борис Пастернак в стихотворении «На ранних поездах» и вовсе без обожания, но
само сходство греет.
«В
вагоне метро он мог людей разглядывать безбоязненно, даже сидящих ровно
напротив. В вагоне он никому не был нужен: все утопли в своих телефонах. Тетки
крашеные – крашеными ногтями, раскосые гастарбайтеры
– мозолями, школьники – своими пальчиками-спичками – все разгребают в экранах
что-то, у всех какая-то внутри стеклышек другая, более настоящая и интересная
жизнь. Раньше смартфоны были только у продвинутых, у молодых.
А пока Илья сидел, сделали и басурманский интернет, и для стариков свой какой-то,
и для молокососов».
Да, о России, ее столице и пригородах
Дмитрий Глуховский часто высказывается ярко и по
делу, но иногда заметно спотыкается о кирпичи стереотипов либерального
мышления. Хочется пожелать автору отойти от политизированности,
подменяющей художественное дыхание текста
публицистическим. Скажем, к оправданным, органичным интенциям из первой и
второй глав нет никаких претензий: «…Вокзал был еще пока территорией окружной,
просоленной и засаленной России. Как бангладешское посольство является во всех
смыслах территорией государства Бангладеш»; «Бутылки звенели в пакете теми
самыми волшебными колокольчиками, которые у гребаной птицы-тройки на хомутах для веселья
развешаны. Илья шагал через Московскую к Деповской, впервые
нес водку открыто: не надо было ни от кого прятать ее, и врать было некому».
Иное дело – грубо прицепленная родина к излету
в общем-то интересного богоборческого внутреннего монолога героя в церкви при
морге (глава седьмая). «Набрал богу. Постоял, послушал у себя в груди. Шли
долгие гудки.
Никто не отвечал. Связи не было. Или,
может, у него тоже режим «не беспокоить» включен был.
Вроде все и правильно сделал, а все
равно – в ад. На земле жизнь так организована, чтобы все люди непременно в ад
попадали. Особенно в России».
Вызывает недоумение и абзац о мелком
хулиганстве (глава шестая). «Кто в лифтах гадит, а кто
остановки громит. Ясно, почему. По-другому человеку никак государству честно не
ответить и за жизнь не отомстить».
В остальном, если не касаться мелких
стилистических просчетов, чувство меры не изменяет прозаику. У Дмитрия Глуховского родился роман-вдохновение: отступления
афористичны, метафоры цепляют, ирония уместна… Причем
глубокий психологизм не отменяет динамику и зрелищность повествования, живые
диалоги персонажей. Некоторые толкователи упрекают писателя в общей
безрадостной сути романа «Текст». Тут я готова поспорить. Линия внутреннего
преображения героя подана настолько экспрессивно и выпукло, что развязка истории
не ввергает читателя в уныние: молния неизбежной физической гибели Ильи
Горюнова промелькнула уже в начальных главах, так что в заключении мы слышим
лишь дальние громовые раскаты драмы. Уверенное и горячее перо Дмитрия Глуховского, самобытная интонация превращают в достоинства
и заимствования некоторых приемов и мыслеобразов из
произведений коллег по цеху: Андрея Рубанова, Романа Сенчина, Захара Прилепина.
Концовка романа «Текст» смотрится
подозрительно простой: «Есть люди, от которых что-то остается, а есть люди, от
которых не остается ничего». Очевидно стилистическое родство этого высказывания
с зачином романа Льва Толстого «Анна Каренина» про счастливые и несчастливые
семьи. Но в случае с классиком ответ подразумевается однозначный: читатель
уверен – ему покажут штучное семейное несчастье. Фокус тонкой дилеммы Глуховского в том, что мы затрудняемся с ходу ответить, от
кого же «что-то остается», тот вечный след: от Ильи или от Петра, ведь каждый
из них – жертва и преступник в одном лице… Придется поставить пластинку в
начало. А это уже безусловная победа автора. Только талантливому писателю
удается создать мотивацию к переосмыслению только что прочитанной книги.
«ПослеТЕКСТовый»
Глуховский собирается и дальше нас интриговать.
Обещает жанровое разнообразие (от рассказов до киносценариев), мистический
реализм и заполярный хоррор в романном пространстве,
призывая читателей «пристегнуть ремни».