(Александр Бушковский. Праздник лишних орлов)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2017
Илья Кочергин родился
в 1970 году в Москве. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Автор нескольких
книг прозы и многочисленных журнальных публикаций. Романы «Помощник китайца»,
«Я внук твой» переведены и изданы во Франции. Лауреат нескольких литературных
премий, среди которых Премия правительства Москвы в области литературы и
искусства (2003).
АЛЕКСАНДР БУШКОВСКИЙ. ПРАЗДНИК ЛИШНИХ
ОРЛОВ. – М.: РИПОЛ КЛАССИК, 2017.
Три небольшие повести и полтора десятка
рассказов вошли в книгу Александра Бушковского
«Праздник лишних орлов», которую выпустило издательство «Рипол
классик» в серии «Новая проза». Предыдущая его книга вышла в Карелии, в
Петрозаводске, где живет Бушковский, в серии
«Библиотека северной прозы».
Однако трудно найти в этой прозе черты,
указывающие на «северность», да и бывает ли литература
северной или южной? Трудно назвать ее и по-настоящему «новой»: она вполне
традиционна по форме и стилистике. Если и втискивать эту прозу в рамки какой-то
серии, то в голову приходит что-то вроде
«Открытой прозы» или «Литературы диалога», «Литературы поиска», вздумай
вдруг какое-нибудь издательство взяться за такие проекты.
Новым или, скорее, современным и
своевременным, как мне кажется, можно назвать в ней подход автора к творчеству,
его отношение к позиции художника, автора по отношению к искусству и к
читателю. Читатель здесь, в этой книге, вполне осязаемый участник. Ему как
будто оставлены невидимые пустые страницы после каждой повести, после каждого
рассказа для «соавторства», дописывания, для совместного нахождения истины, и
писатель вовсе не пытается как-то повлиять на читателя, направить его,
изменить. Он лишь настраивает диалог на уровень спокойной, рабочей такой
откровенности, без выворачиваний наизнанку или хмельной готовности признаться в
чем угодно.
Достаточно большое место в книге отведено
войне. Автор отслужил в спецназе – СОБРе – пятнадцать лет, на его счету пять
командировок в Чечню, он вышел на пенсию после тяжелой контузии, имеет почетные
боевые награды. И кто-то его «новую» и «северную» прозу,
возможно, успел назвать «военной». Но тоже, пожалуй, ошибся: главная
тема выходит за рамки проживания войны.
«Война дурно пахнет, – говорит Бушковский. – Пусть это выгодная тема, но это слишком
тяжело для нормальных людей. Говорить о войне – только очки себе набирать. Я
писал о ней, наверное, потому, что нужно было выговориться».
Он
выговаривается с удивительной позиции человека, старающегося никоим образом не
использовать эту тему для личных целей, не использовать этот опыт, чтобы подсаживать
читателя на определенные эмоции или проталкивать какие-либо идеи – плохие или
хорошие, вредные или самые правильные на свете, и это очень важно в нашем
обществе, несколько подсевшем на войну после нечеловеческих испытаний ХХ века,
зависимом от войны. Это, наверное, самая трудная позиция.
Только тяжелый опыт и дальнейшее
осознание, попытка назвать истинные имена того, что творится в тебе самом, дают
такую позицию. И описание этого постоянно встречается в книге.
«Он с отвращением закуривает и тут же
ощущает, что, выдавив из себя плачущего от жалости и горя ребенка, начинает
наполняться какой-то бешеной, холодной яростью, слепой ненавистью ко всему
окружающему, к себе и даже к своим товарищам».
«Проблемы начались раньше, когда сила и
власть оружия затянули его в свой черно-красный омут, где не надо было ни о чем
думать. Не надо даже никого особо ненавидеть, просто выполняй приказ. Сколько
лет бездумного выполнения приказов?»
«Из-за лени, страха или подлости я не
давал себе труда задуматься над тем, что вообще происходит с нами и вокруг… Понимать это не хотелось. И когда это все-таки понимаешь,
жизнь на время из прекрасной превращается в отвратительную».
А что мне как читателю дает эта
писательская позиция, что я могу в ответ сказать, сообщить в этом откровенном
диалоге?
Посмотрим, подумаем, но тон уже задан. В
военной теме Бушковский не ждет от меня, читателя, ни
привычного острого любопытства, ни привычной жалости к обманутым, убитым или
омертвевшим, ни страха, ни признания заслуг. Беседа идет о чем-то более важном
для нас обоих.
В интернете можно видеть сравнение
военной темы у Бушковского с «Патологиями» Захара Прилепина. И от этого никуда не деться: одна и та же война,
наверное, в чем-то похожий опыт авторов. Неслучайно в своей статье в журнале «Вопросы
литературы» (2011) Александр Бушковский детально и,
может, даже излишне придирчиво разбирает неточности, которые нашел в романе Прилепина.
С моей точки зрения, дело тут просто в
разных подходах к литературе. Прилепин вернулся с
войны, осмыслил ее, а затем использовал свой опыт для написания романа. Он
конструирует сюжет, увлекает читателя, наводит его на ту или другую мысль,
заставляет испытывать те или иные чувства, ведет читателя за
собой… не знаю, какой глагол еще подобрать. Прилепин
знает, о чем он рассказывает в романе и какой художественный прием
где и когда лучше для этого применить.
А Бушковский
читателя не увлекает, никуда не ведет и ничего ему не раскрывает. Он как будто
предлагает вместе подумать о такой сложной и страшной вещи, как война,
осмыслить нечто с трудом осмысляемое. Дать свою собственную оценку.
Что тут можно сказать? Плыть по ясному
течению отлично сделанного романа гораздо легче и радостнее, чем ломать голову
над неразрешимыми проблемами. Идти за умным, талантливым и энергичным автором
проще, чем разбираться в себе. Но разбираться и подводить итоги придется все
равно: это неотъемлемая часть жизни.
Переходим к разговору о мирных делах, о
русской деревне и о том, как живут там люди. «Военные книжек не читают», –
говорит Бушковский, а из тех, кто читает, мало кто на войне был. Но в деревне-то все, наверно, успели
побывать.
Писатели-деревенщики, прощаясь с
уходящим миром деревни, писали о том, что было до боли знакомым и родным для
многих, покинувших свои малые родины и осевших в городах. А сейчас деревню еще
дальше отнесло от материкового берега общего понимания «нормальной» жизни и она
стала настоящей экзотикой. Населена непонятными нам
людьми, живет неясными на «большой земле» чаяниями и проблемами.
Поневоле, глядя из городского окошка,
испытаешь к этим живущим в пустеющих деревнях Митрохам
и Кешам все то же, привычное – любопытство, жалость,
смешанную с некоторым страхом. Нормальный взгляд цивилизованного белого
человека на бедные поселения аборигенов. И еще что-то чувствуешь, что трудно
нащупать… Может, это и есть читательская работа – сформулировать свое истинное
отношение, назвать настоящее свое чувство?
«Герои Бушковского сами как из мифа… таких героев последний раз
встречали в старом и любимом приключенческом романе для юношества», – подсказывает
в предисловии к этой книге чуткая ко всему интересному в культурной жизни Валерия
Пустовая. А между тем Бушковский,
по его словам, не любит придумывать и старается записывать лишь то, что пережил
или подсмотрел.
Как из мифа… Они нереальны. Мы
переселили их в миф, в сказку, в приключенческий роман Фенимора
Купера. Вычеркнули из жизни, превратили в экзотику, лишили права быть одними из
нас. Нам трудно с ними общаться, мы не умеем, не понимаем этих людей. Они
чужие.
И Бушковский
называет их индейцами. Нам, «белым людям», в угоду называет, смотрит, как мы на
это отреагируем. «Стало быть, индеец у нас – это не краснокожий воин с
томагавком и перьями в волосах, а обычный деревенский мужик из глухомани». Это
называется – метафора. И нам нравится: о мужиках из глухомани скучновато, а вот
об индейцах мы с удовольствием поговорим.
Вообще, читая Бушковского,
часто ловлю себя на мысли, что он насыпал к нам в аквариум с читающей публикой
своих рассказов и мы на что-то с удовольствием
реагируем, клюем, что-то нам по вкусу, а что-то не можем переварить и выплевываем.
Только вот автор не берет на себя роль наблюдателя, он не барабанит в
задумчивости по стеклу пальцами, разглядывая нас с холодным любопытством. Он
предоставляет нам возможность понаблюдать самим за собой.
У него даже есть описание подобного
аквариума с «глуполицыми рыбами-попугаями,
элегантными скаляриями и даже стеснительными сомиками возле самого дна». «Маленький и уютный водный мир,
с коралловым гротом, водорослями, ласковым искусственным солнцем и даже
настоящим водопадом на атолле посреди океана».
У меня на мой читательский ответный ход
ушло довольно много времени. Первый раз я прочитал рассказы Бушковского
в электронном виде лет пять-семь назад. И никак не отреагировал на этих
индейцев. Прошлой осенью взял в руки его книгу. Этой весной, после того как
Захар Прилепин сделался политруком на новой войне, я
вдруг принялся в больших количествах поглощать военную литературу, в том числе
мало читаемую у нас, переводную «окопную» прозу тех, кто воевал во Вьетнаме.
В рассказе Тима О’Брайена «О храбрости»
вернувшийся с войны парень в одиночестве, чувствуя себя абсолютно чужим, кружит
в машине по родному, ставшему чужим городку, наматывая бесчисленные круги
вокруг маленького озера. Размышляя о прозе Бушковского,
постоянно возвращался мыслями к этому рассказу. Что общего с тем чувством,
которое я тогда испытал от рассказа О’Брайена, с тем, что испытываю, читая о тех, кто вернулся с
Чеченской войны, о тех, кто выживает «индейцем» в вымирающих деревнях?
Признаваться самому себе довольно
тяжело, но я попробую.
Как только я сталкиваюсь с людьми (в
жизни или в книге), контакт с которыми рушит мой маленький и уютный мир,
требует от меня изрядной доли мужского самоуважения, достоинства, я вычеркиваю
их из своей относительно спокойной жизни. Они неудобны и лишни под моим ласковым
искусственным солнышком. Я делаю их чужими. Я сам делаю их «индейцами».
Что же, теперь,
когда между нами – писателем и читателем, – надеюсь, перекинут какой-то мостик
доверия, когда можно считать, что мы оба проделали свою часть работы, можно,
пожалуй, перейти к самой важной теме, которая присутствует у Александра Бушковского, которую он поднимает, о которой нам обоим
важно поговорить.
Это тема, где уверенные, четкие ответы
только сбивают с толка, уводят в сторону. Где верным решением, наверное, является
не поиск ответов, а откровенность и задавание вопросов. Это тема поиска Бога.
Эта тема снимает многие обиды, разница
между верующими и неверующими, между москвичами и «населением», между
демократами и патриотами становится несущественной. Конфликт возможен только
между тобой, уткнувшимся в стену, зашедшим в тупик, и тобой, различившим вдали
небольшой просвет. В обоих случаях надо не сдаваться, продолжать потихоньку
движение к совершенно неясной, но главной цели.
Вот и проза Бушковского
кажется именно таким движением, медленным и неуверенным, ведь двигаться в этом
направлении приходится всегда лишь на ощупь.
Мелкие, несущественные конфликты в ней
разрешаются быстро и часто жестко, по-военному, не оставляя сомнений и
сожалений. Нет и обид на родителей, страну, историю, власть или мироустройство,
на судьбу или врагов. Главный конфликт – внутри.
«Скажут – умом Его не понять, надо
почувствовать душой, а Пуху казалось, вся эта мистика – только попытка
примириться с одиночеством».
«Умственный покой бывает
только если на все забить».
Всякое действие в этой книге начинается
и заканчивается внутри, там, где решается главный вопрос. Правильно решается
или неправильно – не так уж и важно. Важно, что продолжает решаться.
«Смотрю на монахов, на послушников, и
хочется мне знать, о чем они думают, когда молятся!.. Или в транс впадают? А
что? Поют красиво, громко, ладан курят, свечи жгут. А я после контузии запахов
почти не чувствую, глаза болят, когда мало света, и музыкального слуха у меня с
детства нет. Должен же быть какой-то образ! Символ! Или чувство, эмоция… А у меня ничего нет».
«В Бога верим мало, но все же с ним
считаемся».
Иногда сдают нервы от этого бесконечного
поиска. Злишься, но потом потихоньку справляешься.
«Смысл христианства в том, говорит, что,
если ударили по правой щеке, подставь левую, а кто в
это не верит, тех в расход».
«Прости Бога и не злись на него».
Ну что же, будем дальше вместе с автором
двигаться в этом направлении, ставить вопросы, сомневаться, нащупывать ответы.
Покорять высоту, как альпинисты советуют, – медленно, но без
остановок.