О переписке Б.Л. Пастернака с англоязычными корреспондентами
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2017
Анна Кознова родилась в Москве. Окончила факультет иностранных
языков МПГУ (2010) и аспирантуру при нем (2013). Кандидат филологических наук.
Научный сотрудник отдела Государственного литературного музея «Дом-музей Б.Л.
Пастернака».
Прочитав
только что опубликованный роман «Доктор Живаго», студент Рон
К. Джоунс отважился написать Б.Л. Пастернаку в
Переделкино письмо с просьбой прокомментировать основной замысел произведения и
отношение автора к современным трактовкам, появившимся в американской прессе.
Письмо, преодолев всевозможные преграды, достигло цели и удостоилось ответа.
Долгое время этот ответ хранился у владельца и только в апреле 2015 года стал
доступен исследователям. В данной статье мы расскажем об обстоятельствах
возникновения ответного письма и его месте в эпистолярном наследии писателя.
Как
известно, присуждение Пастернаку Нобелевской премии по литературе
спровоцировало череду событий, ставших довершением уже начавшейся «казни»
писателя. Конфликт Пастернака с советской властью назрел еще в 1957 году в
связи с заграничными публикациями романа «Доктор Живаго» и достиг критической
отметки в конце октября 1958 года.
Западная
общественность внимательно следила за расправой; жестами поддержки писателя
были телеграммы, письма, посылки с книгами. Это пристальное внимание
способствовало появлению наследия совершенно особого рода – переписки последних
лет. «Пониманию, почтению, готовности слушать, которое
обнаружил “дальний мир”, российская словесность обязана возникновением
последнего великого опуса Пастернака – его эпистолярия
последних лет, нового жанра, художественный статус которого он сам, вероятно,
не оценил», – отмечает О.А. Седакова (1).
Несмотря
на то, что переписка отслеживалась и частично блокировалась по вполне понятным
причинам, объемы корреспонденции были настолько внушительными, что исключали
возможность ответа на каждое письмо. Встречались отклики на роман, хвалебные,
религиозные послания, обвинения или просьбы о помощи. З.Н. Пастернак
вспоминала: «Много времени отнимала переписка. Приходило по пятьдесят писем в
день. Он знал три языка – английский, французский и немецкий, но не так
блестяще, чтобы работать над каждым ответным письмом без словаря. Я слышала его
шаги в кабинете иногда до двух-трех часов ночи. Мне казалось, что он так мало
спит из-за этой переписки» (2).
Перлюстрации
иногда удавалось избегать: ответы западным
корреспондентам писались мелким почерком на открытках, без подписи и
обязательно на языке адресата. Все это в разы усложняло и затягивало переписку,
не позволяло посвящать много времени работе над пьесой «Слепая красавица». Б.Л. Пастернак пишет сестре, Лидии Слейтер, о работе над пьесой: «Она так безнадежно медленно
продвигается вперед! Беда в том, и это непоправимо, что теперешние мои помехи
так соблазнительны: приятно льстящие письма, совместные глубокие обсуждения
бездонных и неохватных, как мир, вопросов и тому подобное» (3).
Общение,
на которое тратится так много жизненной и творческой энергии, – необходимость и
во многом спасение. Писатель старается ответить на максимальное количество
писем, а с некоторыми счастливцами вступает в длительную переписку. «Получу ли
я вырезки, прочту ли статьи, ведь по большей части все эти чувства и мнения до
меня не доходят. Но вопреки судьбе приходят чудесные, неслыханные,
переполненные любовью письма от писателей, поэтов, мыслителей, как от Альбера
Камю, например» (Из письма к Курту
Вольфу от 10.07.1958) (4).
Безусловно,
каждое письмо в этом «море мыслей и преданности» (5) стало неотъемлемой частью «романа вокруг романа» и столь
необходимого писателю диалога с читателем. Этот диалог для Пастернака, конечно,
мог существовать только в подобной форме. Поездки за границу, встречи с
писателями, издателями, читателями, нобелевская речь – все это было раз и
навсегда перечеркнуто расправой, учиненной советской властью.
После
смерти поэта, в 1963 году, Е.Б. Пастернак и британские слависты Ник Аннинг и Кристофер Барнс попытались найти написанные и
отправленные Б.Л. Пастернаком ответы, удалось собрать большое количество писем
и восстановить ряд переписок, узнать, когда послания писателю были отправлены.
Архив пополняется и сегодня. Подтверждение тому – письмо Пастернака студенту из
Оклахомы Рону Джоунсу от 4 мая 1959 года, попавшее в
Дом-музей Б.Л. Пастернака в апреле 2015 года.
Отказ владельца вернуть письмо родственникам раньше, не единственный в
своем роде (6), объясняется ошибочными представлениями владельца о статусе
наследия Б.Л. Пастернака в современной России, боязнью навредить родственникам.
В
данной статье мы приводим полный текст письма (перевод мой. – А.К.) и небольшой комментарий к нему.
4 мая 1959 года
Дорогой Ронни К. Джоунс, пусть всегда и везде Вам сопутствует удача, как это
случилось у Вас со мной: вот мой ответ, столь Вами ожидаемый и желанный.
Ваши однокурсники во многом
правы. Не все письма, написанные мной или мне, достигают своей цели, не все
письма удается мне дочитать до конца, особенно длинные и написанные от руки,
редко и лишь на некоторые из них у меня находится время ответить.
Но тем больше я смогу извлечь для
себя из преходящей возможности в этом письме передать Вам некоторые простые
истины.
Я читал хвалебные статьи о «Д.
Ж.», авторы которых ищут какие-то отдельные скрытые символы в каждом слове
романа, подозревают наличие глубоких смыслов в каждой
простой, незначительной и поверхностной детали, выстраивают целую
аллегорическую конструкцию из полученных подобным образом комментариев,
приписанных тексту. Это ошибка, досадное, безмерное преувеличение.
Главное качество книги – это
порыв изумления новизной и оригинальностью обыденного, которым она пронизана.
Это дыхание – общее качество всей книги, не стоит искать какого-то конкретного
заявления или истины и интерпретировать их значение в том месте, где они
написаны.
Искусство вообще, всякое
искусство символично в общем, широком смысле направленного притяжения или силы,
а не в смысле ребусов и шарад, состоящих из частичных загадок, которые нужно
разгадывать по отдельности и затем соединять для окончательного решения.
Не только искусство, но и язык,
всякий язык, еще более символичен, но тоже в смысле безразличной
значительности, духовной энергии или деятельности. Язык связан с реальностью и
жизнью, история языка – это отчасти история фактов и стран, изобретений и эпох.
Везде фамилии людей являются производными от названий вещей. Но будет ли от
этого казаться, что каждое имя, изображение или ситуация должны означать более
того, что они просто и скромно значат, и каждая составляющая, каждая деталь
повествования, как маленькие фотографии на стену, продуманно и намеренно
приколачиваются гвоздиками незначительных и глупых аллегорий и прозвищ? Такие
толкования – чистый и невероятный абсурд.
Благодарю Вас за Ваши добрые
слова, примите и от меня наилучшие пожелания с признательностью.
Ваш Б. Пастернак (7)
Интересным
представляется язык письма, его стилистика. Известно, что Б.Л. Пастернак
считал, что знает английский язык достаточно посредственно,
стыдился этого и многие письма начинал с оправданий или извинений: «Вам будет
смешон не только мой неземной английский…» (8), “excuse my impossible English”
(9) или «Дорогой друг, чтобы мои слова дошли до Вас, я пишу их на своем
ужасном, выдуманном, никогда не существовавшем английском» (10). Лидия Слейтер отмечала в переписке с писателем Томасом Мёртоном:
«Борис, много лет работавший над переводами Шекспира и
других старых английских поэтов, неизбежно усвоил несколько архаический,
свойственный этому времени словарь; он был мало знаком с современным
разговорным английским» (11). Действительно, в
письме к Рону Джоунсу архаичность проявляется в
сложных, инвертированных синтаксических конструкциях (“not all arrived letters
am I able to read to the end”, “rare and very few of them have I time and
possibility to reply”, “So much the more will I profit by the transient
opportunity of this my writing to you to say in passing some casual truths”).
Кроме того, в
некоторых предложениях возникает книжная лексика, а в частности выбираемые
эпитеты (eulogistic – хвалебный, deplorable
– прискорбный), союзы (hence
– отсюда),
глаголы (permeate – пронизывать).
Добавим,
что помимо вышеназванной книжности усложнить прочтение может не всегда точный
выбор устойчивых словосочетаний. Например, выражения transient opportunity
(преходящая возможность) или faculty
of
the
volume (вероятно, качество книги) не
зафиксированы в корпусе, то есть никогда не употребляются носителями языка
(12). Здесь следует пояснить, что в 50-х годах XX века англоязычные словари
сочетаемости еще не получили широкого распространения и Б.Л. Пастернак, не имея
постоянной разговорной практики, вынужден был «вслепую» подбирать слова для
словосочетаний, что в большинстве случаев делал безошибочно. Это позволяет нам
прийти к выводу, что писатель хорошо чувствовал язык. Стоит признать, что
письма Б.Л. Пастернака свидетельствуют о вполне уверенном владении английским.
Англоязычные
корреспонденты писателя все же усматривают некоторые сложности в его письмах.
Так, школьный учитель Джон П. Харрис замечает о переписке с Б.Л. Пастернаком:
«Письма содержат подлинный текст Пастернака. Я не пытался исправлять его
английский, помимо явных описок; надеюсь, что читатель будет более
квалифицированным, чем я, в истолковании многих сложных мест» (13). Нам
кажется, что сложности, о которых здесь идет речь, не связаны с уровнем
владения языка: в письме к Джоунсу лексически мысль
передается максимально точно. Скорее всего, трудность прочтения заключается в
особых смыслах, которые писатель закладывает в тексты писем. Согласимся с
мыслью О.А. Седаковой, которая пишет о необходимости
создания общепонятийного словаря Пастернака, в
котором привычные общеупотребительные слова истолковывались бы с учетом
авторского понимания реальности, его философского видения (14). Эти «пастернаковские» смыслы появляются в раннем творчестве,
окончательно формируются в романе и могут быть незнакомы иноязычным читателям.
Сами понятия «смысл» и «значения» для Б.Л. Пастернака – ключевые, в письме к Джоунсу они возникают в нескольких контекстах и выражены
словами sense,
significance,
meaningfulness. Словами особой важности также
являются force (сила), life
(жизнь), symbolic (символичный), blow
(порыв), astonishment (изумление), indifferent (безразличный). Они возникают и
в самом романе (понятие силы появляется уже в «Охранной грамоте»), и в длинных
письмах друзьям, повторяются и в письме к Джоунсу:
– «Не
только искусство, но и язык, всякий язык еще более символичен, но тоже в смысле
безразличной значительности, духовной энергии или деятельности». (Ср. в романе:
«…жизнь символична, потому что она значительна…») (15);
– «Главное качество книги – это
порыв изумления новизной и оригинальностью обыденного, которым она пронизана.
<…>
Искусство
вообще, всякое искусство символично в общем, широком смысле направленного
притяжения или силы…» (Ср.: «…реальность мира я всегда видел (и всегда искал
изобразить) как явление неведомого порыва, как прибытие мира, посланного из
таинственной бездны… Главное мое стремление передать неожиданность реальности,
ее появления, жест удивления…» в письме Э. Пельтье-Замойской
от 25.05.1959) (16) или «Я любил всевозможное движение всех видов, проявление
силы,
действия, любил схватывать подвижный мир всеобщего круговращения и передавать
его. Но картина реальности, в которой заключены и совмещаются все эти движения,
все то, что называют “миром” и “вселенной”, никогда не была для меня
неподвижной рамой или закрепленной данностью» в письме Ж. де Пруайар от 20.05.1959 (17).
«Ускользающее
явление», «подвижное вдохновение», «движение или бесконечное стремление»,
«противоположное неподвижной символике отдельно застывшей и законченной
эмблемы» (18) – мотив движения как условия жизни и искусства переходит из
текста в текст, из романа в письма и необыкновенно важен для автора. Письмо
Рону Джоунсу еще раз подтверждает значительность
этого образа.
Общепонятийный словарь Пастернака действительно
необходим современному читателю, и иностранная переписка как некая мозаика «пастернаковских» смыслов может сыграть важную роль в
создании такого словаря. «Огромность и необычность его [Б.Л. Пастернака]
взгляда на мир едва ли не полнее всего выражена в замечательных письмах разным
корреспондентам, написанных на четырех языках. В них всегда сохраняется
нестандартность и сути образов, и способов их выражения. Удивительность
мироощущения заметна именно потому, что она по-разному запечатлевается в слове
на разных языках», – отмечает В.В. Иванов (19).
В то
же время особые смыслы, вкладываемые Б.Л. Пастернаком в определенные слова, ни
в коем случае нельзя принимать за систему шифров или сигнальных знаков,
спрятанных в тексте для проницательного читателя. Такая трактовка полностью
противоречит задумке автора, для которого подобные частности – явление сугубо
отрицательное, даже абсурдное. Попытка расшифровывать их мешает восприятию
общей идеи, общего настроения романа. Б.Л. Пастернак пишет: «Что может быть
неестественнее, чем сначала что-то старательно искать и потом, найдя, снова
затемнять и терять это? Разве произведение искусства не глубже и благороднее,
чем ребусы или игра в прятки? <…> Если роман нуждается в построчном
истолковании, то это неудача, недостойная даже минутных усилий и их не стоящая…
Моя цель, чтобы даже в единичном живо описать ход жизни как таковой, жизни в
целом, жизни, как я ее видел и испытал» (20).
Однако
именно «свалкой отдельных символических достопримечательностей» (21) роман
видится американскому читателю. В частности, существуют попытки искать шифры в
антропонимах и топонимах. Интересно, что письмо Рону Джоунсу
– это одно из первых посланий, написанных Б.Л. Пастернаком сразу после
публикации статьи Эдмунда Уилсона «Легенда и символ в “Докторе Живаго”» 25
апреля 1959 года в журнале Nation. “…poetic symbolism does really pervade Zhivago. It has
been plotted and planned by the author; and from the moment one begins to get
the sense of this, the story gains another dimension”
(«Живаго»
и вправду пропитан поэтическим символизмом.
Он задуман и
спланирован автором, и, как только начинаешь это ощущать, история предстает
совсем в другом ракурсе – перевод мой. –
А.К.) (22), – утверждает автор статьи. Он проводит глубинный
историко-культурный анализ топонимов и антропонимов, посредством которого
устанавливает связи между персонажами, местом действия или поворотами сюжета.
Не
без иронии о прочтении Уилсона высказался Исайя Берлин в мемуарах «Личные
впечатления», утверждая, что “later
article
on
the
meaning
of
various
names
and
symbols…
was
crazy
to
a
degree” (вторая статья о значении
различных имен и символов в некоторой степени безумна – перевод мой. – А.К.) (23).
«Аллегорическая
конструкция» Уилсона, хотя и не лишена внутренней логики и связности, полностью
противоречит художественному замыслу Б.Л. Пастернака. Еще в «Заметках к
переводам Шекспира» (1946-й и 1956 гг.) писатель говорит о прелести
недосказанности в искусстве: «Напрасно думать, что искусство вообще когда-нибудь
поддается окончательному пониманию и что наслаждение им в этом нуждается. Подобно жизни, оно не может обойтись без доли
темноты и недостаточности» (24). В письме к поэту и издателю журнала Encounter
Стивену Спендеру Б.Л. Пастернак ироничен и сдержан. Он выражает несогласие с видением Уилсона («Но в действительности я
не придаю такого значения подробностям и случайным обстоятельствам. Точнее, в мои намерения входит их сравнительное безразличие как
одна из особенностей моего стиля и подлинный язык моих мыслей») (25), хотя и не
отказывает критику в праве собственной трактовки («Почему же свобода и
вольности Уилсона должны быть меньше, чем мои?») (26). Мысль о
намеренном безразличии повторяется и в письме к Рону Джоунсу, но уже по отношению
к языку как непосредственному проявлению жизни: «Не только искусство, но и
язык, всякий язык еще более символичен, но тоже в смысле безразличной
значительности, духовной энергии или деятельности».
Отметим,
что тон послания оклахомскому студенту совсем непохож
на письмо к Спендеру (последний мог опубликовать его,
что и произошло уже после смерти Б.Л. Пастернака, в августе 1960 года (27). Письмо Джоунсу
– это куда более эмоциональный отклик на «американский подход» («Это ошибка,
досадное, безмерное преувеличение» или
«Такие толкования – чистый и невероятный абсурд»). Не менее эмоционален писатель и в других письмах, последовавших
за публикацией Уилсона: «…ложные, идиотские попытки (например, в Америке)
толковать каждый слог романа, слова, положения и даже имена собственные» (28).
Ронни
К. Джоунс не мог ознакомиться с рецензией Уилсона –
нам удалось установить, что письмо Б.Л. Пастернаку было отправлено до
публикации статьи, 17 апреля 1959 года. Мы предполагаем, что, задавая вопросы
автору, Джоунс был подвержен общим «интерпретаторским»
настроениям, свойственным американскому читателю. Вероятно, Б.Л. Пастернак тоже
руководствовался лишь пересказами статьи. 3 сентября 1959 года он пишет одному
из читателей: ”No,
I
dare
not
read
the
review
of
Mr.
Edmund
Wilson,
but
don’t give yourself trouble of sending it to me” («Нет, я не смею читать рецензию
господина Эд. Уилсона, но, пожалуйста, не утруждайте себя и не присылайте мне
ее») (29).
Представляется,
что как для автора, так и для читателя главной ценностью романа является жизнь,
показанная во всем своем правдоподобии, в непрекращающемся движении, ведь
именно в такой подаче реальности состоит новизна и уникальность «Доктора
Живаго». Пастернак противопоставляет мертвенность символов и шифров, которые
необходимо выискивать и связывать в логические цепочки, энергии жизни, «жизни
как таковой». Метафора подвижной реальности необыкновенно важна для автора и
переходит из письма в письмо: «Я бы представил себе (метафорически), что видел
природу и вселенную не как картину, неподвижно висящую на стене, но как
расписанный холщовый тент или занавес в воздухе, непрестанно колышущийся и
раздуваемый каким-то невещественным, неведомым и непознаваемым ветром» (30)
или: «…реальность можно назвать символической, потому что она лишена
статичности» (31). О статике как противоположности жизни находим и в письме к Джоунсу: «…каждая составляющая, каждая особенность
повествований, как маленькие фотографии на стену, продуманно и намеренно
приколачиваются гвоздиками незначительных и глупых аллегорий и прозвищ…»
Надо признать,
что письмо к Р.К. Джоунсу, полученное нами через
пятьдесят лет, не эксклюзивно. Оно содержит мысли и образы, неоднократно повторяемые
писателем, «вросшие» в его тексты. И все-таки послание молодому человеку из
Оклахомы, однажды решившемуся написать автору «Доктора Живаго», ценно и
неповторимо, как любое личное письмо. Так внезапно появившееся из прошлого, оно
звучит отголоском растянутого во времени и пространстве диалога с читателем,
который продолжается и сегодня.
Примечания
(1) Седакова
О.А. Символ и сила // Континент, 2009, № 139. (Режим доступа
http://magazines.russ.ru/continent/2009/139/se28.html)
(2) Пастернак З.Н. Воспоминания. – М.:
Дом-музей Б.Л. Пастернака, 1993. – С. 375.
(3) Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: в
11 т. – М.: Слово, 2003. – Т. 10. – С.
570.
(4) Пастернак Е.Б. Переписка с
американским издателем «Доктора Живаго» // Знамя, 2005, № 3. (Режим доступа
http://magazines.russ.ru/znamia/2005/3/past7.html)
(5) Там же.
(6) Пастернак Е.В. Шесть писем Джону
Харрису // Знамя, 2015, № 12. (Режим доступа
http://magazines.russ.ru/znamia/2015/12/13p.html)
(7) Для сопоставления приводим
англоязычную версию письма:
May
4th 1959
My dear Ronney K. Jones, may good
fortune always and everywhere accompany you in
your life, as you have
had it with
me: here is my answer
you desired and dreamed of.
Your fellow students are right on many aspects. Not
all written letters from me and to me reach their goal, not all arrived letters
am I able to read to the end, especially handwritten and the long ones rare and
very few of them have I time and possibility to reply. So much the more will I profit by the
transient opportunity of this my writing to you to say in passing some casual
truths.
I read praising eulogistic English articles on “Dr. Zh”, suspecting and searching after separate hidden senses
behind each word of the novel, suspecting deep symbols in every small, insignificant
and shallow detail; making whole allegorical construction out of such obtained
in this way comments, ascribed to the text. It is an error, deplorable,
measureless exaggeration.
The main property or feature of the book is the blow
of astonishment, of the novelty and singularity of the usual that permeates the
book. This breath is a common faculty of the volume, not a particular statement
or truth to be found and cited on a certain place where it had been put.
Art in general, every art is symbolised
in a whole, large sense of a directed attraction or force, and not in the
meaning of rebuses or charades, consisting of many partial riddles to be
guessed separately and then joined together for the final solution.
Not only art, language, every language is still more
symbolical, but also in the sense of indifferent meaningfulness, in the
significance of spiritual energy or activity. Language is connected with
reality and life, history of language is partly history of facts and countries,
of developments and ages. Surnames of persons are everywhere derived from names
of things. But will it hence appear that each isolated name or image or
situation of my novel should mean more than it simply and modestly means or
that each item, each particularly of my narration, like little photographs on
the walls, are thoughtfully and intendedly fitted
upon the text by the little nails of minute and stupid allegories and
nicknames? Such explications are pure and incredible absurdity.
I thank you for your greetings and return them
gratefully.
Your B.
Pasternak
(8) Пастернак Е.В. Шесть писем Джону
Харрису // Знамя, 2015, № 12. (Режим доступа
http://magazines.russ.ru/znamia/2015/12/13p.html)
(9) В письме господину Роджерсу от 8 января 1959 года. Хранится в архиве слависта,
доктора наук Кристофера Барнса.
(10) Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: в
11 т. – М.: Слово, 2003. – Т. 10. – С.
537.
(11) Пастернак Е.Б., Пастернак Е.В.
Пастернаки в Англии // Наше наследие. – № 58. – М., 2001. (Режим доступа
http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/5806.php от 12.02.2016)
(12) http://corpus.byu.edu/glowbe/
(13) Пастернак Е.В. Шесть писем Джону
Харрису // Знамя, 2015, № 12. (Режим доступа
http://magazines.russ.ru/znamia/2015/12/13p.html)
(14) Седакова
О.А. Символ и сила // Континент, 2009, № 139. (Режим доступа
http://magazines.russ.ru/continent/2009/139/se28.html)
(15) Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: в
11 т. – М.: Слово, 2003. – Т. 4. – С.
559.
(16) Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: в 11 т. – М.: Слово, 2003.
– Т. 10. – С. 494.
(17) Там же. – С. 488.
(18) Там же. – С. 482, 485, 489.
(19) Иванов В.В. Пастернак.
Воспоминания. Исследования. Статьи. – М.: Азбуковник, 2015. – С. 638.
(20) Пастернак Е.Б. Переписка с
американским издателем «Доктора Живаго» // Знамя, 2005, № 3. (Режим доступа
http://magazines.russ.ru/znamia/2005/3/past7.html)
(21) Там же.
(22) Wilson Ed. Legend and Symbol in ‘Doctor Zhivago’. –
Encounter. – June 1959. – P. 5.
(23) Berlin I.
Personal Impression. – Princeton University Press, 2014. – P. 296.
(24) Пастернак Б.Л. Замечания к
переводам Шекспира // Полн. собр. соч.: в 11 т. – М.: Слово, 2003. – Т. 5. – С. 82.
(25) Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: в
11 т. – М.: Слово, 2003. – Т. 10. – С.
522.
(26) Там же.
(27) Pasternak
B. Three letters. – Encounter. – August 1960. – P. 3.
(28) Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: в
11 т. – М.: Слово, 2003. – Т. 10. – С.
477, а также в письмах Р. Швейцер от 14 мая 1959
года, Ж. де Пруайар от 20 мая 1959 года. – С. 485 и
489 соответственно.
(29) Письмо находится в семейном архиве.
(30) Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: в
11 т. – М.: Слово, 2003. – Т. 10. – С.
523.
(31) Там же. – С. 494.Начало формы