Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2016
Анатолий Найман – поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в Ленинграде, живет и работает в Москве. Автор романов, поэтических книг, переводов французской средневековой поэзии. Постоянный автор журнала «Октябрь».
Север
Время на севере втрое короче, чем срок.
Солнце. Нет солнца. Скуден сам век, как в театре
гаснущий свет. За порог зато выйди – и Бог:
быт Его праздники, будней в них ноль, и год-за-три…
Не опоздаем, успею, как раз соберусь.
Место родное. Цербера вышколил егерь.
Вереск балтийскую вновь бальзамирует русь.
В потустороннее вход из по-сю – через Север.
Север, монарший клевер, кузнец-зинзивер.
Хвоя гармошкой, кора, муравьи-короеды.
Векша из нижних, Мокша из высших сфер.
Стразы черники, брусники, прочей победы.
Это когда ты жив. А когда ты мертв,
закоченел и, захоти – не ослабишь
хватки межзвездной, ты номер, абстракция, норд,
тысяча тысяч шахт в мерзлоте и кладбищ.
В рубище редком чуть что исчезающих тундр,
в морге земли на холстине морей-полотенец,
нежен как пепел, наивен как небо, немудр
на океанской приступке подкидыш-младенец.
Как, почему ты ничего кроме как смерть?!
Горло пучины в петле ненамыленной верви.
Сколь ни серчай, сердце-вепрь, ни усердствуй, ни сердь,
только шершавые сходят дощаники с верфи.
***
Что-то говорят; кто-то говорит.
Дескать, ну и пусть, не сходи с ума,
время тоже вещь, масса, габарит,
особливо если хмурь и зима.
Лед хребта и мяс – ты, арктопитек,
череп цинком крыт, плавны швы кривизн.
Лето – рябь эфира, материк – снег,
макронаста вес – микролинз и призм.
Лезвий шесть, вразрез – крючьев шестью шесть:
палица снежинки. Латы шкур – цель,
без фрезы с седла ни стащить, ни влезть.
Куль в доспехах – нуль, вспоротый кошель.
Нити не теряй, горе-говорун.
Десять тысяч лун в прошлом вещ и нищ
знал ты, как любой, неуч кто и юн:
день-ночь(диннь) – прибой(доннъ)! Прибыток – свищ.
Нет потерь, пропаж – щель и в ней жетон.
Спайка троп и гнезд – древо жизни: зал.
Никоторый час. Неземной хитон.
Что-то – чтоб сказать. Кто-то – чтоб сказал.
***
Не говорите со мной просто, понятно,
смысл не объясняйте логично, здраво.
Зауми! бреда! того, что бьют куранты
с башни – помеси быка и жирафа!
Там хоть вопль о воле, и глючит, и стоны
земляков, о ком не дай Бог забыть мне,
А у вас в безродной вселенной Ньютона
памятка, как к ней подстроиться, злыдне.
***
Отбыл он без бытия…
Баратынский
Там всё не так, не уговаривай
себя, слепец, в глазу пятак.
Не факт, что мрак и лед и варево.
Как – тайна. Домысл – знак: не так.
А и узнать – кой толк? Торопишься.
Факт только, что не факт. Что не.
Добро б закатище, Европища.
Нет, разве что эскиз вчерне
чего-то, где без весел в ялике
плыть грезишь, принимая звезд
сыпь за рыбацкие фонарики
и бездну за куда-то мост.
Лейтмотив
Для летящего горизонтально свинца
смысл – пространство, жерло, ни тик-так ни препятствий,
ни затылка по курсу, ни встречно лица –
лобызайся, расплавленный, благоприятствуй
разреженью, порядку, решенью проблем
индивидов и масс, и вселенско бытийной –
бесконечных соседств. Словом, этим и тем,
и гвардейцам Мане и команде костыльной.
Стен чурайся, доискивайся теплых тел,
мускулистости их, их пленительной плоти.
Тир – спектакль, но нет пиршеств пышней, чем расстрел,
до него как до звезд промысловой охоте.
Припади мотыльком, распускайся как мак.
Командира главней в этот миг исполнитель –
черный маг, он хлопочет, чтоб ближний обмяк.
Барм величественней заскорузл его китель.
Тот, земляк, полуголый – ничто, силуэт,
как нелеп его страх, как бессильно проклятье.
Это миг, это цивилизация, эт’
повседневность, включая мольбу «не стреляйте» –
по отцу и по матери дедов мольбу
к забивателям в ствол очистительной дроби:
с алой метой меж ребрами – к тем, чья на лбу,
одинаково в Евиной зревших утробе.
Не от каинов милости ждать. Мой запал –
достучаться к одним и другим инвалидам,
и хоть с авелями в общий ров не попал,
что родимые, помню, родимых не выдам.
Дубликат
Малявка, предводитель полчищ,
созрел ли ты узнать, чего
знать не дано, нельзя, но хочешь? –
что живо так же, как мертво.
Я все о том же, о единых
насущном и нездешнем, об
абстракциями вмерзших льдинах
в тепло, минующее гроб,
о сбросивших телесность душах
и в сродные земным места
нашедших путь, где звезд потухших
свет собран, а не пустота,
о меньше Божьих, чем убогих,
кто враз в плену всебытия
и вольности его, – немногих,
о нескольких одних как я.
На то, что нас не сносит в группки,
меж тем как выкладки верны,
лгуны показывают зубки,
острят язык говоруны.
Но мы, не связаны согласьем, –
чтоб дом за ночь, а ночь за дом
признать, включаем свет и гасим,
и то на этом, то на том.
Как будто, если переборем
разъем и их соединим,
на том не станет больше горем,
а здесь убавится одним.
***
Вечность тоже безвременье, а уж оно
нам знакомо: от темени рыцарь до стремени
собран, но – в остановленном кадре кино.
Сотворенная вечность – фальшивка. Безвременье –
циферблаты без стрелок. Набей их на ось,
вдоль себя же скрипящую, время откроется,
поползет, но сносимое вечностью вкось
от Покрова до Троицы, вкривь после Троицы
на Покров. Покимарим. Оно пусть идет.
Не в дугу нам, а всё заодно пошатаемся
от расплывчатых дат до незыблемых йот.
Переставимся, с мест не сходя, и покаемся.
Ты прости нас, Донбасс, не вмени нам, Дамаск,
что погибельно с нами, истерзанно, нечисто.
Но сперва – что не ласк мы хлыстовцы, а таск,
вы забудьте нам, степи и чащи отечества.
Это совести вой, а не трек звуковой
самой давней из битв в сериале истории.
Обиходности будничной, тщи бытовой
он взыскует, а не прописной аллегории.
Вот и ждите, раскладу пространства не в масть,
сдвига зрения ли, освещенья ль, без разницы,
чтоб в альков красоты звездоносной попасть
лабиринтами ночи, ее одноклассницы.
Тягуче и долго
Говорить не спеша, в скорость пишущего пера,
а тогда привыкай уж и думать со скоростью писчей,
а писать – перемарывая начирканное вчера
или сидя часы над листом вверх ладонью как нищий.
Как прекрасная дама меняет в кувшине цветы,
роз ослабший наркоз на удушье кладбищенских лилий, –
что искусней, внуши ей, сегодня все сделаешь ты,
розы вывесь сушиться, подгнившую воду их вылей,
набери дождевую, охапку своих окуни,
вглубь записку засунь, о развязке беспечно подумай,
и читай по складам, с гули-гули начав болтовни,
до великих Mehr Licht*, упиваясь не смыслом, а суммой.
По строкам проберись, как срокам; по годам, как садам.
Почерками, распутав, как атласом карт налюбуйся
и смутись, обнаружив, что нет ни прекрасных, ни дам,
ни тебя самого. Ничего, кроме ровного пульса.
Не сочти за ловушку. Письма бесконечна тесьма.
Плоть компактна, но жизнь ее туго в клубок не смотаешь.
Счастье – и что не ноль, и что близ него скорость письма.
Та лишь даль, где ни букв, ни молвы, беспространственна – та лишь.
* больше света (нем.).