Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2016
Азамат Габуев – прозаик, родился во Владикавказе. Публиковался в журналах «Октябрь», «Дарьял» и Beletra Almanako.
Использовал псевдоним Джонни Рамонов.
В 2009 году вошел в лонг-лист
премии «Неформат», в 2011 году
в лонг-лист премии «Дебют».
Живет в Москве.
By the rivers of Babylon, there we sat down, ye—eh we wept[1], – поется в рекламе торгового центра, стоящего на восточной окраине города. Нина никак не возьмет в толк, при чем тут Вавилон, это древнее государство, грубые законы которого она изучала на первом курсе. «Если человек переломил кость человеку, то должны переломить ему кость». Это всегда казалось ей вздором. Разве станет человеку со сломанной рукой легче, оттого что рука сломана у обидчика? Возмещение вреда куда уместнее.
Вавилон был богатым местом. Может быть, они намекают на изобилие? Но если так, то почему в песне поется про слезы? Внезапно Нина ловит себя на том, что в слове Babylon ей слышится baby.
«Магазины одежды, украшений и техники на любой вкус и кошелек», – сообщает голос диктора, перекрывая слова песни. Странно, реклама зазвучала по радио как раз в тот момент, когда в окне автобуса показалось желтое кубическое здание торгового центра, покрытое пленкой закатного света.
Автобус остановился. «На нашей территории вы также найдете кафе, рестораны, боулинг и кинотеатр», – продолжает голос. А вдруг у них собственная радиосеть, на всех частотах призывающая проезжающих мимо остановиться и предаться шопингу? Нина смотрит на длинный шпиль на крыше куба. Нет, это не может быть антенной. Это технически сложно да и противозаконно. Ей интересно, что прозвучит по радио дальше, но водитель выключает его. Двери с шипением открываются, и Нина вместе с другими пассажирами-покупателями выходит из автобуса. Оглядывает стоянку. В лобовых стеклах отражается оранжевое небо, и на мгновение ей кажется, что автомобили горят. Она входит через огромную вращающуюся дверь, чувствуя себя грязной вещью в барабане стиральной машины.
Сегодня Нина получила премию в половину зарплаты и спешит ее потратить. Уже десять лет она работает помощником судьи. Когда она устраивалась на эту должность сразу после юрфака, ей говорили, что это прекрасная возможность, лучшее, что можно придумать для такой отличницы, что от помощника один шаг до судьи. Шаг-то один, но такой же, как шаг от шимпанзе до человека. Его можно никогда не сделать. Она пишет за судью решения. Сам он из тех, кто пишет «согласно договора» и «третьих лиц не имеется». Когда он на сорок минут опаздывает на заседания, она делает все возможное, чтобы свидетели не разбежались: выдумывает уважительные причины задержки, пускает в ход мольбы и кокетство, догадываясь, что он в это время сидит в своем джипе и раскуривает косяк. Иногда он просто говорит ей, в чью пользу должно быть решение, и ей приходится выискивать подходящее обоснование, зачастую с большими натяжками. Раньше она работала у другого судьи – интеллигентной и пунктуальной женщины со спокойным твердым голосом, но ту четыре года назад перевели в кассационный суд. Когда зашла речь об этом переводе, у Нины появилась надежда: если повышают ее начальника, то должны повысить и ее. Она сдала квалификационный экзамен и подала прошение. Но ничего не вышло – на освободившуюся должность взяли ее теперешнего начальника, бывшего следователя с лоснящимся лицом и складчатым затылком. Единственный за десять лет карьерный сдвиг оказался сдвигом по горизонтали, да и то не в лучшую сторону. Нина продолжает делать секретарскую работу за зарплату официантки. Юристы в банках и строительных фирмах получают в три раза больше, но все – от родителей до бывших однокурсников – говорят ей: «Какая еще частная сфера? Там черная зарплата, никаких социальных гарантий. Только государственная служба дает стабильность. Многие мечтают оказаться на твоем месте. Потерпи, ты обязательно станешь судьей». Когда она слушает их, то верит, а когда вечером в очередной раз видит, как Роберт, сорокалетний помощник, закрывает дверь кабинета и, ссутулившись, шаркает к выходу, от веры остается один дым. Она видела Роберта еще будучи практиканткой. С тех пор изменилось только количество седых волос на его голове, да еще брюки стали сидеть на нем более мешковато.
Редкая премия в половину зарплаты – праздник для Нины. Обычно в день премии она ходит в японский ресторан, заказывает угря и саке. Оставшуюся часть денег она оставляет на текущие расходы и скромную помощь родителям, живущим в другом городе, где прошло ее детство и где она окончила школу. Этот маленький город с кленовыми аллеями и чистыми улочками вырос в свое время придатком к железнодорожной станции. Он так тесен, что судей туда не назначают из местных, хотя неместные соглашаются с неохотой. Там нет частной жизни. Все знают, кому изменяет муж и чей сын подсел на иглу. Если девушка однажды переспит с местным парнем, то через пару дней ей уже свистят вслед и бесцеремонные предложения сопровождают ее, пока она не состарится или не переедет.
Нине настолько не хочется возвращаться туда, что, пока не позвонят родители, города для нее просто не существует. Топография ее памяти на подступах к нему обрывается черной пустотой.
Сегодня с утра Нину мутит, и уже дважды вырвало. Японский ресторан отменяется. Но у нее все равно есть план, как распорядиться премией, и торговый центр со шпилем на крыше в этом плане главный пункт.
Напротив входа среди кадок с пальмами стоит статуя обнаженной крылатой женщины. Ноги статуи заканчиваются когтистыми птичьими лапами, руки подняты, в кулаках зажаты медные кольца. На спокойном каменном лице легкий намек на улыбку. Нина задерживает на статуе взгляд дольше обычного. То, что давно приелось и казалось привычным предметом декора, теперь торчит среди прочих вещей и режет глаз. И дело не в том, что статуя выглядит неуместной. Напротив, она будто бы стоит на своем законном месте, где стояла всегда. Это торговый центр с его белым полом, прозрачными стенами и светодиодными лампами кажется построенным вокруг нее. Пораженная своим наблюдением Нина оглядывается: не замер ли перед статуей кто-нибудь еще? Нет, холл гудит как обычно, люди переходят из магазина в магазин, ни на секунду не останавливаясь. Она становится на эскалатор, ведущий на второй этаж – к большому магазину кухонной техники.
Готовит Нина не так уж часто. За годы одинокой жизни она открыла для себя выгоду и удобство готовых блюд. Выходные легко пережить, заказав домой шаурму. В будни на ужин пицца или китайская лапша, разогретые в микроволновке, в обед суп в столовой суда, а для завтрака достаточно одного кофе. Да, пожалуй, турка – самый используемый предмет посуды. Недавно, проводя генеральную уборку, Нина вымела из духовки свалявшуюся, похожую на паклю паутину. Паук, что сплел ее, давно сменил место жительства. Вытряхивая паутину, она вспомнила об американской писательнице, которая покончила с собой, засунув голову в духовку. Это так странно. Ведь у той писательницы была любимая работа, муж, дети.
Коридор из печей и холодильников, хромированные ручки, огнеупорные стекла, выдвижные ящички и сенсорные табло. Кажется, купи все это сейчас и жизнь изменится: новый холодильник не будет сейфом для покупной пиццы, новая духовка не зарастет паутиной, а три из четырех кухонных стульев не будут стоять на балконе, сложенные башенкой. Но Нина знает, насколько это чувство обманчиво, и старается не задерживаться долго у одного товара, чтобы не привлечь консультанта, который способен заставить ее купить то, что ей не нужно. Она помнит, зачем пришла. Последнее время ей часто хочется тостов. На завтрак или прямо перед сном. Возможно, дело в том, что их постоянно едят герои ситкомов, бросающих мерцающий свет на ее лицо по вечерам. Но разве причины важны? Она решилась и, значит, сегодня вернется домой с тостером под мышкой.
Она бы с радостью готовила всякие сложные и полезные блюда, пробовала бы новые рецепты, заставила бы полки баночками специй, да только делать это для одной себя совсем неохота. Не живи она одна, может быть, и затянувшееся пребывание в должности помощника не беспокоило бы так сильно. Хотя Нина давно решила не относиться к карьере и личной жизни как к сферам, компенсирующим одна другую. Что ж, когда нет ни того ни другого, теорию трудно проверить.
– В вашем суде нет приличных холостяков? – спрашивает порой мать по телефону.
– Не поверишь, но никого, – неизменно отвечает Нина.
Долгое время Нина не воспринимала эти вопросы как нечто относящееся к ней. Все матери спрашивают такие вещи. Так принято. Саму Нину как будто никогда не интересовала эта сфера человеческой жизни, на которой все так зациклены. На третьем курсе она в порядке эксперимента три месяца встречалась со студентом последнего года. От этого романа остались только воспоминания о довольно безболезненной потере девственности и довольно спокойном расставании, связанном с переездом парня в другую область.
Недавно, правда, тишину в личной жизни нарушил странный полуроман с адвокатом Аликом Ароновым. Нине всегда нравились процессы с участием Аронова. Ровные интонации, обоснованные доводы, молниеносная реакция на возражения оппонентов. Она не раз замечала за собой, что отвлекается от ведения протокола, уставившись на смуглый профиль и то и дело вздымающийся кадык. Об Аронове говорили как о человеке, не желающем связывать себя никакими обязательствами, кроме обязательств из адвокатского ордера. И все же, когда он вежливо и сухо предложил поужинать вместе, она не смогла отказать. Последнее заседание в тот день закончилось в семь вечера, и предложение не выглядело как приглашение на свидание. Просто два деловых человека после тяжелого дня поехали вместе в ресторан. В тот вечер Алик меньше всего был похож на бабника. Он сидел напротив Нины, шутил, говорил о книгах, но все это так, как если бы он просто соскучился по общению с людьми вне зала суда и теперь нашел приятную компанию для ужина.
На следующий день в коридоре суда молодая работница канцелярии выплюнула сквозь улыбку: «Говорят, обрезанные довольно хороши». Должно быть, Нине стоило ответить: «Уверена, ты видела всякие» – или просто показать средний палец, но она только замерла на пару секунд, а потом бросилась к своему кабинету, захлопнула за собой дверь и опустилась в кресло, трогая холодными ладонями горячие щеки. Боясь нарваться на еще одну подобную шутку, она пропустила обед.
Была пятница. Алик в суде не появлялся, но вечером встретил ее у парадного крыльца и сказал коротко:
– Поехали ко мне.
«Утопленница воды не боится», – пронеслось в мыслях, и она согласилась.
Они начали обниматься еще в машине, припаркованной перед его домом. Блузка выбилась из-за пояса, а губная помада размазалась по подбородку.
Когда Нина, держась за плечо Алика, с хохотом переступала порог дома, то не была готова встретить кого-нибудь, тем более ребенка.
Девочка лет девяти. Смуглая и черноволосая, как сам Алик. Она держала двумя руками стакан с водой и смотрела на них. В ее широко раскрытых глазах Нина увидела пустыню. Повеяло зноем, во рту появился вкус песка. Алик представил Нину. Девочка поздоровалась и поднялась по лестнице на второй этаж.
– Это моя племянница, – сказал Алик, когда они остались наедине, и Нина решила не задавать лишних вопросов.
Утром девочка не спустилась к завтраку. Алик заверил Нину, что это в порядке вещей, и подвез ее до дома. Подобные свидания случались еще пару раз – последний позавчера. На шепот и смешки в коридорах суда стало плевать. Куда важнее был черный рояль в гостиной Алика. Он казался такой личной вещью. Как чья-нибудь фотография в рамке: человек выставил ее на обозрение, но не всякий решится спросить, кто это. Вот и Нина лишь в третий визит осмелела:
– Ты играешь?
– Это не я. – Алик взглянул в сторону рояля с таким выражением лица, будто только что заметил его. – Племянница занимается.
Нина не поверила. Даже преуспевающий адвокат не купит ребенку для занятий концертный рояль. Но для чего Алику понадобилось лгать? Что еще он скрывает? Он не тот, за кого его все принимают, и она будет первой, кто узнает настоящего Алика Аронова.
Когда-то, еще в подростковом возрасте, Нине стало казаться, что неведомый механизм внутри нее застопорился, как если бы кто-то вставил лом между шестеренками. С тех пор она двигалась по инерции, поддаваясь наиболее сильным и широким течениям. Теперь ее слуха стал достигать сначала слабый, но с каждым новым свиданием все более отчетливый металлический скрежет. Похоже, лом между шестеренками вот-вот выпадет и дремавшая машина с уханьем и рывками снова пойдет. Пусть только Алик сыграет для нее. Пусть расскажет, чем занимался до того, как открыл адвокатский кабинет. Пусть черноглазая девочка спустится к завтраку и сядет напротив нее.
Нина останавливается перед собственным отражением в блестящей боковой панели тостера. Темно-русые волосы, пробор посередине, зеленые глаза, немного вздернутый нос. Пожалуй, в этом кривом зеркале она выглядит даже лучше, чем в жизни. Как пройти мимо? Она проводит пальцем между разъемами для хлеба, несколько раз жмет на кнопку, прислушиваясь к звону пружины, а потом подзывает консультанта:
– Молодой человек, можно вас? Я хочу вот такой.
Консультант хвалит ее выбор и предлагает приобрести еще гриль. Когда она отказывается, он выписывает ей талон в кассу. После кассы с чеком в руке она отправляется к стойке выдачи товара.
Очередь длинная. Нина не может разглядеть, где она заканчивается. Впрочем, это нестрашно. Уже сегодня вечером она нарежет хлеба, вставит два кусочка в разъемы, нажмет кнопку и дождется, когда поджаренные тосты выпрыгнут наружу. Может быть, даже будет какая-нибудь забавная накладка, например, они подпрыгнут слишком высоко и плашмя упадут на столешницу, и тогда она улыбнется и представит себе закадровый смех.
Тихими шажками движется человеческая колонна.
В сумочке звонит телефон. Нина достает его, и через мгновение динамик произносит в ухо голосом одной из коллег:
– Нина, ты ведь уж знаешь, да?
– Знаю что?
– О нет! – Вздох. – Ты не знаешь… Алик Аронов. Он умер. Инфаркт. Мне жаль.
– И мне, – неожиданно отстраненно отвечает Нина. – Он же совсем молодой.
– Да, да. – В голосе девушки разочарование. Ей не услышать ни долгой паузы, ни рыданий в трубку.
– Хороший был адвокат, – добивает ее Нина. – Очень обидно.
– Ну да.
– Ты из-за этого звонила?
– Да.
– Тогда пока.
Убирая телефон, Нина, секунду назад гордившаяся, что сохранила лицо, ужасается собственному хладнокровию. Как вышло, что она воспринимает смерть человека, с которым несколько раз переспала, не ближе, чем удаление из социальной сети страницы незнакомца, написавшего ей пару сообщений? Она пытается найти оправдание в том, что эта новость, как любое страшное известие, пока не полностью осознана ею. Наверное, дело в этом. Да, определенно в этом. Но почему же очередь движется так медленно? Нине душно. Сжимая в кулаке талон, она заглядывает через головы стоящих впереди и видит, что очередь никуда не ведет. Впереди нет ни стойки выдачи, ни кассы – только темнота и люди, исчезающие в ней. Она оглядывается: за ней и с боков зал торгового центра обрывается, как декорация. Она пытается крикнуть, но язык будто прилип к гортани. Разом гаснут все лампочки на потолке. Теперь Нина лежит на спине посреди абсолютной черноты. Лицо обдает ветром и запахом пыли. Крылатая женщина, подсвеченная невидимым прожектором, спускается к ней. Она приседает, складывает крылья за спиной и упирается руками в плечи Нины. На широком плоском лице играет улыбка, язык облизывает верхнюю губу, неподвижные глаза смотрят в упор. Нина чувствует, как загнутые птичьи когти рвут ей кожу на животе. Это продолжается около минуты, потом чудище вскрикивает, как сова, и взлетает, унося в лапах комок мяса, от которого к разодранному животу Нины тянется кровавая кожистая трубка. Нина все еще не может выдавить из себя ни звука, но внутри собственной головы она орет: «Не надо! Не забирай!» Чудище летит спиной вперед. Трубка натягивается. «Нет! Я не позволю! Не смей! Ты слышишь? Не трогай!» Крик в Нининой голове становится таким громким, что вырывается наружу: НЕ-ТРО-ГАЙ! Он разносится по пространству, как гром. Чернота вздрагивает, трескается, как раскаленное стекло духовки, облитое холодной водой. Боль отступает, и чернота вместе с чудищем осыпается прежде, чем трубка успевает порваться. Лампы торгового центра светят в глаза. Нина видит лица двух мужчин и одной женщины, склонившиеся над ней.
– Всё, – объявляет один из мужчин, – пришла в себя.
– И часто у вас обмороки? – спрашивает женщина.
Нину обслуживают вне очереди и провожают к остановке. Она едет в автобусе, обнимая коробку с покупкой обеими руками.
«Перед первым использованием прибора рекомендуется в хорошо проветриваемом помещении выполнить несколько циклов работы прибора, не помещая в него ломтики хлеба и установив максимальную степень обжаривания». Нина откладывает инструкцию, открывает форточку и включает тостер. Воздух в кухне наполняется запахом жженого пластика. Нина смотрит на часы, затем идет в ванную и берет с бортика раковины похожий на градусник тест. В овальном окошке – две красные полоски. Нина садится на унитаз, не спуская колготок. Раздается звон пружины тостера. Плечи и колени Нины вздрагивают. Она прерывисто дышит. Через минуту, когда конвульсии стихают, она отнимает от глаз мокрый скомканный клочок туалетной бумаги и спускает в унитаз.
Тосты выскакивают из разъемов ровно настолько, чтобы их можно было достать. Если смотреть сверху, они похожи на две оранжевые полоски. Вместе с теми красными полосками они складываются в сознании Нины в прямоугольник, внушая чувство завершенности. Предвкушая хруст во рту и тепло в горле, она мажет тосты сливочным маслом и садится перед экраном, держа одну руку на животе.
[1] Строка из песни «Реки Вавилонские», написанной на текст библейского псалма 136: «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе…». Авторство песни принадлежит ямайской регги-группе The Melodians (1970), но более известна она в исполнении группы BoneyM (1978).