О проекте «Воздушный змей»
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2015
Игорь Котюх родился в Выру в 1978 году. Поэт,
переводчик с эстонского и на эстонский, критик,
издатель. Окончил Тартуский университет по специальности «эстонский язык и
литература». С 2007 года – главный редактор издательства Kite
и сетевого издания
«Новые облака». Автор трех книг стихов. Стихи переведены на
английский, немецкий, французский, итальянский, арабский, болгарский, шведский, норвежский,
финский, эстонский и латышский языки. Лауреат премии эстонского журнала
«Лооминг» за лучшую поэтическую подборку (2004),
премии им. Б. Кангро (2007), премии президента
Эстонии молодому деятелю культуры (2011), премии фонда Eesti Kultuurkapital («Эстонский
капитал культуры») (2013), ордена Белой звезды V класса (2015). Член Союза
писателей Эстонии и Эстонского ПЕН-центра.
Живет в Таллине.
Мне нравится думать об
устройстве литературной жизни как о большом интеллектуальном конструкторе со множеством деталей и некоторым набором решений, которые
постоянно нуждаются в уточнении. Рассуждать об этом тем увлекательнее, чем
больше точек зрения допускает каждый конкретный случай. Вот предмет для
изысканий – смысловая пара «русская литература и Эстония».
Вот участник дискуссии
№ 1: студент Тартуского университета, русский, но учится не на кафедре Лотмана,
а на эстонской филологии.
Вот участник дискуссии
№ 2: русский юноша из Выру. Если быть совсем точным, он является русским по
языку, а по крови в нем в равных пропорциях представлены русские, сету,
украинцы, белорусы. Выру – это
крохотный городок на юге Эстонии, в часе езды от Тарту. Сету – это малочисленный финно-угорский народ, проживающий на
границе Эстонии и Псковской области. Этот юноша с детства находится в окружении
нескольких языков. Дома и в школе это русский. На дворе эстонский. В библиотеке и книжном магазине, где его
обслуживают люди примерно пенсионного возраста, это выруский
диалект. Его отец с бабушкой говорят между собой на сетуском
диалекте. А летом их семья посещает родственников по линии мамы, говорящих на украинском и белорусском. В России бывает
проездом.
Вот
участник дискуссии № 3: начинающий поэт из Тарту, русский, владеет эстонским,
пишет стихи по-русски. После окончания школы открыл для
себя эстонскую поэзию, ее меланхоличность, созерцательность, размеренность,
афористичность, свободный стих. Под впечатлением от прочитанного пробует писать верлибром, после избирает его в
качестве основной формы. В поисках единомышленников заводит дружбу с молодыми
тартускими поэтами, эстонцами, вскоре переводит их стихи на русский язык, а они
– его стихи на эстонский.
Вот участник дискуссии
№ 4: молодой завсегдатай литературных вечеров в Тарту, ценитель поэзии,
русский, свободно читает прессу, научную гуманитарную литературу, литературные
журналы на русском и эстонском языках. Знает историю литературных объединений
Эстонии от начала XX
века до современности, начинает вникать в особенности литературной жизни России
(вот проект «Вавилон», а вот «Журнальный зал»), знает о действующем в Риге
литературном объединении «Орбита».
Так получается, что все
представленные участники дискуссии – юноши. Это я разложил на четыре спектра
самого себя образца 2000 года, чтобы показать, что за человек переехал из Выру
в Тарту с намерением окунуться здесь в академическую и литературную среду…
Но вернемся к смысловой
паре «русская литература и Эстония», ведь она включает в себя много
исторического материала и его интерпретаций. До 1918 года Эстония была частью
Российской империи (как Ревельская и Лифляндская
губернии), соответственно создаваемые в Ревеле (Таллине) или Дерпте-Юрьеве (Тарту) русские тексты
автоматически становились частью русской литературы того времени. Как правило,
авторами этих произведений были приезжие литераторы, гостившие здесь или
находившиеся по долгу службы.
Во втором десятилетии XX века в политической и культурной
жизни Эстонии произошли большие изменения, которые отразились
в том числе и на русской литературе. Возьмем, к примеру, случай Игоря
Северянина. В январе 1918 года он с семьей снял на несколько месяцев полдома в Тойла, на северо-востоке Эстонии. Вскоре после этого он
отправился на обязательное выступление в Москву. 24 февраля 1918 года Эстония
была провозглашена независимой демократической республикой. 27 февраля 1918 года Игорь
Северянин был объявлен в Большой аудитории московского
Политехнического музея королем поэтов.
Вернувшись в Тойла, поэт оказался в независимой
Эстонии, то есть в невольной эмиграции, откуда уже не вернулся в родной
Петербург-Петроград. В новой стране он женился на молодой и талантливой эстонке
Фелиссе Круут, с ее помощью
стал первым последовательным переводчиком эстонской поэзии на русский язык. Из
Эстонии он вел переписку со многими важными деятелями
русской культуры, в то же время общаясь с местными
литераторами – эстонцами и русскими. В Эстонии значительно изменилась его
манера письма: карнавальность, манерность, эпатажность уступили место рассудительным длинным строкам,
пейзажной лирике, о чем особенно явно свидетельствует, например, цикл «У моря и
озер» из книги «Классические розы» (1931). Игорь Северянин скончался в Таллине 20 декабря 1941 года в возрасте пятидесяти четырех
лет, последние двадцать три из которых прожил в Эстонии.
И тут впору задать
вопросы о приграничных явлениях русской литературы в Эстонии, особенно в связи
с обретением Эстонией независимости. Вот они: как оценивать обширную
переводческую деятельность Игоря Северянина, учитывая, что составленная и
переведенная им антология «Поэты
Эстонии: антология за сто лет(1803–1902 гг.)»
(1928)была издана в Эстонии и распространялась прежде
всего среди местных читателей. Это же относится к переведенным Игорем
Северяниным на русский язык авторским сборникам стихов Хенрика Виснапуу, Марие Ундер и Алексиса Раннита. Это эстика или русистика?
Или упомянутый выше
цикл «У моря и озер» – одно из самых поэтичных и убедительных описаний природы
Эстонии в художественной литературе. Что, если в порядке эксперимента перевести
эти стихи на эстонский и подписать именем
какого-нибудь эстонского поэта того времени? Уверен, они с
легкостью вписались бы в канон эстонской литературы. Как оценивать эти
стихи? Это сугубо русистика? Или здесь присутствует доля эстики?
В 1920 году в Эстонии
вышел первый
литературный журнал на русском языке – еженедельник литературы, искусства и жизни «Облака».Издание
приглашало к сотрудничеству эстонских (!) и русских литераторов и деятелей
культуры. Зачем это делалось?
Как рассматривать
членство некоторых эстонских авторов в составе Ревельского (основан
в 1933-м) и Юрьевского (основан в 1929-м) цеха поэтов? И деятельность многих
других русских литературных изданий и объединений в Эстонии? Произведения,
написанные авторами этих объединений, были ориентированы, как правило, на
традиции русской литературы, но по разным причинам не были известны широкому
российскому читателю как в то время, так и сейчас.
Несколько имен: Владимир Гущик, Василий
Никифоров-Волгин, Борис Свободин, Павел Иртель,
Елизавета Роос-Базилевская… Большинство авторов
оказалось в Эстонии вместе с Северо-Западной армией, но они находились в тесном
контакте с местной русской интеллигенцией из старожилов. Вопрос: это феномен
русской эмиграции или становление уникальной русской культуры Эстонии,
обращающейся одновременно к русским и европейским (немецким и эстонским)
культурным традициям?
С установлением в 1940
году в Эстонии советской власти культурная ситуация снова изменилась. В
образовавшуюся республику со всего Союза были направлены новые кадры,
призванные решать задачи в любой профессиональной сфере, в том числе – в литературной. Переехавшие в ЭССР писатели – фронтовики, в
том числе и моряки, – начали создавать принципиально иную литературу,
соцреализм. Наработки предыдущего поколения русской интеллигенции в Эстонии
были запрещены, поэтому новоприбывшие должны были взять на себя роль первого
поколения советских русских писателей.
Смысловая пара «русская
литература и Эстония» в это время стала условной, упразднилась, обрела сильный
идеологический вектор, стала зависимой от понятия «советский». Доселе перспективные приграничные культурные зоны между абстрактным
«русским» и абстрактным «эстонским» разбились на части, и новое актуальное
приграничье стало проходить между «русской культурой» и «советской культурой»,
«эстонской культурой» и «советской культурой». «Советское» стало общим
местом для его апологетов и противников. В разное время творившие в Эстонии
Сергей Довлатов (1941–1990), Давид Самойлов (1920–1990), Борис Крячко (1930–1998), Борис Штейн (1933), Михаил Веллер (1948) вряд ли когда-нибудь задумывались о сближении
русской и эстонской литературы, эти авторы всегда мыслили себя в контексте
русского языка и литературы, в этом их особенность и сила.
Но литература тем и
прекрасна, что по своей природе плюралистична. Она
содержит в себе не только разные точки зрения, палитру мнений, но также
запасные ответы, решения, к которым еще только предстоит прийти. В этом смысле
литература как комплекс воззрений всегда умнее автора, читателя, критика и
литературоведа, потому что у нее во внутреннем кармане спрятана сложенная
вчетверо бумажка с планом на будущее. Не будь у литературы этого, разве мы
могли бы тогда рассуждать с Пьером Бурдё о полях литературы? В Эстонии это
привело к полемике вокруг понятий «эстонская литература» и «литература
Эстонии», благодаря чему в академической среде рассматривают написанные
прибалтийскими немцами в Ревельской губернии произведения как «литературу
Эстонии», а через нее расширяют понятие «эстонской литературы». То есть
национальную эстонскую литературу можно создавать не только на эстонском языке,
значит, отчет истории эстонской литературы можно вести от художественных
текстов прибалтийских немецких пасторов – что с того, что написаны они были по-немецки?
Из русских авторов в
Эстонии, чья писательская карьера в значительной степени пришлась на советское
время, но которые при этом шли на прямой диалог с эстоноязычными
коллегами, выделяется фигура поэта и переводчика Светлана Семененко
(1938–2007). Как и Северянин, он был родом из города на Неве, но переехал в
Эстонию в более молодом возрасте, чтобы учиться в Тартуском университете на
кафедре Лотмана (окончил в 1967-м). Светлан Семененко
станет вторым после Северянина последовательным переводчиком эстонской поэзии,
но с той разницей, что Семененко выучил эстонский
язык и перевел гораздо больше – несметное количество – эстонских авторов и
текстов. При жизни у него вышло три оригинальных сборника стихотворений: «В понедельник вечером» (1979), «Свет в декабре» (1985), «Эстонский альбом, или Еще не всë потеряно» (2004).
Семененко
оказался в Тарту в 1960-е – благодатное для эстонской литературы время. В ту
пору появились дебютные сборники поэтов, которые впоследствии обрели
международную известность: Ян Каплинский (1941), Хандо Руннель (1938), Вийви Луйк (1946), Андрес Эхин (1940–2011), Матс Траат (1936), Пауль-Ээрик Руммо (1942) и др. С последним из них Семененко
связывали в том числе дружеские отношения.
Дебютировавшие в 1960-е годы эстонские поэты окончательно утвердили верлибр в
качестве основной формы в эстонской поэзии. В этой связи любопытно наблюдать за
усвоением верлибра Светланом Семененко
в собственном творчестве, поскольку в переводческой своей ипостаси он перевел
на русский язык сотни свободных стихов. Львиную долю поэтических текстов Семененко составляет силлабо-тоника,
однако начиная со второго сборника можно заметить все более уверенное обращение
к верлибру.
И тут
возникают вопросы: почему это произошло? Что побудило русского поэта Светлана Семененко писать верлибром? Блоковское
«Она пришла с мороза» или, допустим, переведенные им стихи Тоомаса
Лийва «Лебедю,
убившему танк»? Что так привлекало Семененко в эстонской поэзии, переводами которой на русский
язык он занимался в течение почти сорока лет? Будучи талантливым поэтом,
прекрасно понимая поэзию и владея эстонским языком, вероятно, он хотел
построить свою жизнь так, чтобы в ней струилось одновременно два ручья –
русской и эстонской поэзии.
Внимательный
читатель может спросить: а для чего искать точки соприкосновения двух культур?
Разве недостаточно обжить и развивать одну национальную традицию? Думаю, здесь
нет однозначного ответа. Ссылаясь на собственную биографию, разные респонденты
могут предлагать разные суждения. Поэт и прозаик Елена Скульская
(1950), дочь писателя Григория Скульского
(1912–1987), говорит о себе так: «Моя родина – это русский язык и литература».
Литературовед
Сергей Исаков (1931–2013), посвятивший свою жизнь культуре русских в Эстонии в
1920-е и 1930-е, в интервью 2007 года представляет себя так: «Я принадлежу к старшему, уже почти
исчезнувшему поколению так называемого старожильческого русского населения
Эстонии, т. е. тех русских, которые жили здесь, на эстонской земле, еще в
досоветский период, в годы первой Эстонской Республики, и укоренились в ней».
Кстати говоря, в 1996 году Сергей Исаков опубликовал в издававшемся в Эстонии
журнале «Радуга» статью об идентичности местных русских, применив к ним термин
«эстонские русские».
Поэт,
переводчик и переводовед Борис Балясный
(1957) – родом из Житомира, но после института попал по распределению в
Эстонию, где остался жить, выучил эстонский язык, основал
Литературно-переводческую школу-студию, стал крупным переводчиком эстонской
поэзии – в интервью 2006 года подходит к смысловой паре «русская литература и
Эстония» следующим образом: «Мне всегда казалось естественным, если некая культура
оказывается в таком тесном соприкосновении с другой (а в данном
случае внутри другой), то удивителен не синтез их, а его отсутствие».
31 марта 2003 года в двести двадцать
восьмой аудитории главного корпуса Тартуского университета состоялось
учредительное собрание первого в Эстонии двуязычного объединения «Воздушный
змей – Tuulelohe». Двуязычного – потому что его
костяк составили молодые переводчики эстонской литературы, студенты Бориса
Балясного, которым он до того два семестра читал авторский курс лекций
«Художественный перевод и редактирование переводов». Среди начинающих
переводчиков обнаружились авторы оригинальных текстов, которым Балясный предложил объединиться в группу, чтобы регулярно
встречаться вместе и читать на публике свои произведения.
Новое объединение сразу заметили, о нем
написали в эстонской и русской прессе. И тут же начались обсуждения этой самой
смысловой пары «русская литература и Эстония» как в литературном сообществе
Эстонии, так и внутри «Воздушного змея». Эстонские СМИ регулярно освещали
публичные выступления авторов «Воздушного змея». Литературный журнал «Викеркаар» («Радуга») с помощью «Воздушного змея»
подготовил четыре спецвыпуска журнала (2004, 2005,
2007, 2008) с эстонскими переводами текстов русских авторов Эстонии, чтобы
ввести в оборот новые имена.
Внутри объединения смысловая пара
«русская литература и Эстония» рассматривалась в двух направлениях: 1)
написанные в Эстонии тексты русских авторов можно трактовать как эстонскую
литературу на русском языке; 2) русская литература может создаваться авторами
по всему миру, в том числе – в Эстонии.
За первое полугодие деятельности
«Воздушного змея» сформировался основной костяк объединения, состоявший из
двенадцати авторов. Параллельно обнаружилось, что в Таллине
и Нарве есть аналогичные группы молодых литераторов – «Современная литература в
Таллинне» и «Корчма» соответственно. Каждые полгода три объединения устраивали
большие общие выступления, благодаря чему стало возможным говорить о новом
поколении русских поэтов-писателей в Эстонии, дебютантах нулевых годов – всего
около двадцати пяти авторов.
Со временем под маркой «Воздушного змея»
стал издаваться одноименный альманах (сто тридцать шесть полос, четыре номера)
и книжная серия для дебютантов «Первый полет» (пять книг, две из которых –
поэтические сборники П.И. Филимонова и Николая Караева
– были удостоены премии фонда Eesti Kultuurkapital («Эстонский капитал культуры»), главной
литературной награды Эстонии). Таким образом, с 2006 года «Воздушный змей»
перестал существовать как объединение, но перерос в издательство «Kite»(«Воздушный змей» – англ.) и выходящий с 2007 года
сетевой журнал «Новые облака» (www.oblaka.ee), чтобы
работать с более широким кругом авторов.
…В
2000 году молодой человек из Выру поступил в Тартуский университет, чтобы
изучать эстонский язык и литературу. В 2003 году он стал одним из инициаторов
создания первого двуязычного литературного объединения «Воздушный змей – Tuulelohe».
Этот молодой человек всегда считал Эстонию своим домом, поэтому свои написанные
по-русски стихи он видел, прежде всего, в контексте современной эстонской
литературы – что с того, что написаны они по-русски, их можно перевести,
главное, что написаны они в Эстонии, навеяны общением с эстонскими литераторами,
активным чтением эстонской поэзии.
И
только со временем он стал всё больше осознавать, что написанное им может иметь
отношение и к русской литературе: нет таких текстов,
которые не вписались бы в русскую литературу, если они написаны по-русски.
И
всё-таки жизнь многих русских в Эстонии отличается от жизни русских в России.
Улица говорит по-эстонски, устройство быта определяют
решения эстонского парламента, общественное мнение формируют эстонские газеты.
При слове «Национальная библиотека» местный русский, скорее всего, подумает про
Таллин, а не Петербург. И про Арво
Пярта скажет: наш композитор.
Случай
«Воздушного змея» показал, что создаваемую в Эстонии русскую литературу можно
интерпретировать по-разному, что она может принадлежать одновременно к нескольким
этнокультурным контекстам, особенно если самим авторам интересно вступать в
диалог с каждым из них. В стихах молодого человека из Выру можно встретить
имена эстонских поэтов. А в его библиотеке есть сборник стихов Дмитрия Кузьмина
с автографом: «Наконец-то город Выру/подарил поэта миру».
Как
эстонские и российские институции смогли в свое время принять опусы участников
«Воздушного змея», так издательство «Kite»и сетевой журнал
«Новые облака» сегодня являются платформами, на которых представлено творчество
литераторов с очень разным мировоззрением, в первую очередь, это относится к
русским авторам из Эстонии. Так из года в год складывается уникальная коллекция
текстов и смысловая пара «русская литература и Эстония»
обрастает новыми сюжетами.