Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2015
Александр
Киров родился и живет в городе
Каргополь Архангельской области. Защитил кандидатскую диссертацию по лирике
Н.М. Рубцова. Автор нескольких книг повестей и рассказов. Лауреат Всероссийской
книжной премии «Чеховский дар» в номинации «Необыкновенный рассказчик» (2010).
Отцы
Отцы были, пожалуй, не очень приятны в общении.
Они курили «Беломор» и разговаривали о жизни в перерывах между стопками частых праздничных застолий. Лица их были не слишком веселы, но и не безнадежно грустны и часто освещались иронической горячей улыбкой.
Отцы прямо говорили друг другу, если что не так. Когда кого-то из них прижимала жизнь, другие молча приходили к нему на помощь, даже если им было не до того, даже если сами они нуждались в подмоге.
Отцы казались нам великанами. На деле же все они были среднего или невысокого роста. С широкими плечами и сильными руками, с разбитыми тяжелой физической работой пальцами, варикозными венами, плохими зубами.
Когда отцы шли в гости, они надевали костюмы. Недорогие, одного фасона и часто одного цвета. Может быть, из-за этого они были словно одеты в форму. Форму отцов. Работая около дома, отцы надевали брезентухи серого или защитного цвета, зимой – фуфайки. Головы их были увенчаны шапками-пирожками или кроличьими ушанками. На ногах в сырое время красовались кирзовые сапоги, зимой – валенки, летом – кеды.
Отцов боялись хулиганы. Хотя лучше сказать, что с отцами хулиганы не связывались, потому что знали: тронешь одного – придут все и проучат. Не изобьют, не изомнут, не покалечат, но проучат. Будет не очень больно, будет очень стыдно.
Отцы учили и нас. Редко. Иногда, раз-другой за все детство. Чаще всего за плохие слова. Отцы не сквернословили и не давали сквернословить другим.
Отцы читали книги. Отцы не ходили в церковь. И, может быть, поэтому чтение ими книг на полутемных кухнях, освещенных лампочкой Ильича, напоминало церковное бдение.
Отцы не обсуждали эти книги подолгу. Обменивались мнениями – фразой-двумя. Редко – тремя. Но запоминали книги на всю жизнь.
Отцы бережно относились к женам и чтили их как матерей. В отношениях родителей не чувствовалось испепеляющей пылкой страсти, но ощущалась сильная, вечная нежность.
У отцов были свои слабости. Кто-то из них со временем начинал выпивать. Кто-то надолго отлучался из дома. Но все это они делали вместе, сообща, будто мальчишки, которые в пионерском лагере за две смены крепко сдружились и своим круглосуточным братанием оттягивали момент неизбежной разлуки.
Отцы верили в государство и власть. И, когда обманывались в своей вере, чаще обычного выходили во двор или ездили на рыбалку. Или просто сидели на кухне и молчали.
Отцы переставали нас понимать, когда мы входили в мужскую пору. Становились угрюмы, замкнуты.
Отцы отдалялись от нас, отдалялись от жен. Это происходило с годами и незаметно, потому что отцы все время были рядом. Мера их отдаленности не ощущалась физически, но в душе и нравственно больно ранила. Больно ранила.
Когда мы женились, отцы сидели на свадьбах, словно в чужом пиру, словно это им строить жизнь, трудно открывая в себе мужское, отцовское. Нас они поздравляли скупыми словами и старались не засиживаться за столом. Но неизбежно напивались, когда на свет рождались их внуки.
Отцы рано уходили из жизни. Когда они лежали в гробах, на их лицах чуть не впервые с рождения мы видели чувство растерянности и вины. Дескать, как это вы… здесь… без нас… Простите, коль не так…
Отцы не снились нам, не заставляли нас рыдать по ночам от чувства тяжелой утраты. Лишь чуть увлажняли наши окруженные ранними морщинами глаза; улыбкой, жестом, голосом, чуть приметным поворотом головы проявляясь в наших детях.
Дом
Метлин, выждав полгода после смерти родительницы, убравшейся сразу вслед за отцом, сносил старый дом с каким-то неизъяснимым упоением.
– Понятно, отношения с родителями были непростыми, – пожимал плечами Лёха Силин.
– Понятно, до тридцати с лишним лет был при умелом папе сын, при властной маме послушник. Но так-то пошто?
– Эх, что на готово, то и не ценим!
– Лет тридцать еще стоял бы, – шептались другие местные.
Метлин слушал говорунов рассеянно.
Ему досталось немалое наследство. Он решил потратить его так и никак иначе. Вина попито. Баб пощупано. Прочие страсти испытаны. Хотелось новой прекрасной жизни. А то, что прекрасное рождается из непрекрасного, – это он знал хорошо.
Мария Силина украдкой совала Метлину рабочие перчатки из мужних запасов:
– Руки береги, пригодятся еще.
Метлин договорился с фишкой и в два присеста снес старый хлев и дровяник, новый, но не к месту поставленный и дальнейшему строительству мешающий. Трактор единственной рукой скомкал и убрал строения, остатки Метлин своими двумя руками в кузов закидал.
– Гори-гори ясно, – повторял и повторял он.
Затем плотники построили Метлину новый наполовину дровяник, наполовину сарай. Что ни говори, а без подсобки строиться плохо.
Старый дом фишка курочила целые сутки, сделав пять рейсов на свалку.
Еще неделю Метлин сгребал гнилухи лопатой и кидал их в прицеп, который тракторист оставлял на его участке с вечера до утра.
– …до основанья, а затем, – подбадривал себя будущий хозяин.
Потом снова заурчал мотор и на месте старого дома появился глубокий котлован.
– КамАЗ туда загонять собрался? – интересовался Леха Силин.
– И куда тако? – пожимали плечами местные.
Маша Силина украдкой отнесла Метлину мужние теплые носки.
– Все в земле сидишь, не простудись, – шепнула она.
Пришли плотники, стали колотить опалубку. Таджики залили фундамент. С местной базы привезли лес. Работа пошла.
– Ничего-ничего, – бормотал Метлин, изнемогая от усталости. – Что нам стоит дом построить.
В конце первого сезона он сорвал спину, ворочая тяжелые бревна.
В начале второго сильно простудился и кашлял, кашлял как проклятый.
Зимой приехала буровая.
Рабочие нервно ждали, пока Метлин с помощниками раскидывает снег.
От Метлина валил пар.
До воды добрались затемно.
Сутки из шланга бежала ржавая муть. Потом пошла настоящая вода.
– Мертвая вода – живая вода, – со слезой в голосе прошептал Метлин и еще через несколько часов выключил мотор.
Трубы замерзли сразу и намертво.
Метлин ползал под домом, крутил гайки, размораживал белые тонкие жилы.
Весной затопило подвал. Дождавшись сухой поры, Метлин купил машину песка, щебня, дюжину мешков с цементом и таскал все это в подпол через дом.
– Эх, сразу бы, – вздыхал Леха Силин.
Жена Силина тоже вздыхала. Когда муж уходил на работу, вздыхала в спальне Метлина, когда муж был дома, вздыхала у телевизора, по которому шел вечный футбол.
В середине второго сезона дом завели под крышу.
Метлин, который временно снимал квартиру, бродил по черновику будущей жизни, важно поглядывая из окна в сторону любопытствующих земляков.
– Это по финской системе? – спросил Леха Силин.
– По финской.
– А почему не по русской?
Метлин снисходительно промолчал. Силин жил с женой в бараке на четыре конуры и боялся даже мыслей о строительстве.
Тем временем в доме работал печник, доходчиво объяснивший Метлину, что та глина, которую ему привезли местные бухарики, пойдет на что угодно, только не на печь. На жаре, на мошкаре пришлось самому ехать за новой глиной.
– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, – хрипло пел опухший от гнуса Метлин, таская в дом неподъемные мешки, шатаясь от усталости, хукая от кашля и боли в спине.
Осенью рабочие закончили дом.
Рассчитавшись, Метлин стал договариваться об электрике и о внутренней отделке.
Так закончился второй сезон.
– Сожгу, – шипел Леха Силин.
Машка Силина переехала жить в недостроенный дом Метлина.
В начале третьего сезона у Метлина стало побаливать сердце.
– Съезди к брату, отдохни, – посоветовала жена. – Чего тут осталось? Управимся к зиме, успеем.
У брата Метлин гостил две недели.
Сложа руки не сидел.
Помог обустроиться на купленной за городом даче, посадил яблоню.
Мария тем временем руководила ремонтом.
К приезду Метлина отделку закончили.
Комнаты заполнялись мебелью. Метлин отсчитывал сотни – грузчикам, тысячи – в магазинах. Машка успевала только показывать. В магазине – что купить. Дома – куда поставить.
Леха Силин пил по-черному и молчал.
Новоселье справили вдвоем с Марией. Третий должен был народиться через пару месяцев. Наутро Метлин молодо выскочил на двор к горе березовых чурок. Ухватил первую, тюкнул, посерел и осел на землю.
– Сутки, может быть, меньше, – сказал врач.
Маша сидела у изголовья метлинской постели, выла в голос.
За два часа до конца успокоилась.
– Слушай, Метлин, – обратилась она к мужу, – ты прости. Но я спрошу. Если я через год с Силиным сойдусь… Ты как?..
– Да я… уже… никак…
– Ну ты подумай. Одной век вековать. С ребенком…
Сердце строителя сжалось болью обиды, которая неожиданно отразилась в душе неброским бликом солнечного света.
– Живите, – выдохнул Метлин и забылся покоем.