Четвертые бесы
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2015
Так получилось, что «Бесов» на театральной сцене я смотрел аж целых четыре раза. «Бесы» Льва Додина (огромный спектакль длился целый день, в общей сложности шесть или семь часов: утром, днем и вечером) в конце 90-х; «Бесы» Анджея Вайды на сцене «Современника» в 2004-м; вышедший в тот же год спектакль «Одержимые» режиссера и телеведущего Александра Гордона на сцене театра «Школа современной пьесы» и, наконец, вот эти последние – «Бесы» в творческой мастерской Дмитрия Брусникина – в помещении, которое называется «Боярские палаты СТД» (Союза театральных деятелей).
Марафон с «Бесами» растянулся если не на целую жизнь, то уж по крайней мере на двадцать лет. Поневоле задумаешься: что же изменилось, как живут-то они, эти самые русские «Бесы», во что постепенно превращаются, как мутируют?
Надо сказать, мутируют любопытно. Петербуржец Додин тогда, двадцать лет назад, был режиссер в самом расцвете лет, на его спектакли ломилась вся Москва, с местами творилось что-то страшное, до слез и истерик, не было вообще в театральном году события важнее, чем эти спектакли Додина, и все, что он делал, получалось у него с каким-то хрустом, вкусно получалось, свежо, аппетитно и яростно, вот как человек с крепкими зубами надкусывает яблоко. Не захочешь, а сглотнешь слюну. Таким был, например, спектакль по чеховской пьесе «Платонов», когда в театре МХТ устроили настоящий бассейн, купальню, налили воды, рассыпали песок, над купальней громко играл живой духовой оркестр, горели и трещали свечи, раздавался запах сигар – эффект присутствия над этой водой был изумителен: чеховская атмосфера, тоска и любовь, сжигающая дотла…
Такими же были и его «Бесы»: долгие, подробные, страшные. Я помню, как Петруша Верховенский ел вареную курицу – можно я съем, вам же уже не нужно? – в присутствии идейного самоубийцы Кириллова и как зал московской Таганки заполнился этим запахом только что сваренной курицы до краев, было тошнотворно и в то же время охватил восторг: господи, как сыграл!
Да, но все-таки – что сыграл? Что именно?
«Бесы» – произведение о людях, которые поддаются великому соблазну. Теперь, через двадцать лет почти, мне совершенно ясно, что додинские «Бесы» – не о революционерах, современных Достоевскому, и не «предсказание о советской власти», и только немного – предсказание о фашизме. Тогда, в конце 90-х, это был портрет Великого Авантюриста, который всем виделся в образе какого-нибудь ныне покойного олигарха или, напротив, политика. Люди, расшатывающие систему, легко и просто выбивающие из-под нее стул. Блистательный авантюризм тех, кто манипулирует нашим сознанием, а в перспективе и целой страной, – вот это была тема. Порок, страсть, даже идея объединяющей крови – все это было как бы на втором плане.
Близок к такому прочтению был и Александр Гордон, но у него на первое место вышел элемент криминального чтива, поджог и убийство ненужного свидетеля, тема наемного убийцы, страшного, нелепого и невероятно сильного человека (о, как сыграл его Владимир Шульга!), тема «переступить черту». Что до самой политики, тут все было решено совсем в духе современных перформансов: в зале всегда сидел приглашенный политик, министр или депутат (коммунист, яблочник, единоросс – неважно) и в конце спектакля послушно отвечал на вопрос ведущего с микрофоном: кто же такие современные бесы?
Честно говоря, мне ответы политика (даже не помню, какого именно) показались трафаретными и скучными. В конце концов, спектакль по «Бесам» создается именно для того, чтобы мы сами себе ответили на этот вопрос. А не кто-то другой за нас. Но вот ощущение какой-то очень крупной, готовящейся здесь и сейчас кровавой заварухи Гордону создать удалось – тогда еще, в начале 2000-х…
От «Бесов» Вайды было сложное впечатление, очень кинематографичное, конечно же: плотный, все время сгущающийся мрак. Но смотреть два с половиной часа на плотный сгущающийся мрак трудновато. Разобрать бы все это чудо по кадрам да показывать с разных сторон, но в памяти осталось – почти половина спектакля проходит, как вы помните, на этой якобы конспиративной квартире, где все произносят речи, хозяйка всех поит чаем, и вот эти речи, бесконечные речи, решение глобальных вопросов, еще более глобальных вопросов, поют, смеются, пьют чай, зажигают лампу, гасят лампу, опять сидят в темноте, боятся полиции, опять речи, создана новая система, которая непреложно доказывает, что старый мир рухнет, ну и так целый час… Безумный хор сумасшедших. (Очень похоже в чем-то по атмосфере на нынешний «Фейсбук».)
Вайда хорошо показал абсурдность «политики» как таковой, политики в бытовом, банальном, пошлом ее преломлении, когда начинают о ней строчить, судачить, когда она заполняет вялые мозги и становится по воле судьбы хлебом насущным; абсурдность политики как человеческого проявления. И больше не помню ничего, кроме этого томительного мрака, лампы, самовара и вопроса хозяйки: господа, кому чаю?
И вот опять – открытие.
«Бесы» в мастерской Брусникина фундаментально другие. Все предыдущие (включая фильмы, телепостановки) были о том, что существуют вокруг нас некие бесы, одержимые идеей революции или власти, авантюрные, страшные, порочные, и вот их надо бояться добрым верующим людям. Собственно, и сам текст Достоевского, если брать верхний слой, в какой-то степени ровно о том же.
Брусникинские «Бесы» (Дмитрий Брусникин – художественный руководитель курса, а ставили «Бесов» Михаил Мокеев и Михаил Рахлин) – это спектакль только наполовину, а наполовину квест, то есть бродилка. По мрачноватой анфиладе «Боярских палат» вы переходите всей толпой из зала в зал, не имея строго определенного ракурса зрения, на вас в буквальном смысле наскакивает то один актер, то другой, при этом вы видите его глаза в глаза, он вас куда-то тащит, вы поневоле тащитесь за ним, как в детской игре, как во дворе, и сразу хочется от этого радостно смеяться.
У большинства актеров Брусникина (что понятно) юношеский румянец еще со щек не сошел, это студенты, для которых молодость – не внешняя характеристика, а внутренняя – фонтанирующую энергию и страсть им не нужно ничем подпитывать, ее бы даже пригасить немножко. И даже когда сам квест кончается и вы занимаете какие-то хлипкие стульчики, ощущение большой игры остается: «Боярские палаты» так устроены, что в них поневоле чувствуешь себя как в казаках-разбойниках. Или как в «клаустрофобии» – это такая модная игра, когда за деньги, и немаленькие, группу зрителей запирают в не очень приветливом помещении и заставляют искать ключи, шифры, разгадки, чтобы наконец открыть дверь и вырваться наружу.
Огромную роль в спектакле играет музыка – почти полчаса до начала спектакля молодые артисты прямо посреди публики играют джаз, играют самозабвенно, и это совсем не случайное действо, оно настраивает на все дальнейшее, на этот радостный, эскападный, таинственный спектакль.
Брусникинские бесы – необычайно милые, обаятельные, добродушные, симпатичные молодые люди. Красивые и заразительно веселые. Безумно притягательные.
Словом, бесы – это такие же люди, как мы сами, или как наши дети, как наши друзья… Бесы, короче говоря, – это мы.
Сногсшибательное это открытие делаешь не сразу еще и потому, что сам спектакль в какой-то мере от угрюмых мыслей отвлекает: это азартная, захватывающая игра.
И это, конечно, необычайно органично сделано: двадцатилетние, даже разыгрывая бурные страсти героев Достоевского, остаются двадцатилетними. Музыка звучит, кстати, и после спектакля. По выходе из зала вас встречают артисты и в умопомрачительной акробатической аранжировке исполняют еще два музыкальных номера – рок-балладу на английском и русскую народную песню (бонус-трек!) – на фоне ночной Москвы, шуршащих шин, света голубых фонарей, печального городского пейзажа, сладкого ощущения обнимающего тебя города… Блеск! Праздник! Какие чудные, какие родные…
И это они – бесы? И это они – злодеи? Одержимые? Увольте, ничего подобного, они страстно любят и ненавидят, да, они ошибаются (а кто не ошибался в юности?), они, так сказать, всем сердцем любят свою Родину и хотят добиться в ней немедленных улучшений, мечтают о славе, дерзают создавать вселенские теории, космогонические, утопические, они жаждут любви, они просто герои…
Да. Всё так.
Мы слишком долго думали, а театр, искусство в целом нам в этом потворствовали, что бесы – это совсем не мы. Это кто-то другой. Вне нас. Нет, конечно, мы тоже не ангелы, но ведь и не бесы же.
Мы долго думали, что между нами есть какая-то весьма ощутимая граница. Что мы, благодаря дядюшке Достоевскому, строгим взглядом смотрим на этих героев и понимаем: насилие – это так плохо, бесовщина – это так ужасно, подполье – это путь в никуда.
Открытие, которое сделали брусникинцы, на мой взгляд, необычайно своевременно.
Фашисты, коммунисты, утописты, радикалы… Да нет, ребята.
Это только кажется, что они – не мы. А это именно мы. Или наши ближайшие друзья. Близкие родственники. Люди, очень на нас похожие. Одной с нами группы крови, социальной прослойки. И выглядят так же, и книжки читают те же самые, и на спектакли ходят.
Но почему же так душит их (или нас) эта ненависть, эта злоба, откуда она взялась?
Ну мог ли я предположить еще год, даже полгода назад, что вот этот милейший человек, творческий, близкий мне по духу, с которым столько вместе пройдено, да и выпито, точно такой же, как я, из одной песочницы, – что он станет говорить и писать такие вещи, что волосы дыбом. Что он станет любить (искренне любить) войну, ненавидеть целый народ (и не один), что он станет пропагандистом самых махровых имперских ценностей, станет безудержно превозносить советские фетиши и ненавидеть, презирать, отрицать фундаментальные понятия, им противоположные (свободу, к примеру)?
Он – не какой-то там «бес», он, как мне всегда казалось, – это практически я. Оказалось – не я. Для него я – бес. Для меня – он. То есть вместе мы – уж точно глобальные бесы друг для друга.
Брусникинцы дали этой, казалось бы, сугубо сегодняшней идее необычайную, волшебную подкладку. Они, эти прекрасные дети, идут по изведанным путям истории радостно, как на праздник. Этого праздника все равно, видимо, не избежит человечество.
Так перестанем же обвинять друг друга. Перестанем ненавидеть… Чтобы хотя бы успеть обняться.