Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2015
Владимир
Салимон
родился и живет в Москве. Окончил географо-биологический факультет МГПИ,
работал учителем, в лесничестве, в обществе охраны природы. Автор проекта и
главный редактор журнала «Золотой век», автор издательского проекта «Ближний
круг». Опубликовал семнадцать поэтических сборников. Лауреат Европейской премии
Римской академии им. Антоньетты Драга (1995),
поэтической премии Романской академии (1995), премии «Московский счет» (2009),
Новой Пушкинской премии (2012).
***
Так начинается река –
с молочной фляги,
с ведра, канистры, бутылька.
С хорошей браги!
Как собирает пчелка мед?
Каплю за каплей.
Нос острый сходство придает
ей с хитрой цаплей.
***
В иную плоскость перешел
наш разговор о смысле жизни,
и приключившийся раскол
сломал хребет веселой тризне.
Я настежь распахнул окно,
чтоб остудить бойцов горячих.
Ночь пала.
Сделалось темно,
как в душах у людей незрячих.
Тех, кто не видит ни шиша,
имея два здоровых глаза.
Темна, черна у них душа.
И это – не пустая фраза.
***
Не то чтоб мертвых мне не жалко,
но я не придавал значенья
тому, что мусорная свалка
теперь на месте погребенья.
Среди отбросов и объедков,
пустых бутылок из-под пива
белеют кости наших предков
на дне овражка, где крапива.
Собаки дикие в овраге
среди крапивы той таятся,
должно быть, эти бедолаги
сильнее смерти нас боятся.
***
Снег падает, как будто свет
небесный, на поля земные.
Такой бесхитростный сюжет
мы наблюдаем не впервые.
Связь между небом и землей
становится настолько явной,
как между телом и душой, –
совсем, совсем материальной.
Она достаточно прочна,
крепка, надежно их связует.
Такое чувство, что она
на самом деле существует.
***
По небу пробежала трещина,
как показалось людям в поле,
и громко закричала женщина,
вся черной сделавшись от боли.
Могло сложиться представление,
что мы находимся в пустыне,
где коренное население
ужасно бедствует поныне.
Из года в год междоусобица
народ единый рвет на части.
Где у соседей дело спорится,
у нас кипят страсти-мордасти.
***
Темно.
Не видно и не слышно,
куда теперь держать мне путь.
Сижу я в кресле неподвижно,
склонивши голову на грудь.
Ребенок, подошедши, станет
настырно дергать за полу,
но, глянув мне в глаза, отпрянет,
присев на коврике в углу.
Решив, что палкой сучковатой
могу его поколотить,
в углу с улыбкой виноватой
он молча станет слезы лить.
За палку примет он мой посох
тяжелый, тяжкий, словно меч,
что я омыл в студеных росах,
чтоб от коросты уберечь.
***
Все про чудищ сладкозвучных,
как сирены, голосистых
знаю я,
про тощих, тучных,
на расправу с нами быстрых,
что, снедаемые страстью,
всякой свежей крови рады.
Наделил Господь их властью
над героями Эллады.
Несмотря на то, что уши
мы заткнули, чтобы пенья
не услышать,
в наши души
все ж закрался червь сомненья.
***
Сентябрь быть может мясопустным,
когда початки на углях
мы жарим, с полем кукурузным
расположившись в двух шагах.
Склонясь над тазом, как над чашей,
домой явившись поутру,
я перепачканное сажей
лицо никак не ототру.
Мне крепко в кожу сажа въелась
на веки вечные тогда
и никуда с тех пор не делась,
так и осталась – чернота.
***
Из разговоров взрослых было
неясно детям, что к чему.
Глядели мальчики уныло,
с тоской в заоблачную тьму.
Из многочисленных созвездий
лишь ковш Медведицы Большой,
тот самый, тот, что всех известней,
стоял недвижно над душой.
Как будто острая секира,
ковш над Землей был занесен,
а людям так хотелось мира,
был нужен очень людям он.
***
Когда задернули гардины,
нам тотчас сделались слышны
в диване скрытые пружины
средь наступившей тишины.
Во тьме кромешной слух острее.
И услыхал под утро я,
как извивалась батарея,
чтоб сбросить кожу, как змея.
***
Поскольку с нею связаны мы кровно,
я, глядя на окрестные поля,
ничуть не сомневаюсь, что способна
к рукам прибрать нас мать сыра земля.
Как мать дитя, заспит земля сырая,
навалится всем телом на меня,
мне косточки, играючи, ломая,
пока не задохнусь от боли я.
***
Ветер приносит нам вести с полей,
а заголовки газет
выглядят так, словно в годы моей
юности – все тот же бред!
Сколько ни мучился, расшифровать
я ни словечка не смог,
вынужден был, как ни бился, признать –
хитрое дело Восток.
Как ни старался, халдейский язык
выучить я не сумел,
клинопись я не разъял, не постиг,
глиною не овладел.
***
Девица с румянцем во все щеку
занимает место рядом с нами.
Нужно быть поэтом равным Блоку,
чтобы описать ее словами.
Если поэтического дара
кот наплакал у тебя и только,
может быть, тебе нужна гитара,
может, в этом будет больше толка.
Если у тебя гитары нету,
может, не особо будет сложно
сделать вид, купив в ларьке газету,
что тебе читать ее не тошно.
***
До наступленья коммунизма
и райской жизни на земле
писались нами эти письма,
что мы с тобой нашли в столе.
Бумага сильно пожелтела,
изрядно сделавшись хрупка.
Она крошится то и дело
от дуновенья ветерка.
С годами кожа истончилась
настолько, что увидел я,
как жилка на виске забилась,
налившись кровью, у тебя.
***
Каждый лично может убедиться,
есть ли жизнь в пристанционной роще
или, так как все могло случиться,
от нее одни остались мощи.
Если бы чуть раньше прилетели
к нам на Землю инопланетяне,
когда только-только высшей цели
наконец достигли египтяне.
Лучшей жизни вкус познали греки,
римляне – могущества и власти,
с нами жить остались бы навеки,
а не прочь бежали, бросив снасти.
***
Дорога не петляет боле.
Она пряма и широка.
Для тех, кто трудится на поле,
она важна наверняка.
Причины, повода, мотива
серьезнее не может быть,
дорога – это перспектива
Истории ход изменить.
***
Чуть свет вороны переполошились,
рассыпались сначала по кустам,
а после, как обычно, в кучу сбились,
внутри которой слышен шум и гам.
Как будто в репродукторе железном,
что много лет болтался на столбе
и нам казался вещью бесполезной,
но был по сути дела вещь в себе.
В том смысле, что его предназначенье
загадочно, туманно и темно.
Никто не в силах дать нам разъясненье.
Все, кто был в курсе, умерли давно.
***
Всей полнотой картины насладиться
чтоб мог,
за окнами с утра
снег сыпется, клубится и кружится,
как над поляной искры от костра.
Смотря в окно, я вспоминаю детство.
Заснеженные сосны в полукруг
берут наш дом,
их близкое соседство
мой незаметно отточило слух.
Я слышать стал других детей острее
во тьме ночной сосновых веток стук,
ведь где-то там быть должен, по идее,
подвешен медью кованный сундук.
***
По осени железная дорога
во тьме ночной становится слышна
достаточно, чтоб отличал немного
я пассажирский от товарняка.
Ритмический рисунок их понятен,
но в силу самых разных мелочей
по-человечески мне неприятен
стук тяжких бревен, грохот кирпичей.
Мне по душе веселое застолье
попутчиков случайных в час ночной,
похожее на русское раздолье,
внезапно освещенное луной.
Когда морозом скованные лужи
в ночи блестят, как медные значки,
и, глядя вдаль, мы чувствуем, что туже
уже не затянуть нам пояски.