Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2014
Евгений Попов – прозаик и эссеист, заслуженный работник
культуры России. Родился в Красноярске в 1946 году. Активно
печатается в российских «толстых» и глянцевых («Сноб») журналах, альманахах,
газетах. Отмечен премиями журналов «Волга» (1989), «Стрелец» (1995),
«Знамя» (1998), «Октябрь» (2002), премией Союза писателей Москвы «Венец»
(2003), памятным знаком венгерского Министерства культуры «Pro
cultura Hungaria» (2005).
Лауреат российской независимой премии «Триумф» «За выдающийся вклад в
отечественную культуру» (2009). Автор 17-ти книг прозы, переведенных на
множество языков. Живет в Москве.
Предуведомление
Прочитав эту так называемую пьесу, написанную более сорока лет назад, я, несмотря на ее абстрактно-абсурдистское содержание, отчего-то живо вспомнил внешнюю и внутреннюю обстановку тех лет и подробности собственной жизни в Российской Федерации, входившей тогда в состав ныне несуществующей страны СССР, как Республика Крым теперь входит в РФ.
«Геостатистика», если рассмотреть ее в «резком, неподкупном» свете нашего нового знания, которое мы обрели за двадцать с лишним лет свободы и отсутствия прежних начальников, есть не что иное, как обыкновенное высокоморально-поучительное сочинение для молодежи, ищущей своего места в жизни, как Ромео и Джульетта, принц Гамлет или почти святая Катерина Калиновская, которую критики справедливо поименовали «Лучом света в темном царстве». Сочинение довольно грубое, но не лишенное гуманизма, которого так сейчас не хватает, а тогда было в переизбытке. Отчего пьесу эту нигде тогда не приняли и не напечатали, обвинив автора в глумлении над социалистической действительностью и подражании западным литературным развратникам – Сэмюэлю Беккету, Эжену Ионеско и Славомиру Мрожеку. Уязвленный автор тогда же сочинил еще с десяток подобных пьес и собрал из них книгу под названием «Место действия – сцена», которая не была опубликована при «социализме», «перестройке», «неокрепшей демократии», становлении нынешней «вертикали власти» по одной простой причине – автор про эту книгу и про эту пьесу начисто забыл, увлеченный разворачивающимися на его глазах другими судьбоносными сюжетами. В которых живейшее участие принимали и принимают не только современные Гамлеты-Ромео-Джульетты-Катерины, но и вынесенные потоком времен на заболоченные отмели XXI века «шестидесятники» Горчаковы-Изюмкины-Сокрустянки, если они, конечно, не лежат на кладбищах или не уехали на ПМЖ в США, Германию, Израиль.
Природа не терпит пустот, на смену прежним чертям пришли черти нынешние, почти святых что-то мало прибавилось, и официозная «геостатистика» опять пытается превалировать над простыми человеческими радостями вроде секса, выпивки, печали и хорошей закуски. Поэтому предлагаю всем режиссерам немедленно поставить спектакль по этой пьесе, не дожидаясь, когда меня снова обвинят в глумлении над действительностью, на этот раз пока что не имеющей четких наименований и названий, кромематерных.
8 апреля 2014
Геостатистика
Памяти
Бориса Егорчикова
Действующие
лица
Сокрустянко,землемер. Мужчина. Инженер-производственник с лицом человека бывалого, но недалекого. Плохо знает геостатистику.
Изюмкина,землемерша. Жена. Хороша. Совсем не знает геостатистику.
Горчаков,холостяк. Инженер. Молодой специалист. Прекрасно знает геостатистику.
Действие первое
Вечер. Поздно. Комната. Радиатор отопления. Книги. Стол. Проигрыватель. Кровать. Стеганое одеяло. Настольная лампа. Полумрак. Беспорядок. На кровати Горчаков. Он длинный, белый и тощий. Он курит. Он читает. Он вскрикивает. Он открывает и закрывает глаза. Он живет.
«ОН ОЧЕНЬ ЛЮБИТ ЛЕЖАТЬ И СПАТЬ НА КРОВАТИ, НА КРОВАТИ.
О КРОВАТИ ОН ДУМАЛ В ИНСТИТУТЕ.
И О ТЕЛЕВИЗОРЕ – ЭКРАН ПЯТЬДЕСЯТ НА ВОСЕМЬДЕСЯТ,
О ШОТЛАНДСКОМ ПЛЕДЕ,
О ПАЛЬТО ДЖЕРСИ,
О СОБАКЕ КОЛЛИ,
О РАДИОЛЕ ВЭФ – «РИГОНДА»
И О ДРУГИХ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ВЕЩАХ.
НО, УВЫ, ЖИЗНЬ ТРУДНА, НЕРЕАЛЬНА, ОТЧАСТИ ЗЫБКА, ПОЭТОМУ, ПОЭТОМУ, ПОЭТОМУ…»
Эти слова произносит некий радиоголос. Во время слов Горчаковживет по-прежнему. То есть может даже встать или, например, почесаться. Он читает, потом он отбрасывает книжку.
Горчаков (громко). Эй вы, я проснулся. (Еще громче.) Эй вы, я проснулся! (Орет.) Проснулся я! (Пауза. Продолжает тихонечко.) А чего это я ору? (Погромче.) А чего бы мне не орать? Когда я кто? Кто я? Я – никто. Я всегда один. Вернее, не один, но один. И дважды один с тех пор, как и эту последнюю прогнал. Ступай, говорю, не плачь. Я тоже плачу. Говорят, она спекулянтка была. Ха-ха-ха. (Радуется, как дитя природы. Потом грустнеет.) А чего это я смеюсь? Чего я радуюсь? Идиот. Я идиот, да? Да, я идиот. Как я любил ее, мою златокудрого ангела спекулянтку. Славная же была, черт меня подери, бабенка. Но она мне не нужна. Мне не нужен никто. (Смотрит в потолок.) Как мы с ней бывало. Животные! Чисто животная страсть! (Радуется. Продолжает.) Зачем все это было? И кому от этого была польза? Не знаю. Одна горечь, горечь! А! Все равно. Все равно я ничего не боюсь. Плевать. И никого. Хоть весь мир против меня, а я не боюсь никого. Начхать. Только жрать охота, так и на это начхать. У меня есть колбаса. Она ветчинно-рубленная. Я поем. Я покурю. Я музыку послушаю, а потом все как-нибудь образуется. Лев Николаевич учил, что все образуется. (Встает. Делает бутерброд. Забирается на кровать. Завел проигрыватель. Царапает игла. Потом музыка.) (Жуя.) Да. Да. Никого и никогда. Высшее образование. Хо-хо-хо. Плевать бы я хотел. Хо-хо-хо. Колбаса.
А в это время, между прочим, бесшумно открывается дверь и бесшумно же появляются одетые люди – землемер Сокрустянко с женой Изюмкиной. Они беспокойно оглядываются и с изумлением слушают обрывки смятенной речи Горчакова.
Высшее
образование. Это жуткая афера. Это же черт знает что такое. Цинизм ста рублей.
Я слабо протестую. А впрочем, ничего не боюсь. (Затягивает
украинскую народную песню «Посияла огирочки близко
над водою». Лежал на животе, переворачивается на спину и со
злобой видит, что в комнате он уже некоторое время не один. Замешательство. Критическая обстановка.) Что вам угодно?
Сокрустянко
открывает рот, но ничего не может сказать, так как его перебивает жена. Она,
кстати, что-то вдруг разгневалась. Она выпячивает грудь свою. Нервничает.
Изюмкина.
Нам нужны вы.
Сокрустянко.
Да! Вы!
Горчаков.
Я? Вам нужен я? Зачем?
Сокрустянко,
Изюмкина (вместе).
Да! Да! Вы! Вы! Нам нужны вы!
Горчаков
(начиная гордиться собой). Собственно, я понимаю, что, конечно, вам
нужен я, поскольку вы ко мне пришли, а не я к вам. Но вот он я. И что из этого
следует?
Сокрустянко.
Из этого следовает…
Изюмкина
(пхнув его в бок). Следует.
Сокрустянко.
Из этого следует…
Горчаков (веселясь).
Нет! Что же вы! Нет. Пускай следовает. Раз следовает, так пущай будетследовает.
Сокрустянко.
Дак вить это литературно
неправильное выражение.
Изюмкина.
Да. Мой муж прав. Он прав, несмотря ни на что.
Горчаков.
А на что?
Изюмкина
(стреляя глазами). Так ведь «так ведь», а не «дак вить».
Горчаков.
Дак вить нам неважна
литература? К чему все это? Ведь, по-видимому, речь идет о каком-либо деле.
Сокрустянко,
Изюмкина (вместе).
Да! Да! Дело! Да!
Горчаков.
Тогда давайте договоримся. Пускай вместо обоих говорит кто-нибудь один. Пускай
это будет вы (указывает пальцем на Сокрустянко).
А товарищ пока пускай, как женщина, немного помолчит. И вообще, давайте все
сядем. Кто на кровать, а кто еще куда-нибудь.
Горчаков и Изюмкина садятся на
кровать. Между ними возникает контакт. Садится на кровать и Сокрустянко.
Но он как-то несколько почему-то от них отдален.
Начинайте!
Сокрустянко
(добродушно улыбаясь. Сокрустянко
будет все время добродушно улыбаться, в отличие от Горчакова, который
добродушно улыбается не все время).
Видите ли, я землемер и работаю на производстве уже в течение многих лет. Но
сейчас, как вы знаете, производственная жизнь имеет новые повышенные
требования, потому что скоро будет коммунизм. Новое освещение предмета. Вот я и
пришел к вам, чтобы вы как специалист.
Горчаков.
Чтобы я как специалист?
Сокрустянко.
Только что из вуза, я слышал. Со свежим запасом.
Изюмкина.
Знаний.
Сокрустянко.
Немножечко помогли мне. То есть подучили, конечно. Извиняйте.
Замолкает и смотрит как совершенно испуганный человек,
потому что Горчаков откидывается на кровати, скрипя пружинами, и со стоном
берется за голову.
Горчаков.
Боюсь, товарищ, что ничем не смогу вам помочь. Товарищ, не знаю даже, как вас
звать.
Изюмкина.
Его звать Сокрустянко, а моя фамилия Изюмкина. Я его жена.
Горчаков.
Очень приятно. А я – Горчаков, специалист по геостатистике.
Сокрустянко,
Изюмкина (вместе).
Да мы уж знаем. За тем и шли.
Горчаков.
Так вот, друзья. Я боюсь, что ничем не смогу помочь вам в ваших начинаниях. А
все оттого, что я очень и очень загружен. Я веду темы, я консультирую
дипломников и аспирантов, а кроме того, у меня очень болит голова.
Изюмкина,
Сокрустянко (вместе).
Мы очень опечалены.
Горчаков.
А я еще больше.
Сокрустянко.
А вы, вы извините, вы всегда болеете головой?
Горчаков.
Почти всегда.
Сокрустянко.
И часто?
Горчаков.
Довольно.
Сокрустянко.
Вам, наверное, надо к врачу.
Горчаков.
Я у него уже был.
Сокрустянко.
Ну и что?
Изюмкина
во время этого диалога как-то все посматривает на Горчакова и в результате
пихает Сокрустянко под бок.
Сокрустянко.
Че пихасся?
Изюмкина.
А то, что зачем ты смущаешь юношу нелепыми вопросами? Ну
болен он. (Берет Горчакова за руку.) О, какая горячая рука! (С
дрожью.) Юноша болен, а ты пристаешь с расспросами. (Горчакову.) Вы
знаете, а мне кажется, что вы даже дрожите.
Горчаков.
Да. Я дрожу.
Сокрустянко.
А отчего?
Горчаков.Я весь дрожу, но не
пойму отчего.
Сокрустянко.
Очевидно, болеете.
Горчаков.
Да. Знобит как-то.
Изюмкина.
Скажите, а глоток водки не согреет вас?
Горчаков.
О нет!
Изюмкина
(взволнованно). А что, что согреет вас? (Уже нахально
хватает Горчакова за руку.)
Горчаков.
Глоток коньяку.
Изюмкина.
А-а. (Начинает шептаться с Сокрустянко.)
Сокрустянко.
Ладно, ладно. Хорошо. Понял. (Одевается и уходит.)
Горчаков
(вдогонку). Банку кальмаров не забудьте. И лимон.
Сокрустянко.
Знаю. Едал и пивал.
Горчаков и Изюмкина остаются одни.
Горчаков пристально смотрит на Изюмкину, а та
соответственно на Горчакова.
Изюмкина.
Милый! Бери меня. Я вся горю. (Вытягивает руки, как птица крылья.)
Горчаков.
Сейчас.
Снимает с Изюмкиной платье через
голову и берет ее, чего зритель при всем его желании не может видеть, так как
по соображениям нравственности свет выключается. Никаких звуков по тем же
соображениям нет. Мертвая тишина. Я бы предложил оживить эту сцену звуками
метронома, но боюсь, что меня неправильно поймут и обвинят в цинизме, чего я
тщательно избегаю.
Действие второе
Между прочим, занавес не ходит туда-сюда, так как его нету. Просто на сцене стало светло, и мы видим, как
влюбленные смотрят друг на друга. Они смотрят даже несколько радостно. Но сами
уже вполне одеты.
Изюмкина
проводит по горчаковскому носу и губам пальчиком и
воркует. Горчаков совершенно не реагирует. Голос у Изюмкинойсовершенно
переменился, вот еще что. Он был такой хрипловатый, этот голос, а стал нежный,
стал воркующий, что у твоей голубки.
Изюмкина.
Что? Что с тобой?
Горчаков.
Нет, ничего.
Изюмкина.
Как тебя зовут?
Горчаков.
Епифан.
Изюмкина.
Старинное имя. У меня не было знакомых с таким старинным именем.
Горчаков.
А у тебя было много знакомых?
Изюмкина.
С апреля месяца никого.
Горчаков.
О! Полгода.
Изюмкина.
Да. (Целует Горчакова.)
Горчаков.
А муж?
Изюмкина.
Что муж?
Горчаков.
Был?
Изюмкина.
Конечно нет. Не видел, что ли, его рожу.
Горчаков.
Видел. Но неужели же совсем нет?
Изюмкина.
Конечно нет. Он думает, что да, а на самом деле нет. Болван! Он меня этим даже оскорбляет. (Пытается начать
плакать.)
Горчаков.
Ну!
Изюмкина
перестает пытаться начать плакать и кидается к Горчакову.
Изюмкина.
Милый!
Горчаков.
Я.
Изюмкина.
Я люблю тебя.
Горчаков.
Ну и что?
Изюмкина.
Я люблю тебя. Мой! Это неслучайно. Я видела тебя. Я заметила. Я видела, как ты
в меховой шапке выходил из учреждения, смешавшись с толпой служащих.
Горчаков.
Это правда. Меховая шапка у меня есть.
Изюмкина.
Я знала, что мы встретимся. О! О! О! Мы будем вместе. Мы будем вместе и умрем в
один день.
Горчаков.
А муж?
Изюмкина.
Что муж?
Горчаков.
Он тоже умрет с нами в один день?
Изюмкина.
Он давно уже умер в моем сердце. (Показывает на то место, где по ее мнению у
женщин находится сердце.)
Молчание.
Горчаков.
Да. (Встает и, насвистывая, гуляет по комнате.)
Изюмкина
(смотрит с тревогой). Милый! Я видела тебя. Ты стоял около какой-то
стены и смотрел куда-то вверх и вбок. И тогда я подумала: «Этот человек смотрит
на небо. Я люблю его». Милый! Ты знаешь, как жутко жить. Я одна. Я любима. Но я
не люблю. О, милый.
Горчаков.
Я это уже слышал.
Изюмкина.
Что слышал?
Горчаков.
«Милый» я слышал. И слышал тысячу раз.
Изюмкина.
Я понимаю, что у тебя были связи. Как же иначе. Но уж теперь-то я тебя никому
не отдам, мой медвежонок. (Желает обниматься, но Горчаков отстраняется.)
Горчаков.
Гражданка! Оставьте меня в покое. Мне надоело. Вы пришли по
делу и давайте будем говорить о деле, пока товарищ Сокрустянко
не принес выпить-закусить. Если вас с мужем интересует геостатистика,
то я всегда готов вам помочь. Если же вас интересую я, то умоляю – покиньте
меня и не пользуйтесь моим случайным срывом.
Изюмкина
поражена. Она совершенно поражена. Она совершает проходы, делает движения,
издает звуки. Горчаков молчит, глядя в пол.
Изюмкина.
Но я же очень красива!
Горчаков.
Да.
Изюмкина.
И я же прекрасная женщина. Я знаю.
Горчаков.
Угу.
Изюмкина.
Неужели. Неужели я так обманулась? Неужели мой избранник ты… вы – таков? О
боги! Я не верю. Неужели ты меня не любишь?
Горчаков.
Я не люблю никого. Это грустно, но это – факт. Я не люблю. И тебя я тоже не
люблю. И себя я не люблю. Я не люблю никого. И не нужно. Так легче.
Изюмкина.
Ну почему, что… А ты любил когда-нибудь?
Горчаков.
Да, я любил. Но я никогда тебе не скажу, кого я любил. А впрочем, почему бы и
нет. Знай, дура, что я любил всего одну женщину на
Земле. И эта женщина была моя мать.
Изюмкина.
Все любят своих матерей.
Горчаков.
Вот. И я ее любил. Она купала меня в ванночке, когда я был маленьким. И ждала
меня ночью домой, когда я стал большим. Она гладила меня по голове. А потом
умерла, и я не люблю никого. Потому что больше никто не купал меня в ванночке и
не ждал, когда я возвращусь ночью домой. А если меня и гладили по голове, то
вовсе не потому, что любили. И я ненавижу вас всех. А тебя в частности, шлюха.
Изюмкина.
Я не шлюха.
Горчаков.
А мне все равно, кто ты. Зачем ты сюда пришла?
Изюмкина.
Да брось ты! Взрослый парень, а уцепился за мать. Нужно же самому жить.
Горчаков.
Видишь ли, когда у человека есть мать, ему всегда есть куда вернуться. А когда
матери нет, то он не живет, а болтается. Я болтаюсь. Он болтается по свету,
пока не сойдет с ума и не станет идиотом, таким же,
как ты со своим супругом и тысячи тебе подобных.
Изюмкина.
А ты не очень-то ругайся, умник. Ишь расходился! Вот я
скажу что-нибудь своему Сокрустянке, так он начистит
тебе рыло. А впрочем, подлец ты и есть подлец. Обманул женщину и еще ругается. (Плачет.)
Горчаков (тихо).
Мама! Помоги мне!
Изюмкина
плачет.
Да.
Да. Мама, помоги мне. (Тоже плачет.)
Они даже бросаются в объятия друг другу, где и продолжают
каждый свой плач.
Горчаков, Изюмкина (вместе).
О! Как мы несчастны!
И тут открывается дверь. Заходит Сокрустянко.
Он изумлен. В его руках бутылки и банки.
Сокрустянко.
Эй, але!
Несчастные размыкают объятия и в недоумении смотрят на Сокрустянко.
Горчаков.
У-у-у. Ой! Ой! (Падает на кровать, продолжая плакать.)
Изюмкина
(охорашивается, пудрится и так далее). У
Епифана Епифановича очень слабые нервы. Я в твое
отсутствие рассказывала ему про твое трудное детство в детском доме для врагов
народа. Прости. Я невольно заплакала и тем самым вызвала его нервические слезы,
при конце которых ты и присутствовал.
Сокрустянко.
Вон оно что.
Горчаков (отирая
слезы). Да! Да! Это моя слабость. Миль пардон!
Сокрустянко.
Может, коньячку?
Горчаков.
Что вы, нет. Сначала – занятия, а потом – посмотрим. (Встает.) Что
ж. Начнем, пожалуй.
Сокрустянко.
Да-да. (Делает внимательное лицо и открывает бутылки.)
Изюмкина
смотрит в сторону.
Горчаков.
Записывайте!
Сокрустянко.
Да-да.
Горчаков.
Велик прогресс науки и техники, имеющейся в наши дни. В наши дни наука и
техника достигли множества немалых достижений. Мы проникли в космос, под воду и
под землю. Оглянитесь вокруг, и вы увидите тысячи гектаров возделанных по науке
полей. Посмотрите на обилие товаров, машин и предметов, выпускаемых советской
промышленностью. Посмотрите на нити-провода телефонных и телеграфных аппаратов,
опоясывающих Землю. Вникните в смысл волн радио и телевидения. Вникните в смысл
громадной энергии окончательно расщепленного атома. Посмотрите, как велик
прогресс и как изменился лик Земли. Посмотрите и запомните, что громадную роль
в этом играет геостатистика, о которой вы, товарищи,
пришли у меня справиться. Записываете?
Сокрустянко.
Сейчас буду. (Но не записывает.)
Молчание. Все оцепенели и тупо смотрят в свои точки. Затем
срываются и начинают колебаться по сцене, бормоча и не
задевая друг друга.
Да
не так уж я и прост. Я не прост, я не прост. (Поет.) Будь проклята ты,
Колыма.
Изюмкина.
Что со мной? Неужели я когда-нибудь умру?
Горчаков. Мама,
мама. Помоги. Помоги, помоги мне… нам!
Конец