(Дмитрий Фалеев. Бахтале-зурале!)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2014
Надежда Молитвина родилась и живет в Москве. Окончила факультет журналистики
МГУ. Печаталась в газете «Книжное обозрение».
ДМИТРИЙ
ФАЛЕЕВ. БАХТАЛЕ-ЗУРАЛЕ! ЦЫГАНЕ, КОТОРЫХ МЫ НЕ ЗНАЕМ. – М.: АЛЬПИНА
НОН-ФИКШН, 2013.
Цыганская
история – «первый опыт полевой работы» Дмитрия Фалеева в качестве
этнографа. На просторах Сети молодой писатель рассказывает,
что «более пяти лет изучал быт и культуру цыган, “качавал по таборам”, искал цыганское счастье и
многому научился у этого народа»[1]. Взяв на себя смелость в романе «Бахтале-зурале!» говорить о
незнакомых большинству реалиях («людям о цыганах известно не больше, чем о
зулусах, хотя зулусы живут в Африке, а цыгане – рядом»), он легко раскрыл
перед читателем карты: нам в помощь – кино, цыгановедческая литература, «полевые»
этнографические наблюдения, диктофонные записи, интервью, ЖЖ, личная
переписка… Кустурица, Лотяну, Бессонов, Черных,
Андроникова. Но кажущаяся простота интерпретации обманчива: «о цыганах можно
снять тысячу фильмов» и точно не меньше – написать. Кино же лишено
средств, располагающих к «медленному» и вдумчивому прочтению-анализу, а научная
литература скупа на образы. Роман тем интереснее, что факты облечены здесь в
художественную форму, а воображение читателя дополняет открытия
небеспристрастного исследователя, позволяя развести по полюсам органичное в
книге – и заметное в жизни.
Фалеев-исследователь пишет как будто «с дистанции»: «остается добавить, что быт и нравы в нашем романе мы реконструировали, весьма произвольно миксуя накопленные нами знания о котлярах, крымах и русских цыганах, какими они были в первой половине двадцатого века». Фалеев-художник складывает сюжет двухчастного документального романа из фактов и вымысла, заменяя сухое научное описание отсылками к контексту – к специализированной литературе и цыгановедческой традиции.
Объект его наблюдений – мадьяры, влахи, ловари, котляры. Последние – котляры, кэлдэрары, или «котельщики», они же молдавские цыгане и ремесленники-лудильщики – этническая группа в составе большой цыганской группы «рома», выходцы из Румынии – пожалуй, самые яркие персонажи в отношении внешнего облика («традиционного цыганского» экзотического костюма) и запретов, обычаев, даже внутри цыганского мира держащиеся особняком («цыганские японцы» – замечание художника и публициста Николая Бессонова). Круг вопросов в книге включает веру и суеверие, семью и род, мужчину и женщину, образование и ремесло, колдовство и медицину.
«Время цыган» – время шумное, иногда грустное, и страшное, и несправедливое, и жестокое. Цыгане Кустурицы – суетные, вспыльчивые, скандальные. Сам Бог не смог с ними справиться – «пришлось ему вернуться назад, на небо». Юный Перхан входит во взрослую жизнь ценой развеянных по южному ветру иллюзий. Среди фокусников и ловкачей живет бедно, но честно. Верит: большой белый дом построит, и сестру свою, калеку, вылечит, и бабку осчастливит, и свадьбу сыграет. Такие романтические образы преобладают и в лентах «Табор уходит в небо» и «Черная кошка, белый кот». Здесь песня – с душой, пир – с размахом, кони – вихри, вместо оседлости – кочевой образ жизни и страсти – вместо чувств. Импульсивные гордецы и расчетливые приспособленцы, хитрые ловцы удачи, мастера блефовать, игроки и художники, мошенники и бродяги, конокрады и путешественники, то ли сумасшедшие, то ли артисты, «цыгане, которых мы не знаем», оказавшиеся «на особом положении» в искусстве, таинственны и далеки от нас.
Два ключевых понятия для фалеевских цыган: сделка и замкнутость (инаковость). Здесь «внутренние» законы важнее «внешних», власть денег заметнее власти баронов, табор подобен «стае» со своими уставами, честные глаза могут врать, а ценится предприимчивость и решительность. Любители шиковать не знают меры и предпочитают крайности: гулять – на широкую ногу, играть – до последних денег, спорить – до крика. Дельцы, умельцы и попрошайки равно уповают на Бога в выздоровлении и болезни, в жизни и смерти. Набор рассказов-случаев позволяет взглянуть на цыганский мир изнутри – на быт и жизнь табора, язык, культуру и цыганскую историю.
Стереотипы
о цыганах опровергаются Фалеевым не впервые. Так, с его легкой руки читателю
попадаются «Очерки этнографии цыганского табора» А. В. Черных. Однако
в том, как развенчивает мифы, Фалеев порой категоричнее ученых. Помните
«Кармелиту»? – Вот она не про цыган. «Камуфляж», «фантастика», –
резюмирует писатель безапелляционно.
Повествование, которое можно построить вокруг значимых для этнографа и историка обрядов, складывается в большей степени из оппозиций: почтительное отношение к оглоблям и к лошади – «нечистота» женщины, дырявая юбка – золотые монетки на платье, ветхость – роскошь, старость – молодость, религиозность – суеверность, спонтанность – расчетливость, верность – измена, «свои» – «чужие», «раньше» – «теперь». Эти противо— или, скорее даже, со-поставления только подчеркивают «пестроту» цыганского мира, схожую с пестротой цыганских одежд. Но внутри «пестроты», балагана и хаоса скрыт от глаз посторонних строгий закон (читай: обычай) и разумный порядок.
Сквозного художественного сюжета в романе не найти. Он прерывается быличками, свидетельствами, рассыпается по частям и заново выстраивается благодаря образу автора. Сменяют друг друга дневниковые записи, очерки, зарисовки, комментарии, хроники. За новой встречей следует новый рассказ. Одновременно участник событий, благодарный слушатель и повествователь, Фалеев наводит знакомства, подбирает эпизоды и воспоминания, вписывая цыган в глобальный контекст и приближая к нам. Заметки по поводу, очерки по случаю, легенды и сказки – средство утолить свое и наше любопытство, развеять какой-то почти первобытный, архетипический и притом обоюдный ужас перед «чужими». «В нашем сознании цыганский табор – это волчье логово, живым – не уйдешь. Забора нет, но никто из русских туда не сунется, не придет в голову. А мне вот пришло. Я тут же и сунулся – просто наобум, не имея понятия о том, как буду подбирать к ним ключик… Решил, что любовь сокрушает все преграды, а я цыган люблю…» И не ошибся. Остроумие, ирония, самоирония и любовь делают цыган для Фалеева «своими». Но не заставляют цыганский мир идеализировать.
Так,
к цыганскому гаданию – основному женскому занятию – автор относится
скептически. «В уличных гадалках главное – кураж», «гаданье – старинные
формулы, годами обкатанные». Отличается только зачин.
Сюжет
про гадание – самый предсказуемый. Этой первой для многих из нас ассоциацией с
цыганами Фалеев не ограничивается, а идет дальше.
«Таборная
жизнь – сплошной театр, и каждый цыган в душе актер», но чувства выражать у котляров не принято.
«Целоваться – “стыд”, обниматься – “позор”. Муж с женой при посторонних
почти не говорит. Это не значит, что он ее не любит или не ценит; такой у них
порядок. Все чувства – внутри, они только для двоих». Сдержанно проходят и
цыганские праздники: «Это только считается, что цыганская свадьба – форменный дебош. Как раз наоборот!». А вот православие, напротив,
«украшено эмоциями, как жостовский
поднос».
Спорить
с цыганами – дело пропащее. «Котлярам вообще интересно спорить не ради правды,
а из азарта. Чтобы пошуметь!.. Основной метод ведения спора у цыган – галдеж.
Любая, даже самая здравая мысль в нем пропадает, как капля в море!».
Верить
цыганам – дело пустое. «Цыгане врут не только из алчности. Они сочиняют – лишь
бы веселее да красивее вышло! Лишь бы выставиться покруче.
Любой цыган на голом месте… возведет из вранья
настоящий дворец!» – Конечно, «если бы цыгане придумали шахматы, у них бы все
фигуры прыгали, как кони».
В
обыденном представлении «цы
Ганга» (люди с Ганга) сливаются в единый образ, что неправильно: «Всегда очень
важно уточнять в разговоре – о какой именно цыганской
нации ты говоришь; уж очень они непохожи друг на друга, и то, что реально для
одной этногруппы, в другой
– неприемлемо». В статье Николая Бессонова – по наводке Дмитрия Фалеева – о
цыганской ассимиляции читаем: «Большинство из нас считают, что цыган в толпе
отличить легко и просто. Бытует давно и четко сформировавшийся образ: женщины в
длинных цветных юбках, которые пристают на улице с гаданиями или попрошайничают вместе со своими детьми. И смуглые, кудрявые
мужчины в рубашках навыпуск… На самом деле подавляющее
большинство современных цыган этому образу не соответствуют. Многие из них уже
в котором поколении обладают вполне славянской внешностью, да и заняты самым
широким кругом дел…»[2].
Писателя
интересуют персонажи колоритные, не «обрусевшие» – ничем не прикрытое
воплощение вольной и самобытной жизни. Таких в панеевском таборе Ивановской
области хватает. Барон Греко Мустафа – «почтенный старик с седой бородой, в
темном костюме. Похож на Льва Толстого – то есть старость такого же
благородного свойства; мудрец, старейшина». Женико Грекович
– темпераментный спорщик «в зеленой шляпе, с березовой палкой заместо посоха, один глаз косой,
другой сверкает, как у пирата при виде сокровищ». Брия – «самая прославленная в таборе старуха.
Рассказывая, она грозно потрясает пальцем над головой, как боярыня Морозова».
Старик Валера похож на Бога – «плечистый, горбоносый, лысый и с большой белой
бородой», а Композитор Гого
и вовсе «белая ворона» – удивительно сознательный цыган, поэт и философ. Все
они представлены «в жанре необъявленного конкурса “Кто самый расцыганистый”», а перемены в их
образах связаны с ностальгией по прошлому на пороге
нового мира, когда нетронутость городской цивилизацией, обычаи и суеверия
уходят в прошлое.
Пристальное внимание собиратель «последних преданий» обращает на
цыганский язык: специфическую лексику, имена и прозвища, былички, песни и сказки. «Бахтале-зурале» –
приветствие или пожелание здравия, счастья, благополучия, «кумпания» – табор, «мули» – мертвецы, «калым» – выкуп за
невесту, «пэкэлимос» –
ритуальная женская «нечистота», «крис» –
цыганский суд, «ривляне» –
римляне. «По-цыгански» означает «с подвохом»: «Делай по-цыгански – в
переводе – обманывай, как-то шустри;
ничего плохого в обмане нет, не пойман – не вор! Такая вот логика». Заходить
«по-цыгански» – значит «без стука»: в гостеприимных домах двери не заперты, а
стучаться не принято. «Имена – странноватые для русского слуха, но цыганам
нравится. В панеевском
таборе я знаю Капусту, Дыню, Редиску, две Груши и Киви! Не табор, а
плодоовощная база! Груша, кстати, мужское имя, по-цыгански – Амбрэл. А есть еще Ветка,
Конфета, Борщ, Чебурек, Жаркое, Помидора, Яблоко…». Фольклор,
история, этнография, культура, традиция, язык и есть те пласты, из которых
сложился роман – объемное исследование, переработанное в книгу, –
труд кропотливый, добросовестный, обстоятельный, серьезный. Работающий на новое отношение к цыганским «нэциям» со стороны большого
социума.