Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2014
Дарья
Маркова – критик, кандидат
филологических наук. Живет в Москве.
Нужны ли нам
витамины? И нужно ли принимать витамины в пилюлях, таблетках и капсулах? Если на
первый вопрос утвердительно ответит любой, то второй кажется более спорным.
Слово «витамины» нередко звучит, когда речь заходит о книгах для детей и
подростков.
«Руководствуясь своим
опытом, она отбирает для списка занимательные и полезные произведения, витамины
роста для души, которые подготовят ребенка к взрослению» – это Елена
Калашникова о «Книжных полках» Мариэтты Чудаковой[1].
«Новая серия
“Для тех, кому за десять” ориентирована личностно, это как витамины для
подростков»,[2]
– говорит Юрий Нечипоренко, автор и участник названной серии, с 2012 года
выходящей в издательстве «ЖУК».
Вот «Звездный
витамин» – «сегодня в магазинах, а завтра – в юных организмах!», «еще одна порция
здравого смысла для подрастающего поколения»[3]
– научные сказки Николая Горькавого, астрофизика, а с
некоторых пор и писателя.
И еще «Витамин
роста», на этот раз одна из серий издательства «Самокат», – «это истории для
самых юных читателей и их родителей, и они будут не только удивлять, забавлять
и веселить, но и помогать большим и маленьким читателям лучше понимать и больше
любить друг друга. Истории, которые помогут вырасти»[4].
Ради сужения темы
оставим в стороне «Витамин роста», как и давно выходящую серию «Дети ОГИ:
Книжки на вырост». Оставим в первую очередь потому, что в них преобладают книги
переводные, здесь есть цель еще и ввести читателя в контекст зарубежной детской
литературы. Десять лет назад, отвечая на вопросы «Книжного обозрения», Елена
Свердлова, куратор серии «Дети ОГИ», обозначала ее задачу так: «Сформировать аудиторию, устойчиво восприимчивую к “катаклизмам”
нового времени, и, что еще более важно, эта аудитория должна неплохо
ориентироваться в общемировом культурном контексте (книги, на которых выросло
не одно поколение шведов, французов, американцев и прочая, до сих пор
неизвестны в России)». Кроме того, книги «могут и должны помочь избежать
деформации сознания, связанной с коммерциализацией общества»[5].
Уверенность в этом роднит названные серии «ОГИ» и «Самоката» с книгами, о
которых ниже и пойдет речь, – с детскими книжками М. Чудаковой,
Ник. Горькавого и участников серии «Для тех, кому за
десять».
И те и другие
обращаются в первую очередь к подросткам, но за их произведениями кроются
принципиально разные традиции (и позиции) дидактической, просветительской и
собственно художественной, игровой литературы.
По
науке
Чудакова и Горькавый
взялись писать произведения для детей, отрываясь от своих основных занятий:
историко-литературных штудий и астрофизики. Ученые,
озабоченные состоянием умов своих современников в целом и современных детей в
частности, стараются повлиять на наиболее пластичную, формирующуюся часть
читающей аудитории.
«Я вообще считаю, что
на взрослых литература – сейчас я выскажу крамольную для доктора филологических
наук мысль – на взрослых и на их поведение литература не действует. Она
действует эстетически, а это другое. Может, на кого-то и действует, но в ней
это не заложено. На подростков и детей воздействие громадное, мало того, этот
возраст невозможно упускать для этого воздействия. Литература в детстве и
отрочестве формирует. Я в этом уверена»[6],
– заявляет Чудакова. Формирует, помогает избежать
деформации сознания… Единственный вопрос: что считать деформацией?
Мариэтта Чудакова
знает, какие витамины и для чего она стремится дать детям и подросткам. Ради
этого дела – по сути, ради спасения поколения – она «сбольшой болью оторвалась от своей историко-литературной
работы»[7], это миссия, задача, именно так
осознанная и выполненная. Она привела к появлению на свет детективов «Дела и
ужасы Жени Осинкиной», серии рекомендательной
библиографии «Не для взрослых. Время читать!» и повести о Е.Т. Гайдаре «Егор»,
призванной втолковать в первую очередь подросткам, какой была наша недавняя
история.
Как
Чудакова обнаружила в свое время, что не пишут
современную отечественную литературу для отличников – только для троечников,
так астрофизик, доктор физико-математических наук Горькавый
осознал, что у нас не хватает литературы для умных, где ставка делалась бы в
первую очередь на интеллект и знания. Ученый взялся писать фантастический роман «Астровитянка», а после – научные сказки, выходящие в
сборниках «Звездный витамин», «Небесные механики» и др. (Задумано шесть книг –
сто сказок.) «Астровитянка» предназначена
для подростков и представляет собой сочетание научной фантастики с историей
первой любви и детективной линией. Сказки написаны для детей младшего возраста.
По правде сказать, ни одна из «сказок» не является таковой в строгом смысле
этого слова: под этим жанровым определением скрыты реальные истории открытий и
ученых, только рассказанные так, чтобы их «можно было бы читать детям на ночь».
Собственно, их и читают своим детям главные герои «Астровитянки».
Такая вот форма витаминок: «Сказка о лавочнике
Левенгуке, всюду видевшем маленьких невидимых животных», «Сказка о конторщике
Эйнштейне, быстром светлячке и замедленном времени» и пр. В конце каждой
истории есть «Примечания для любопытных», там объясняются научные термины,
комментируются географические названия, исторические факты, даются краткие
биографические справки.
На страницах своих
детских книг Чудакова и Горькавый
дают образцы для подражания, выводя образы активных, думающих, положительных
героев, чьи поступки обязательно влияют на происходящее. Авторы стремятся,
во-первых, формировать людей с активной жизненной позицией, во-вторых,
просвещать и непременно приобщать к чтению. Как сказано у Горькавого,
«без огня жить холодно, без друзей – одиноко, а без книг жить скучно и глупо». В
данном случае ответ на вопрос о существовании героя времени однозначен: такой
герой нужен, необходим, его надо показывать и на его примере учить. (В повести Чудаковой «Егор» это еще и невыдуманный, несобирательный образ, автор однозначно заявляет: вот он,
этот герой – Егор Гайдар.)
Оба автора
зубодробительно серьезны, в книгах обоих есть то, что Борис Минаев, говоря о
детской литературе, назвал «животным идеализмом»: «Не знаю, может ли идеализм
быть животным. Но, когда я читал такие книги, мной владело одно
чистое беспримесное желание, чтобы добро было вооруженным, способным к битве и
даже опасным, чтобы все мерзавцы и нехорошие люди
были уничтожены, сгинули, исчезли навсегда: в этом было что-то от этики
крестоносцев, завоевателей мирового пространства, кровавой и фатальной, и в то
же время – был идеализм абсолютного, кристального качества»[8].
Именно такой мир
творит Чудакова, и даже в меньшей степени – Горькавый, он больше просветитель, чем публицист и
общественный деятель, он пропагандирует науку, на первое место ставит
интеллект.
Несмотря на
заявленное равенство и установку на взаимоуважение ребенка и взрослого в семьях
героев, разговор ведется сверху вниз: это скорее монолог просветителя, учителя
и ребенок тут больше объект, а не субъект. У Горькавого
власть просвещать и наставлять передана подростку – главная героиня все время
ставит на место профессоров, по ходу дела развенчивая старые научные гипотезы и
доказывая новые.
Художественность,
эстетическое начало отодвигаются в сторону ради «нутряного идеализма».
Персонажи ходульны. Горькавый сбивается на мелодраму и
космическую оперу («О, Первый Поцелуй Любви!» – так, с больших букв), Чудакова опирается на обличительную проповедь и
одновременно агиографию (в «Егоре», например, мальчик читает гостям отрывок из
«Евгения Онегина»: «И всем стало видно, какой же это тонкий и умный
мальчик». Немая сцена. Занавес). Разговор ведется в
духе: «Сейчас я расскажу тебе, дружок…».
В результате и
вырисовывается конкретный возрастной диапазон – ограничение, сознательно
установленное автором: от десяти до шестнадцати. От десяти, потому что нужен
самостоятельный читатель, подросток, а не ребенок-слушатель, до шестнадцати –
потому что дальше уже поздно формировать и лепить, да и «животный идеализм» не
то, что обычно нужно от книги взрослому.
По
игре
Серия
«Для тех, кому за десять» основана на принципиально другой позиции, в
результате она оказывается, с одной стороны, открыта для взрослых («Нам всем
“за десять”», – говорит Юрий Нечипоренко), с другой – в ней отрицается всякий «взрослизм», «возрастной расизм, когда говорят: тебе этого
не понять!..
Человеку, которому десять лет, уже есть что вспомнить, он в интеллектуальном
смысле во многом равен взрослым, достаточно развит – другое дело, найдем ли мы
слова для успешной коммуникации»[9].
Задача серии – найти такие слова, равно как и другие средства выражения.
Коммуникативную нагрузку несет, например, художественное оформление книги,
иллюстрации: «В роли проводников выступают художники, сохраняющие в себе
непосредственность и детскость восприятия. Они как будто дают
детской книге крылья, которые позволяют ей долететь до самого взыскательного,
трудного и отстраненного читателя-подростка»[10].
При общем, скорее авангардном, оформлении серии каждая книга решается
по-своему, у каждого писателя – «свой» художник: у Нечипоренко – «Капыч», Алексей Капницкий, у
Драгунской – Евгений Подколзин, у Колпаковой
– Мария Наумова, у Георгиева – Дарья Герасимова, у Дорофеева – Петр Подколзин, у Есеновского –
Маргарита Щетинская, у Седова
– Екатерина Силина.
Другой, крайне важный
для всех авторов серии проводник и переводчик со
«взрослого» – смех, стихия комического. Но это комическое не обличительного
плана, а, скорее, ирония, пародийное начало, игра с сочетанием высокого и
низкого, глобального и частного, столь характерным для детского восприятия, сополагающего что угодно с чем угодно. Если Чудакова и Горькавый склонны к
идеализации, то участники этой серии – к ироничному взгляду и на себя, и на
героев, и на детей, и на взрослых.
Смех дает свободу прежде всего нашему
внутреннему ребенку, смех противостоит страху, причем он ничуть не мешает
серьезности восприятия: подсмеиваясь над вечными наполеоновскими планами
матери, герой Юрия Нечипоренко признается ей в любви, вспоминает, как одно из
таких фантастических предприятий сблизило их (рассказ «Три ведра»). Недаром
весь сборник рассказов Нечипоренко называется «Смеяться и свистеть»: в
одноименном рассказе речь о том, как разминулись с отцом, как началось
отдаление от старшего, важного в жизни ребенка человека, который «попал в
плохую компанию» и слушает, что говорят о сыне соседи: «Ведь объединись мы
тогда, в самом начале – и мы победили бы их! О, как они этого боялись, как
завидовали нам с тобой: вот идут отец с сыном – веселые, смеются и свистят… И
сын чуть выше сапога – да отец его не даст в обиду. И сам не обидит. А все
остальное – ерунда.
Папа, ты же сам учил меня свистеть!»
А вот смешной «Шпак» – то ли скворец, то ли штатский – непонятное
и, кажется, обидное прозвище, прилепившееся к человеку. Если же присмотреться к
скворцу внимательнее, выяснится, что он «птица гордая, смелая и с юмором».
Пусть будет тотемной птицей: «Это значит, что я могу летать и над дураками смеяться». Умение, которое так понадобится потом
подростку, изводимому в лагере: от дураков-обидчиков
можно улететь. На кукурузнике.
Смех – антитеза страху, а детские страхи – огромная тема. Опасно
все – вот в чем ужас детского взгляда на мир. Опасно сидеть на станции на
чемоданах, опасно отлучаться в туалет, опасно выходить на улицу – с неба падают
солнечные иголки, незнакомец, который зашел помочь нарядить елку, – «страшный
дядька», всех может убить, а родной папа, кажется, шпион… А ужасы большого
города? Хотя с ними сталкивается уже не ребенок – старший подросток. Подозрений
по отношению к взрослому миру такое множество, и никогда не знаешь, оправданны
они или нет.
Ребенок-читатель, с одной стороны, узнает свои собственные страхи
и получает подтверждение, что не один он так боится, а с другой – он ведь
теперь, возможно, уже старше героя, а главное – он не в книжке, он сохраняет
хладнокровие и может посмеяться над этими страхами и расставить все по своим
местам. Малыши так же читают «Путаницу», с удовольствием исправляя «ошибки»
автора, чувствуя, что они-то знают уже, как надо. Эти
рассказы с похожим чувством может прочесть подросток, прочесть – и мягко
посмеяться, например, над «неукротимым» папой, который бежит встречать брата:
бежит, мечется, прыгает, теряется и огорчается – каждое переживание величиной с
дом.
На стыке высокого и
низкого играет Александр Дорофеев, вот он рассказывает о деде Тулии Силыче – казалось бы, есть все задатки для идеализации образа,
для оглядки на авторитет, с которого остается лепить свою жизнь
праздношатающемуся внуку, но – несколько точных и неожиданных эпитетов, деталей
и характеристик снижают (без унижения) образ настолько, чтобы ему ожить. И чтобы осознать,
что собственное дело внука – лепить образ деда – другое, не дедом заданное.
Принять эстафету – значит не унаследовать «конек» деда или отца, а найти свой,
не утратив при этом связи со своими старшими. Тема актуальнейшая для подростка
– поиск себя, в своей отдельности от других, и возвращение к «истокам» на новом
уровне. Смех помогает и отделиться (скажем, смешна тетка-авгурша, помеченная птицами), и после принять (не так
страшны оказываются ее пророчества, они перестают быть жизнеопределяющими).
Мифологическое восприятие – несущая конструкция в творчестве
Дорофеева – создает образ чудного и чудного мира,
где небывалое обычно, а обычное – по меньшей мере
странно. Мифологизм смягчает комическое снижение
образов: где нет истории, там скорее странен шофер Михайло Ломоносов и
бухгалтер Гаврила Державин, директор «Гастронома» Денис Фонвизин и т. д.
Здесь, как и с дедом в первом цикле рассказов, нет цели
высмеять конкретных людей.
В самурайской повести Дорофеева «Человек-волна» и вовсе кажется,
что повествование вполне серьезно, пока не позволит себе автор подшутить,
заставить шаманку в средневековой Японии запеть «Не слышны в саду даже шорохи».
Совсем другого
характера смех и ирония у Сергея Седова и Ксении Драгунской (ближе к «Вредным
советам», здесь «послушай, дружок» звучит совсем иначе, чем у Чудаковой). Их невозможно читать, не обладая чувством
юмора, не понимая, что это – игра. Как сказано на обложке книги «Мужское
воспитание», сама Драгунская считает, что «ее читатель – любой человек, у
которого все в порядке с чувством юмора и извилин в голове больше двух.
Человек, с которым в любом возрасте можно говорить и про смешное,
и про серьезное».
Уметь смеяться и
думать своей головой – непременные условия существования. Надо сказать, все
авторы серии учат думать ничуть не меньше, чем Горькавый
или Чудакова. И просветительством занимаются: к
упомянутой самурайской повести прилагаются комментарии на чешуе карпа Сему –
сведения по истории Японии, а каждое стихотворение Михаила Есеновского,
автора единственного поэтического сборника в серии, предваряется каким-нибудь
научным фактом… Но это просветительство без ущерба художественности. Там, где
оно вторгается в текст напрямую, художественное игровое начало страдает – как в
повести Ольги Колпаковой «Почему рассердилась кикимора».
Остальные
рассказы, вошедшие в сборник прозы Колпаковой
«Большое сочинение для бабушки», очень лиричны, пожалуй, лирики больше всего
именно у нее и еще – неожиданно – у Сергея Георгиева, чьи рассказы, собранные в
одну книгу, переворачивают привычные представления об авторе философских притч,
сценариев «Ералаша» и историй про пузявочку.
Мягкое,
лирическое, но одновременно ироничное повествование о детстве Георгиева ближе к
текстам Нечипоренко, тогда как его визитная карточка – пузявочка,
«Ералаш» и пр. – явно ближе к тому, что делают Седов и Драгунская.
Произведения
Седова, Драгунской, Есеновского эксплицитно
авангардны, читать их «всерьез», на уровне содержания – все равно
что рассматривать черный квадрат Малевича с точки зрения «этак каждый может».
Не зря «Киношные сказки. Классные фильмы Петьки Съемочкина» начинаются с «Эх,
жалко, нету у меня долларов (хотя бы миллионов сто)…
Я бы такие фильмы снимал – еще лучше, чем взрослые!» – и сценарии были бы покруче, чем в Голливуде, конечно.
«Сказки»
Седова невозможно читать без смеха, без чувства юмора, какими бы горькими ни
были подчас вложенные в них смыслы. Строятся его сказки до невозможности
классическим, правильным сказочным образом: зачин-запрет (или
предупреждение)-нарушение – и неожиданный вывод, обычно
пародийно-ироничный. Парадоксально, но базируются эти истории на традициях (антитрадициях) старинной дидактики и – уже без парадоксов –
детского фольклора, в первую очередь антистрашилок,
где страшное разрушается именно смешным – смешным
следствием из сделанного или случившегося страшного.
Когда
Драгунская пишет «Про бывшую жизнь», не только послание, но даже сам слог вдруг
становится похож на тот, которым написаны истории Жени Осинкиной,
и «Егор», и «Время читать!», но в финале появляется «Бонус!!!» (так в тексте) и
пафос поучения снижается:
«Вот я сейчас перечитала написанный только что рассказ и думаю – а что я,
собственно, в конце рассказа какое-то занудство развела? Поучать принялась…
Безобразие». Автор опомнился («Это у меня, наверное, от
жары») и немедленно исправился – рассказал «что-то действительно полезное»: дал
рецепт самодельных конфет из своего детства, чтобы можно было сравнивать
«вчера» и «сегодня» на практике.
Речь
на самом деле о серьезном, но автор не перегибает палку. В отличие от Чудаковой,
Драгунская не просто наставляет «думай своей головой» и тем более не вкладывает
в эту голову единственно верную интерпретацию событий, она в первую очередь
рассказывает о своем, личном.
Если Чудакова неожиданным образом сходится с Драгунской,
то Горькавый – с Есеновским,
не просто использующим в стихах научные термины, но строящим вокруг них все
поэтическое произведение. Читатели Горькавого узнают
о теории мегаимпакта (теории образования Луны) и
прочитают о ее слабых местах, читатели Есеновского сумеют
расположить в собственной комнате планеты и спутники, сместить их орбиты – так,
чтобы Луна в
масштабе, когда появлялась из-за дивана,
казалось, касалась
верхушки вон той сосны,
но за Луну настоящую
боком не задевала.
Поэту – ребенку –
творцу доступны не только Солнечная система, но и Вселенная садового шланга,
Вселенная футбольного поля, а в детском саду воспитанникам «только Солнце с
маслом светит». Образ, вырастающий из мнения астрономов: «Поверхность Солнца…
похожа на кипящую рисовую кашу».
Я за столом. В тарелке – Солнце с
маслом
подсолнечным. И нянька-бегемот
сует мне ложку в беззащитный рот,
морально давит необъятной массой.
Давлюсь. Испачкался. И шея, и плечо.
Я на цыпленка в тесте стал похожий…
Чем не косые скулы океана
на блюде студня? Умение смазать карту будня ничуть не
меньше свойственно поэтам, чем детям. Кстати, у Татьяны Толстой в одном из
рассказов ребенку тоже досталась огромная тарелка рисовой каши – «тающий остров
масла плавает в липком Саргассовом море. Уходи под воду, масляная Атлантида.
Никто не спасется», дальше метафора разворачивается – до окрика взрослых:
«Прекрати баловство с едой!»
Первой части повести
«Егор» Чудакова предпослала эпиграф из Л.Н. Толстого:
«Счастливая, счастливая невозвратимая пора детства!..» (как
восклицают герои «Осинкиной», невероятно фальшивя:
«О бессмертный Гоголь!»). Ни у
Драгунской, ни у Нечипоренко, ни у Дорофеева, ни у Седова – ни у кого из
причастных к этой серии, к этому кругу нет идеализации детства. Больше
того, Драгунская пишет и повторяет эту мысль в интервью: «Лично я с детства, с
противного детского сада-пятидневки, знала, что детство надо просто как-то
перетерпеть, вырасти, и наступит счастье». Детство называет самой мучительной
порой Борис Минаев, издавна примыкающий к этому писательскому кругу, даром что в серию «ЖУКа» не вошли
его книги, зато в предыдущей, составленной Юрием Нечипоренко и Ириной Арзамасцевой «Для взрослых и детей», он участвовал. Именно
Борис Минаев в цитировавшейся уже статье «Синдром Винни-Пуха»
размышлял о современном феномене «нового родительства»
– о том, как его понимают Илья Кукулин и Мария Майофис, авторы исследования «Новое родительство
и его политические аспекты», опубликованного в августе 2010-го на Полит.ру. «Новое родительство» нашло свое выражение в творчестве писателей,
объединившихся вокруг клуба «Черная курица», семинара «Зеленая груша».
Как литературное общество (а к
нему причастна большая часть авторов серии «Для тех, кому за десять») «Черная
курица» возникла на сломе эпох: «…в конце 80-х, в самом начале перестройки, и
в начале 90-х, когда мы уже начали пробовать что-то делать – журнал, альманах,
– и у нас было общее ощущение, что мы перешагнули какую-то грань эпох и
находимся уже в новой эпохе.
И хотя все вокруг рушится и сдвигается, мы способны что-то совершить, способны
приблизиться, прикоснуться к какому-то чуду. Это было очень счастливое
ощущение»[11].
Если судить по этим словам Бориса Минаева, получается, что в тот момент ими
владело мироощущение, близкое к тому, которое стремится насаждать Чудакова, борясь с повсеместным,
устало безразличным «а что я могу?»
В
творчестве «чернокуров» уже тогда воплотилась
философия нового родительства, о которой Минаев
рассказывает в связи со статьей Кукулина и Майофис. Суть этого явления кроется в «представлениях о родительстве как о творческой работе, направленной на
поддержание доверительных, эмоционально равноправных и содержательно насыщенных
отношений с ребенком». Майофис и Кукулин
отмечают, что и в 1970–90-е гг. были семьи, где реализовывалась такая модель неимперативного или кооперационного родительства,
но именно отдельные семьи, это не становилось общественной тенденций, а в
2000-х – стало.
Так
вот, для молодых литераторов означенного круга на рубеже 80–90-х это тоже было
тенденцией, которая и воплощалась в их произведениях. Согласно логике статьи,
теперь они должны бы попасть в «тренд», но за четыре года ситуация изменилась
не в лучшую сторону, это течение явно не встречает поддержки на политическом
уровне, скорее уж противодействие. Если в 2010-м казалось, что модернизация
семьи может стать источником преобразования общества, то сейчас это утверждение
вызывает большие сомнения. Следующим встает вопрос о том, как такой
модернизированной семье сохраниться в современном российском социуме. А как они
сохранялись в социуме советском, да любом, где правит (и давит) «коллективная
мораль»? Ответ на этот вопрос нередко давали игра и детская литература, не
просто давали ответ – открывали читателю «калитку сознания, в которую он может улизнуть от этой морали»[12].
И там же: «Единственное, что в игре безусловно ценно –
она может спасти его (ребенка) от давления, от тотального торжества
коллективной морали».
На этом полюсе ценна
не дидактика, а диалог и игра в широком смысле этого слова, игра, которая –
повторюсь – освобождает внутреннего ребенка, дает ему внутреннюю независимость
и свободу.
Участвуя
в клубном ток-шоу Анны Гилевой «Разговорчики», Чудакова упомянула о «злобных рецензиях» на свои книги для
подростков и заметила: «…мне знатоки разъяснили, что, оказывается, уже
сложилось целое поколение пишущих о детской литературе, которым около 35 лет,
которые считают, что для детей ни в коем случае нельзя писать ничего, в чем
можно узреть какую-то пропаганду, воспитание. Только обэриутство.
Я сама обожаю обэриутов и Хармса стихи обожаю. Но он
один не может быть. Только игра. Детям якобы все равно – коммунистическая
пропаганда или антикоммунистическая, детям это нельзя, они считают. Детство
якобы дано для забав»[13].
У обэриутов
– «детство для забав»? Это у них «только игра»? Абсолютизация, характерная для Чудаковой, понятная, естественная для публициста и
общественного деятеля, но странная для историка литературы. Впрочем, она идет
из той же идеализации «счастливой поры» и игнорирует родство детского и обэриутского мировосприятия.
В одной диссертации,
посвященной эстетике и поэтике обэриутов (Коновалова
А.Ю. – Уфа, 2005), утверждается: «Деструктивная функция игры и комического у обэриутов едина – разрушение стереотипов мышления,
конструктивная же есть только у игры: она создает некое пространство, не
связанное с жизненной необходимостью, внутри которого действуют законы творчества».
Игра
выполняла конструктивную
функцию в советской детской литературе и – шире – в детской литературе ХХ века.
«Наше поколение не умело петь хором и не умело ходить в ногу, в том числе и
благодаря советской детской литературе, как бы к ней теперь ни относиться,
через губу снобизма. И не стоит сегодня воспринимать ее задним числом как
оправдание советской власти – якобы она нас учила верить в “большой добрый
мир”, как кажется это иным нынешним критикам. Ничего подобного, мои дорогие
юные друзья. Единственное, чему учила – исподволь и подспудно, мягко и властно
– советская детская литература, так это бежать из этого мира. Бежать внутрь» –
эти слова Минаева печально актуальны. Книги «чернокуров»
учат бежать внутрь, и если наши дети не будут ходить в ногу и петь хором, то в
этом может оказаться немалая заслуга соответствующей детско-взрослой
литературы.
Итак, что дает серия
«Для тех, кому за десять»?
Пищу для ума и
сердца, игру – ценности игры, умение «смеяться и свистеть», а в итоге – умение
не ходить в ногу и не петь хором. Игра открывает ту самую «калитку внутрь», к
себе, и путь к диалогу с другими, в том числе взрослыми, через личное,
личностное слово. Наконец, серия формирует эстетический вкус читателей:
сказываются высокие требования к текстам, которые предъявляет автор серии,
отбирая книги для нее. Язык тут не просто хорош, но еще и разнообразен: от
голого схематизма Седова до богатой образности рассказов Нечипоренко.
Чудакова осознанно учит гражданской
позиции: встань, вставай, барабанщик, как бы ни хотелось отлежаться среди серых
камней. Горькавый учит думать и полагаться на
интеллект и знания. Участники серии «Для тех, кому за десять» дают силу для
личностного роста и формирования внутренней независимости, внутренней свободы.
Все они учат думать своей головой, но готовые ответы Чудаковой
провоцируют желание положиться на нее, думать и чувствовать ее головой и
сердцем: очень тут сильно разделение «наши» – «не наши», «плохие» – «хорошие»,
а ребенок легко ведется и приклеивается, да и эстетическую составляющую жалко.
Забавно, как
названные авторы нашли «свои» издательства: «ЖУК» – живые и умные книги. Живые.
А Чудакова – конечно, «Время». Самое время.
[1] Калашникова
Е. Своевременная книга // «Частный корреспондент»,2010, 18 февраля.
http://www.chaskor.ru/article/svoevremennaya_kniga_15298
[2]
Вечер журнала «Октябрь», дискуссия о детской литературе, 2014, 28 января. http://magazines.russ.ru/project/club/dl.html
[3]
Из анонса книги в «ЖЖ» автора http://don-beaver.livejournal.com/91027.html
и на портале «Новости
литературы»http://novostiliteratury.ru/2012/05/novosti/nikolaj-gorkavyj-vypuskaet-vtoruyu-knigu-nauchnyx-skazok-zvezdnyj-vitamin-2-kolumby-vselennoj/
[4]
http://www.samokatbook.ru/ru/book/series/4/
[5]
http://editorium.ru/1466/
[6]
Разговорчики № 28. Мариэтта Чудакова.
2006, 17 апреля. Тема: «Не бывает книг, которые читать рано». http://www.razgovorchiki.ru/arkhiv/chudakova.htm
[7]
Там же.
[8]
Минаев Б. Синдром Винни-Пуха // «Октябрь», 2013, № 9.
[9] Вечер журнала «Октябрь»,
дискуссия о детской литературе, 2014, 28 января. http://magazines.russ.ru/project/club/dl.htm
[10] http://bookzhuk.ru/news/101/
[11] На грани эпох: литературное
объединение «Черная курица». Интервью с Борисом Минаевым. http://www.papmambook.ru/articles/335/
[12] Минаев Б. Синдром Винни-Пуха // «Октябрь», 2013, № 9.
[13]
Разговорчики № 28. Мариэтта Чудакова.
2006, 17 апреля. Тема: «Не бывает
книг, которые читать рано» http://www.razgovorchiki.ru/arkhiv/chudakova.htm