Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2013
Ирина Лукьянова родилась
в Новосибирске, живет в Москве. Окончила гуманитарный факультет Новосибирского
государственного университета. Преподает литературу в школе «Интеллектуал».
Публикуется в «Новой газете», журналах «Русский мир», «Фома», «Нескучный сад» и
других. Автор нескольких книг прозы, сказок «Зверьки и зверюши»
(в соавторстве с Дмитрием Быковым), биографии Корнея Чуковского в серии
«ЖЗЛ». ЛауреатВсероссийского конкурса на лучшее
литературное произведение для детей и юношества «Книгуру»(2013).
Взрослых всегда занимает вопрос, что читают нынешние дети. Вопрос – такой же необъятный, как «что читают нынешние люди». Одни не читают ничего, другие классику, третьи фантастику, четвертые выдергивают с книжной полки первое попавшееся, на что упадет взгляд, и втыкаются с любого места.
Но мы можем понять, что читают дети читающие. Чем живут нечитающие – трудно предположить. Они делят свое время между телевизором и просмотром роликов Вконтакте, разглядыванием мемов и демотиваторов, а на уроках мучительно мозолят какого-нибудь Тургенева, в котором не понимают половину слов, а которые понимают – те им не нравятся.
Переведи меня через Бежин луг
Мой шестой класс – дети веселые, интересные, читающие – в этом году дружно восстали против «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Зачем, говорят, там такие длинные описания? Их же невозможно скучно читать. Красоты природы никогда особенно не увлекали детей самого разбойного возраста – пяти- и шестклассников, но тут собака зарыта глубже: у этого поколения уже другой тип мышления, невербальный. Когда всякую красоту природы можно запечатлеть на цифру, мгновенно показать другим, мгновенно полюбоваться – они совершенно не в состоянии понять, как люди делились друг с другом впечатлениями в те времена, когда в их распоряжении были только слова, карандаши и кисти. Сейчас подрастает новое поколение читателей – которые с недоумением вертят в руках бумажные книги: как это можно читать? Ведь неудобно! – ни поиска по ключевым словам, ни шрифт нельзя увеличить… Читалки, планшеты и ноутбуки с текстом на столах вместо тяжелых книжек – уже обычное дело.
При этом сами классические тексты чем дальше – тем больше делаются совершенно непонятными, нерелевантными, из жизни инопланетян, которую надо растолковывать во всех деталях, иначе дети просто не ловят суть. А почему, собственно, Татьяна не может развестись со своим генералом, а Катерина – с Тихоном? Ерунда какая-то, столько драм на пустом месте. Почему Дубровский не борется за свое счастье? А что плохого в Чичикове – нормальный же предприниматель? И почему «отнять и поделить» – плохая идея? Из этого иногда вырастают полезные разговоры, а иногда – учительское трепыхание бабочкой о стекло в попытке объяснять инопланетную жизнь слишком медленного, слишком многословного, слишком далекого позапрошлого века. Даже самые любимые книги нашего детства – «Три мушкетера» или «Айвенго» – многим детям кажутся избыточно длинными и занудными. Мы в детстве перемещались мыслью в пространстве с куда меньшей скоростью – потому навык медленного чтения, неторопливого смакования, вдумчивого любования давался нам, наверное, легче, чем поколению ютюба. Десятый класс, когда в программе великий русский роман, для нечитающих школьников – драма. «Обломов»? «Отцы и дети»? «Преступление и наказание»? «Война и мир»? – вы что, издеваетесь? Это физически невозможно! Драма и для учителя, которому приходится на уроке заниматься чтением вслух и кратким пересказом.
Для детей это мир марсиан, полный странных предметов и непонятных отношений: «Мертвые души» сразу вбрасывают его на грязную планету, где ездят рессорные брички, туземцы носят демикотонные сюртуки, едят пулярку и обладают ларчиками с выкладками из карельской березы.
Куда легче ориентироваться в фантастическом или сказочном мире, в котором не нужен словарь, реальный комментарий и исторические экскурсы, а можно просто взять лазерный меч или волшебную палочку – и стать своим, и участвовать в событиях, а не хлопать в тоске глазами, как случайный студент на фольклорной практике среди малопонятных и недружелюбных аборигенов. Учитель все меньше занимается моральной проповедью (оставим в покое вопрос, к лучшему это или нет), у него не доходят руки до литературоведения – он все больше становится проводником по экзотическому миру русской классической прозы. Уж не рассчитывая на то, что дети его полюбят, что он станет им родным – а хотя бы научатся в нем ориентироваться и понимать разговоры аборигенов.
С другой стороны, не самым простым языком написанного «Франкенштейна» из внеклассного чтения семиклассники глотают разом. По Достоевскому – самые интересные уроки получаются, он каждого цепляет острым крючком. А вот почему одно вызывает отклик, а другое нет, и как сделать, чтобы откликнулись – еще думать и думать.
Что мы читаем? – Данте, Ариост…
Обычно на первом уроке я спрашиваю у школьников, что они сейчас читают. Ответы самые разные – шестой класс называл и Дину Сабитову, и Александру Бруштейн, и подсунутого мамой Лескова; у десятого в прошлом году разброс был – по-честному – от журнала «Футбол» и фантастических фанфиков до Вайля и Гениса.
Поступающие в нашу школу дети (с пятого класса и дальше) приносят списки прочитанного за год. У кого-то в этих списках исключительно отечественная детская классика. У кого-то сплошь сериями – весь «Гарри Поттер», вся Нарния, все «Коты-воители», весь Терри Пратчетт, все «Воздушные пираты», весь Перси Джексон… У кого-то – сказки: Африки, Франции, Скандинавии, Австралии, американских индейцев… А у кого-то – полный перечень новинок «Компас-гида», ИДМ, «Рипола» и «Розового жирафа», все бестселлеры московских книжных магазинов, все, что обсуждают между собой продвинутые мамы в блогах. Выбирают, конечно, родители – но родители говорят, что дети сами решают, что будут читать, а что нет, – даже пятилетним не особенно-то подсунешь хорошую книжку: если заупрямится, не будет читать.
В вечных лидерах детского чтения – естественно, детская классика: то, что больше всего издается и чаще всего покупается. Судя по тому, что рассказывают мамы (не претендую на социологическую точность), пальму первенства у самостоятельно читающих детей младшего школьного возраста безраздельно держат Носов и Драгунский, к ним примыкают советские школьные повести вроде «О чем думает моя голова» Ирины Пивоваровой или книжки Льва Давыдычева о второкласснике и второгоднике Семёнове. Из иностранных – предсказуемо вне конкуренции Линдгрен. Из переводной литературы популярнее всего скандинавская; о феномене скандинавской детской литературы написано уже много, вряд ли стоит повторяться. Ее читают активно – Ульфа Старка, Якоба Стрида, до младшего подросткового возраста с нежностью листают нурдквистовские книжки про Петсона и Финдуса, всех не перечислить.
К средней школе в изобилии появляется детская фэнтези. «Гарри Поттер» и любые вариации на его тему – «Таня Гроттер», «Порри Гаттер», «Мефодий Буслаев». У девочек – девочковые серии про девочек, книжки про моду и красоту. У всех – детективы; кто-то начинает с Энид Блайтон, кто-то с Шерлока Холмса.
Современную литературу – читают. Особенно часто мамы и дети называли Жвалевского и Пастернак и Сабитову. Других называют реже, но знают, покупают, читают – те, кто не боится выйти за рамки старой доброй классики – несмотря на то, что почему-то принято считать, будто современной детской литературы у нас нет. Издательства опасаются ее издавать, родители в массе своей опасаются покупать – не проверена временем, непривычна, лучше уж старое-доброе. Государство скупится на материальную поддержку. Детские писатели, в очередной раз прочитав в чьей-нибудь рецензии, что их нет, дружно смеются нехорошим смехом.
А детям, разумеется, хочется читать про них самих, про современную жизнь, про наше время. Старое-доброе – хорошо, но постепенно уходит в область экзотики – так, что уже не учителя, а мамы дома должны объяснять реалии: что такое – совет дружины? Комитет комсомола? Зачем красный галстук? Как устроена чернильница-непроливайка?
Писатель и читатель
Как обычно, дети любят смешное (показательно, что в конкурсе «Книгуру» в этом году победила смешная книга «Куда скачет петушиная лошадь» Светланы Лавровой) и не любят плохие финалы (мой сын однажды наотрез отказался дочитывать «Всадника без головы», когда понял, что без головы остался или Морис, или Генри, а ни тем, ни другим пожертвовать он был не готов). Любят школьные рассказы и школьные повести, но оценивают их придирчиво и жестко, чему свидетельство – въедливые комментарии детей к участвующим в конкурсе произведениям на том же «Книгуру»: не подделывается ли автор под вкусы читателя? Не пытается ли ему понравиться? Не пытается ли всучить очередную банальную историю про ребенка, который был не такой, как все? Не пытается ли набросать типичные, стереотипные образы подростков – таких, каких обычно показывают в сериалах на СТС?
Надо сказать, правда, что и в читательском жюри конкурса дети были очень разные. Писатели с изумлением увидели, что многие дети практически любое произведение именуют «рассказом», будь то повесть, роман или сборник рассказов, а рецензию путают с пересказом. Они бескомпромиссно предъявляют к произведению требование, чтобы оно чему-то учило, причем желательно прямым текстом. Они не видят разницы между авторской речью и речью героев – и если герой ругается плохими словами, злоупотребляет жаргоном или пишет с ошибками, то это авторский недосмотр, и недочеты непременно должны быть исправлены. Некоторые потрясающие дети и к художественному произведению подходят как к школьному сочинению – и требуют идеально правильного синтаксиса и стилистической нейтральности. Одна читательница даже собрала целую коллекцию «ошибок» в повести Нины Дашевской «Скрипка неизвестного мастера» и предложила варианты исправления: например, вместо «оркестр за стеной захлебнулся вступлением» – «оркестр за стеной уже начал играть вступление». Такой же правке подверглись метафоры, повторы и другие выразительные средства: юная читательница вымарала их недрогнувшей рукой и предложила взамен средства невыразительные.
«Рассказ заставляет задуматься». И еще раз «рассказ заставляет задуматься». «Данный рассказ мне понравился по нескольким причинам». «Автор написал скучный рассказ, который неинтересно читать». «В книге очень много разговорных слов» (это недостаток). «Слишком много современного слэнга». «В произведении должна быть мораль» – «хочется не копаться внутри книги, не искать ничего между строк, а ясно понимать, что хочет донести автор до читателя». Это тоже читатели, это их так научили в школе. Они читают, думают, неуклюже делятся мыслями о прочитанном – и очень хорошо, что конкурс дает возможность писателям разговаривать со всяким читателем – проницательным и не проницательным, великодушным и скупым на похвалы, литературоведчески грамотным и орфографически дремучим.
…И вдруг среди рецензий чудесное: «не делайте своих героев похожими на подростков, сделайте их похожими на людей».
О невкусной и нездоровой пище
Сейчас дети знакомых мам читают и обсуждают повесть Дарьи Вильке «Шутовской колпак», выход которой поразительно совпал с законом против пропаганды гомосексуализма; тема в книге присутствует, но не является в ней главной. Поразительно, что дети как раз все понимают как надо – ну, разумеется, опять с оговоркой, что это дети из читающих семей, которые покупают детям книгу Вильке, а это, видимо, не слишком большой процент населения. Но взрослые никак не хотят доверять детям.
Государство снова и снова вмешивается в детскую литературу с грацией бешеного бегемота: то примет закон о защите детей от вредной информации – и поставит в дурацкое положение все детские библиотеки, которые должны промаркировать все книги в своих фондах возрастными указаниями. То Общественная палата соберется ограждать школьников от разлагающего влияния Салтыкова-Щедрина. То депутат Хинштейн разглядит русофобскую крамолу в книжке «Компас-Гида» о флагах. Обрадованные таким вниманием государства к детскому чтению, граждане разного возраста тоже бдят: то у Ксении Драгунской пропаганду насилия найдут, то в школьном изложении легенды о короле Артуре – пропаганду гомосексуализма, то в детской сказке сексуальные намеки.
Литература – дело тонкое, неосязаемое, вот как кулинария. «Сколько ты сахара и корицы кладешь в белые грибы?» – допытывалась я у бабушки, пытаясь замариновать боровики в точности как она. Но она всегда отвечала одно: пробую и добавляю сколько надо по вкусу. Я начала мариновать – и сразу поняла: только так, сравнивая на вкус с бабушкиными грибами, удалось сделать свои не хуже. Но описать этот вкус технологически и отрегулировать в граммах – никак нельзя. Ну и литературу нельзя.
Но государство все думает, что и тут может выступать в роли технолога на производстве, добиваться санитарии и гигиены и стоять на страже здоровья нации. Но если в фабричном производстве худшее, что получится в результате – невкусные грибы, то для литературы вмешательство коллективного санврача Онищенко смертельно.
Пока что конца-краю не видно: запретительных мер, прокурорских преследований и прочего государственного унтер-пришибейства всё больше. Книжные магазины сами перестраховываются и снимают неблагонадежные книги с продажи, как бы чего не вышло, библиотекари прячут их подальше от читателя – не дай Бог кто настучит в прокуратуру. И единственное хорошее, чего от этой регуляторной вакханалии можно ожидать, – это что запретный плод сладок, и читать станут не меньше, а больше, причем той самой неблагонадежной классики, которая так точно описывает не экзотические и устаревшие, а живые и современные реалии:
«Вы, ваше высокородие, изволите говорить, не мое это дело народ разгонять… Хорошо-с… А ежели беспорядки? Нешто можно дозволять, чтобы народ безобразил? Где это в законе написано, чтоб народу волю давать? Я не могу дозволять-с. Ежели я не стану их разгонять, да взыскивать, то кто же станет?»