Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2013
Валерий Былинский родился в Днепропетровске. Окончил Днепропетровское художественное училище и Литературный институт им. Горького. Публиковался в “Литературной газете”, журналах “Литературная учеба”, “Новый мир”, “Октябрь”, “Дружба народов” и др. Лауреат премии журнала “Октябрь” (1996) и российско-итальянской премии “Москва-Пенне” (1997). Живет и работает в Санкт-Петербурге.
Валерий Былинский
ЕГО ЖЕНА
Рассказ
– Ты когда-нибудь встретишься с ней?
– Да… Я постараюсь.
– Как это?
– Ну, ты же понимаешь… И потом, можно ведь и без нее все оформить, нам же говорили.
– Без нее будет долго. Я не могу больше ждать.
– Хорошо, Таня. Я постараюсь сегодня – завтра…
– Хорошо. Я целую тебя. – Она положила трубку.
– И я…
Некоторое время Виктор стоял и смотрел на табло мобильного телефона, словно заметив в нем вход в какой-то другой мир. Затем нажал на кнопку выключения. Но телефон вновь завибрировал.
На этот раз звонила жена.
– А давай сегодня встретимся?
– Хорошо…– Он неслышно вздохнул. – Когда?
Долго бродил вокруг каких-то грязных ларьков, пытаясь отыскать кафе, в котором он когда-то познакомился с Машей. Из окошка одной из палаток высунулся кавказец с мясистыми руками и с пристальной улыбкой.
– Дарагой, эй? Чего ищешь, эй?
– Тут где-то кафе было, “Подсолнухи” называлось, не знаете?
– “Подсолнухи”? Знаю, конечно, “Подсолнухи”, кто ж ее не знает? – засмеялся продавец и махнул вперед, в узкий грязный проход между бачками с мусором.
Стараясь не задевать бачки, Виктор пошел по этому проходу. И вскоре действительно уперся в кафе. То самое. Даже название, запыленное и обветшавшее, сохранилось. С нарисованным масляной краской, ободранной временем, подсолнухом. Наверное, художник, который его рисовал, любил Ван-Гога. Где сейчас этот художник? В грязи у крыльца блекло розовели лохмотья облетевших цветов.
Потянув на себя дверь, Виктор вошел в убогую столовую: кривые пластиковые столы, витрина с пивом, куриными окорочками и вазочками с винегретом, вентилятор на стойке у продавщицы, кафельные полы и стены с запахом половой тряпки. За столами сидели гастарбайтеры-таджики, бомжеватого вида дед с растрепанными волосами и с котом на поводке, компания, разливающая водку под столом, как в советские времена. Несмотря на надпись на стене “Не курить” курили.
С женой они расстались не так давно, и она осталась в его памяти тоненькой, стройной, почти девочкой-подростком. А сейчас, постаревшая, погрузневшая, в коротком подростковом платье, вульгарно и жирно сидящем на ее странно распухшем тридцатитрехлетнем теле, она сидела в середине зала, и вокруг нее был вычерпан омут пустоты – без людей. Еще на ней была шляпа. Где она взяла эту шляпу? С живыми приколотыми цветами, которые выглядели так, словно их принесли с могилы. Лицо Маши было сосредоточено на чем-то своем, внутреннем и при этом жалостливо величаво. Ссутулившись, склонив над столом голову, она пила из стакана чай серо-янтарного цвета. Чай был горячий, Маша осторожно брала стакан двумя пальцами, поднимала, делала глоток и тут же ставила обратно на стол.
Тысячу лет назад, когда они встретились за этим столом, все было моложе, сильнее. Солнечный свет ярче проникал сквозь окна, беспечнее подрагивал на стенах солнечными зайчиками. “Мария” – строго и чуть смущенно представилась ему тогда эта девушка. Оба они оказались студентами одного вуза. Странно, говорил он ей, что раньше они не замечали друг друга, хотя, как выяснилось, часто спускались по одной лестнице во время перерыва между парами. Хотя потом, уже перед свадьбой, Маша призналась Виктору, что в “Подсолнухах” она его узнала, потому что не раз наблюдала за ним в институте. Высокая, худая, с большой головой на тонкой шее и с тревожно-восторженными глазами, она была похожа на раскрывающийся солнцу юный подсолнух, который черпает силу во влажной земле и проливает на мир сквозь поры семечек любящий свет.
Чуть помедлив, он подошел к ней.
– Маша…
Она подняла голову. Не удивившись, словно они виделись лишь вчера, жена так преувеличенно бодро вскинула подбородок, что он отшатнулся.
– Хай! – бросила она вальяжным молодежным тенорком. – Я уж думала, ты не придешь.
Ему показалось, что он сходит с ума.
Сел напротив нее. Молчали.
Наверное, всего с полминуты длилась эта тишина, во время которой жена с задумчивой полуулыбкой разглядывала стакан с чаем, в котором, как ему казалось, находится какой-то ее собственный вход в другой мир. Мимо, шаркая ногами, шла буфетчица. Толстая, в фартуке, заляпанном соусом. Остановилась, пристально посмотрела на них.
– Можно мне чай? – повернулся к ней Виктор.
Буфетчица удивленно вскинула брови.
– В буфете возьмите… – сказала она и повернулась, чтобы идти.
– Подожди! – вдруг тонко крикнула Маша, с закрытыми глазами мотая головой, словно что-то для себя окончательно отвергая.
Буфетчица замерла. Жена открыла глаза и посмотрела на Виктора тревожным горячим взглядом.
– Накорми меня!
– Накормить? – Он не понял, о чем она говорит.
– Да! Ты знаешь, у меня совсем нет сейчас денег… Тебе это не трудно? – спросила она заискивающим тоном восьмилетней девочки.
– Да, конечно… – проговорил он. – Но, может, тогда не здесь… Пойдем куда-нибудь в нормальное место.
При слове “нормальное” толстуха в фартуке насмешливо фыркнула.
– Нет-нет, здесь… – покачала головой Маша. – Именно здесь… потому что… Ты что же, не помнишь?
Ему показалось, что сейчас она заплачет.
– Да, хорошо… я все помню…– кивнул он. – Что ты хочешь?
– Меню, пожалуйста, – надменно вздернув подбородок, повернулась жена к буфетчице.
Жар стыда за жену опалил его щеки и потек вниз, в горло, в грудь.
Буфетчица мрачно усмехнулась, повернулась и, шаркая, медленно двинулась к стойке.
“Это ничего, – подумал он. – Какое ей дело до нас? Какое нам вообще дело до них?”
– Да, – словно прочитав его мысли, глядя ему в глаза и отрицательно мотая головой, сказала жена.
Они снова помолчали. И вновь ему показалось, что время исчезло. Понимая, что никто никакого меню не принесет, он встал.
– Подожди, я сейчас.
Он вернулся и положил перед женой запечатанную в пластик книжку меню:
– Вот. Что ты хочешь?
Какие-то доли секунды она смотрела на меню, словно на вход в другой мир. Потом мягко заговорила:
– Что ж, пожалуй, вот это…. – Маша называла пюре, курицу, столичный салат и пирожное-корзинку так, словно это были фуагра и телятина в гранатовом соусе.
“Притворяется…” – с горечью отвращения подумал он. И тут же в его голове пронеслось: “А может быть – нет?”
Он отнес меню к стойке буфета, вернулся с полным подносом, поставил тарелки на стол.
– Спасибо, – чинно сказала она ему, словно официанту.
Он сел. Жена начала аккуратно, утонченно, задумчиво есть.
– А у меня, знаешь, новости, – сказала она, жуя. – Ленка, помнишь, актриса… ну та, что театр драмы бросила, предложила мне один проект, связанный с цветочным бизнесом. Но я отказалась. Ты же еще не вернулся. Вот когда муж приедет, сказала я Ленке, тогда и решим… Ты же знаешь, какая она надежная партнерша, ха-ха. Слушай, у меня через три часа самолет в Нью-Йорк. Деловой визит по поводу моего нового журнала, где я отвечаю за рубрику “Сны”. Тебе, кстати, ничего не нужно в Нью-Йорке?
Он медленно покрутил головой.
Жена ела и при этом быстро, незаметно, словно стесняясь, чтобы никто не увидел, отламывала кусочки от пирожного-корзинки и отправляла в рот.
– Я тут подумала, взвесила все, – продолжала она. – Мы начнем все с конца. Ты не находишь? – Она засмеялась и задрала голову так, что шляпа чуть не упала. – Представь, все начинают с начала, а мы с конца! И, кстати, я узнавала, мне еще не поздно родить. Тот ребенок, что у нас был, ну помнишь, выкидыш… он как раз расширил, как сказали мне сегодня врачи, родильную зону, так что вторые роды не должны быть болезненными.
– Маша…
– Да? – Она подняла на него глаза, держа двумя пальцами недоеденное пирожное.
– У нас не было никакого ребенка.
– Как это не было? Был. Был выкидыш, а это полноценный человек.
– Да, но это не роды…
– А что же это? Роды. Конечно, роды. Просто ребенок родился не на этот свет, а на тот, откуда пришел. Пришел и ушел, упс! Ты просто забыл, дорогой. – Перегнувшись к нему, она вдруг нежно погладила его ладонью по волосам. – Забывчивый мой…
Он ошарашенно смотрел на нее.
– Скажи… они кололи тебя? Чем?
– У меня сегодня через три часа консультация в центральной московской клинике. Очень дорогая процедура, но я сейчас не нуждаюсь. Для своего здоровья и будущего потомства ничего не жалко, ха-ха-ха! Врач сегодня мне объяснит толком, как я смогу зачать.
– Через три часа ты летишь в Нью-Йорк, забыла?
Ему показалось, что во время всей этой сцены из-за спины стоящей у стойки толстухи-официантки кто-то внимательно смотрит на них.
Жена оглянулась и посмотрела точно в ту сторону, о которой он только что думал.
– В Нью-Йорк? Вау…А, ну да… Я не лечу. – Она капризно пожала плечами. – Я иду к ребенку.
– Какому ребенку…. Маша… У нас не было и не будет никогда никаких детей. Я вообще-то хотел встретиться с тобой, чтобы…
– Ты, кажется, не в курсе. У нас уже есть ребенок , просто мы еще о нем не знаем. Он существует, просто еще не вошел в меня. Не волнуйся, материального от тебя ничего не требуется, в июле, как ты знаешь, я создала консалтинговую фирму – или я тебе не говорила? Нет? Говорила, говорила… Так что наш мальчик не будет ни в чем нуждаться.
– Маша.. Ты.. врешь. Зачем? Ты ведь раньше никогда не врала.
– Почему ты так жестоко говоришь сейчас со мной?
– Я?
– Ты… – Вдруг, всхлипнув, жена закрыла лицо руками и тихо зарыдала. – Ты так жестоко сейчас сказал, вместо того, чтобы просто поверить…
– Поверить? Во что? В то – чего нет?
– Есть! Все уже есть, все, до нас! Но если не верить в него, оно исчезнет и не будет, не будет.
– Ну да, может, и этой тарелки нет? – кивнул он на стол. – И этой руки моей, и тебя, и меня… Вот я не верю в тарелку – и она тут же исчезает? – Виктор зло засмеялся. – Не поверю в себя – и меня нет?
– Ты не любишь меня.
– Маша, погоди, успокойся, мы сейчас не об этом…
– Ты и ее не любишь…
– Кого?! – вздрогнув, он посмотрел на нее.
Жена вытерла лицо салфеткой и высморкалась.
– Какая разница, кого, я же вижу, не любишь.
– Что ты видишь, Маша? – с отчаянием почти крикнул он. – Ты слепая!
– Ты заколдован, мой милый… – Она улыбнулась ему, блестя мокрыми глазами. – Вот в чем дело.
– Машенька, я….
– Я поэтому и пришла сюда, на это свидание. Чтобы расколдовать тебя.
– Что?.. нет…
– Мне нужно всего лишь поцеловать тебя! – Жена вдруг торжественно встала. – Сейчас я тебя поцелую, и все пройдет. – Полуоткрыв губы и закрыв глаза, она протянула к нему руки.
Он смотрел на нее.
Маша топнула ногой.
– Ну?
Виктор встал. Щеками, затылком, спиной он почувствовал, какая густая воцарилась в зале тишина. Мужчины за дальним столом прекратили пить и уставились на них. Таджики-гастарбайтеры с любопытством щурили глаза. Заснувший было за столом старик открыл заплывший глаз и тоже глядел на него и жену. И даже толстая, грязная буфетчица смотрела на них зачарованным взглядом.
Виктор мотнул головой, словно сбрасывая наваждение, – и сразу же обессиленно, с дурацкой улыбкой опустился на стул.
Маша, словно решив поддержать его, тоже дурашливо улыбнулась. И тоже села. И подмигнула:
– Ну конечно. Это ничего. Это так только. Я расколдую тебя. Мой старичок-царевич. Мой пожилой принц. Мой…
– Хватит! – резко сказал он.
– А что ж, принцев-стариков не бывает? – улыбалась она ребенком. – Они же тоже люди…
Он вскочил.
– Черт, давай я провожу тебя!
Ему уже было все равно, что их слышат.
Маша, сидя на стуле, широко раскрытыми глазами смотрела на него, поводя головой то вправо, то влево. Словно что-то читала в нем.
Потом, медленно отведя взгляд, сказала:
– Витя, мое имя Мария.
– Что? Я помню… Что ты несешь?
– Прости. Больше не буду. Я ухожу. Знаешь, сегодня я на машине и могу подвезти тебя.
– Нет у тебя никакой машины! Ты сумасшедшая дура, и из-за тебя я не могу наладить свою личную жизнь. Почему ты не пришла в загс, как мы договаривались? Почему ты не хочешь со мной развестись? Я люблю, блин, другую женщину, она любит меня и хочет со мной жить. Почему ты со мной не разводишься? Почему закапываешь мою жизнь? Хочешь вместе с собой утащить в могилу безумия? Я здоровый, понимаешь, здоровый и хочу жить и умереть здоровым!
– Умрешь. Обязательно умрешь очень здоровым, не волнуйся. Мы оба умрем здоровыми и в один день. Как в сказке. Ты что, думаешь, сказок не бывает? Еще как бывает, это вот этого, – она плавно повела рукой в сторону, – не бывает. Я, кстати, сейчас, подбираю замок, в котором мы будем жить… Ты какие замки любишь? У меня тут проспект имеется… Вот, сейчас покажу…
Она открыла сумочку.
– Что? Что ты несешь?..
– Ой, я спешу! Так тебя подвезти? Но только до метро. Я опаздываю в аэропорт.
– Маша…
Она взглянула на него потемневшими глазами, из которых потек в него блеклый, туманный свет.
– Что? – спросила она, сощурив глаза.
– Спасибо, не надо меня подвозить, – сдерживая ярость, сказал он по слогам.
– Ну как хочешь. – Мария пожала плечами. – Чао! – жеманно сказала жена и встала. Медленно, покачивая шляпой, она подошла к двери и вышла. Со шляпы упали несколько лепестков, отметив ее путь к двери.
На улице, роняя цветочные лепестки, Мария прошла по узкому проходу меж грязных бачков и мимо ларька с курящим в окне кавказцем. Улыбнулась ему, как шестилетняя девочка, продавец с недоумением посмотрел ей вслед.
Когда она входила в подземелье метро, прохожие оборачивались и смотрели на нее и на падающие с ее шляпы цветы.
Он некоторое время сидел за столом, рассматривал ее пустую тарелку с крошками оставшейся еды, потирал пальцами ручку вилки, которой она только что ела.
Потом медленно встал, порылся в карманах, нашел мобильный телефон, хотел кому-то позвонить, но не стал. Положил телефон в карман и двинулся к выходу.
Этот путь занял у него оставшиеся тридцать пять лет его жизни.
На Тане он не женился – не дождавшись развода, она от него ушла. Искал, но так и не нашел себе новую жену, родил двух детей от двух женщин, дочери с ним не жили и видел их он в лучшем случае раз в год. Жену после встречи в “Подсолнухах” он больше никогда не встречал. Полагал, что скорее всего она умерла. Но она не умерла. Когда с Виктором в его захламленной, грязной однокомнатной квартире случился инсульт, и он два дня пролежал на полу в сознании без еды и питья, Мария тихо вошла в незапертую дверь, сняла шляпу без цветов, наклонилась, обняла и поцеловала его в губы, вливая в него влагу и пищу любви. И он проснулся. И увидел из своего безумного мира, что его Маша так же молода и ослепительно красива, как и в первый день их встречи, и что в его квартире, как и за окном, как и везде на Земле, нет ни грязи, ни боли, ни смерти. Вдвоем с Марией он прожил еще шесть лет, во время которых соседи видели, как незнакомая им, толстая и полубезумная на вид женщина молчаливо ухаживает за их разбитым параличом соседом. Соседи не могли понять, каким образом эта старуха-бомжиха умудряется покупать нищему, больному старику еду и дорогие лекарства. Из сострадания они давали ей иногда продукты и мелкие деньги, недоумевая, на что она вообще живет. Однажды, придя на какой-то из праздников в находящуюся неподалеку от дома часовню, одна из соседок узнала среди просящих милостыню нищих Марию…
Однажды ночью Маша проснулась из-за того, что ее муж встал с постели и пошел к выходу. Она вскочила и побежала за ним – и успела выйти в двери, в которые хлынул свет, в ту же секунду, что и ее муж…
Соседи похоронили их в одной могиле. Они не знали, как зовут эту женщину, и написали на кресте его имя, а рядом: “Его жена”.