Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2013
Александр
Стесин родился в Москве, живет в Нью-Йорке. Окончил литературный факультет
университета Баффало. Стихи, переводы и проза публиковались в периодике. Автор
двух поэтических книг, лауреат международного поэтического конкурса «Тамиздат»
(2007) и конкурса им. Н. Гумилева «Заблудившийся трамвай» (2007).
Александр СТЕСИН
Сейчас
***
Есть ли вечный Дух? Жив ли черный кот?
Пусть научный метод диктует вывод:
наблюденье, квантовый переход…
(Кот – не
знаю, может, и жив, а ты вот,
если
спросишь хоть раз еще про кота,
жив не
будешь, это я обещаю.)
Мне наука эта не впрок, а та –
невдомек. (Обойдешься
пока без чаю.)
Волновая теория терпит крах,
выявляет необходимость краха,
как возможность выжить в одних мирах,
умирая в других. И душа от страха
ни жива ни мертва, как тот самый зверь,
помесь Шрёдингерова кота с Чеширским.
Разожги огонь, прикажи ей: «Верь!»,
но огню не верит она, – лишь искрам.
Лишь тому, кто все видит, но устает,
заправляет под старость плотней рубашку;
до сих пор опекая меня, дает
(только
матери не говори!) поблажку.
Сейчас
1
Последняя работница индустрии
телефонного секса где-то в штате Огайо
обслуживает единственного клиента –
внеурочно, по старой памяти, не за деньги.
Бесконечный онлайн, секс-чаты и порносайты
вытеснили их на окраину жизни.
Да и сами уже не те, хотя, как известно,
голос стареет медленнее, чем тело,
а тела они не видели: все эти годы
их страсть оставалась слепой, их близость –
дальней.
Можно даже сказать, что они – пуристы
уходящего жанра. В восемь ноль-ноль, начиная
с ожидаемого «What’s your name, baby?»,
она закуривает и, услышав привычный голос,
выдыхает с нежностью: «Nice to meet you, Ricardo».
2
За день до конца календарного времени майя
в пешеходном потоке предпраздничного Манхеттэна
оборачиваешься, услышав русскую речь.
Женщина средних лет говорит по мобильнику
с канцелярской, непререкаемой интонацией.
Так говорят работники учреждений,
где толпятся просители, очередь у окошка
обмахивается заполненными анкетами,
тихо кипит, пока в застекленном мирке
две сотрудницы, прихохатывая, воркуют
о своем, тянут время и наконец раздраженно
отвечают через барьер: ответа не будет.
Вот и сейчас – говорит без тени иронии:
«…Нет, не
надо завтра приходить. Завтра конец света.
Придете в понедельник».
Тишина
Из погребальных
песен ашанти
Шум великий у тишины.
Это знают старейшины.
Погремушки ли ей нужны?
Эй, тряси, говорят, сильней,
может, вытрясешь тишину.
В пляс пущусь – стариной тряхну.
Тишине моей долг верну,
зная, – будущее за ней.
***
Если
б страх осмелел,
превратился
бы в ужас,
но
сомлел, присмирел;
вспомнить
лучшее тужась,
сочинял-прозябал
для
души, для баланса –
про
других, про себя ль
что-то
врал и боялся,
что
раскроется ложь
и
узнает весь свет, но
утряслось,
обошлось
тихо-мирно,
бесследно.
Яд ва-Шем
Назидательных тостов
патетика
и густой «чикен-суп» из
пакетика.
Совмещая с молитвой
еду,
гомонила община
чикагская;
на дитя наседала
щекастое,
воспитанье имея в виду.
…Были в землях, где
власть фараонова,
мы рабами. Была
Ааронова
речь темна, вера наша –
слаба.
Дай же знак нам
десницей простертою…
Чикен-супом задумчиво
сёрпая,
мальчик Мотл повторяет
слова.
Повторение жизни
мгновенное.
Засыпая, услышу,
наверное,
как бушует соседка одна
во дворе, обзывая
подонками
тех, кто песни горланит
под окнами.
Как, вернувшись домой,
допоздна
потрошит кладовую и
мусорку.
Забывает слова. Помнит
музыку
и пюпитром зовет парапет.
Отовсюду ей слышится
пение.
Терапия – от слова «терпение»,
врач витийствует, неторопевт.
От Освенцима и до
Альцгеймера –
никого (вспомнит: «было
нас семеро»).
Давность лет. Отличить
нелегко
год от года и месяц от
месяца.
Но ждала. И раз в месяц
отметиться
заезжал то ли сын, то
ли кто.
Личность темная (в
памяти – яркая);
вензель в форме русалки и якоря,
отличительный знак расписной,
на костлявом плече,
рядом с оспиной.
«Все лечу по методике
собственной.
Ни простуд, ни проблем
со спиной».
Как с утра подлечив,
что не лечится,
на бычками усыпанной
лестнице
изливал мне, малому, свое
алкогоре. Общаться не
велено.
Поминальной молитвой
навеяна,
канет исповедь в небытие.
…Мышцей мощной,
простертой десницею…
Будет Мотлу рука эта
сниться и
будет сниться еще на
руке
то русалка наплечного
вензеля,
то соседкина бирка
Освенцима
(детям врали, что это –
пирке).
…И явил чудеса… И
усвоили:
будет каждому знак при
условии,
что поверит – не с
пеной у рта,
не как смертник, а как
засыпающий
верит в будничный день
наступающий,
в продолжение жизни с утра.
***
А отсюда – в лес. Хоровод опят,
круглый счет колец. На воде круги.
Горный лес, похожий на водопад,
отраженье выплеснул в гладь реки.
Протянул к воде свои ветви, свой
силуэт вылавливая. И вот
слабый шелест, выроненный листвой,
переходит в шелест кромешных вод.
Переходит лет аккуратный счет
в зыбь воды разбуженной. Все течет.
И еще как будто бы не конец.
Что стоишь пень пнем, властелин колец?
Подари пришедшим свое кольцо.
Дай пройти сквозь сумрачные леса.
И родную землю узнать в лицо,
и узнать, что стерты с ее лица.
***
Представят счет (not check but score),
объявят срок.
Давай строчи, на рифму скор,
на пару строк
чернее станет черновик,
и – с глаз долой.
Из бара выйдет человек.
Пора домой.
В домашний свет. Или во тьму,
которой ждем.
Спой колыбельную тому,
кто не рожден.
Пока внутри малым-мало
ему спалось
и снилось то, что быть могло,
но не сбылось,
стук слышался снаружи. Дверь
открой. Беда
пришла. И мы вдвоем теперь
как никогда.