Рассказы
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2013
Ильдар Абузяров родился в Нижнем Новгороде. Окончил исторический факультет Нижегородского университета. Публиковался в журналах “Нижний Новгород”, “Октябрь”, “Знамя”, “Дружба народов” и др. Автор нескольких книг прозы. Лауреат Новой Пушкинской премии (2011). Живет и работает в Москве.
Ильдар АБУЗЯРОВ
Финское солнце
рассказы
БЫТОВАЯ ЭКОЛОГИЯ
1
В Нижнем Хуторе есть один дом. Вроде бы ничем не примечательный. Такая серая, в стиле модерн, многоэтажка с балконами, что стоит на отшибе, на пересечении “собачьей” кату и кошачьей песи. Впрочем, когда агент по недвижимости Риэлти привел Хяйме осматривать новое жилище, дом ей сразу понравился.
– Почему так дешево просят? – в лоб спросила Хяйме у Риэлти.
– Потому что срочно продают!
– К чему же такая спешка?
– Скажу вам по секрету, – признался агент, – у бывшего владельца квартиры Капы была интрижка с одной девицей из этого дома – с Кайсой. Он говорил жене Психико, что уходит в подводное плаванье, а сам в одних трусах спускался на несколько этажей ниже. Но, сами знаете, все тайное имеет склонность становиться явным. Как говорит сантехник Каакко, говно каждого из нас рано или поздно всплывает. Психико узнала и учинила грандиозный скандал. Вот и пришлось достопочтенному семейству срочно съезжать.
– Забавно, – улыбнулась Хяйме, – а я слышала, что этот дом в народе называют Пароходом и заволжским “Титаником”. Это из-за того, что то тут трубу прорвет, то там крышу промочит? Или все же из-за похождения по морям и рекам женщин того капитана?
– Не думаю, – разумно рассудил Рэлти. – Скорее из-за острого угла здание похоже на пароход. Из-за этого скошенного угла жители верхней части города называют многоэтажку еще и “Утюгом”.
– Да, я слышала об этом пренебрежительном прозвище, – попыталась еще чуть-чуть сбить цену дому и набить цену себе Хяйме.
– Да, но жители заречной, нижней, части называют этот дом “Домом”. То есть собором.
– Знаю, возможно, это связано с нехваткой настоящих соборов и красивых построек в промышленной части города? – продолжала сбивать цену Хяйме, хотя сбивать уже было некуда.
– А может, это связано с барочными и готическими элементами модерного фасада? – не соглашался Риэлти. – Похождения капитана повлияли лишь на цену отдельно взятой квартиры. Где вы еще найдете жилище по такой низкой цене?
2
– Ну вот, – выдохнула Хяйме, – мой “Дом” – награда мне за то, что я объявила целебат и отказалась от всех мужчин.
Хяйме нравилось это слово, потому что оно было красивым, и еще ей казалось, что “целебат” произошло от “целлюлит” или наоборот.
Однажды в газете Хяйме прочитала, что “целлюлит” случается у девушек, готовых и даже склонных к деторождению. То есть у созревших женщин. А у не родивших женщин после климакса проходит. С тех пор Хяйме очень боялась, что ее целлюлит однажды пройдет. От целлюлита она не хотела избавиться, а все остальное – катись оно к черту.
Не успела Хяйме уйти от своего мужа Алко Алпонена, как заодно решила поменять и квартиру, и работу. Чтобы начать новую жизнь и все старые концы в воду. По природе Хяйме была чересчур решительной и принципиальной женщиной. Даже жесткой.
После развода Хяйме боялась, что ей не хватит полученных после раздела имущества денег, чтобы приобрести новое достойное жилье. И тут такая удача! Все буквально за полцены.
“А все потому, что в мире удерживается равновесие, – рассуждала про себя Хяйме. – Стоит где-то чему-то убыть, как в другом месте прибывает. Стоит начать от чего-то воздерживаться или хорошенько пострадать, как приходят вознаграждение и отдушина. И наоборот: не успел ты нагрешить, как на, получи заслуженное наказание и распишись”.
Придя к такому умозаключению, Хяйме стала изучать своих новых соседей. А присмотреться было к чему.
В подъезде Хяйме жил один странный человек. Ну очень странный и к тому же абсолютный нелюдимый. Всегда один да один. Сдержан, замкнут и задумчив, аскетичен и сосредоточен. Даже в магазин выходит очень редко. Выходит, только если очень приспичит, и если в “Доме” исчезнут последние крошки. Ну чем не домовой?
3
Этим че был я. И я тоже присматривался к своим соседям. Точнее прислушивался. Взять хотя бы Веннике и Тарью. Тарья по заведенной предками привычке старается все тащить домой, а Веннике выметать пыль и мусор из дома вон. То есть убираться и блести уют так, чтобы все блестело и сверкало.
Тарья работает грузчиком на хладокомбинате, в простонародье “холодильнике”. Это такой завод. Раньше он работал грузчиком на вокзале и не знал забот, но, когда в Нижний Хутор перестали приезжать туристы, он перебрался на хладокомбинат. Уж чего-чего, а холода в наших сердцах завались, и мы будем пихать его по всему миру.
А еще в холодильниках комбината хранилась куча других продуктов: например, мороженое мясо тушами и мороженая рыба горами. Потому что хладокомбинат с большими складами выполнял для Нижнего Хутора функции продуктово-логистического парка.
Если рыба залеживалась, ее перерабатывали и консервировали. Ну скажите: разве это нелогично? Благо, консервный завод, с территории которого нестерпимо несет тухлой рыбой, находится через железный забор от “холодильника”. Но сейчас речь не о нем.
Хотя почему же? Хладокомбинат и консервный завод, как и почти все более-менее стоящие предприятия города принадлежали олигархическому клану Хаппоненов. Складами владел Хаппонен-средний. Сетью продуктовых гипермаркетов “Копеечка” Хаппонен-старший, а консервным заводиком Хаппонен-младший.
Горбатиться же на складах приходилось таким, как Тарья и Веннике. Веннике до второй беременности работала уборщицей в одном из магазинов Хаппонена-старшего. Приходила, намывала пол и полки до блеска.
Особенно тяжело было убираться в весенне-осеннюю распутицу и в зимнюю оттепель. Но вот Веннике ушла в декрет, и ей стало легче, хотя по-прежнему в непогоду Веннике чувствовала себя неважно. Зато теперь Тарье пришлось работать больше, чтобы прокормить семью, ребенка и зародыша там, в животе Веннике. Приходя на работу, в огромные холодильные камеры, он первым делом думал, что ему сегодня нужно приобрести к ужину. Потому что им на комбинате отпускали товар со скидкой.
Оттаскав тяжести на работе, он с полными пакетами продуктов шел домой. По пути он задавал себе один вопрос: долго ему еще переть это все на себе?
Перед сном Тарья садился в кресло и прислушивался к окружающему миру, к шумам и помехам внутри и вне себя. Ему казалось, что сердце у него, Тарьи, в последнее время что-то барахлит. Впрочем, это только могло казаться, – прислушивался Тарья к своему сердцу.
4
Сантехник Каакко Сантари тоже прислушивался. Но не ко мне, а к стояку. Сантехник Каакко Сантари – красивый парень. Но раньше, когда он только устроился работать в местный ЖЭК, а может, в ДЭЗ, – он был еще красивей. Голубые-голубые водянистые глаза, светлые волнистые волосы и белая кожа, ямочки на щеках. Приветливой улыбке Каакко не могли нарадоваться жильцы. Его просто обожали пожилые домохозяйки и молодые неопытные невестушки, которые по своей неопытности возьмутся что-нибудь стирать или готовить, да так напортачат, что чуть не погубят весь мир.
Тут уж домохозяйкам ничего не оставалось, как плакать и звать на помощь Каакко. И Каакко Сантари всегда приходил на помощь. Его приветливый норов и жизнерадостный характер спасали этот мир. На возгласы и причитания домохозяек – мол, что теперь делать и как теперь быть, – Каакко отвечал: “Не каркай, дура” или “Как на-каак-кал, так и шмякал”. Такие у него были присказки-шутки.
Но постепенно в этой затхлой атмосфере и сам Каакко Сантари начал сдаваться и загибаться. Он просто гибнул на глазах, и некому было ему помочь. Некому спасти и найти другую работу. Протянуть руку помощи в прямом и переносном смысле утопающему. Сантехники в этом городе скопом шли ко дну, все больше и больше хлебая горькую и затхлую водицу. Уже и из горла, как из шланга.
Как-то Каакко пришел ко мне и сказал, что сантехники берут на себя вину всех. Что они берут на себя чужие грехи. Что они члены мистического Братства сантехников, что ковыряются в помоях в стояках обычных семей. Разгребают клоаку. Накопившийся отстой в отстойниках. В тухлой ложной семейной жизни без радости. В суете сует с постоянным мытьем посуды и полов.
– Значит, ты поэтому ублажаешь домохозяек, – иронично скользнул я глазами по сантехнику.
– Да, я их радую. – Каакко взял со стола пустую рюмку и, морщась, посмотрел внутрь: мол, плесни-ка мне еще затхлой мутной водицы. – Я их спасаю, а сам с улыбкой на лице иду ко дну.
На столе в тот день у меня из закуски были квашеная капуста и кислые щи. И вот сантехник, не гнушаясь, заедал водицу квашеной капустой и запивал кислыми щами, вынимая пальцами капусту, словно она была чьими-то волосами.
Впрочем, из всех сантехников города Каакко Сантари держался дольше всех. Потому что закусывал. И еще потому, что у него было увлечение. Время от времени он норовил вырваться из серых бетонок-ботинок города в резиновые калоши и шел к матушке-природе, к свежему морозному воздуху, чтобы посидеть у чистой водицы и пообщаться с чистой молчаливой рыбой, которая исполняет желания.
– Да полно печалиться, – потянулся сантехник к бутылке. – Давай лучше поговорим по душам. Я ведь только сегодня вынул очередной презерватив и клок волос из стояка.
– Нет, на сегодня тебе хватит, – отодвинул я бутылку от Каакко. Было больно смотреть, как такой светлый, жизнерадостный человек разрушается и мрачнеет на глазах. Его лицо чернело, как у утопленника. – Давай разговаривать, не запивая слова.
5
Впрочем, договорить нам тогда не дала наша соседка Сирка. Она пришла в коротком мокром халатике и потребовала сантехника Каакко немедленно разобраться. У нее случилась ЧП: прорвало трубу или шланг, соединяющий стиральную машину с водопроводом. Вот-вот зальет всех соседей.
Сирка размахивала руками и громко орала. И так эмоционально жестикулировала, что были видны ее мокрые подмышки. Значит, авария серьезная.
Они ушли, а мне оставалось гадать, где у Сирки прорвало трубу – в прачечной или в квартире. Если в прачечной – то понятно. Прачечная в нашем доме-утюге – то место, где встречались жильцы, которые еще не обзавелись персональными стиральными машинами из Италии. Прачечной заведовала Сирка. Ей эта работа была по душе. Да и мне нравилось, когда Сирка включала с утра гигантские стиральные машины и весь дом начинал вибрировать и ходить ходуном. Бак походил на саму нашу планету с мелькающими за стеклом материками, ледниками и облаками. Шум вечного земного круговорота будоражил сознание, давал надежду, казалось, проникал мне в самую кровь. Этот шум священной очищающей воды – будоражил жилы и завораживал всех жильцов. И все знали, что за зимой придет весна, растают наросты, потекут ручьи.
Было так приятно лежать и слушать с утра, как вода смывает все закостенелое, заведенный мрачный порядок вещей. А потом хотелось вскакивать, умываться, скидывать с себя старую одежду, делать зарядку, надевать чистые белые праздничные рубахи. И идти на лыжах в лес – в священные рощи. Или водить хороводы-службы прямо в “Доме”.
Работа стиральной машины была как праздник. Как рождение ребенка или свадьба. Она была символом вечного обновления и великого круга, который совершает само Солнце.
Но все поменялось в то время, когда Сирка обнаружила подтеки на лице своего мужа Пертти и затхлую лужицу на полу-тверди. Протекает шланг – и это был плохой знак. Духи воды этого не потерпят. Да и муж день ото дня выглядел все хуже и хуже. Весь распух и надулся, как забитая где-то труба. Пертти пошел обследоваться и узнал, что болен раком прямой кишки и что жить ему осталось совсем недолго. А потом вода потекла в обратном направлении, в отжимающий отсек, отчего у Сирки все сжалось внутри и засосало под ложечкой. О, кошмар! Реки потекли в другую сторону. А ведь Сирка всегда старалась ставить машины на четвертый бережный режим стирки. Так прекратился вечный бег, и началось сжимание.
6
Затапливало откуда-то сверху. А сверху над Сиркой жили Кастро и Люлли. Люлли была такой неуклюжей на кухне. Такой медлительной. Вполне возможно, что это она затопила соседей. С Люлли-копушей может и такое случиться. Когда Люлли стряпала на кухне, снимала ли пену с наваристого мясного бульона, кидала ли свеклу в борщ, она еще более сгибалась над кастрюлей и еще больше краснела.
Краснела от пара и духоты, исходивших от духовки, и ее пальцы вместе с прихваткой все более напоминали неловкие клещи рака. У неуклюжей Люлли просто все валилось из рук. Как вот сейчас в этот момент из рук Люлли вывалилась прихватка. И Люлли где-то в глубине души понимала, что из ее рук постепенно уходят их с Кастро любовь и счастье. Отчего Люлли становилось совсем плохо и душно. Жар охватывал тело, щеки пылали.
Благо, Кастро работал в аптеке “36 и 5”, а по ночам еще дежурил в аптеке “35 и 6” и следил за температурой в семье. Время от времени приносил он Люлли касторку, а также лекарства от повышенного давления и крем для рук. А сегодня Кастро, судя по запаху из вентиляционной шахты, принес сверток с раками. Он решил, что у них к пяти годам совместной жизни должны быть раки на ужин. Он попросил Люлли приготовить раков со сметаной в духовке.
И она вроде как бы согласилась. И достала с полки книгу рецептов, чтоб уточнить дозировку ингредиентов. А Кастро в это время прилег на диван, чтобы “прикурнуть”. Все-таки в аптеке ему целый день приходилось стоять на ногах. Но не тут-то было. Только Кастро начал смотреть сон, в котором он обрезает кубинскую сигару, то есть собирается “прикурнуть”, как звон и треск заставил Кастро вскочить на ноги и броситься на кухню, где он увидел, как Люлли собирает расползшихся по полу раков и закидывает их на противень. Раки, вымазанные в сметане, выскальзывали из рук Люлли и снова расползались в разные стороны, как полоумные.
А в это время электрическая печь уже раскалилась. А печи у поволжских финнов испокон веков – священный очаг. В печах производят ритуальную варку, приносят жертвы и хоронят кости усопших. Варят для духов и покровителей семьи кашу. А кости складывают в Воршуд – специальный короб. Но какой тут короб, если раки не хотели лезть даже на противень! И открытая форточка не помогала, потому что дыма становилось все больше, а раки были все незаметнее.
Да и свои руки и ноги Люлли из-за дыма перекалившегося масла уже видела с трудом. Порой Люлли казалось, что она сама себя приносит в жертву у электрической духовки, и ее кости уже хранятся в мешочке ее дряхлеющего тела. Но что поделать, если, как пояснил сантехник Сантари, котловая энергия – самая эффективная. С помощью нее отапливается дом, нагревается вода.
Это Сантари рассказывал электрику Петерику Искри. Когда они устанавливали в квартире Кастро и Люлли электрический котел для отопления.
– Да и электричество поступает в дом из котлов ТЭЦ, – согласился Исскри.
Люлли слушала их краем уха, смотрела, как ей отчаянно подмигивает Каакко, а сама думала, что семье гораздо лучше, когда жена и мать парит, варит, кипятит, белит именно в котле. А еще возится с ребятишками, которых родила, и купает их в тазике. И ее энергия из котлов, кастрюль и тазиков вливается в кровь и плоть семьи. Поддерживает жизнь и тепло. И все это называется счастьем.
7
“А может, – с ужасом подумал сантехник Каакко, – прорвало паровой котел всего дома?” А паровой котел отопления – это священный очаг всего “Дома”. Если так, то надо срочно бежать за помощью. Да и без сварочного аппарата не обойтись. А сварочный аппарат с двумя баллонами ему одному не подтащить. Значит, надо звать на помощь Тарью, который никогда не откажет, если надо помочь в беде.
Сколько Тарья себя помнил, он всегда таскал тяжести и получал за это вознаграждение. В школе он таскал флягу с молоком для столовой, а осенью разгружал припасы в овощехранилище. За это ему наливали кружку холодненького молока и отрезали большой ломоть свежего, мягкого батона и шматок замерзшего масла. На овощехранилище он вдоволь получал сладкой моркови и репы.
Веннике он помог донести от школы до дома тяжелый ранец, чем вызвал ее расположение. Когда они оказались вместе в квартире, Тарья сразу не бросился на Веннике, а помог ей сначала в уборке – вынес мусор, выбил ковры. Это покорило сердце Веннике окончательно.
А потом Тарья с Веннике сблизились и поженились. Причем сближались они с Тарьей всегда в любимой для Веннике позе – она наверху согнувшись. Тарья легко нес Веннике из загса. А от свадебного кортежа до ложа в первую брачную ночь так вообще летел. У Тарьи были сильные руки и большое сердце. Он плакал, когда выносил их с Веннике малыша из роддома. Руками он почти не чувствовал тяжести, а вот большие горячие капли слез давили на щеки.
Чтобы жить отдельно от родителей, Тарья и Веннике снимали квартиру. Вначале это было терпимо, но, когда родился сын, расходы возросли, а работы не стало. Тарье пришлось уйти с вокзала. Перебравшись на “холодильник”, Тарья хорошо вписался в артель. Но на “холодильнике” платили мало, а цены на электричество и тепло росли не по дням, а по часам. В их с Веннике квартире стало прохладно, потому что им приходилось экономить на отоплении. Ребенок мерз, а они не могли себе позволить купить батарею.
– Хочешь подкалымить? – подошел к Тарье бригадир артели Бугор.
– Как? – спросил Тарья.
– Есть один план. Но работать придется внеурочно. Иногда ночью.
План заключался в том, что их артель должна была разгружать угнанный для Урко и Упсо вагон. Они выстроились цепочкой и передавали короба с тушенкой. Каждая пятая-шестая коробка кидалась не в фуру, а под вагон – прямо на пути. Там ее должен был подхватить Тарья и перетащить в сугроб. Хочешь жить – умей вертеться.
По ночам они наведывались на родной склад. Внизу у массивных ворот ангара была резиновая большая подкладка. Если ее приподнять погрузчиком, то на петлях чуть приподнималась и сама дверь. В щель вполне мог проникнуть человек. Погрузчик стоял на территории логистического комплекса. Взяв в долю охранников, Тарья с подельниками из бригады ночью проникал на территорию склада. Затем с помощью погрузчика и своей расторопности они проникали в ангар. Брали по чуть-чуть. Бутылку оливкового масла из одной коробки с одного ряда. Затем через несколько стендов. Складывали в сумки челнока и пропихивали под складом.
Затем на машинах развозили по квартирам. В течение недели товар по бросовым ценам предлагали в тот или иной мини-маркет. Хозяева киосков и магазинчиков брали дешевый товар с удовольствием. Гипермаркеты Хаппонена-старшего практически убивали все торговые точки на несколько километров в округе. Тем более Хаппонены позволяли себе демпинговать. Но Тарья и компания не дали умереть малому бизнесу, чья торговля с легкой руки Тарьи шла лучше. Помогал Тарья выжить и одинокой старухе Ульрике, подкидывая ей дешевые семечки. Самому Тарье семечки было грызть недосуг. Да и Веннике очень не нравилось выметать семечкины шкурки-кожурки.
В семье Тарьи и Веннике появились кое-какие деньжата. Не абы весть что, но заплатить за квартиру и тепло теперь можно. На их столе было такое полезное для Веннике оливковое масло, сгущенка и тушенка. Но Тарье все чаще приходилось уходить. “Третья смена, – объяснял он Веннике, – сегодня у меня третья смена”.
Сначала Веннике мирилась с постоянными отлучками мужа. Но однажды, подметя пол, Веннике взяла щетку и стала чистить грязнющие брюки Тарьи. Еще бы, Тарье частенько теперь приходилось ползать под дверьми ангара на пузе. Тут-то она и обнаружила несколько длинных белых волос. Веннике так расстроил этот факт, что она весь вечер пролежала лицом к стене.
8
Я тоже не против прилечь, я иду прилечь на диван, и мои мысли от четы Веннике и Тарьи плавно перетекают к Пертти.
Потому что Пертти все последнее время только и делает, что лежит на своем засаленном диване и засаленном матрасе, повернувшись лицом к стене. Он повернулся к ней, когда понял, что его круг завершен, что он должен уйти, оставив свое место другим. Своему сыну от первого брака Топи и еще молодой жене Сирке.
Каждый раз, повернувшись к стене, Пертти видит одни и те же узоры. Обои стары и просалены, а узоры сакраментальны и вечны. Они говорили о не проходящем смысле жизни и бытия. О том, что, умерев, мы не умираем, но уходим в сакральный мир предков.
Но Пертти было от этого не легче. Что он скажет своим предкам, придя к ним? Что он успел сделать за свою мигом пролетевшую жизнь? Продолжить род, воспитать хорошего работящего сына. Да, он родил сына, но разве мы – червяки, живущие только ради того, чтобы пожрать и родить? Вот какие мысли не давали Пертти успокоиться и заснуть или заснуть и уже успокоиться. И червяки с раками грызли его изнутри.
От мыслей о своей беспомощности Пертти было больно вдвойне. Боль была где-то в районе кишечника под печенью и еще в душе. Вначале Пертти не говорили, что у него рак. А сам понял он это не сразу. Он просто чувствовал, что гниет и червивеет.
И не то чтобы Пертти был старик, хотя и выглядел в сорок девять лет как старик. Просто он чувствовал, что разлагается изнутри. И газы выходят из него непроизвольным образом. Теперь его тело, как помойка. И запах изо рта. И простыни липкие, словно они варятся в баке, кипят, тлеют вместе с торфяным огнем, как на болоте, и пахнет от них бомжатником.
Он вспоминал, как ему досталась квартира в этом кондоминиуме. Как он стоял в очереди, требовал, ругался. Может, отсюда такой запах и полное отсутствие аппетита. Но, с другой стороны, его жизнь прошла не совсем уж бездарно. Да, если посмотреть с другой стороны, было чувство удовлетворения, что его круг был не зря, что он успел родить сына. Построить дом – эту клеть. Оклеить его обоями. И теперь его сын повторял его путь, продолжал его бытие. Круг завершен. У него была своя страна, свой род, свой язык, свой дом и свой сын.
– Спасибо, спасибо, – шептал Пертти тайным хозяевам и служителям дома, повернувшись к вечным узорам, – спасибо вам, спасибо за все.
Пертти считал, что всех и все в этой жизни нужно благодарить. Особенно нужно благодарить служителей “Дома” и его домовых. В сущности, Пертти сейчас был главным священником нашего кондоминиума. Он чуть ли не единственный, кто каждый миг и час благодарил домовых и общался с ними.
Да, его жена – еще молодая женщина и может еще успеть реализовать себя. У нее еще все впереди.
Лежа в своей комнате, Пертти слышал, как сантехник Каакко тискает его Сирку, как он щупает и мацает ее. И как она визжит и хихикает в его объятиях, словно блаженная. Благо, их квартира была большой – трехкомнатной, и было, куда привести мужика, чтобы любовники могли вести себя несдержанно и громко.
“Молодец, сынок, – думает Пертти про Каакко со слезами на глазах. – Зажимай ее крепче, чтобы она смогла разродиться новым потомством. Спасибо, спасибо тебе”.
Сам не зная почему, Пертти называет Каакко сынком. Может, потому, что они с Сиркой хотели, чтобы у них родился еще один сынок. А еще потому, что он очень любит свою жену и хочет, чтобы ей было хорошо.
“Ничего, она еще молодая, – думал Пертти. – Пусть повеселится”.
Единственное, о чем он ее просил, чтобы она не выходила замуж за актера.
9
Если у Пертти и Сирки был сын, то у Ванни и Тапко детей не было. Потому что больше всего на свете Ванни и Тапко любили комфорт. Они и поженились-то из-за своей любви к комфорту, точнее, Ванни вышла замуж за Тапко из-за любви к комфорту. Женщины всегда выбирают. Иногда выбирают квартиру, иногда мужчин, но чаще детей. Ванни же выбрала комфорт, очаровавшись нежностью и даже какой-то женственностью Тапко, но более всего – его вместительной ванной комнатой.
Что же привлекло Тапко в Ванни, трудно сказать. Но что-то понравилось, это точно, ведь Тапко привык долго и привередливо выбирать нужный канал, устроившись поудобнее в кресле перед телевизором. Также тщательно, кажется, Тапко выбирал себе и жену – и вот выбрал. Только теперь не мог вспомнить, чем же его привлекла Ванни. Может быть, его добрая, мягкая натура и обходительно-уважительные манеры помогали ему оставаться в неведении. Ведь выбирают всегда женщины. К тому же Тапко никогда не настаивал на немедленной близости, а терпеливо ждал у телевизора, когда его выберут, предоставляя избраннице на часы свою ванну.
Да, больше всего Ванни любила барахтаться в мыльной воде. Вода ее расслабляла, размягчала кожу, мышцы. Давала почувствовать себя женщиной, то есть самой собой. Но не просто женщиной, а любимой женщиной.
А еще ванна очень полезна для здоровья. Очищает тело от шлаков. И даже выводит дурные мысли из головы вместе с потом, когда все тело в воде и лишь на лбу испарина. А если ее приготовить с морской солью и минералами, то она сглаживает морщинки от этих непростых мыслей.
Ванни работала в спа-салоне, где помогала богатым женщинам стать красивее и подготовиться к свиданию. Дренаж избавляет от жировых отложений, а ванны с розовым маслом делают кожу бархатистой.
Весь день Ванни заполняла масляно-солевые ванны и накладывала маски. На работе Ванни очень завидовала богатым женщинам: всем этим Кайсам и прочим Люстрам, всем этим любовницам и женам Хаппоненов и прочих богатеев-лапальщиков Нижнего Хутора. Придя домой, Ванни отдавалась вся целиком себе и ванне. Теперь она уже делала водный массаж и маски исключительно для себя и своего удовольствия.
10
Если много воды помогает Ванни разгладить морщины, то моим соседям много воды, наоборот, создает морщины. Соседи эмоционально решают, кто бы мог устроить маленький потоп в подъезде “Дома”. Мне тоже это дико интересно. Я подхожу к глазку и смотрю на лестничную клетку. Но больше прислушиваюсь, впитываю информацию всеми клетками, чем смотрю. Ибо мои соседи, собравшись как раз напротив моей двери, спорят и рассуждают о том, кто же все-таки их затопил.
Вместе с Сиркой Каакко Сантари сначала постучал в квартиру к Кастро и Люлли. Дверь открыла раскрасневшаяся Люлли. Она неистово заверяла, что у нее-то как раз все в порядке. Она божилась и клялась здоровьем.
Откуда тогда может идти течь?
Из разговора соседей я понимаю, что они вошли в квартиру Кастро и Люлли и обнаружили, что пол там влажный, будто его кто-то только что протер тряпкой, пряча следы вседомного потопа.
– Что это у тебя такое?
– Это у меня пытались разбежаться раки, – уверяла Люлли.
– Всех собрала?
– Нет, одного никак найти не могу.
После того, как Люлли сказала, что это наследили разбежавшиеся раки, Каакко потрогал пол под раковиной, проведя пальцами по швам, и понял, что это не враки.
– Тогда у кого это прорвало трубу? – вопрошала Сирка.
– Может, это кондиционер Конди и Неры? – предположила Люлли. – С него постоянно капает что-то. Когда была жара, они его включили на полную мощность, он не выдержал и дал течь. Сломался, и теперь с него течет, как с облака.
Конди работал менеджером в компании, занимающейся продажей кондиционеров и прочего вентиляционного оборудования. Поэтому Конди был большим специалистом по воздушным потокам. Он хорошо усвоил, что воздух тоже можно продавать.
В последнее время работы прибавилось, так как мэр Мерви выпустил указ о том, чтобы кондиционеры с фасадов домов убрать. Исключение делали только для тех, у кого окна выходили во двор. Организациям поблажек не было. Бизнесменов заставляли делать общий воздуховод и ставить большой кондиционер на крышу.
С утра до вечера Конди принимал заявки, затем ходил по офисам и делал проекты.
Его жена Нера в это время изнывала от удушья и скуки дома, пока в конце концов не включила кондиционер на полную мощность. Кондиционер дал течь, но прежде хладагент продул ее бесившихся детей. Продуло так сильно, что они подхватили воспаление легких. Теперь они лежат, закутанные в ватные одеяла. У них сильный жар. Нера поит их горячим молоком с медом.
Пока Нера ухаживает за своими ребятишками, сантехник Каакко Сантари мысленно начертил схему дома со всеми соседями. Неужели это фреон из кондиционера? Не имеющий ни цвета, ни запаха фреон Конди и Неры? Еще у кого мог случиться потоп – это у Ванни и Тапко. Или все же дал течь общий стояк, что проходит по перекрытиям? От напряжения мысли у Сантари зашумело в черепных перекрытиях.
11
Меня тоже одолевают разные мысли. Я часто думаю о своих соседях. Иногда я открываю окно, чтобы проветрить жилище, – ведь кондиционер меня заставили снять. Но если на улице становится шумно, например, резко затормозит машина с громко включенной музыкой, я встаю и закрываю форточку. Стоя у окна, разглядывая звезды и машины, я продолжаю думать о соседях. Особенно о Тарье и Веннике.
Однажды Тарья чуть не попался. Они, как обычно, вышли со склада. Натаскали несколько сумок. Загрузили багажник жигулей Риксо и поехали по ночному Нижнему. Но машину поставили не у подъезда, а на противоположной стороне. Потеряли бдительность. Попрощавшись с товарищами и с водителем Риксо, Тарья уже переходил дорогу, как увидел патруль Паули и Ментти. Дверь машины была открыта, а из нее высовывались нога и автомат.
– Куда-то ездил, Тарья? – высунул вторую ногу из машины инспектор Паулли, когда Тарья поравнялся с дверью. Ментти продолжал сидеть за рулем.
– Нет, я с работы! – сказал Тарья. Он, много лет проработав на вокзале, знал, что в такое позднее время ни один поезд не приходит в Нижний. Его-то Паули на такой мякине не проведет.
– А что у тебя в сумках?
– Продукты, – не моргнув глазом, признался Тарья, – зарплату выдали продуктами!
– А что как поздно?
– Загуляли немного с друзьями. Посидели в закусочной. Не нести же водку домой! – Тарья был совсем не дурак. Он воробей стреляный.
– Садись, поедем проверим, – сказал Ментти.
Вместе с инспектором Паули они проехали в районное отделение. Всю ночь Тарья просидел в участке вместе с местными проститутками, которые лезли к нему целоваться и обниматься.
Вернулся Тарья домой к полудню следующего дня, когда инспектор не дождался ни одного заявления об ограблении гипермаркета. На воротнике Тарьиной рубашки Веннике обнаружила следы помады. Пахло алкоголем и чужими женщинами.
12
Хяйме знала, что за все наши прегрешения приходится расплачиваться уже в этой жизни. Что ничего не бывает просто так и что каждое действие имеет свое последствие.
“Вот, – думала она, – муж Сирки Пертти умирает, а его жена как-то расцвела и помолодела. Она, должно быть, изменяет своему мужу Пертти. А тот болен раком. И какое наказание должно прийти Сирке за эту измену? Или сама измена – это уже наказание? К чему бы это? Как пить дать Сирка изменяет своему мужу. Но с кем?”
Глядя на сверкающие глаза Сирки, Хяйме пришла к выводу, что здесь, наверное, и без электрика Исскри не обошлось.
Однажды Исскри пришел к Хяйме с бутылкой шампанского и стал объяснять ей, что женщина – как пустой резервуар. Женщина – пустой сосуд, требующий наполнения. Она ждет от мужчины энергии, как минус ждет свою тягу – плюс. И если мужчина не искрит, не наполняет ее полностью энергией, то он не тянет.
Поэтому он, Исскри, прежде чем замутить, с грохотом вышибает пробку и наполняет женщину до самых почек шампанским. А когда у той от шампанского и шуток начинает искриться в глазах, уже лезет со своими непристойными предложениями.
У сантехника Каакко Сантари была своя метода. Он приходил с бутылкой водки, потому что знал, что вода и кровь не должны застаиваться в организме.
Но чаще ничего не приносил, потому что чаще наливали ему, Каакко, а он лишь широко улыбался, лил воду и гонял по вентиляционным шахтам и ушам воздух.
Бла-бла-бла.
Эх, все-таки хорошо, что она, Хяйме, объявила целибат. Иначе она обязательно угодила бы в силки Исскри или Сантари с их шампусиком и бла-бла-бла..
13
Я бы мог чаще думать о ком угодно из нашего дома. Но так уж получилось, что я сегодня чаще думаю о Тарье и Веннике. И ничего тут не попишешь. Потому что жизнь случайна и выборочна. Вот и сегодня, встретив в подъезде уставшего Тарью, я снова задумался о нем.
С годами Тарья из жилистого молодого человека превратился в здорового мужика, обрюзг, обзавелся животиком. Постепенно ему стало казаться, что он и сам туша, подвешенная на крючок обстоятельств. И что ребенок, которого носит его жена, тоже обречен, что он – килька в консервах на стол буржуям. А если учесть, что в нашем панельном доме зимой очень холодно, то ближе к зиме приступы мрачного настроения у Тарьи усиливались. И теперь ему казалось, что весь мир вокруг – холодильник. Холодильник с шумящим и барахлящим моторчиком. Или это завывает за окном ветер?
Ветру и вьюге хорошо. Они вольные птицы. А Тарья не знает, как вырваться из этого заколдованного круга. Он уже давно мечтает превратиться из человека с огромным грузом ответственности на плечах в человека, которого будут носить на руках. Он просто жаждет превратиться из человека с тяжелым грузом за спиной в человека, которого однажды поднимут на скрещенные руки и будут качать как победителя. А потом понесут через триумфальную арку. Каждое утро он вставал ровно в пять часов и шел пешком сквозь морось осени и мороз зимы на работу. Проходил через арку проходной в прохладные помещения раздевалки. Снимал теплую дубленку и надевал холодную спецовку.
Осенью и весной Тарье мороки тоже хватало. Грязь и слякоть под ногами и подмышками. Вспотеешь и лезешь потный в холодильник. А тут еще Хаппонен стал подозревать в чем-то Тарью, отчего у Тарьи то и дело выскакивала испарина на лбу и бежали холодные мурашки по спине.
И не то чтобы Хаппонен-средний не обнаружил пропажи. То от одного, то от другого клиента поступали жалобы о недостачах в коробах. Просто Хаппонен никак не мог понять, где происходит утечка. Как опытный хозяин, Хаппонен выдерживал паузу, пытаясь разобраться. Во время рабочего дня он часто ходил по складу, заложив руки за спину, от фур к поддонам, рассматривая всю производственную цепочку. Он все высматривал, где тут может проскочить мышь. Он бросал подозрительные резкие взгляды то на одного, то на другого рабочего.
Вглядевшись, Хаппонен-средний вызвал к себе Тарью и предложил тому признаться.
– По твоему хитрому финско-татарскому лицу, Тарья, я вижу: ты знаешь, куда могут исчезать продукты с нашего склада. И как они попадают на местный продуктовый рынок.
14
Тапко работал на местном вещевом рынке челноком. Он возил китайские тапочки, частично сам шил свой товар. Работы было много. Работать приходилось с утра до вечера. Когда они скопили некую сумму, Тапко предложил Ванни потратить ее на теплую одежду. Но Ванни первым делом решила сделать ремонт в ванной комнате. Чтобы ванная была красивой, теплой и с большим зеркалом.
Они вместе долго выбирали плитку на строительном рынке. Бордюр и узор. Зеркало и крючки для полотенец и халатов, умывальник и подстаканник для зубных щеток. Главное, чтобы все было в тон. Потратили все деньги и даже немного залезли в долг. Но, прежде чем укладывать плитку, нужно было установить сушку-змеевик. Каакко посоветовал установить латунную, без швов. Большая сушка-змеевик без швов стоила очень дорого. Прибавьте к этому краны “бугати”. Да и за саму работу Каакко брал нехило.
– Это все оттого, что у него нет конкуренции, – рассуждал Тапко. – Каакко абсолютный монополист нашего “Дома”, потому что ключи от подвала только у него. И другого сантехника в доме он не потерпит. У меня на рынке столько конкурентов, что за товар особенно не задерешь. А этот бездельник поработал пару часов и заработал кучу.
– Я беру не меньше, потому что в сварке очень много свинца, – пояснил Каакко, когда Тапко ушел на работу. – Свинец проникает в организм и очень вреден для здоровья.
Пока Каакко говорил, Ванни держала в руках латунный змеевик, и ей казалось, что в ее организм вот-вот проникнет латунь.
15
Вкусный аромат из квартиры Люлли доходит до моего носа по вентиляционной шахте. Зачарованный этим запахом, я открываю холодильник и достаю оттуда масленку с маслом, сардины, багет хлеба. Я вскрываю консервы ножом. Ставлю на плиту кастрюльку. Но не чтобы сварить из сардин суп, а чтобы вскипятить воду для чая. Какой уже вечер я питаюсь так, на скорую руку, почти всухомятку. Да, последнее время мне часто приходится есть еду холодной.
Слова “холод” и “консервы” вновь толкают меня на ассоциации с Тарьей и Веннике. Итак, Тарья всю жизнь проработал грузчиком. Каждый божий день вставал и перся на эту работу, где разгружал ящики с рыбой и огромные короба с маслом и тушенкой. Разгружал вагонами.
Из холода да в жару. Я думал о Тарье, вяло ковыряясь в консервной банке и запивая сардины горячим чаем. Аппетита не было никакого. Впрочем, как и пиетета к еде. Выкинув полупустую-полуполную жестянку в мусорный пакет, безо всяких угрызений совести пошел укладываться спать.
Я знаю, Тарья тоже не испытывает никаких угрызений совести по отношению к хапугам Хаппоненам, хотя и крадет их имущество.
– Платили бы нормально, никто не стал бы рисковать работой и воровать, – рассуждал Тарья.
Единственная, кто его волновала, была чистюля Веннике. Ей он боялся сказать, чем занимается по ночам. Совесть не позволяла. Совесть и страх. А вдруг чистюля Веннике разочаруется в нем и разлюбит?
– Когда уже прекратятся эти твои ночные смены? – тяжело вздыхала Веннике.
– Скоро, скоро, дорогая Веннике. – Тарья понимал, что Веннике о чем-то догадывается, и поэтому в их семье наступил разлад.
– Обещаешь? – Ночные смены Тарьи очень сильно мучили Веннике. Она чувствовала, он что-то недоговаривает. Веннике была очень гордой и чистоплотной. Она не могла подпустить к себе Тарью после его ночных смен и заставляла подолгу и тщательно отмываться в ванной.
– Обещаю. Не сегодня – завтра все ночные и дневные смены прекратятся, потому что я, кажется, подпадаю под сокращение, – в самом деле, не выдавать же Тарье своих товарищей.
Иногда Веннике начинала разговор издалека.
– Тебя что-то не устраивает в наших отношениях, Тарья? – спрашивала Веннике.
– Нет, – покачал головой Тарья, – меня все устраивает. С чего ты взяла?
– Мне кажется, ты что-то скрываешь от меня.
16
Странно просыпаться посреди ночи от плача ребенка или от женских сладострастных стонов. Таких ярких и сильных: “Ох, ох, еще, еще!” – будто сексом занимаются в соседней комнате или в соседней комнате всхлипывает ребенок, или плачет беззащитный, как дитя, человек: “А-аа, А-аа!”
Ох, я широко открыл глаза и больше уже не смог их закрыть. Возбуждение охватывает меня, а тут еще ночь дотрагивается до меня нежной женской рукой.
“Кто бы это мог так страстно заниматься сексом?” – начинаю гадать я, протягиваю руку и нащупываю влажную простыню. От слез ли, от спермы ли?
Я встаю и иду на кухню, чтобы проверить свои догадки. Я прижимаю ухо к вентиляционной шахте, пытаясь понять, откуда идет звук. Думаю, так сделали многие мои соседи. Эти стоны счастья или слезы отчаяния подняли многих на уши.
Всякие безумные, сумасбродные мысли лезут мне в голову. Я думаю, что это Кастро привел к себе девушку с шарикоподшипникового, потому что Люлли ушла к сестре или уехала в командировку. А может, это сын Пертти привел к себе девушку. А может, сантехник Каакко ублажает очередную из домохозяек. Но кого: Ванни, Люлли, Веннике или?.. “Ну иди ко мне, – просит она, – я уже соскучилась”.
А может, это кричит во сне простывший ребенок Неры и Конди. Кто это так надрывно плачет, пытаясь удушить всхлипыванья в подушке?
Я и сам порой готов в темноте заплакать. От безысходности. А Тарья – он держится. Держится из последних сил. Перед сексом Тарья тщательно намывает свое пропахшее рыбой и прогорклым маслом тело, чтобы не испачкать ненароком чистюлю Веннике. Он моется так же подолгу, как сама Ванни. А Веннике кажется, что Тарья что-то скрывает и пытается в ванной избавиться от следов и запахов чужой женщины.
Этого напряжения и непонимания двух родственных душ не выдержал душ. И тогда Веннике пришлось пригласить сантехника Каакко Сантари. Каакко явился со своим инструментом.
– Отчего такая грусть? – спросил Каакко у Веннике, ковыряясь в душе, как бы между прочим. – Расскажи, в чем причина твоей тоски, и тебе станет проще.
– Мне кажется, Тарья нашел себе пассию и мне изменяет, – сама не зная, почему, призналась Веннике.
– Так измени ему в ответ.
– С кем? – улыбнулась шутке Веннике.
– Да хотя бы со мной!
Веннике внимательно посмотрела на Сантари – шутит он или нет?
– Вот увидишь, – сказал Каакко, – тебе станет легче. Ведь мое призвание – прочищать застоявшиеся в стояках отношения.
17
Вернувшись в кровать, я теперь долго не могу заснуть и прислушиваюсь к каждому шороху. Может, это, снизив громкость, продолжают заниматься любовью соседи, а может, шаркает по квартире Тапко.
Странные шорохи заставляют меня подумать о Тапко. Чтобы расплатиться с большими долгами, Тапко торговал китайскими и пошитыми собственноручно тапочками до поздней ночи. Ванни в это время зависала в ванной. Она мылась тщательно – с головы до ног, намыливала сначала волосы, потом тело и ноги, вычищая пемзой себе пятки. А Тапко волосы оставлял на потом – на следующий месяц, а вот ноги парил регулярно. Наберет воды в тазик каждый вечер и парит. Потому что ноги на рынке порядком замерзали. Затем разгоряченные ноги он закутывал в теплые шерстяные носки и прятал в меховые тапки.
Тапко любил расслабившиеся ноги задрать на диван, пока кровь не оттекала от стоп и ноги не начинали охлаждаться. Квартира и ноги стыли постепенно. Он не препятствовал Ванни подолгу пролеживать в воде – лишь бы не мешала смотреть ток-шоу, пока ток идет по ногам. По ящику в это время ведущий Телле Магганнин заряжал воду положительной энергией…
Не так-то просто ожидать, когда Ванни накупается.
Ванни не знала, что Тапко становилось плохо от влажности. Давление поднималось. Она считала, что всему причина – неуважительное отношение Тапко к вопросам гигиены.
– Неправильно ты моешься, – обижалась на него Ванни. – Из-за этого боги воды могут покарать нас. К тому же ты моешься по средам и пятницам, когда мыться нельзя.
Тапко мылся редко, а после замечаний стал мыться еще реже.
А этой зимой у них и вовсе случился разлад. И все из-за ванной. Неожиданно из крана пошла неприлично желтая вода. Она была ржавой, – словно воды Стикса, никогда не видевшие солнечного света, вдруг наполнили ванну.
Ванни лежала и не видела своих ног, будто она в рыжих тапках Тапко.
Это все потому, что градоначальник Мерви давно не менял трубы в городе, вот они и проржавели, и эта ржавчина теперь течет в дома. А летом подолгу не было горячей воды, а на один месяц отключали и холодную. Особенно для Ванни это было мучительно в жару. Любовью стали заниматься реже.
Из-за ржавой воды стали выходить из строя машины. А Ванни и так приходилось стирать вручную, так как стиральная машинка не убиралась из-за новой просторной ванны, купленной в кредит.
А когда и вовсе воду отключили на целый месяц, то Ванни пошла к соседке Кайсе и попросила помыться в их ванной. Потому что у Кайсы в ванной стоял водонагревательный котел.
– И чего ты возишься с этим увальнем Тапко, который не может тебя обеспечить самыми элементарными условиями? – вздохнув, вошла в положение Ванни Кайса. – Тем более у нас в доме живет такой красивый сантехник, что точно тебя обеспечит всем необходимым!
18
Это случилось морозным утром. После очередной ночной смены, из тех, когда они с подельниками, словно мыши, обчищали склады Хаппонена, Тарья спешил домой. Ему надо было переодеться, перекусить и отправиться на обычную свою дневную смену.
Чтобы не вызывать подозрений, Тарье надо было выглядеть, как огурчик. Приняв душ, Тарья искал свежую сорочку в шкафу. Он мимоходом обратил внимание на то, что Веннике не встала и не приготовила завтрак. И вообще она не собиралась его встречать и провожать. Она лежала с открытыми глазами, но выглядела такой измотанной, будто это не он, а она все ночь ворочала мешки.
– Что случилось? – спросил Тарья, подойдя к кровати. – Ты заболела?
– Да, я заболела, Тарья, ведь любовь – это тоже болезнь.
– Не понял! – не понял Тарья.
– Я нашла себе другого мужчину и больше не хочу тебя встречать и выпроваживать. Я хочу жить честно. Так что можешь свободно идти к своей Пассии.
Но Тарья пошел не к Пассии, а на работу. Всю дорогу Тарья шел и думал, за что ему такое наказание. Неужели за воровство со складов Хаппоненов? Неужели за то, что он брал чужое для своих родных, его родных забирает чужой мужчина?
Тарью бросало из жара в холод и из холода в жар. Придя на работу, Тарья был разгорячен так, что прямо в ботинках встал под холодный душ. Но и это не помогло. Тарья не понимал, как же это могло с ним случиться. Приняв после холодного контрастный, горячий, душ Тарья зашел в холодный холодильник.
С работы Тарья отправился в больницу, где пожаловался на плохое самочувствие.
– Что случилось? – спросил доктор Эску Лаппи.
– Что-то сердце прихватило.
– Странно, странно. А с виду такой здоровый мужчина. А ну-ка сейчас посмотрим, раздевайтесь.
После осмотра доктором Тарью положили в больницу. То ли у него сердце оказалось слишком сжатым от холода и тоски, то ли, наоборот, слишком большим, я точно не понял. Единственное, что могу сказать точно, его сердце оказалось непропорционального размера по отношению к телу. К тому же сердце Тарьи было с пороком.
В эту ночь Тарья так и не вернулся домой, что дало Веннике повод лишний раз убедиться, что у Тарьи есть какая-то Пассия. Наутро она узнала, что этой Пассией Тарьи была смерть. В ту же ночную смену Тарья скончался в больничной палате. Четыре ангела подняли душу Тарьи на небеса. Заветная мечта Тарьи однажды стать тем, кого возьмут и поднимут на руки, – осуществилась.
19
В тот день, когда Веннике решила признаться Тарье в своей измене, Каакко Сантари отправился с Вялле на зимнюю рыбалку. Подальше от греха и шумных разборок с Тарьей. Благо, далеко ходить не надо было, потому что река протекала недалеко от дома-парохода-утюга.
Остров посреди реки находился прямо перед окнами дома, который Каакко как слесарь-сантехник обслуживал. В выходной Сантари любил выбраться посидеть среди чистой воды и искрящегося белого снега. Поставив возле себя большой ящик рыбака, Каакко пробурил лунку и опустил мормышку с мотылем.
– Блесны для рыбака все равно, что бижутерия для женщины, – с наслаждением копался в рыбацком ящике-шкатулке Каакко.
Здесь было совсем неглубоко – всего полтора метра. И Сантари не боялся уйти на дно, несмотря на то, что не умел плавать. К тому же лед был прочный. Единственное, Каакко это знал, власти иногда сливали отходы в реку, минуя очистительные фильтры. И время от времени на реке образуется полынья. Но где сегодня сточная труба будет сливать тухлую теплую жижу прямо в реку, никто не знал. И где поэтому образуется полынья, Каакко тоже не знал.
Оторвавшись от лунки, Каакко посмотрел на дом: широкоплечий, он возвышался, словно мужик в серой фуфайке и ватных штанах. Дом, как и Сантари, поднял воротник. За голенищем у дома сверкнул нож рассвета.
– Каждый из нас несет свою ношу, как может, – почему-то сказал Каакко Сантари рыбаку Вялле, глядя на подтаявший лед. – Почему же мы держимся за груз, когда тяжесть так нестерпима?
– Вот тебе новость! – засмеялся в вяленые усы рыбак Вялле, глядя, как дергается мормышка. – Это еще Толстой говорил про брак, что, мол, вот идет себе человек свободно, а ему к ногам привязывают гирю.
Посмотрев на дом еще раз, Каакко Сантари вдруг увидел в нем огромного широкоплечего мужчину, который мочился прямо в реку. Взглянув под ноги, Каакко заметил проталину – это были стоки от прорвавшейся трубы. Лед под ногами становился желтым. В это время, проснувшись ранним утром, я, может быть, мочился в унитаз. Струя с завихрениями описывала дугу. Раскаленная дуга лампы напряглась так, что вот-вот замкнет и вылетят пробки.
– Так, может быть, человек не сбрасывает груз, потому что боится, что тогда его никто не будет ждать в конечной точке, даже если он придет налегке и радостный?
В следующую секунду сантехник Каакко Сантари провалился под лед и подхватил воспаление легких с осложнениями и совсем легкую контузию. Половые органы застудились, простуда перешла в цистит и прочие, на грани с импотенцией, неприятности. Он еще легко отделался, потому что рыбак Вялле еле-еле, но вытащил Каакко из реки. Вот если бы рядом был грузчик Тарья, тогда бы они справились быстрее, и Каакко не просидел бы так долго в ледяной воде. Но Тарьи уже не было рядом. Его вообще не было. Из-за простуды сантехник Каакко не пошел хоронить Тарью и не видел, как весь “Дом” оплакивал и отпевал соседа на поминках. Не видел он, и как четверо мужчин легко подняли гроб и понесли из “Дома” на городское кладбище, и положили в собственную однокомнатную могилу, где его никто не ждал.
ФИНСКОЕ СОЛНЦЕ
1
Цоканье каблуков, цоканье бокалов и рюмок, цоканье зубов и языков. Кроме прачечной в цоколе серого “Дома” располагается несколько офисов, небольших магазинов и кафе “Спасательная шлюпка”, которое своими деревянными, с нагелями, скамьями и с дырками-иллюминаторами под потолком напоминает утлое суденышко – вдруг у кого-то случится душевная авария или пробоина в личной жизни.
Кафе-шлюпка принадлежит местному шоумену Арти Шуллеру. В нем не раз уходил в плаванье по алкогольным рекам и морям Алко, о чем порой догадывалась его жена Хяйме. А еще здесь частенько засиживались до утра сантехник Каакко и электрик Исскри. Бывали в кафе многие жильцы Нижнего Хутора, потому что здесь умеренные цены и обстановка вполне приятная. В любой момент можно встретить интересного собеседника и радушного официанта Барри. В народе кафе называют “Спасательные шлюшки”, потому что здесь, бывает, можно найти и отдушину на ночь.
Если летом в сером доме открыть окна, то слышны девичий хохот и выкрики загулявших. Но сегодня тихо. Потому что сегодня из безбашенной молодежи в кафе заседают только летящий поэт Авокадо и его новая муза Папайя…
Поэт смотрит на девушку влюбленными глазами. Этот кроткий взгляд не раз помогал ему завоевывать женские сердца. Он ничего не заказывает, потому что у него мало денег. Он только тихо вздыхает и смотрит на Папайю. Папайя в это время тянет мохито через трубочку.
Поэт подходит к самовару и в третий раз наливает в чашку кипятку. Бармен Вискки протирает запотевшие стаканы и время от времени кидает запотевший презрительный взгляд на Авокадо и его спутницу.
Вообще-то местного поэта по паспорту зовут Лирри Каппанен. Но кому нужен поэт с такой фамилией! Вот Лирри и решил, беря пример с Алексиса Киви, назвать себя Авокадо. К тому же, когда Лирри принес свои стихи в поэтическую студию, руководитель, взглянув на фамилию Каппанен, скептически поморщился.
– Это ваше личное дело, как называться и называть. Вы можете быть Говном, а первый сборник стихов назвать “Херня”, но я бы на вашем месте крепко подумал над псевдонимом. От этого зависит ваша литературная судьба.
Вот Лирри и надумал подражать Киви Алексису не только в стихосложении, но и в судьбе. Когда-нибудь он найдет себе женщину старше на двадцать лет и будет за ее счет пить мохито. А пока он влюблен в Папайю, и ему приходится нервно ерзать на стуле: а не затерялась ли в складках кармана какая-нибудь монетка?
С Папайей они познакомились в поэтической студии. На самом деле Папайю зовут Вирши, но Авокадо решил взять выше. Раз он Авокадо, значит, и девушка у него должна быть с необычным именем. В силу художественного вкуса Папайя корчит из себя знатную леди. Сигаретку она курит через мундштук, напитки пьет через трубочку. Осанка у Папайи величественная. А прежде чем войти в артистическое кафе, Папайя надевает кружевные митенки.
2
Да, иногда у барной стойки Вискки случаются настоящие митинги. Потому что на корму “Спасательной шлюпки” набивается много народа, будто шлюпка подбирает вывалившихся за борт Ноева ковчега. А таковых из всех жителей Нижнего, что решились спастись, будет ровно половина. Чаще всего аншлаг из желающих спастись происходит, когда в шлюпке лабает на гитаре, словно она единственное весло, Рокси Аутти. Вот он кладет свою гитару, засучивает рукава и подходит к барной стойке. А там вертятся на крутящихся стульях Хилья и Вилья. Они знают, что если Рокси напьется, он может угостить и их. Но Рокси только получил свой гонорар и только еще заказывает свою первую порцию перцовки, к которой по прейскуранту положена одна закусочка – канапе с янтарным сыром и изумрудной виноградинкой. Рюмка Рокси на толстой ножке, сыр с виноградинкой на тоненькой шпажке. Рюмка выглядит в несколько раз массивней закуски. Одно слово – канапе.
Девушки с вожделением смотрят на то, как Рокси опорожняет рюмку. Пока Рокси не напился, им остается только вожделеть и мысленно примеривать одежку местной рок-звезды на себя. От перцовки они бы не отказались, а вот сыр им нельзя, потому что в спирте и так много калорий. Хилье и Вилье нужно держать себя в форме, потому что Вилья и Хилья – модели местного агентства “Вильдан”.
Вилья и Хилья мечтают удачно выйти замуж. Поэтому они сидят ближе к раздатку. Они выбрали правильный угол наблюдения. Отсюда виднее, какие женихи более достойны их стройных ножек. Вилья и Хилья зрят в самый корень денежного дерева.
Из-за того, что Вилья и Хилья постоянно отказывают себе в еде, они очень худые. Одна еще ничего – с попкой в виде двух чайных ложек с ручками. А другая совсем доходяга. Но даже она умудряется крутить своей задницей, как вилкой, накручивая на нее две вермишелины ног.
Время от времени то Вилья, то Хилья бросают взгляды на дверной проем. Они с нетерпением ждут местных бандитов Урко и Упсо. Но сегодня Урко нет. Его затащил давать ценные сведения в полицейском участке Криминале. Упсо тоже пока не видно.
3
Упсо не видно, потому что сегодня ему и не нужно, чтобы его кто-нибудь заметил. В этот момент Упсо сидит несколькими этажами выше в квартире у местного садовода Кустаа. В квартиру Кустаа Упсо проник незаконно. Отмычки, зажатые в перчатках, почти не звенели. Тапочки тоже не издавали лишних звуков.
Упсо шарил по чужой квартире в полной темноте, время от времени включая фонарик. Должен же Кустаа где-то прятать деньги от продаж на городском рынке баклажанов и патиссонов? В каком из мешков он хранит свои сбережения?
Упсо натыкался на один за другим ящики с пахучими яблоками, помидорами, огурцами. Он даже наткнулся на огромный патефон-патиссон. А вот на пахучие деньги пока набрести не мог.
Время от времени Упсо не удерживался и надкусывал овощи Кустаа. Надкусывал, пока у него не случился приступ диареи. Тут уж Упсо пришлось совсем не сладко. Мало того, что в незнакомой квартире ему приходится искать мешок с деньгами, так теперь ему еще надо искать комнату с двумя нулями.
Упсо изрядно перенервничал, прежде чем в темноте нашел толчок. И вот теперь он сидит и пускает “добрые ветры”, и сам же пугается своего громыхания. Всем известно, что Кустаа отправился на дачный участок. А если услышат соседи, то его возьмут с поличным – серебристой дверной ручкой от туалета и золотистой цепочкой от слива унитаза?
От страха Упсо начинает выделять влаги еще больше. Упсо считает, что это все от чрезмерного напряжения. Ему нужно о чем-то срочно подумать и отвлечься. Упсо берет с пола газету и читает объявление следующего содержания:
“Молодая вдова с барской неприметной красотой ищет работящего спутника жизни.
О себе: в.о., без вредных привычек, жильем обеспечена”.
“Хм, – хмыкает Упсо. – Давай рассказывай про в.о. Была бы ты – Во!, сидела бы ты без мужика! Было бы у тебя в.о., ты была бы уже давно замужем”. Где-то Упсо слышал, что вуз – это “выйти удачно замуж”.
4
Это объявление дала Сирка, хотя ее муж Пертти еще не умер. Но если он даже не умрет в ближайшее время, она все равно его бросит. Сирка вышла за Пертти, когда ей не было и двадцати пяти. Пертти старше Сирки на двадцать с лишним лет. Такой опытный галантный мужчина. Всегда опрятный и приятно пахнущий. Сирке нравились мужчины постарше. Они знали, как расшевелить огонь и раскочегарить печь.
К тому же Пертти обладал просторной квартирой в самом центре города. Он был успешным работником завода прицепов, затем перешел в крупную логистическую компанию. Занимался балансировкой самолетов. Пертти знал, где поддавить и подгрузить, а где ослабить натиск. Одним словом, опытный мужчина.
Завод прицепов встал из-за кризиса. Кому нужны прицепы, когда продажа автомобилей упала в несколько раз? Единственным прицепом Пертти была Сирка. Она вцепилась в него мертвой хваткой.
Но времена поменялись. Сирка давно бы ушла от Пертти. Единственное, что ее останавливало и смущало, это жилплощадь. Не будь у нее квартиры, кто позарится на ее барскую красоту?
Несмотря на частые приступы романтического настроения, Сирка прекрасно понимала, как устроен этот мир, и трезво оценивала свои силы. Да, шансов у нее маловато.
В кафе Сирка спускалась ближе к полуночи, когда мужчины были уже в изрядном подпитии, и им даже ужасный мир казался прекрасным. К тому же, сумерки загадочными тенями ложились на морщинистые веки Сирки.
5
Вот как сейчас, стоило Сирке войти в “Спасательную шлюпку”, как она, прищурив глаза, сразу оценила обстановку.
Из всех собравшихся ей больше всего подходили сцепившиеся в словесном танце седовласый писатель Оверьмне и лысый художник Кистти. Коньячные па сменяли па водочные.
– Скажи, вот ты меня читал? – спрашивал Оверьмне, наливая из графинчика водку.
– Зачем мне тебя читать? Я и так знаю, что ты напишешь. Я знаю, что ты гений в своем деле. А ты знаешь, что я гений в своем?
– Допустим, – закуривает Оверьмне. – Тогда почему меня не читают даже те, кто не знает, что я гений? Почему мои книги никто не покупает?
– Потому что они еще не знают, что ты гений. И потом, твое имя не вызывает доверия. Кому в мире интересен писатель с финской фамилией? Читателям бы французов и англичан прочитать, а тут еще ты лезешь на переполненный рынок. Ну у кого, скажи, вызовет доверие чухонец? Чему чухонец неумытый может научить любителя французского верлибра?
– И то верно. – Оверьмне пускает клубы дыма прямо в лицо Кистти, словно проверяет слова последнего на реальность.
– Истину тебе говорю. Ибо я спец в делах маркетинга, я столько рекламных плакатов намалевал, – доказывает свой профессионализм Кистти. – Пока не поздно, тебе надо взять звучный псевдоним и выходить на широкий рынок.
– Какой псевдоним? – Оверьмне заинтересовывается этим оборотом беседы.
– Здесь надо крепко подумать, – морщит лысый череп Кистти. – Давай будем исходить из места, в котором ты родился.
– Хм, я родился в поистине царских местах, – улыбается Оверьмне.
– О, идея! – щелкает пальцами Кистти. – Если ты из королевских мест, значит, можно назвать тебя корольком. Королек – птица певчая.
– Ты думаешь? – с недоверием смотрит на товарища Оверьмне.
– Я чувствую, что иду в правильном направлении. Смотри, королек – это у нас что? Птица? Но это еще и фрукт, у которого есть другое звучное иностранное название. Ну прямо как у Алексиса Киви!
– И какое же? – с каждым словом Оверьмне все больше заинтересовывается.
– Хурма! Советую тебе отныне называться Харитоном Хурмой. Звучно, красиво, многозначительно, в традициях Киви!
– Ты уверен? – сомневается Оверьмне.
– Сто процентов, – делает ноль пальцами Кистти.
– О! – переводя захваченный от находки дух, Кистти хватает рюмку этими же скругленными пальцами и опрокидывает ее в округленный рот.
– Каково! – щелкает пальцами Кистти, ища огурчик. – Хурма! И главное, с таким именем ты сможешь выйти на большой русский рынок, как братья Толстые.
– Ага, – подлетает к сладкой парочке официант Барри. – Записал: “хурма”. Еще что-нибудь?
Но Оверьмне и Кистти нет никакого дела до официанта Барри. Нет им никакого дела и до Сирки – слишком они увлечены друг дружкой.
– Ничего. Приду попозже. – Сирка выходит из стеклянных дверей кафе, чтобы скрыться за деревянными дверьми подъезда.
6
В доме более ста квартир. В одной из таких квартир живет муза Рокси – Кайса. Собственно, Рокси и согласился лабать на гитаре-весле в этом кафе ради Кайсы.
В наше неромантичное время как-то глупо петь серенады под окном. Но петь и признаваться в любви Рокси хочется. Вот он и надеется, что его стенания дойдут до ушей Кайсы через кровеносные сосуды дома и прочие каналы связи.
К себе в невольные аккомпаниаторы каждый вечер Рокси брал вентиляционные шахты и канализационные трубы. Такой вот вокально-инструментальный джаз-бэнд-ганг. В простонародье ВИЗГ.
Но сегодня до ушей Кайсы не доходят сладкие переливы гитары Рокси и его любовные признания. Сегодня будто в джаз-бэнд Рокси влился кто-то четвертый – незваный и непрошеный ударник.
“Да, кто-то крепко отравился в баре, – думает Кайса, – перебрал алкоголя. Наверняка это пошел в загул Урко!”
Кайса старалась соблюдать режим и ложиться рано, ибо здоровый, полноценный сон помогает сохранять красоту. Но сегодня бэки труб не давали ей сомкнуть глаз. К тому же еще и холодильник начал подпевать голосом Уитни Хьюстон.
Поворочавшись в постели, Кайса решается спуститься в бар и принять участие в столь бурном веселье. Полчаса у нее ушло на то, чтобы накраситься. Еще полчаса на то, чтобы выбрать платье.
За это время Рокси успел изрядно набраться. Обладая идеальным слухом, он тоже заметил присутствие в своем джаз-бэнде ударника.
“Неужели красавец Карри развлекается сейчас с моей милой Кайсой?” – Рокси подносил как раз очередную рюмку к губам, когда в отражении одной из граней рюмочки заметил вошедшую в бар Кайсу.
Та была, как всегда, неотразима, в черном, идеально выглаженном ладошкой коротком платье.
7
Из-за скошенного угла этот дом в простонародье часто называют утюгом. Он, и правда, похож на поставленный на попа утюг. Летом в жаркую погоду камни дома раскаляются так, что можно утюжить сложенные в стопку этажи других домов спального района.
А вот большому оригиналу писателю Оверьмне этот дом напоминает книжку с растопыренными обложками и страницами. Он частенько спускается в бар, чтобы поискать вдохновения. Впрочем, иногда писатель Оверьмне поднимается за вдохновением и в сам дом. А однажды писатель Оверьмне пришел и спросил у Ювенале: есть ли у нее цветок творчества.
– Есть, дорогой Оверьмне, – ответила, улыбнувшись, Ювенале, – правда, этот букет воображения с соцветиями метелок и кисточек я только вчера отдала художнику Кистти… Но ты не расстраивайся. Если хочешь, я выращу для тебя точно такие же цветы с пестрыми лепестками. И для Рокси могу вырастить такой же. Ты ему только скажи об этом. Пусть зайдет, если будет потребность получить вдохновение.
– Зачем мне точно такой же цветок, как у Рокси или как у Кистти? – обижался Оверьмне. – Чтобы я потом писал то, что уже нарисовал Кистти или спел Рокси? Кто тогда будет читать мои произведения, когда в той же книжке можно будет посмотреть картинки или прийти к Рокси и услышать все вживую. Нет, ты мне вырасти особенный. Или ты приберегла его для своего ненаглядного Аутти?
– Я привык писать все, как есть, – рассказывал писатель Оверьмне после того, как напился в артистическом кафе Арти Шуллера, – либо выдумывать. И я вам говорю, у Ювенале между ее цветами словно парят какие-то музы. Я отчетливо слышал их шептания. А поскольку я не привык писать “будто” или “словно”, то ничего конкретного я больше сказать не могу.
– Это не музы шепчутся. Это души, души всех нас собираются возле ее цветов по ночам, когда мы спим или мечтаем, – заметил Кистти. – Я сам их видел. Хотя цвета у них какие-то странные, какие-то полупризрачные. То ли они есть, то ли их нет. Но так рисовать я не могу.
Да, Кистти иногда видел души цветов Ювенале. Но единственный, кто слышал их, был Рокси.
8
Похожие, как близнецы, Атти и Батти сидят друг против друга и, кажется, играют в зеркальное отражение. Они одновременно поднимают свои стопки. Ставят на локти, опрокидывают. Полированная столешница отражает их лица. Зеркальный потолок отражает их лысины.
И наоборот.
Ибо Атти и Батти – солдаты. Но не просто солдаты. Плох тот солдат, что не хочет стать генералом. Атти и Батти – курсанты военного училища. В своей увольнительной они должны были собирать милостыню – стрелять сигареты и мелочь. Сигареты они должны были принести в кампус, на мелочь накупить винища и наркотического кактуса.
Но Атти и Батти, прежде чем вернуться в училище, решили развлечься сами. И вот они уже в “Спасательной шлюпке”, где надеются встретить пару веселых развязных девиц. Атти и Батти сначала выпивают для храбрости, затем озираются в поисках каких-нибудь подходящих девчонок.
Их взгляд привлекают Вилья и Хилья. Атти и Батти понимают друг друга с полуслова. Они, браво улыбаясь, резко, как по команде поднимаются со стульев, одновременно оправляют китель и ремень и с одной ноги направляются к Вилье и Хилье.
– Здравия желаем, товарищи девчонки! – берут под козырек Атти и Батти. Такое приветствие кажется им смешным.
Но Вилья и Хилья не разделяют их энтузиазма. Они, не сговариваясь, с презрением смотрят на молокососов. Что можно взять с курсантов в увольнительной? Нет, им подавай ухажеров посерьезней и побогаче. Вилья и Хилья тоже понимают друг друга с одного презрительного взгляда!
– Что какие кислые, девчонки? – спрашивает Атти.
– Полусладкого чилийского или сладкого аргентинского вина не желаете ли? – предлагает Батти.
После этого предложения Вилья и Хилья оживают. У Вильи страсть ко всему чилийскому. А Хилья жить не может без всего аргентинского. Почему бы, пока не появились Урко и Упсо, не выпить с мальчишками по бокалу аргентинского и чилийского?
– Можно! – соглашается Хилья.
– Но осторожно! – предупреждает Вилья.
– Бутылку лучшего чилийского вина! – кладет на стол все собранные деньги Атти.
– И кактусо-овощное ассорти! – накрывает руку товарища сверху Батти.
В этот момент Атти и Батти не думают, что они скажут старшим сослуживцам, когда вернутся в часть. Что они предъявят, когда старшие товарищи попросят у них предъявить чилийское вино и кактусо-овощное ассорти?
9
Зато о необходимости аргентинского вина постоянно думает Ванни. Ванни работала допоздна в спа-салоне, где в последнее время стали очень модны винные ванны. Экстракт вина добавляется в горячую ванну. Целлюлито-дренажные процедуры, одним словом, но стоит это удовольствие недешево.
У Ванни уже давно промокали сапоги, но она не решалась сказать об этом Тапко, все-таки двести пятьдесят марок на смену подошвы – не такие уж маленькие деньги, учитывая, что они потратились на ремонт ванной комнаты и до сих пор отдают долги. Добавить еще марок пятьдесят-сто пятьдесят – и можно было бы купить новые сапоги. А тут хоть разрывайся между ремонтом старой и покупкой новой пары. К тому же эти старые-новые сапоги – такая неудачная трата денег. От разрыва аорты-подошвы сапоги Ванни превратились в ванночки.
Расстроенная Ванни заходит в кафе, чтобы выпить горячего глинтвейна и согреться. Когда сапоги Ванни промокли, она шла и представляла, что в ее обуви и ванне полно вина. Да, она давно мечтала однажды полежать в джакузи с вином и пройти все процедуры, которые проходили богачки вроде Лийсы и Кайсы.
– Давно тебя не было видно, Ванни, – улыбается бармен Вискки. – С тех пор как вышла замуж, ты нас совсем не балуешь своими визитами.
– Да, замужняя девушка и свободная девушка – это не одно и то же, – горько усмехается Ванни.
– Да, – еще шире улыбается Вискки. – А по внешнему виду и не скажешь. Ты по-прежнему все такая же прелестница.
Вискки работал именно в этом баре, потому что знал, что в этом доме живет его первая и единственная любовь Ванни. Каждый вечер, идя на работу, он тешил себя надеждой встретить ее случайно. Каждое утро, возвращаясь с работы, он бросал взгляд на окна пятого этажа.
По улице стелился утренний туман, в который, ежась, будто стремился закутаться Вискки. Он знал, что где-то там сейчас спит Ванни, прижавшись к Тапко всем телом.
– Я ждал, когда ты придешь, – улыбается Вискки.
– Не напрасно ждал, – улыбается в ответ Ванни. – Вот я и пришла!
“Если бы я был ее мужем, то наполнял бы ей ванну шампанским каждый вечер”, – мечтал Вискки.
Но это были только его мечты. Пока Вискки готовил ей всего лишь горячий глинтвейн “Медовый с апельсином”. Добавляя всего 40-50 граммов красного виланьского вина в сто граммов индийского чая с ложкой меда, двумя палочками корицы и кружочком марокканского апельсина, чтобы не случились ишемическая болезнь, атеросклероз и инсульт.
– За счет заведения! – торжественно протягивает Вискки фужер с карим напитком, в котором отражается-купается солнце-апельсин.
– Спасибо, – кокетливо улыбается Ванни. Главное – чтобы не случились эти три страшные винные болезни, если не брать в расчет цирроз печени.
10
– У меня есть три мечты, – переходит на свою излюбленную тему Оверьмне, которому до цирроза печени рукой подать.
– Всего три? – удивляется Кистти, у которого мечтаний гораздо больше.
– Три! – признается Оверьмне, прижавшись к уху Кистти. При этом он говорит очень громко, стараясь перекричать надрывные песни Рокси Аутти. При этом Оверьмне для подтверждения, словно трезубец, поднимает три пальца, на что Кистти, словно это сеть, хлопает своими ресницами. Ну ни дать, ни взять два гладиатора на коньячно-водочном ринге.
– Во-первых, я хотел бы очень мало писать, – делится своими мечтами с другом Оверьмне. – Во-вторых, я бы хотел быть совсем неизвестным и незнаменитым, потому что известность накладывает большую ответственность. Ну и наконец я бы хотел получать за то, что пишу, много бабла.
– Оверьмне, так две твои первые мечты уже осуществлены! – кричит Урко, он только что вошел в кафе и прямо от дверей услышал интимное признание местного писателя. – А если хочешь получить побольше денег за то немногое, что ты написал, то тебе прямая дорога к нам в ОПГ. Организованную писательскую группировку.
– К вам с Упсо? – не понимает Оверьмне. – Что у нас может быть общего?
– Мы издадим твою книжку-кирпич в массивной кроваво-алой кожаной обложке с острыми заточенными, как острый клинок, стальными уголками. Книжку назовем “Кошелек или жизнь” и будем просить купить ее одиноких бабушек и девушек прямо на пустынных улицах и в темных подворотнях за большие деньги! Вот увидишь, продажи пойдут хорошо, и твоя третья мечта осуществится!
У Урко хорошая фантазия и страсть к изощренным аферам. Если честно, Оверьмне часто завидует фантазиям Урко. Он бы сам хотел иметь талант придумывать нестандартные ходы.
А пока Оверьмне с укоризной и завистью смотрит на Урко, тот, перестав обращать на него внимание, садится с Паули и Ментти за один из столиков “Шлюпки”. Видимо, они решили перевести допрос в эти стены, потому что здесь музыка приятная, еда вкусная и вообще атмосфера располагающая. Естественно, за все башляет Урко. Золотая цепь на дубовой шее Урко сверкает в лучах софитов, и по ней уже гуляют отблески и коты.
11
Рыбак Вялле очень частый гость кафе “Шлюпка”, потому что ему по призванию полжизни положено провести на всяких лодках. К тому же рыбу здесь подают очень качественную.
Рыбак Вялле сидит за столом с охотником Ласле, и они обсуждают свой план по походу в заповедник.
– Если наш город зовется Нижний Хутор, значит, где-то там, – машет Вялле рукой на верхо-восток, – где-то там есть Верхний Волочок. То есть путь по рекам в Хутор Верхний.
– Вышний Волчок! – уточняет Ласле о тотемном животном поволжских финнов. – Град небесный, в котором души наших предков живут, как в раю.
– И поэтому мы должны найти его во что бы то ни стало.
– Да, но нам нельзя ехать через заповедник, а иной дороги нет. Да и та упирается в болота. Как же мы будем искать Вышний Волчок?
– А может, перетащить мою шлюпку волоком из озера в озеро. Так мы сможем пройти далеко. Очень далеко.
В общем, Вялле и Ласле обсуждают свою будущую экспедицию. И пока они разрабатывали подробный план, Урко и Паули с Ментти улетели в свой личный заповедник.
Смена блюд за их столиком происходит со скоростью метеора. Вот бы такую скоростную лодку Вялле и Ласле!
– Эй, – крикнул Урко уносившему полупустые тарелки официанту Барри, – а мусор кто со стола уберет?
– Ты на что намекаешь? – с трудом оторвал тяжелую голову от гладкого стола Ментти, словно его голова – тяжелый бомбардировщик с выпученными ракетами бровей. При этом глаза Ментти наливаются кровью и тяжестью, как две бомбы, а фуражка, как палуба эсминца, остается лежать на столе козырьком-носом кверху.
– Я всего лишь хотел сказать, что ты не любишь мусор. Что ты санитар леса.
– Сам ты волчара позорная! – сыплет бранные фразы Ментти налево-направо.
– Нет, ты меня не понял! – снова стал извиняться Урко. – Я совсем другое имел в виду. Я всего лишь хотел сказать, что ты хранитель заповедника.
– Муравьишка, что ли? – широко улыбнулся Ментти. Муравьи ему явно больше нравились. В общем, обычный пьяный треп, перетекающий в разборки.
12
Только одному Рокси не было никакого дела до этого бреда, стоило ему увидеть в дверях Кайсу. У Рокси была такая особенность: чем больше он выпивал и меньше чувствовал, тем скорее переходил на все более крепкие и дорогие напитки. Сейчас он перешел на текилу с Лаймой. Следующим и последним этапом был коньяк с лимоном. Слава богу, до коньяка Рокси еще не дошел.
– Она пришла! – сорвался с места Рокси, не обращая никакого внимания на местную проститутку Лайму. Он бежал в туалет, чтобы посмотреть на себя в зеркало, пригладить свои кудри и ополоснуть лицо. Он выдавливал жидкое мыло малинового оттенка, чтобы его лицо сверкало как новенькое. Тягучая жидкость розовым елеем стекала в ладошки, образовав диск розового солнца. Впрочем, мыло на вкус оказалось не малиновым, а ежевичным. Это Рокси почувствовал, когда пытался прополоскать рот и избавиться от неприятного перегарного аромата. Впрочем, от ежевичного солнца на губах Рокси чуть не стошнило.
А в это время Ванни уже собиралась домой – к своему мужу.
– Мне пора! – сказала она.
– Так рано? – спросил Вискки.
– Это разве рано? – удивилась Ванни. – Уже почти полночь.
– Знаешь, в чем моя проблема? – говорит Оверьмне Кистти. – Я привык писать все, как есть, то есть записывать реальность. В некотором роде я “новый реалист”. А кому интересно читать, что я пишу, если самому можно прийти в “Спасательную шлюпку” и посмотреть, как Ванни не спасла Вискки. Или Вискки не наполнил Ванни. И их встреча не состоялась.
– Это не твоя проблема, а твоя ошибка, Харитон Хурма, – продолжает, как лев с гладиатором, биться с Оверьмне Кистти. – Потому что ты реалист не новый, а хреновый. Вот ты сейчас видел, как Рокси рванул в туалет. Возможно, ты думаешь, что его там рвет и выворачивает наружу. Ты так и напишешь, что Рокси блевал над унитазом. А откуда ты это знаешь? Может, Рокси в тот момент, когда его выворачивает наружу, получает откровение и видит ежевичное солнце? Жизнь гораздо богаче реальности, и, возможно, сейчас Рокси получает откровение. А когда он столкнется с Кайсой, то обратит ее в свою веру как пророк.
Но у дверей с Кайсой, которая допивала свой ежевичный коктейль, столкнулась и обратила ее в свою веру Ванни.
– Уже уходишь? – спросила Кайса у Ванни.
– Мне домой пора. Да и что тут делать?
– И то верно, – разочаровано выдохнула Кайса. – Я тоже, пожалуй, пойду.
Не увидев никакого нового музыканта, Кайса торопилась назад закутаться в простыни. Вдруг кто-нибудь новый интересный появится, а она к тому времени утратит свою красоту за мимическими морщинами. Не на пьяные же рожи Урко, Менти и Рокси ей смотреть в конце концов.
13
А зря Кайса так рано решила уйти, ибо в это время Атти и Батти так раздухарились перед Хильей и Вильей, что начали выделывать настоящие акробатические номера. Они, отталкиваясь друг от друга, делали на маленьком танцполе сальто-мортале.
А в дальнем углу за сдвинутыми столами засиделись на поминках по Тарье его родственники и соседи. Были здесь и Кастро с Люлли, и Нера с Конди, и Пертти, и Исскри, и даже пришел философ-пропойца Аско, хотя его никто и не звал.
– Вот вспоминаю я нашего Тарью и еле сдерживаюсь! – говорил Аско, сжимая в руке рюмку. – Еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать.
– Я чувствую, как мои мешки под глазами уже полны горьких слез, – продолжал свою заунывную речь Аско, хотя все в этот момент подумали, что его мешки полны горькой водки, так он заспиртовал свое тело.
– Стоит мне нажать на эти мешки, как жидкость потечет струями. И я лишь потому этого не делаю, что боюсь запачкать рубашку, и забрызгать собравшихся, и потопить все это кафе.
Философ Аско говорил в такой манере, что было непонятно, серьезен он или шутит. Вообще философ Аско не был жильцом “Дома” и почти не знал Тарью. Философ Аско не был приглашен на поминки, но ему этого и не требовалось.
– Ведь нашему дому еще плыть дальше. Ему, как кораблю Ноя, нужно привести нас на гору обетованную. Жаль, что Тарья не доплыл с нами. Хотя, кто знает, может быть, он уже на той горе обетованной впереди нас. Ведь это он помогал нам затаскивать пожитки на самые верхние этажи, пока мы еще плелись сзади. И я думаю, ему было это в радость. Потому что он любил своих попутчиков, любил им помогать. И я хочу сказать, что очень горжусь своими спутниками.
Тут Аско неожиданно прервался и, повернувшись к полуглухой старухе Ульрике, скороговоркой тихо произнес: “Будьте моей женой!”
– Вы согласны, Ульрика? – добавил он зычным голосом.
– Да, да, я согласна! – кивнула Ульрика, уже витавшая в своих облаках-мечтах об обетованной горе. Так на нее подействовал коньяк “Арарат”.
И тут весь стол прыснул со смеху. Да так громко, что окружающим стало непонятно, поминки ли это по Тарье или какая-то свадьба. Но так уж заведено у поволжских финнов, что поминки и свадьба суть одно и то же – переход в новую реальность.
А на танцполе в это время все тоже переходили в новое качество или иную реальность.
14
Там хихикая, изгибали свои тела под аренби и екорный бабай би-дуэт – Хилья и Вилья. И всем было весело наблюдать за негнущимися деревянными бравыми молодцами Атти и Батти. Смотреть на то, как они то ли пародировали выкрутасы Хильи и Вильи, то ли пытались подстроиться под ритм их движений.
Все радовались и хохотали, кроме, пожалуй, Папайи. Папайя сегодня держится так величественно и независимо, будто она и знать не знает Авокадо. Время от времени Папайя бросает заинтересованные взгляды в сторону других мужчин. Недавно Папайя написала то ли длинное стихотворение, то ли короткую поэму. И за это первое творение ее уже прозвали в определенных кругах “богиней поэзии”.
“Уж лучше бы она была богиней салатов, – со злостью глядит на Папайю Авокадо. – Сидела бы тогда дома и встречала меня после поэтических вечеров, а не шлялась бы со мной по кафе”.
Чем ближе утро, тем больше Авокадо хочется жрать, а денег даже на бутерброд у него нет. “Пусть так, – успокаивает себя Авокадо, – пусть нет ни гроша, зато мои стихи стоят гораздо больше, чем все, что написала Папайя”.
Папайя тоже уже подумывает, что ей, как богине поэзии, не соответствует статус Авокадо. Краем уха Папайя прислушивается к тому, что за соседним столом Топпи рассказывает о своей поездке в Турцию.
– Там есть такой город, – говорит Топпи, который каждый раз стремится попасть не в Верхний Хутор, а на какой-нибудь далекий солнечный пляж…
Сама Папайя, для поддержания загадочного имиджа, мечтает побывать в Патайе, но про Турцию тоже послушать можно.
– Там, в этом городе, – продолжает Топпи, – библиотека соединена с туалетом. Идешь в туалет и сразу становится ясно, что ты ел на обед или что ты читал. Киви или какое другое солнце финской поэзии. Потому что из туалета порой доносится такой звук, будто там звучит маракуйя.
– Не Маракуйя, а маракасы! – поправляет Топпи Папайя, потому что Маракуйя – это ее соперница на поэтическом олимпе, и она знать ничего не хочет о Маракуйе. А “Маракасы” – это как раз та поэма, за которую ее в поэтической студии и нарекли богиней.
В общем, Папайя слышать ничего не хочет о Маракуйе, я же, наоборот, стараюсь ничего не упустить.
Тот вечер я просидел у барной стойки, наблюдая за танцполом и столиками. Бывал я в “Спасательной шлюпке” и раньше, и позже, и порой до меня долетали отдельные обрывки фраз. Я слышал, как одна женщина, например, Кайса, говорила другой, возможно, Ванни: “Не хочу быть подругой бабушки. Еще чего! Что я, такая старая?”
Слышал, как Хилья спрашивала Вилью:
– А мы уже ели сегодня?
– А ты что, не помнишь, у тебя что, голодные обмороки?
– Сама, ты, подруга потерялась на танцполе, – отшучивалась Вилья. – И тебя скоро уже не будет видно за шестом для стриптизерш!
Я сидел в “Шлюпке” порой до самого рассвета, чтобы абсолютно счастливым идти домой. Я шел не самым коротким, из подъезда в подъезд, а самым длинным из возможных путей, петлял по улицам и наслаждался своим родным Нижнем Хутором. Ибо нет ничего прекрасней, чем надежда человека на счастье.
15
Хотя, может быть, и правильно, что Кайса не осталась в кафе и не стала слушать ерничество Аско, не стала смотреть на выкрутасы Хильи и Вильи с ребячеством Атти с Батти. Ведь этот вечер в “Шлюпке” ничем не отличался от тысячи подобных ему. В принципе, этот непримечательный вечер, как и жизнь его обитателей, тоже закончился ничем.
Всем спасибо, все могут быть свободны. В один миг все кончилось, и Папайя превратилась в тыкву. По крайней мере так подумал, глядя на свою уставшую, изогнувшую спину тыквой подругу, Авокадо. Такси взять он себе позволить не мог, а двенадцать часов уже давно пробили. И только мыши ночи шуршали по углам подъезда. Кроме серых мышей, в кафе было еще полно муравьев, чему очень радовались Ментти и Урко, чьи головы, наполняясь фруктово-ягодной наливкой, тоже постепенно превращались в тыквы, и только сладостная щекотка муравьиных лап и усиков у сладкой сердцевины напоминала им, что они живы и что им хорошо.
В двенадцать часов остались ни с чем и Атти с Батти. И их головы тоже вот-вот должны были превратиться в тыквы. Обидно было, что им попадет от сослуживцев ни за что, так как Хилья и Вилья, не попрощавшись, убежали домой. Да, Хилья и Вилья, сказав Атти и Батти, что они идут в туалет, спешно схватили свои сумочки и выбежали на улицу ловить карету. Точнее, уже тачку.
Это прекрасно видел бармен Вискки, который как раз вышел покурить на улицу, чтобы как всегда бросить взгляд на окна квартиры Ванни. Они отражали лучи восходящего солнца.
– Везет тебе, Вискки, – буркнул проходящий мимо Оверьмне, – ты трезвый и можешь записывать в свой блокнот все, что видел, а я сейчас засну и все позабуду.
– В свой блокнот я записываю, кто сколько должен, – ответил Вискки, – так что не завидуй.
– Вот-вот, – продолжал завидовать Оверьмне, – и я о том же.
Засобирался домой, зачехлив свою луноликую гитару, и Рокси. Ему этот вечер тоже показался совсем пустым. Уже на улице решил наполнить его смыслом и повидаться с Кайсой. Стремглав, щелкая лестничные пролеты, как орехи, он уже взлетал к апартаментам Кайсы, как, будучи этажом ниже, услышал, что кто-то тихо притворяет дверь. Это как раз из квартиры Кустта, соседа Кайсы, осторожно выходил Упсо.
16
– Фу, кажется, пронесло, – вытирал рукой пот со лба Упсо, и тут перед ним, словно рубка подводной лодки, поднялась голова Рокси. Рокси застал Упсо в тот момент, когда Упсо уже прикрыл дверь, а другой рукой застегивал ширинку.
– Что ты с ней сделал? – бросился к Упсо Рокси. – Ты что, у Кайсы, был?
– Ну забежал по-быстренькому! – выпалил Упсо. Не признаваться же ему, что он провел всю ночь у Кустаа. Пойдет слух, и пацаны его не поймут.
И тут Рокси в порыве гнева замахнулся на Упсо гитарой. Но Упсо опередил широко, от плеча, размахнувшегося Рокси. Под пиджаком, рядом с ребрами, у него на всякий случай болтался финский нож. Этим острым кривым клинком он и чиркнул Рокси в живот. Или чуть выше живота. Ударил профессионально, очень быстро, оставив на теле Рокси аккуратный разрез, но пробив стенку желудка или желудочка. А потом Упсо, вытерев нож о джинсы Рокси, пошел себе дальше.
Рокси хотел было обратиться за помощью к Кайсе, но потом подумал, что ей уже не до него. Да и глупо обращаться за помощью, будто это она разбила ему сердце. И тогда Рокси, держась за стенки качающегося, словно при шторме, дома-корабля, вышел из подъезда и уселся прямо на парапет-причал.
Он сидел на поребрике, когда к нему с сигареткой подошел Вискки.
– Что, плохо тебе, Рокси? – спросил Вискки.
– Да, но ничего, как-нибудь рассосется и пройдет.
– Бывает! – кинул бычок в лужу Вискки. – У меня тоже сердце, бывает, болит!
Они так и сидели на поребрике напротив окон Кайсы и Ванни, пока Вискки, перекинув руку Рокси через свою шею, не помог ему зайти назад в бар. И пока утро не начало нашинковывать серебристыми лезвиями лучей на искры-дольки авокадо, папайю, киви, хурму, маракуйю, марокканские апельсины и пупырчатую ежевику, или с чем там еще могут сравнить финские поэты и писатели солнце, которого им так не хватает, – что еще могут этакого выдумать?
∙