Исторические справки Т. Никандровой. Переводы с французского И. Барметовой, К. Мильчина, А.Лешневской
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2012
Журнал “Октябрь” принимал участие в уникальном проекте – путешествии французских и российских писателей по Енисею. О своих впечатлениях на наших страницах расскажут участники экспедиции. Беседы с французскими писателями, которые мы публикуем, вели на теплоходе “Александр Матросов” Ирина Барметова и Константин Мильчин.
Нина ЛИТВИНЕЦ
Крутой маршрут французских писателей
Путешествие по Сибири российских и французских писателей – из самых ярких событий нынешних Сезонов французского языка и литературы в России и русского языка и литературы во Франции. Маршрут – с юга на север, от Абакана через Шушенское, Минусинск, Красноярск, Енисейск, далее на теплоходе до Дудинки и, наконец, Норильск. Степь – лесостепь – тайга – лесотундра – тундра. Живая иллюстрация к учебнику географии.
Но не только уникальной географией поразила путешественников эта экспедиция. Главное – сегодняшняя Россия, далекая от привычных туристических маршрутов, Россия, живущая не показушной, а настоящей, серьезной и непростой жизнью. И, конечно, люди. Суровые, как того требуют тяжелые природные условия, и при этом доброжелательные, открытые, умеющие радоваться и короткому сибирскому лету, и песне, и тем более встрече с необычными для этих краев людьми.
Среди французов были и признанные авторитеты, такие как Доминик Фернандез и Даниель Сальнав, члены Французской академии, два года назад путешествовавшие по Транссибирской магистрали и издавшие об этом книги. И два профессиональных моряка, любящих литературу не меньше, чем море, – Франсуа Беллек, контр-адмирал в отставке и поэт, и Лоик Финаз, поныне служащий в военно-морских силах Франции. Знаменитый автор комиксов для взрослых Жюль и молодая писательница с русскими корнями Элизабет Барийе, открывающая для себя страну своего деда и старательно осваивающая русский язык. Профессиональные путешественники Кристиан Гарсан и Эрик Фай, после путешествия по сибирской реке Лене внимательно изучающие Енисей. Писатель, музыкант и инженер Оливье Блейс и неутомимый фотограф, автор книг о фотографии и архитектуре Ферранте Ферранти, а еще издатель Вера Михальски-Хофман, открывающая западному читателю современные русские имена.
Знание французского помогало общаться с французами главному редактору журнала «Октябрь» Ирине Барметовой, поэтам Юрию Кублановскому и Евгению Бунимовичу и журналисту Константину Мильчину. Обсуждались самые острые политические вопросы, вскипали горячие споры за «круглыми столами», что потом не мешало весело беседовать на самые разнообразные темы. Сближало и то, что никто из путешественников за Полярным кругом прежде не бывал, все в равной мере чувствовали себя первооткрывателями.
Итак, тысячи километров вдоль Енисея. Исписана не одна записная книжка, сделаны гигабайты фотографий, блокноты художников полны зарисовок. Но и без них вряд ли можно забыть звенящую тишину Шушенского, где бережно сохраняются крестьянские дома позапрошлого века; неожиданно современный краеведческий музей в старинном Минусинске; курганы в степи; девственную тайгу, обступающую Красноярск, и ту же тайгу, но уже задымленную, тлеющую, совсем близко от Енисейска… Оливье Блейса восхитило, как туман, отдающий гарью, сквозь который теплоход плыл ночью, наутро поднялся, подобно театральному занавесу, открыв поразительные пейзажи.
Красота енисейских берегов невероятна и поражает разнообразием: скромные деревни на косогорах чередуются с изумительной красоты храмами; извергающие клубы темного дыма заводы «Норникеля» соседствуют с трагической «Норильской голгофой» с ее не перестающим звучать колоколом – памятником десяткам тысяч заключенных ГУЛАГа, которые эти заводы создавали… Для Доминика Фернандеза это стало самым сильным впечатлением – здесь раскрылось его чувство восхищения нашей страной.
А еще были обряд крещения прямо на улице перед храмом в день памяти святого Владимира, до отказа заполненные библиотеки Норильска и Красноярска, нетронутая природа заповедника на плато Путорана, лодки с детьми и взрослыми, подплывающими к теплоходу, чтобы услышать музыку… Музыки было много. Путешествие французских писателей было приурочено к этнокультурному фестивалю «Дети одной реки», ежегодно организуемому министерством культуры Красноярского края, поэтому на всех причалах музыка звучала в полную мощь. А вкус сибирской малины, вяленой и копченой енисейской рыбы!
Но главное, что поражало, – это люди. Франсуа Беллек отметил, что для европейцев Сибирь – это страшный миф. Депортации, ссылки, поселения. Но теперь он понял, как тепла эта страна благодаря сердцам людей, ее населяющих.
Писатели путешествовали на обычном рейсовом теплоходе в разгар навигации. На нем плыли по своим делам самые разные люди: кто-то проведать близких в поселке, до которого зимой не доберешься; кто-то отвезти домой сделанные в Красноярске покупки (на дальней палубе громоздились картонные коробки с телевизорами и мебелью); кто-то готовился к очередной вахте на нефтедобыче (подготовка эта сводилась к поглощению впрок максимального количества алкоголя: на вахте строжайший сухой закон)… Обычная повседневная жизнь, которую так любят наблюдать писатели.
«Потемкинских деревень» для французов никто не строил, да в тамошних условиях это и невозможно. Единственное, что все старались передать, – это нашу любовь к своей стране. Огромной, разной, с такими же огромными и разными проблемами. Интересно будет прочитать, что напишут об этом путешествии французы. Вряд ли их взгляд окажется всегда лицеприятен. Но то, что он будет честным и доброжелательным, сомнений не вызывает. Чем больше в Европе станут читать о России, тем легче выстраивать диалог, добиваться понимания. Это хорошо понимают и организаторы «Экспедиции Енисей» – Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям при поддержке Французского института и Посольства Республики Франция в России.
Юрий КУБЛАНОВСКИЙ
На Енисее
«На Иртыше» – так называется сильный, но полузабытый сегодня роман сибиряка Сергея Залыгина. Как бы в напоминание о нем я и дал своим заметкам такое название. (Крестным залыгинского романа, так же как и незабвенной повести Солженицына, следует считать А.Т. Твардовского, впервые напечатавшего его в своем «Новом мире».)
Что такое сибирские реки, я понял только из этого путешествия. До того бывал в Красноярске, Овсянке и Дивногорске, доплывал до чудовищной туши Красноярской гидроэлектростанции, но, очевидно, именно из-за нее и не воспринимал живое течение Енисея, эпичную его широту. Ведь в тех местах Енисей мертвый, холодный, для купания непригодный, зимой незамерзающий, лишенный для местных жителей речной своей привлекательности, как бы отчужденный от человека.
Теперь, проплыв по Енисею аж до Дудинки, я увидел воочию феномен сибирской реки: шестнадцать, а то и двадцать километров ширины, для жителя средней России это просто невероятно. То мне Ока – в сравнении с Волгой – казалась ленточкой, а Нева на Каменноостровском мосту – Балтикой. А теперь я увидел Енисей во всем его – не течении, а как бы разливе.
Уведи меня в ночь, где течет Енисей,
– почему-то это великое мандельштамовское, написанное напрямую нервными окончаниями стихотворение вспоминается еще в самиздате с сопровождающим беглым рисунком: сосна, звезда и излука речки. Нет, Енисей – другой, и ясно, что Мандельштам представлял его себе привычною среднерусской рекой с обозримым руслом.
Первые сутки от Енисейска мы шли в густом смоге от таежных пожаров, заставившем вспомнить тот, 2010 года, который стоял летом в московской и соседних губерниях. Только темновато-раскаленный солнечный диск в густом мареве, а так даже воду с палубы было почти не видно.
В кают-компании нашего «Александра Матросова», отстроенного еще в 1954 (!) году на верфях, если не ошибаюсь, ГДР, за матовыми от плотного смога окнами проводили мы круглый стол с французскими литераторами – все шло по скрупулезно составленному в Москве расписанию. На вопрос, что сейчас в России, на их взгляд, самое тревожное, академик, лауреат Гонкуровской премии, ответил нам лаконично: «Гомофобия». Вот что значит европейский гуманист: и среди горящей тайги, считай, на костре, будет ратовать за права человека!
На берегах – в Енисейске, Туруханске, Игарке – метастазы ГУЛАГа, его предзонника. ГУЛАГ ушел – предзонник остался; следов его не сумели вытравить посейчас даже на Соловках, ныне богатом монастырском владении. Что уж говорить о сибирской глухомани с дурными дорогами, полувымершей навигацией. Барачность, занозное дерево серых бревен, ржавое рваное железо, накрененные элетростолбы, мутная трясина на пляже, где, однако, купаются, смеются, и все с пивом: девушки, парни. Бедность, глушь, ширь Енисея, уходящая в смог, и не видно другого берега. Да ступала ли сюда прежде нога европейца?..
В середине 70-х я был сотрудником боратынско-тютчевского музея в Муранове в шестидесяти километрах от Москвы. (Теперь Мураново в погибшем почти состоянии: несколько лет назад в дом попала шаровая молния – ночью. Эта культурная жемчужина не имела даже громоотвода. Несмотря на отчаянные просьбы сотрудников, подмосковные чиновники его так в статус музея и не провели.) Тогда Мураново было во все еще русской красоте и богатстве: после революции его (как и Поленово) большевики не экспроприировали в силу знакомства обитателей с Луначарским. Директорствовал там Кирилл Васильевич Пигарев, правнук Тютчева, голубая кровь и сама культура. В его дом на задах усадьбы (где жила когда-то Эрнестина Федоровна, вторая супруга поэта) я однажды зашел, чтобы позвонить в Москву. В столовой сидел едок в пальто с сальным воротником, рядом лежала, впрочем новенькая, армейская ушанка, и черпал серебряной ложкой из кузнецовской тарелки. За спиной его стояла пигаревская «нянька», обслуга с ритуальным на локте полотенцем. «Реабилитированный», – пронеслось в голове. Хотя какой может быть реабилитированный у Пигарева в 1974 году? Оказалось, скандинавский славист Гейр Хьетсо, автор монографии о Боратынском, первой в мире. Не имея спецразрешения на выезд за пределы Москвы, ученый оделся, как ему казалось, под советского человека и даже ушанку в Военторге купил. И впрямь стал похож на какого-то ряженого шпиона. Так работали когда-то в Москве иностранцы, фанаты нашей литературы…
Не прошло и сорока лет, как Россия себя раскрыла. И вот теперь мы с французами-литераторами паломничаем по местам ГУЛАГа, в глубине Сибири – на вовсе не гламурно-туристском, а, можно сказать, обычном допотопном рейсовом теплоходе, правда, с концертной группой – порадовать прибрежных енисейских жителей песней; название акции «Дети одной реки».
Большинство населенных пунктов – без дебаркадеров, желающие послушать энтузиасты подплывали к нашему «Матросову» на моторных лодках, и в этом было даже нечто венецианское. По количеству слушателей можно было судить, видимо, о градусе жизни населенного пункта, пару раз и вовсе никто не подплыл, пустое, казалось, на обрыве село, а иногда взапуски летели к нам на лодках сибиряки целыми семьями.
Исполнение бодрое. Певицы с голосами и без халтуры, но репертуар, словно еще из лагерной самодеятельности: арии из опереток, «Все хорошо, прекрасная маркиза», «Мы так близки…» и т. п.
К Игарке смог, наконец, рассеялся.
От железной дороги, которую приказал там прокладывать на вечной мерзлоте мудрый вождь, не осталось ни шпал, ни рельсов, всю ее вскоре перекорежило. Игарский краеведческий комплекс «Музей вечной мерзлоты» издает сборник об этой убойной стройке – вышло уже три выпуска. В выпуске третьем[1], прочитанном мною залпом от корки до корки, зэковские воспоминания Александра Альбертовича Сновского, «в миру» питерского врача-дефектолога. Удивительные воспоминания пишут гулаговские страдальцы: вроде всё у всех то же, а оторваться нельзя. И каждый раз – першит в горле.
Наткнулся я у Сновского и на такой трогательно-простодушный пассаж: «В лагерном творчестве есть «есенинщина»… есть стихи иного плана, например, “Товарищ Сталин, вы большой ученый” и т.д., автор Юз Алешковский, но это политические стихи, и блатной мир их не жаловал. Кстати, Алешковский вряд ли был автором этих строк – он “бытовик” (сидел за угон грузовика), 6 классов образования – куда ему!». Юз в Америке, ежели попадется ему этот номер «Октября», прочтет – посмеется.
«Товарищ Сталин», «Окурочек» – песенные шедевры, шедевры, пережившие время, – были впервые печатно обнародованы в альманахе «Метрополь». В просторном новом краеведческом музее в Дудинке я вдруг получил еще один нежданный привет от давней «метропольской» истории. За музейным стеклом фото: «Поэт Андрей Вознесенский среди полярников. 31 мая 1979 года».
Так вот, как раз тогда метропольских авторов Попова и Ерофеева отлучили от Союза писателей, и Василий Аксенов собирал у коллег подписи в их защиту. У Вознесенского трубку взяла супруга и сказала, что Андрей улетел. И на удивленный вопрос: «Куда?» – последовал неожиданный ответ: «На Северный полюс!» – «Да ведь мы же позавчера с ним договорились, и он сам просил меня звонить сегодня, обещал свою подпись в защиту ребят». – «А вчера ему позвонили из “Комсомолки” и просили срочно поддержать наших полярников. Отказаться было б не по-мужски».
И вот вглядываюсь в фото: в доску свой, в съехавшей набекрень ушанке – среди матерых заиндевелых полярников. Уж какой там «Метрополь», столичная полудиссидентская суета и вопли западных «голосов». Полюс и свежая подборка «полярных» стихов в «Комсомолке». Шестидесятники…
Но, пожалуй, посильнее смога и гулаговских впечатлений всех поразил Норильск. Даже французское возмущение нашей гомофобией, кажется, поутихло. Хотя, как потом узналось, мы прожили там два дня в щадящих якобы условиях: ради французов комбинат приостановил выброс сероводорода, и местные жители (гостиничная обслуга) нас за это благодарили.
Ярко выкрашены фасады центральных улиц Норильска – где нет, однако, ни кафе, ни баров, ни ресторанов, ни потребительской пестроты. Совсем пустынные улицы. В последний наш сибирский вечер я сбежал с прощального ужина и бродил по ним – сюрреалистическая картина. От памятника Ленину и новой богатой мечети неподалеку я пошел вглубь, имея ориентиром дальнюю главку православного храма. «Улица Б. Хмельницкого» (словно это какой-то герой норильского комбината), на ней разговорился с жителем, аккуратным, выгуливающим собаку, без всякого люмпенского или алкоголического «оттенка». Живая русская разговорная откровенность. «В девяносто пятом пришел из армии. Месяц работаю, другой – денег не получаю. Друзья советуют акции продавать. Поупирался, а куда денешься? Продал. Плохо, что спортом тут заниматься негде, в бассейн очередь в шесть утра занимать надо».
– А хозяева-то ваши в Норильске бывают?
– Что они, враги себе, что ли? Вначале – да, приезжали, выступали тут перед нами. Теперь давно уж никого не было. Поди, живут на Канарах…
Наивный норилец! Для него Канары – предел олигархических вожделений.
Чуть в сторону от центра или куда во двор – страшные картины распада и одичавшего долгостроя. Повсюду таблички: «Осторожно! Идет обрушение фасадов!» Вот так. В протяженном времени… И объявления: «Продается хрущевка», «Продается 3-комнатная полусталинка».
Опутавший город извивающийся змей теплоцентрали в рваной ветхой опалубке, сухие голые стволы не опознаваемых уже деревьев, ядовито посверкивающие озерца. И среди них, на «сопках», выехавшие на воскресные шашлыки семьи, а по окоему – дымящиеся трубы и трубы. Проходит жизнь…[2]
В последний день мы снялись с маленького аэродрома на вертолете и полетели в сторону необитаемого Таймыра – в контраст норильской сталкерной зоне. Это была фантастика. Каньоны, водопады, плато, осыпные и парчово-зеленоватые склоны. Древняя, подлинная в своем состоянии природа.
Приземлились на перекус там, где два водопада сливались в один и, пенясь, убегала по ущелью вода.
Над самым обрывом увидел обтрепанный ветрами сухой серебристый стволик. Но вдруг на конце одной его дальней ветки – свежие лохматые иглы и розоватая шишечка. Не утерпел, поцеловал сухую серую древесину, думал, покойницу, ан нет, оказывается, чудом живую, поцеловал в изгиб волокнистого сухого ствола – в знак любви и уважения, что жива.
«Вас вызывает Таймыр» – помнится, так называлась старая, советская еще пьеса Александра Галича.
Сейчас в Переделкине на ночь закрываю глаза… Действительно: вызывает.
Историческая справка. Освоение Сибири
Русские впервые проникли в Сибирь еще в XIстолетии. Время от времени удалые ватаги новгородской вольницы переходили за Урал, вторгались в Югорскую землю (впоследствии – Березовский округ) и, обложив местное население данью в виде соболя, куницы и закамского серебра, возвращались на родину.
С XV века начинается целенаправленный захват сибирских земель. В 1499 году князь Семен Курбский со своей ратью добрался до остяцкого села Ляпина, захватил 41 городок, населенный самоедами, во-гулами и остяками, и присоединил к Российской державе Югорскую и Обдорскую земли. После это-го, однако, в течение восьмидесяти лет русские больше не делали попыток продвинуться в глубь Сибири, пока на исторической сцене не появился Васи-лий Тимофеевич Ермак. Скрываясь от царской рати, Ермак со своей ватагой нашел приют в Чусовских городках Строгановых и вскоре решился двинуться на восток для завоевания новых земель. Получив военное подкрепление от некото-рых «именитых людей», 26 сентября 1581 года он с несколькими сотнями казаков и наемников выступил в военный поход, скоро дошел до реки Туры, откуда начиналась Сибирская страна, подчиненная Кучуму, а 26 октября в его руках уже оказалась укрепленная столица – Искер, рас-положенная в устье притока Иртыша – Сибирки. Здесь Ермак объявляет себя повелителем всей Си-бирской страны и в следующем году посылает к Ивану Грозному своих послов, от которых царь и принимает «поклон Ермака Сибирью». С этого времени Москва начинает ревностно заселять вновь завоеванный край, постепенно отодвигая его границы к востоку. В 1585 году основывают Тюмень, в 1587-м – Тобольск, в 1592-м – Пелым, в 1593-м – Березов, Обдорск и Сур-гут, и, наконец, в 1601 году появляется первый русский «острог» (военная крепость) в Приенисейском крае, на реке Таз, – город Мангазея.
Однако русским административным центром Енисейского края стал возведенный в 1619 году острог Енисейский.
В 1608 году кетские казаки, основавшие во владениях князя Намака Маковский острог (ны-не с. Маковское Енисейского уезда), отправились вверх по Енисею, чтобы отыскать там «новыя зем-лицы», обложить данью их жителей и присоединить к владениям московского царя. В районе реки Качи им приглянулись земли князя Тулки, где проживали арины и качинцы. Саму землю они назвали по имени князя Тулкинскою, или Тулкою. Однако арины и качинцы, поддерживае-мые обитавшими к югу и востоку от них кирги-зами и бурятами, долгое время не соглашались платить ясак русским и лишь изредка приносили в дар казакам плохих соболей. Набеги туземцев участились и стали до того опасными, что казаки, поселившиеся в Тулкинскойземлице, обратились за помощью в Ени-сейский острог. Енисейский воевода Яков Хрипунов, имея в своем распоряжении «для разных по-ручений и посылок в дальние земли» дворянина Андрея Дубенского, послал его осмотреть Тулкинскую землю и, «буде она окажется удобной», пост-роить на ней острог для защиты казаков и русских подданных от набегов враждебных племен. Дубенский нашел это место вполне подходящим для крепости, составил план постройки и повез его для утверждения в Москву.
В 1628 году постройка завершилась. Но-вый острог назвали Красноярским, или Красным Яром, каковое название было взято от красных обрывистых склонов («яров») на левом высо-ком берегу реки Качи, ниже Красноярска, напротив острова Татышева. Качинцы построенную крепость назвали Кизил-Яp-Typa, то есть «город красного бе-рега».
Основание Красноярского острога послужило началом многолетних волнений в этом вновь за-нятом русскими крае. Притеснения, обиды и насилия, чинимые туземцам при взимании ясака, не могли располо-жить последних в пользу завоевателей и побуж-дали к восстаниям. Краснояр-ску пришлось вести упорные бои для укрепле-ния своей власти в Приенисейском крае вплоть до начала XVIIIвека.
В 1819 году генерал-губернатором Сибири был назначен Михаил Михайлович Сперанский. В ходе его ревизии были выявлены произвол и злоупотребления чиновников. Тогда Сперанский составил план административной реформы Сибири. Благодаря его настойчивости, 26 января 1822 года вышел указ о разделении Сибири на Западную и Восточную.
В том же году по «Высочайшему указу» царя Александра I была организована Енисейская губерния. Она вошла в состав Восточно-Сибирского генерал-губернаторства. Красноярск стал губернским городом. Енисейская губерния простиралась с юга на север на 2800 верст. По размерам она уступала только Якутской области и свободно могла вместить на своей территории Московскую губернию 77 раз. В нее входило 5 округов: Ачинский, Минусинский, Енисейский, Канский и Красноярский.
В конце ХIХ века назрела необходимость транспортной магистрали,
которая должна была открыть сибирский рынок и политически укрепить Россию на Дальнем
Востоке. 19 мая 1891 года во Владивостоке состоялась закладка дороги, 6 декабря
1896 года в Красноярск прибыл первый поезд. А 30 августа того же года состоялась
закладка железнодорожного моста через Енисей, который явился чудом строительной
техники (6 пролетов по
Доминик Фернандез
Окончил знаменитый парижский институт «Эколь Нормаль», в 1968 году защитил диссертацию по филологии. Страстный поклонник итальянской культуры, Фернандез преподавал во Французском институте в Неаполе и тогда же начал свою писательскую карьеру. Автор около пятидесяти произведений – от романов до эссе, – заслуженно признанных критикой и читателями. Лауреат многих литературных премий, в том числе премии Медичи за роман «Порпорино, или Неаполитанские тайны» и Гонкуровской премии за роман «В руке ангела». Несколько своих произведений Фернандез посвятил двум любимым городам – Петербургу и Амстердаму. Его статьи и эссе о культуре регулярно появляются в «Нувель обсерватер» и других периодических изданиях. Выступает защитником прав сексуальных меньшинств.
С 2007 года Доминик Фернандез – член Французской академии. Неполный перечень его последних произведений, которые вышли в издательстве «Грассе»: «Искусство рассказывать», «Красная площадь», «Словарь влюбленного в Италию» (иллюстрации Алэна Бульдувра), «С Толстым» (к столетию со дня смерти писателя), «Вилла Медичи» (фотографии Феранте Ферранти, Филиппа Рея), «Транссибирская железная дорога».
Вы хорошо знаете Россию, ее историю. Какой вы видите нашу страну в последние десятилетия?
Доминик ФЕРНАНДЕЗ. Я давно и довольно часто приезжаю в Россию и наблюдаю, как она меняется. Двадцать лет назад здесь царила полная разруха, в магазинах было пусто, всюду очереди и грязь… В тысяча девятьсот девяносто третьем году в Санкт-Петербурге я во всем городе нашел всего три места, где можно поесть. В общем, это была нищета. Сейчас в России почти процветание. В Москве – понятно, но и в Санкт-Петербурге, и в тех городах, где мы с вами были, это заметно. В Красноярске, в городах вдоль Транссиба люди хорошо одеты, не выглядят голодными, они довольны. Это потрясающе.
А каковы главные проблемы России сейчас?
О, я не политолог и о главных проблемах России рассуждать не берусь.
Вы общаетесь с русскими, и не только с интеллектуалами. Может быть, у вас есть своя точка зрения на проблемы русской культуры?
Что мне больше всего нравится в России, так это место культуры в обществе. Конечно, я могу судить лишь по тем людям, с которыми общаюсь. Во Франции все по-другому. Культурная жизнь есть, но эта какая-то отдельная жизнь. Здесь же, в России, в первую очередь в столицах, театры и концертные залы всегда полны зрителей и слушателей. И это самые разные люди. Тогда как во Франции поход в театр или консерваторию – это способ показать, что ты из особой социальной группы. Но у нас и билеты гораздо дороже, немногие могут себе это позволить. В России, как мне кажется, культура до сих пор занимает особое положение. И это наследие коммунистической эпохи. Сохранилась привычка нести культуру в массы. В эпоху СССР культура, в том числе и книги, были доступны, стоили копейки. Русские писатели до сих пор пишут для того, чтобы их могли читать все. Так было и раньше. Толстой, Чехов, Гоголь, Пушкин, Пастернак писали так, что их может понять любой, кто умеет читать. Тогда как во Франции, чтобы понять Пруста, Флобера или Расина, надо быть человеком неплохо образованным. То же самое в музыке. Чайковского или Рахманинова понимаешь сразу. А вот Дебюсси куда сложнее. Молодежь приходится учить любить Дебюсси. А Рахманинова понимают с первых нот. Отличительная черта русской культуры – она напрямую обращена ко всем, не теряя при этом в качестве. Именно в этом Толстой, например, видел свое предназначение. Для меня «Война и мир» – величайший из романов, где есть все: война, мир, любовь, смерть… Это роман с глубочайшей жизненной философией – и одновременно доступный для любого читателя.
А что вы можете сказать о культуре Сибири?
Два года назад я побывал в Новосибирске, по-моему, это крупный культурный центр. Там находится знаменитая специальная музыкальная школа, где учились, в частности, Максим Венгеров и Вадим Репин. И потрясающий Театр кукол для детей. В Екатеринбурге мы слушали оперу, в Красноярске были на концерте в зале, который выходит окнами на Енисей… Конечно, мое знакомство с Сибирью достаточно поверхностно, но что меня поразило – здесь не знают писателя Андрея Макина. Он сибиряк, с восемьдесят седьмого года живет в Париже и пишет прекрасные романы, где рассказывает о Сибири. Макин – явление в современной французской литературе, а в родном краю его не знают…
Насколько мне известно, попытки перевести на русский произведения Андрея Макина делались, но писатель потребовал высылать ему переводы и в итоге их не одобрил…
Да, но есть же «Французское завещание», которое переведено и опубликовано! За этот роман Макин получил Гонкуровскую премию. Как-то я обсуждал с преподавателями французского влияние русской литературы на наш язык. Вот вам пример влияния – своим литературным языком Андрей Макин избрал французский, но сохранил русские литературные традиции, он перенес дух Сибири во Францию. Это же так интересно! Но читатели-сибиряки, да и писатели этого края, ничего о нем не знают, даже фамилии не слышали.
Есть такая болезнь среди наших писателей: никто не хочет знать, что пишут их коллеги по перу.
Французам этого не понять. У нас писатели – в первую очередь читатели. Кроме того, французский литератор должен знать литературу от Монтеня до Пруста. Жан Женэ, сидя в тюрьме, прочитал всего Монтеня, Ронсара, всего Пруста. Французский писатель не может существовать без традиции, которая была до него.
Два года назад вы уже совершили путешествие по Сибири на поезде. Это две разные Сибири?
Совершенно разные. Во-первых, нынешняя экспедиция по составу более приятна. А многие из французских писателей, которые ехали в поезде, абсолютно не интересовались Россией.
Кто же, например?
Ну, например, Эшноз. Он прекрасный писатель, но совершенно равнодушен к вашей стране, Россия ему неинтересна. Для него та поездка была, скорее, чем-то вроде каникул… Теперь же мы путешествуем в компании людей, которые знают Россию, тут все просто влюблены в нее! К тому же мы проплываем места, где, скорее всего, никогда не ступала нога человека. Мы словно на Луне. Транссибирская магистраль идет по таким местам, которые можно назвать обжитыми. Из окон Транссибирского экспресса видна та же Россия, какой она предстает в своей европейской части. Красноярск или Новосибирск – это типичные русские города с небоскребами и обычной многоэтажной застройкой. А здесь, после Енисейска, началась настоящая Сибирь. Уже Енисейск выглядит сибирским городом. Нет многоэтажных зданий, все дома из дерева, по улицам вальяжно разгуливают коровы… Я понимаю, это тоже Россия, но все-таки совсем другая земля.
Здесь можно понять, что такое тишина и одиночество. Отсюда две тысячи километров до Красноярска…
Это все равно, что вся Франция – от Лилля до Перпиньяна. А здесь такие просторы и деревни встречаются лишь раз в полсуток…
Мне кажется, мы в долгу перед жителями этих деревень: теплоход приходит и через тридцать минут отплывает, скоро реку скует лед и они останутся в изоляции. Хотелось бы, чтобы местные жители получали больше книг и фильмов…
Как здесь живут люди? Сейчас лето, и можно порассуждать о том, как хорошо бы иметь здесь домик. А потом холода – с сентября и до июня… Наверное, краевое министерство культуры как-то помогает местным жителям. Отправить книги – это не так дорого. У них же есть телевидение? Могут они смотреть зарубежные каналы? Мне кажется, главная проблема Сибири в том, что она огромна, и в этих масштабах сложно что-нибудь делать. Меня поразило, что во всех этих полуразрушенных деревнях и городках построены совершенно потрясающие детские площадки. Новые и современные. Для нас, французов, Сибирь – это мечта. Даже те, кто ничего не знает об этом месте, все равно мечтает о нем. Само слово звучит заманчиво.
Скажите, что вы пишете для французского или, может быть, русского читателя? И еще очень хочется узнать про заметки, которые вы делаете в тетради.
В этой тетради я делаю заметки о нашем путешествии – записываю все подряд. А в другой – пишу новый роман, который задумал уже давно. Пользуюсь тетрадями, потому что не взял с собой ни айпад, ни ноутбук. Обычно я работаю на компьютере, а тут пришлось заново учиться писать от руки. В основе сюжета – жизнь Энтони Фредерика Бланта, английского историка искусств, который в тридцатые годы считался одним из главных специалистов по живописи Николя Пуссена. Он консультировал английскую королевскую семью и покупал для нее картины – и в то же время был двойным агентом английской и советской разведок. Он был шпионом НКВД, членом «Кембриджской пятерки»[3]. Четыре друга, четыре интеллектуала, четыре гомосексуалиста из Кембриджа… Я отталкиваюсь от реальных исторических событий. Мне самому очень интересен этот сюжет – как знаменитый историк искусства стал советским шпионом. Бланта в итоге раскрыли. Маргарет Тэтчер сообщила палате общин про его шпионскую деятельность. Это было уже в восьмидесятые, в эпоху позднего Брежнева и холодной войны. Блант умер в одиночестве, последние годы его жизни были очень печальны… Для этого романа я провел большую подготовительную работу – прочитал много книг о Москве тридцатых годов, воспоминаний и свидетельств очевидцев.
Наше путешествие почти закончено, чем займетесь дома, в Париже?
Когда вернусь во Францию, займусь книгой под названием «Транссибирское путешествие – множественное число». Я уже написал – в соавторстве с Ферранти – книгу о «путешествии по горизонтали» Сибири, теперь будет книга о «путешествии по вертикали» Сибири.
А какова будет картина Сибири в вашей новой книге?
Это будет книга о красоте, об одиночестве, об истории. Россия для меня – это смесь истории и культуры. И именно в Сибири это особенно чувствуется. От Петра Великого и до Сталина здесь было место ссылки. Но в то же время она всегда была местом, где создавалась культура. В Новосибирске я посетил Музей Рериха. Есть Сибирь в «Записках из мертвого дома» Достоевского, есть она в «Воскресенье» Толстого, есть Сахалин Чехова. Пустыня с ее однообразием мне неинтересна. А тут – богатая природа, богатая культура и богатая история. Кстати, об одиночестве. Андрей Макин как-то говорил мне, что, приехав во Францию, был поражен: каждые сто метров – и дом. Единственное место, которое ему близко во Франции, – это Ланды, стокилометровый участок побережья Атлантики от Бордо до границы Испании. Там только сосны, и многие километры пейзаж не меняется. Макину Ланды напоминают Россию. Только здесь, на Енисее, я, наконец, понял его. Километры за километрами, века за веками ничего не меняется. Это, может быть, и не всегда красиво, но – впечатляет.
Перевод Константина Мильчина
Оливье Блейс
Многочисленные книги этого писателя – романы, эссе, рассказы о путешествиях, комиксы – в основном выходили в издательстве «Галлимар», переведены на многие языки. Это принесло ему заслуженную известность и премии (премия Франсуа Мориака, Гран-при Французской академии и др.). Неоднократно переизданные, его произведения давно вошли в учебные программы, в частности, в программу Высшей школы социальных наук. У тридцатидевятилетнего Оливье Блейса два образования – техническое и литературное, он специалист в области культурных проектов (Институт политических наук). В сфере его профессиональной деятельности не только книги, но и новые технологии. Он занимал ответственные должности – от руководителя проекта до директора департамента – в различных электронных издательствах («Infogrames», «Cryo», «Index» и др.). В 2005 году был назначен директором издательских программ в «Strass Productions». Один из его последних заказов, полученный от Сената Французской Республики, связан с разработкой оптических дисков.
Оливье предан идее международного культурного обмена, особенно среди творческой молодежи. В двадцать два года он создал ассоциацию «Молодые художники мира», которая организует путешествия деятелей искусств независимо от сферы их деятельности и национальности (Египет, Уганда, Мали, Мадагаскар и проч.). Также является координатором по вопросам культуры в рамках Фонда помощи молодежи при Министерстве молодежи и спорта.
Как вы – путешественник – видите нашу экспедицию?
Оливье БЛЕЙС. Я рассматриваю ее с двух точек зрения: литературной и географической. С литературной – по понятным причинам, а с географической – поскольку у меня давняя страсть к картам и исследованию нашей планеты. Три года назад, как вы знаете, я начал кругосветное путешествие, которое совершаю в несколько этапов, именно поэтому вчера мне совершенно необходимо было увидеть Северный полярный круг – прикоснуться к периферийным точкам Земли.
Прикоснуться взглядом?
Я бы с удовольствием доплыл до него брассом. А для начала, да, взглядом, почему бы и нет. Потом можно вернуться сюда и отправиться в поход, исследовать окрестности. Это много значит для меня, поскольку я осознал, что мы принадлежим к первым поколениям (во множественном числе), которые знают всю территорию Земли. До тысяча девятьсот десятого года, до покорения Южного полюса Амундсеном, на карте мира существовали белые пятна. Потом их уже не осталось. Разумеется, карты можно улучшать, нанести еще какую-нибудь деревню или уточнить русло реки. Или, наоборот, убрать что-нибудь исчезнувшее… Но теперь уже существует полная карта земного шара. И, как это ни парадоксально, это большая потеря для всех последующих поколений: мы не открыватели, мы можем лишь пройти по следам первых географов и путешественников. Так что мы принадлежим к разочарованным поколениям. А вот был во Франции такой писатель Пьер Лоти – военный моряк, член Французской академии. Путешественник, он родился в тысяча восемьсот пятидесятом, в век открытий, и после роковой для первооткрывателей даты – тысяча девятьсот десятого года – прожил совсем недолго и умер в девятьсот двадцать втором. Получается, он родился в мире очарованных странников, в мире искателей приключений, а умер – в мире разочарований. Сам Лоти утверждал, что жизнь станет печальной, когда люди потеряют возможность отправиться в путешествие, чтобы разогнать тоску, что земля станет плоской, скучной…
Но остается возможность открывать подводный мир мирового океана – на подводных лодках, на батискафах…
Конечно, но в таком случае речь идет о путешествиях для профессионалов при помощи специальных средств. А в девятнадцатом веке, к примеру, был один русский путешественник, который отправился в путь, имея при себе единственную пару обуви, палку и собственную смекалку. То же и с полетами в космос, туда мало кто может отправиться…
Одной палкой тут точно не обойдешься…
Вы не задумывались над тем, что человек искусства еще не побывал в космосе? Не так давно я написал в одну из компаний, которая занимается продажей полетов в космос, что первый миллионер в космосе уже побывал, но до сих пор ни один писатель не путешествовал в космическом пространстве. И было бы неплохо профинансировать такую акцию, поскольку свидетельство писателя, его впечатления будут иметь определенную ценность для землян.
Вернемся на нашу грешную землю… Какие впечатления у вас от края, который вы для себя открываете?
Я лишь второй раз в России. Так что, можно сказать, делаю первые шаги по этой земле. То, что я совсем не говорю по-русски (хотя надеюсь в ближайшем будущем восполнить этот пробел), усиливает экзотичность происходящего. То есть я единственный из всей группы, кто лишен возможности общаться с местными жителями, кто живет одинокой жизнью исследователя в совершенно незнакомом, чуждом ему мире, кто не может даже прочитать информационный стенд. Так что это путешествие является для меня «перемещением» в двух смыслах: в географическом – в страну, о людях которой знаю совсем немного, и в творческом – это путешествие дает мне возможность собрать материал для будущей работы. У меня есть замысел романа, главный герой которого, пианист, должен исполнить Второй концерт Рахманинова, но никак не может справиться с этой задачей. Все перипетии сюжета строятся вокруг преодоления: каждый раз, как пианист садится за инструмент, его словно парализует, он не может сыграть ни одной ноты. И вот сейчас я, можно сказать, путешествую как бы внутри будущей книги: собираю детали, которые потом переварятся в моем сознании и, бесспорно, будут фигурировать – пока не знаю, как именно, – в тексте. Такое литературное путешествие – когда воображение путешествует одновременно с телом – совсем не то же самое, что туристическая поездка в какую-нибудь страну, где понимают не только родной язык, но и английский. Это путешествие с двойным смыслом.
Как течет ваша жизнь на теплоходе?
Для меня стало неожиданностью, что на теплоходе остается мало времени на чтение, поскольку у нас такая насыщенная программа – интересные встречи, беседы… Я думал, мы все возьмем с собой свои книги и большая часть дня будет посвящена обсуждению прочитанного, что мы будем «читать друг друга». Но куда там! Мы постоянно чем-то заняты. А ведь писателям несвойственна активность, они по большей части люди инертные. Даже те, кто много путешествуют, как правило, поселяются в каком-нибудь отеле и пишут свои книги. Так что мы путешествуем, скорее, в ритме исследователей, чем писателей.
Обычно писатели наблюдают, рассматривают пейзажи, вглядываются в людей, но вы еще и музыкант, вы не только смотрите, но и слушаете. Как звучит для вас Сибирь? Какая у нее музыка? Музыка ее тишины, ее полузаброшенных городов?
Кажется, что эти звуки несколько скучны… Здесь почти не слышно пения птиц, надо как следует прислушаться, чтобы его уловить. На судне, по крайней мере, мы точно птиц не слышим. Насекомые молчат. Разумеется, по лесу я не гулял и, как рычит медведь, не слышал, так что не могу судить обо всех звуках.
Но все же климат здесь жесткий, живая природа подвергается тяжелым испытаниям. Да и животных меньше, чем в умеренном климате… Не говоря уж про изобильные тропики – климат там в высшей степени благоприятен для жизни. Тропический лес очень шумный, сибирский, как мне кажется, наоборот, тихий. Звуки Сибири – какими их слышим мы, путешествуя при свете дня и при такой прекрасной погоде, – это звуки, производимые человеком. Треск мотоцикла, громкая человеческая речь и, конечно же, гудок теплохода, который задает ритм нашим будням, заменяя колокол. Теперь я понимаю, что ошибался, полагая, что чем религиознее страна, тем чаще там можно услышать колокольный звон. Колокола в России, безусловно, есть, но звонят они редко. Тогда как во французских деревнях колокола по-прежнему звонят по часам, как в Средние века. Мы по-прежнему подчиняемся музыке колокольного звона. Мне показалось, что русские колокола – и в городах, и в сибирских деревнях, где церквей исчезающее мало, – незаметны, они молчат. Это удивительно, ведь русский народ по-прежнему считается набожным, верующие чаще ходят в церковь, чем у нас, – католические храмы пустуют. Однако русские колокола во время нашего путешествия хранят молчание…
Теперь наш традиционный вопрос. На ваш взгляд, как мы, литераторы, не располагающие солидными кошельками, можем помочь людям жить здесь?
Несколько лет назад у меня был проект: автобус с книгами на французском должен был путешествовать по Западной Африке. Чтобы каждый раз, как этот автобус останавливался в деревне, вокруг него организовывались встречи, конференции и т. п. В Сибири, учитывая, какую важную роль играют здесь реки, в самом деле было бы неплохо подумать о «библиотеплоходе». А книги, безусловно, нужно раздавать бесплатно. В парижских предместьях, где, как известно, не утихают волнения, в «проблемных» районах постоянно раздают майки с портретами знаменитых футболистов, футбольные мячи и прочие спортивные атрибуты – в надежде, что молодые люди, живущие в трудных условиях, занимаясь спортом, выбьются наверх. А если и нет, то хотя бы выплеснут в спорт свою деструктивную энергию… По-моему, это далеко не лучшая идея. Как-то раз я слышал радиоинтервью комиссара полиции, который говорил, что гораздо правильнее было бы раздавать не майки, а книги. Он двадцать пять лет работал с такой вот трудной молодежью и пришел к убеждению, что у ребят из предместий имеются и интеллектуальные запросы, несмотря на их внешний облик, на то, что они ведут себя так, словно помимо спорта и знаменитых спортсменов ничем не интересуются. На самом деле их радует, когда им предлагают то, что требует умственных усилий, когда им показывают, что на спорте свет клином не сошелся, тем более что лишь один счастливец из миллиона станет успешным и богатым спортсменом. Не знаю, можно ли провести параллели с сибирским населением…
Может быть, в футболе здешним жителям состояться не так уж просто, но в лыжном спорте…
Да, я спросил одного юношу на борту нашего теплохода, чем бы он хотел заниматься. И он ответил: лыжами. Он хочет быть лыжником. Почему бы и нет? Безусловно, лыжники нужны, но нужно и другое. Да, «библиотеплоход» – неплохая идея. Однако ее стоит хорошенько обдумать и ни в коем случае не торопиться. Жителям прибрежных деревень, где будет останавливаться «библиотеплоход», следует дать время – им необходимо привыкнуть к тому, что им предлагают. Не стоит выбрасывать на берег ящик с книгами и кричать: «Разбирайте!»
Или «Вы должны прочитать это за пять минут!..»
Вот именно… Вчера мы с вами видели концерт для жителей деревни, проводившийся на борту в рамках фестиваля «Дети одной реки». Кто-то не понял, что, собственно, происходит, кто-то не слушал, кому-то было просто неинтересно, в общем, не все удалось. Неизвестно даже, хорошо ли было слышно выступающих с берега. Да, люди поднимались на борт, но в основном для того, чтобы что-то продать. То есть ими двигали коммерческие цели, а не желание послушать музыку. Почему? Скорее всего потому, что концерт стал для них неожиданностью. Думаю, слушать музыку всем интересно. Просто надо было заранее оповестить о мероприятии, чтобы пошел слух, чтобы люди обсуждали это друг с другом по телефону, передавая новость из уст в уста…
Такие дела с налета не делаются. «Библиотеплоход» должен стоять не меньше недели в каждой из тех восьми-десяти деревень, что остались на Енисее или его притоках. Нужно, чтобы люди привыкли к присутствию теплохода, чтобы постепенно установился контакт населения с культуртрегерами. Вовсе не обязательно строить события вокруг встреч с писателями. Откровенно говоря, во встречах с писателями нет ничего увлекательного: есть писатели, которые умеют говорить, рассказывать истории, а есть такие, кто выступает скучно. Людей этим не привлечешь… Прежде всего необходимо сформировать предложение: конкретное, внятное, бесплатное, интеллектуальное. «Подходите, здесь бесплатные книги». В первый день не будет никого, на второй день придет несколько человек, потому что начнут ходить слухи, а потом люди, которые никогда ничего не читали, придут просто посмотреть… Вот так все это получится. Мне кажется, это очень важно – не торопиться. Дать людям время.
Перевод Александры Лешневской
Даниель Сальнав
Родилась в 1940 году в Анжере – главном городе исторической области Франции Анжу. Защитила диплом по классической филологии в «Эколь Нормаль» (Севр). Писательница, профессор, до 2001 года преподавала на кафедре театрального искусства в университете Париж-Х (Нантер). Много занималась журналистикой, была ответственным секретарем журналов «Европейский вестник» (1987–1992) и «Новое время» (1992–1995). С 2009 года ведет регулярную рубрику на радио «Франс культур». Четырнадцать лет продолжалось творческое содружество писательницы и знаменитого театрального режиссера Антуана Витеза. В 2004 году организовала фестиваль «Земля для вина, земля для книги» в Савеньере. Член жюри различных литературных премий, среди которых премия «Фемина» и премия Симоны де Бовуар. В 2011 году Даниель Сальнав была избрана членом Французской академии. Автор нескольких десятков книг, одна из последних посвящена путешествию по России: «Сибирь, Москва – Владивосток, май – июнь 2010» («Галлимар», 2012).
Мы обратили внимание, что во время нашего путешествия вы каждый день делаете в тетради какие-то пометки. Что вы записываете и зачем?
Даниель САЛЬНАВ. Это заметки ради заметок. Я всегда что-то записываю, не только во время путешествий, – не делаю разницы между отдыхом и обычным рабочим днем. Мои записи – это мой образ жизни. Если бы вдруг я перестала их делать, уверена, меня не оставляло бы ощущение, что живу я как-то не так, то есть недостаточно осмысленно. Вот и сейчас я пишу обычные дневниковые заметки: местонахождение, погода и так далее…
Вероятно, вести ежедневный дневник – не только писательская, но и журналистская привычка. У вас большой опыт работы в журналах, а сейчас есть и собственная радиопередача. Чему она посвящена?
Книгам. Передача появилась четыре года назад. Она выходит раз в неделю на радиостанции «Франс культур», по утрам. Сперва я читаю свою радиоколонку, а затем вместе с одним из ведущих радиостанции беру интервью у гостя. Гостем может быть известный писатель или писательница, путешественник, вернувшийся издалека. Очень часто это политик, написавший книгу. Мы беседуем на самые разные темы.
Вы даете советы политикам, как писать книги?
Нет, разве что могу сказать: «Да, книга неплохо написана» или «Вы явно торопились, когда ее писали».
Постоянная радиопередача не мешает основной профессии?
Нет, я всегда много выступала на радио как приглашенный гость. Так что стать ведущей было несложно. Мне удается быстро писать тексты для выступлений, а книгу гостя могу прочесть за несколько часов. Моей радиоколонке уже три года, и пока я не планирую уходить. Кроме того, у меня есть работа в Академии и различных академических комиссиях…
А когда же вы пишете собственные книги?
В оставшееся время. Сейчас работаю над двумя книгами сразу. Один из моих проектов – текст для серии «Словарь влюбленного в…». Отличная серия, Доминик Фернандез, например, выпустил книги «Словарь влюбленного в Россию», «Словарь влюбленного в Италию». Я делаю «Словарь влюбленного в Луару». Другая книга – это роман, частично проза, частично нон-фикшн, о том, что такое быть вдовой. Что несет в себе это понятие в истории и как воспринимается сейчас.
Посреди Енисея сам собой напрашивается вопрос о разнице и сходстве Луары и Енисея. В детстве я бывал на берегах Луары и там тоже, как и здесь, наблюдал экологическую катастрофу – русло было заполнено песком.
Ну, это вы, скорее всего, попали в неудачный месяц, обычно Луара полноводна. Это самая большая река во Франции, самая известная, самая узнаваемая. Но если говорить об экологическом состоянии, то да, у нее много проблем. Песок – важнейшая из них. Луара перестала играть свою роль главной транспортной артерии Франции. Плавать по ней можно только весной, когда вода высокая. Но в некоторых местах она так же широка, как Енисей. И я чувствую что-то родное: ведь я родилась на Луаре. Когда я вернусь домой, то буду вспоминать Енисей. У меня уже было такое настроение во время путешествия по Дунаю. Это что-то вроде национализма. Не всякий национализм плох… Конечно, я шучу, на самом деле это не имеет никакого отношения к национализму. Понимаете, Луара вошла в историю еще во времена Древнего Рима, когда остановила один из походов Цезаря: великий полководец просто не смог переправиться через Луару у Орлеана, река оказалась слишком широка. На Енисее очень мало мостов, с Луарой было то же самое. В девятьсот сороковом году, захватывая Францию, немцы уничтожили мосты, в сорок четвертом американцы, освобождая страну, снова их уничтожили. Луара течет сначала на север, потом поворачивает на запад. Она ухитряется делить Францию на восток и запад, на север и юг. С одной стороны, она соединяет людей, а с другой – разъединяет, прокладывает границы. И на Енисее то же самое, он и приближает и отдаляет. И еще Луара – это место, где можно услышать самый чистый французский. Не в районе Парижа, а именно там, на Луаре. Я очень привязана к французскому языку. Защищать его – смысл моего существования.
Региональный патриотизм?
Просто патриотизм. Любовь к Франции вообще и к Луаре в частности. Когда русские говорят: «Мы патриоты», я отвечаю: «Я тоже». И когда Доминик Фернандез говорит: «Идея родины во Франции умерла», я уточняю: «Не совсем». Но я, конечно, не имею никакого отношения к националистам. Я хорошо отношусь к единой Европе, но я хочу жить в таком Европейском союзе, который уважал бы национальную самобытность. Хочу жить в Европе наций.
Во время плавания и на теплоходе, и в деревнях мы встречали немало разных людей. Что вы можете о них сказать?
Я много путешествую, но все-таки бόльшая часть моей жизни проходит в Западной Европе. В наших краях все насыщено культурой. Не в том смысле, что мы культурнее, а в том, что мы обладаем развитой культурной инфраструктурой. Поясню. У нас в каждом населенном пункте есть церковь, библиотека, школа. И потому меня поразило то, что я видела в одной из деревень, где мы побывали на днях. Возможно, местное население не воспринимает это так остро, но мне кажется, им очень тяжело жить. И не потому, что зимой холодно и дни короткие. А потому, что есть четкое ощущение, что эти люди здесь брошены. Повторюсь, это всего лишь мое впечатление. Они живут, они работают, но они брошены. Интересуется ли ими центральная власть? Здесь нет дорог, только направления. Чем эти люди занимаются?
Вы написали книгу о своих впечатлениях от поездки по Транссибирской магистрали. Можете сравнить нынешнее путешествие по Сибири с прежним?
Разница в том, что, следуя в транссибирском экспрессе, мы останавливались только в больших городах, но я часто думала о деревнях, мимо которых проносился наш поезд. Теперь мы посещаем самые заповедные места, которые удалены от Транссиба. И здесь другая жизнь… Но я увидела не только проблемы. Я была очень рада встретить среди местных жителей не только бабушек, но и маленьких детей и людей средних лет, то есть представителей разных поколений. Значит, жизнь здесь развивается… Меня поразило их упорство, находчивость и любопытство к жизни. В тайге, в пяти тысячах километров от Москвы, в двух тысячах от Красноярска, я вижу аккуратные деревянные дома с резными узорными наличниками и красивыми занавесками на окнах и думаю, как же высок человеческий дух…
Традиционный вопрос, который мы задаем всем участникам нашей экспедиции: что могут сделать те, кто владеет искусством слова, для этих людей?
Нужно рассказывать. Нужно описывать. Нужно донести до сознания всех, особенно людей, наделенных властью, что это не какая-то заброшенная территория, а часть Европы. Я глубоко убеждена, что и Россия, и Сибирь – это Европа. Да, я сейчас в Европе. И то, что здесь есть люди, этнически не принадлежащие к европейцам, совершенно неважно. С культурной точки зрения – мы в Европе. И там и тут – сходные проблемы: мы живем в эпоху гибели сельской цивилизации. Во Франции все еще существуют фермы, их в сотни раз меньше, чем раньше, но они живут, они функционируют. Однако крестьянский мир умирает. Просто здесь это видно более отчетливо. Если мы дадим сельской культуре исчезнуть, это будет наша общая большая потеря.
Вы что-то напишете об этой поездке?
Скорее всего, это будет не отчет о путешествии. В одном из своих текстов я обязательно передам ощущение покинутости, которое так сильно охватило меня здесь.
Перевод Константина Мильчина
Жюльен Бержо, или Жюль
Родился в 1974 году. Не сразу определился с профессией, попробовав себя во многом: исторический факультет, научная работа китаиста, преподавание в университете… Покончив с государственным образованием, Бержо устраивается рисовальщиком в «Нувель обсерватер». В 2001 году переходит в еженедельник «Шарли Эбдо», и именно там его окончательно захватывает страсть к графической иллюстрации актуальных новостей. Он сотрудничает со многими центральными изданиями, а с 2008 года начинает создавать иллюстрации для ежевечернего телешоу «Большая книжная лавка» на телеканале «Франс 5».
Его первый изданный отдельно комикс «Нужно убить Жозе Бове» критика назвала «невероятным прыжком в антиглобалистские джунгли», он заслужил широкое признание у читателей. Настоящий шок у публики вызвал комикс 2006 года «Забавы рыцарши-крестоносицы, интимный дневник мадам Бен Ладен», в котором пародировались основы современной цивилизации. Настоящий успех к Жюльену Бержо приходит через год, когда за «Путеводитель по горчице, или Как выжить за девять месяцев беременности» он получает премию имени Рене Госинни. Художнику удается острая сатира на злобу дня – в декорациях каменного века: его первый сериал, доисторическая семейная сага «Силекс в Большом Городе», вышедшая в 2009 году, продана в количестве 120 тысяч экземпляров. До серьезных обобщений Жюль поднимается в «Планете мудрецов. Всемирной энциклопедии философии и философов» (в соавторстве с Шарлем Пепином), выпущенной в 2012 году.
Вы журналист, художник, режиссер. Скажите, кем вы мечтали стать в детстве?
ЖЮЛЬ. Художником. У меня даже кумир был – автор комиксов. Знаете, у каждого в детстве бывает человек, в которого мечтаешь превратиться, когда вырастешь. Вот и у меня был образец – Андре Франкен, бельгийский художник, который придумал персонаж по имени Спиру, его также знают под именем Тантан. Другой его персонаж – Гастон Лагаф. Франкен рисовал потрясающе. Все детство я читал его комиксы. Не то чтобы я думал о комиксах как о своей будущей профессии, нет, я грезил о другом. Когда я был маленьким, на радио проводились конкурсы, где победитель получал возможность отобедать в ресторане с любой знаменитостью. Все мои друзья мечтали пойти в ресторан с Боем Джорджем, Майклом Джексоном или с еще какой-нибудь звездой тех лет. А моей мечтой было пообедать с Франкеном.
Но я увлекался не только комиксами, я читал много романов. В том числе и те, что обычно читают взрослые. «Войну и мир» прочел в восемь лет. Конечно, рановато. Это великая книга, она мне очень понравилась. Через год прочитал «Анну Каренину», а в возрасте четырнадцати-пятнадцати – «Игрока» Достоевского.
Так вы в итоге поужинали с кем-нибудь из кумиров вашего детства?
Да, получилось, правда, много-много позже. К сожалению, некоторые из моих кумиров к тому времени уже ушли из этой жизни… С теми, кто жив-здоров, я не только встречался, но теперь со многими даже дружу. Но действительность весьма отличается от мечтаний: не рекомендую близко сходиться с кумирами, они могут оказаться занудами.
Вы употребляете выражение «читать художника». Для российского восприятия это звучит странно… У нас культура комикса почти не развита. А вы не планируете сделать комикс об этой поездке?
О, это очень сложно. Ведь читатель будет вне контекста, ему придется многое объяснять. Рисовать вообще гораздо сложнее, чем писать. Описания на страницу текста в комиксе займут – десять. Как в кино: бывает, двухчасовой фильм снимают по сорокастраничной повести. Хорошая экранизация часто очень далека от оригинала.
Что касается комикса в России… Я большой поклонник традиции русского рисунка. Иногда нахожу в архивах или библиотеках журнал «Крокодил», там были отличные карикатуристы. Русская графика и дизайн повлияли на весь мир. Мне кажется, и сегодня во французских комиксах можно найти русское влияние. И если даже комиксы не выходят здесь отдельными книгами, это не значит, что у вас нет такой культуры. В конце концов, книги комиксов выпускают только во Франции и в Бельгии. Есть Япония с мангой и США с их издательством «Марвел», и все. Но в Европе комиксы по-настоящему популярны только во Франции, в остальных странах это крошечные издательства и крошечные рынки.
И все-таки, если бы вы делали комикс о Сибири, на что обратили бы внимание?
Это вы о сибирских впечатлениях? О них я уже написал. Перед тем, как сесть на теплоход, мы пролетели и проехали вместе много километров. Поэтому в ночь перед отплытием я написал большое письмо моим близким. И там был дан подробный портрет каждого из членов нашей экспедиции, с кем я успел подружиться: что они говорили, особенности характеров, что мне нравится и что не нравится… И о вас я тоже писал, и даже о животных и растениях… Просидел допоздна. Не буду раскрывать детали, ведь это письмо не для публикации. Но вот пример: в Красноярске я купался у острова посреди Енисея. Там загорали местные наяды, которые поливали себя кремом от солнца из огромных распылителей. Я таких больших распылителей никогда в жизни не видел, у нас они совсем маленькие, и они поливали себя, как садовники поливают растения.
Или водовороты на Енисее. Светящаяся вода в Игарке. Наверное, там что-то фосфоресцировало. Путешествие по четырехсоткилометровому коридору из дыма и тумана. Это тоже красота, красота катастрофы.
Потрясает то, что даже в самых глухих местах бурная человеческая деятельность нарушила привычный ход вещей. В дикой Патагонии озоновая дыра, в Тихом океане острова из мусора, а тут – дым от пожаров.
Что вы можете сказать про людей, которые живут на берегах Енисея?
С людьми я встречался здесь, на судне, – с сибиряками, которые возвращаются к себе домой. Еще тут много детей, я успел познакомиться на борту во время показа моего мультфильма с мальчиком из Игарки, он стал моим приятелем.
Мне кажется, что в местах, удаленных от центров, будь то Лимузен или деревня на Енисее, везде царит одинаковая смертельная скука. А если еще и зима – минус сорок, темно и ночью, и днем, – то совсем плохо. Многие города, как я понимаю, не возросли здесь исторически, а появились в советскую эпоху, так сказать, искусственно. Тут строили Дома культуры и больницы, и в этих городах можно было жить. Вот люди и живут… В Ярцево на концерте пела местная молодая женщина, и я увидел, что у нее всего один зуб! В тридцать лет только один зуб! И около нее бегала ее дочь с прекрасными зубами. Это значит, здесь нет дантистов? Или у жителей нет денег на зубного врача? Интересно, три века назад здесь жили точно так же?
Вы не задумывались, как мы можем облегчить здешнюю жизнь?
Честно говоря, я не думаю, что мы что-нибудь сможем изменить. Но я верю в личные контакты и встречи. Получасовая личная беседа гораздо эффективнее, чем трехчасовая дискуссия. И к тому же интереснее. В поселке Бор я полчаса болтал со школьницами, они за это время узнали в десять раз больше, чем во время лекции. Мы поговорили о профессии стюардессы, о Корсике, я узнал их взгляд на олимпиаду в Сочи. И вот уже я что-то понимаю о них, а в их картине мира появляется новый штрих.
Я был счастлив отправиться в это путешествие, я обожаю Россию и все, что связано с историей и географией. Я был уже в Санкт-Петербурге и на Украине…
Ну, Украина теперь не Россия…
Нет, это Россия. Я общался и с украинскими националистами, и с крымско-татарскими сепаратистами, но все равно могу сказать, что Украина похожа на Россию.
Когда я был маленький, я жил в обычном рабочем квартале на востоке Парижа. Это предместье называется Шампиньи, там когда-то в небольшом домишке жил глава французских коммунистов Жорж Марше. Из моего окна видны были железнодорожные пути, по которым в Париж прибывали поезда из Москвы. Мне казалось, что с них падает снег, который они привезли из холодной России. Иногда я видел на вокзале людей, приехавших навестить французских родственников. Многочисленные семьи встречали гостей на перроне, свидание начиналось с бурных объятий. Это были русские – в традиционных меховых шапках, с огромными сумками. Русские из французских анекдотов. Так что у меня с детства хранятся воспоминания о дороге на Восток, и я с радостью согласился приехать в Россию.
Но я понимал, что путешествие в группе – это особый опыт. Сам я никогда не путешествую в группах, а путешествую я много. Но мне хотелось понять, как ведут себя в особой ситуации писатели, которых я хорошо знаю по Парижу. Посмотреть на амбиции, на нарциссизм. На то, как сталкиваются желания и потребности: один хочет туда, другой сюда, третий в туалет, этому холодно, тому жарко. Здесь я, скорее, смеюсь, но обычно это меня очень сильно раздражает…
Вы узнали что-то новое о французах в этой поездке?
Да нет, ничего нового… Французы очень любят ворчать: всё не так. У них есть готовая картина мира, и, сколько бы им ни предъявляли доказательства, что на самом деле все по-другому, они никогда от нее не откажутся. Они видят только то, что хотят видеть. Вот они кричат: «Смотри, белка!» – «Но это же не белка, это медведь». – «Нет, это белка, я читал в одной книге, что белки выглядят именно так!»
И вы таковы?
Конечно, всегда нужно начинать с себя. Именно поэтому я люблю путешествовать один. Каждый из нас – пленник своего мнения и хочет поделиться им с другими. Когда ты один, все предрассудки и глупости не выходят за пределы твоего сознания. Это как вирус. Есть такие вирусы, которые не развиваются в носителе, а лишь в том, кого носитель заразит. Так же и с предрассудками. Они умирают внутри тебя.
Ваши ближайшие планы?
У меня нет конкретных планов. Все происходит само по себе. Мне предложили делать мультфильм, полнометражную версию «Силекса» – сам я никого не искал и никому ничего не предлагал. Возможно, в ближайшие год-два буду этим заниматься. Есть и другие интересные проекты. Например, проект серии о море и рыбалке, детской серии про насекомых. У меня зреет идея обычной книги, не комикса. В древнегреческой мифологии существует бог счастливого мгновения Кайрос, персонификация понятия благоприятного момента, которым нужно воспользоваться и начинать действовать. Я всегда жду кайроса для каждого проекта.
Еще у меня есть давняя мечта переехать с семьей жить куда-нибудь за пределы Парижа и Франции. Я думал о Стамбуле. Но сейчас Турция постепенно начинает поворачиваться к миру своей не самой симпатичной стороной. Премьер Эрдоган, по слухам, тяжело болен, а сменить его может жесткий исламист. Общество станет более жестоким и закрытым. Смотреть на это интересно, а вот жить с этим – не очень. Так что я пока не знаю, куда и ехать…
Каждые десять лет я стараюсь изучить один новый великий язык. Шесть лет я занимался испанским. Сейчас есть четыре новых варианта: русский, арабский, японский или турецкий. Десять лет на язык – это не так уж и много. С японским мне будет проще: я умею немного писать по-китайски, а письменность у них похожа. Я, в принципе, могу и читать по-японски – карту метро прочту.
А каковы шансы, что выбор падет на русский язык?
У меня плохо со склонениями. Отсюда и мои проблемы с немецким. Склад ума не математический, а мне кажется, чтобы понять склонение, нужно дружить с математикой.
Трудно рисовать политические карикатуры?
По-разному. Любая политическая новость – она как устрица. Внутри уже заложено что-то нелепое, смешное. Эту раковину сложно открыть. Иногда легко, а иногда долго возишься. Так и с новостями: бывает, сразу придумываешь карикатуру, а порой приходится помучиться. Но у этой работы есть преимущества, ее можно выполнять, когда и где хочется. Здесь, на теплоходе, сложновато, а так у меня всегда с собой минисканер и я могу отправлять свои рисунки в редакцию по Интернету.
Складывается ощущение, что вы в голове все время снимаете маленький фильм.
Я вообще считаю, что вся моя жизнь – это фильм.
Как в кинофильме «Шоу Трумэна»?
Нет, просто я все вижу так четко, что мне кажется, будто я сижу в кинотеатре и смотрю фильм о себе. Даже когда мне скучно и я устал – я смотрю фильм о парне, которому грустно и который устал.
Перевод Константина Мильчина
Историческая справка. Енисейская элита
Губернатор и его окружение из высших чиновников губернского совета, губернского управления, суда и казенной палаты всегда составляли всемогущую элиту любого сибирского города – с повышенными окладами и массой льгот, не брезгующую к тому же взятками. Произвол или человеколюбие чиновников зависели от нравственного склада губернатора.
При иных самовластных хозяевах губерния достигала значительного развития. Первый губернатор Енисейской губернии Александр Петрович Степанов (занимал должность в 1822–1831 годах) – писатель, краевед, близкий друг декабриста Батенькова – показал себя хорошим администратором, человеком с широким кругозором, добродетельным и талантливым. Ранее он служил в штабе А.В. Суворова, был участником войны 1812 года. В 1828 году принял участие в первом сборнике красноярских литераторов – «Енисейском альманахе», в 1835-м вышел его двухтомный труд «Енисейская губерния», ставший одним из лучших краеведческих изданий России. Степанов активно участвовал в написании прогрессивного по своим установкам проекта «Степных законов для кочевых инородцев Енисейской губернии», заботился о распространении просвещения и культуры. По его указу был создан городской парк, ставший достопримечательностью Красноярска. Прощаясь с полюбившимся ему Сибирским краем, Степанов напишет: «Мне представляется пространство земли, которое составляет наивеличайшую губернию между всеми в Российской империи… Мне представляется природа в ее дикой красоте и мужественном могуществе: первостатейные хребты гор, выбрасывая в пределы воздушные гордые скалы свои, сохраняют в недрах богатейшие породы металлов и камней, до коих едва прикасалась любопытная рука искусства, вековые кедры, лиственницы, пихты, сосны занимают неизмеримые полосы земли, нивные, красильные растения, луга сочные, солончаки, прелестнейшая флора покрывают наиплодороднейшую почву земли. Звери драгоценные, табуны быстрых коней, стада тучного рогатого скота, бесчисленные стаи туземной и перелетной дичи, повсеместное богатство в превосходной рыбе – все, все изобилие».
Чиновник из малороссов, действительный статский советник Василий Кириллович Падалка (губернаторствовал в 1845–1861 годах), служивший ранее председателем Иркутского губернского суда, навел порядок в полиции, в губернском управлении и на улицах города. В годы его губернаторства открылся первый детский приют, а трактовые енисейские дороги были лучшими в Сибири. Губернатор собирал енисейскую старину, состоял в Сибирском отделе Русского Географического общества, чиновников держал в большой строгости, не любил пьяных (переодевшись в плохонькую одежду, чтобы остаться неузнанным, лично контролировал злачные места), не брал взяток. Открыто дружил с декабристами, а в последние годы пребывания на посту ввязался в спор с генерал-губернатором Восточной Сибири Н.Н. Муравьевым, что и послужило одной из причин его выхода в отставку.
Единственный губернатор – уроженец Енисейской губернии И.Н. Крафт, потомственный дворянин, журналист, прибывший в Красноярск в 1913 году, до переезда шесть лет состоял губернатором в Якутске, где открыл несколько школ, гимназию и реальное училище, устроил телефон, телеграф. Из личных средств он делал пожертвования городскому музею, семьям призванных на фронт.
Енисейская буржуазия в короткие сроки создавала акционерные общества и компании. В предприниматели выходили купцы, поставщики, разбогатевшие крестьяне, чиновники, ростовщики. Те, кто выдерживал конкуренцию, начинали сознавать свою экономическую и социальную роль в жизни региона.
Один из основателей «Товарищества черногорских угольных копей» А.А. Баландин – дворянин, кандидат естественных наук, щедрый жертвователь на нужды просвещения – был самым известным человеком в Енисейске. Но, пожалуй, еще более значительную роль в «Товариществе» играла его жена – В.А. Баландина (урожденная Емельянова), одна из самых образованных женщин в Енисейской губернии (училась на Бестужевских курсах, изучала химию и микробиологию в Париже и Женеве). Ей принадлежала инициатива создания в 1912 году «Акционерного общества Ачинск-Минусинской железной дороги», которая должна была пройти через черногорские копи. Предпринимательница строила школы, больницы, основала ночлежный дом, первые в Енисейской губернии ясли – в 1902 году в селе Новоселово.
В 1830–1840 годах в Енисейской губернии развивается золотой промысел. По словам писателя В. Скарятина, «золотопромышленность Восточной Сибири – драма, актером которой был весь народ». Каторжным трудом тысяч наемных рабочих Сибири, кайлом и лопатой добывалось несметное богатство. С конца ХIХ века начинается переход с ручного способа добычи золота на машинный, то есть дражный. Самым успешным оказалось товарищество «Драга», созданное в 1898 году, в правление которого входили А.А. Саввиных, А.П. Кузнецов и П.К. Гудков. Первый, крестьянин-самоучка, доходы делил с Обществом вспомоществования учащимся Енисейской губернии, надзирал две начальные школы, жертвовал средства на народные дома. Второй, инженер по образованию, выходец из старинной купеческой семьи, вкладывал значительные средства в народное образование, благоустройство города. Последний, по образованию механик, – городской голова и почетный гражданин Красноярска, один из главных инициаторов создания Вольно-пожарного общества.
Высшее образование на рубеже ХIХ–ХХ веков автоматически причисляло его владельца к элите – на общем фоне массы неграмотного или полуграмотного населения.
В Красноярском отделении Императорского Русского технического общества состояли многие известные и выдающиеся енисейцы: архитектор Л.А. Чернышев – автор проекта и строитель Красноярского городского музея (который возвел безвозмездно), Купеческого собрания, дома Духовного братства; гражданские инженеры и губернские архитекторы В.А. Соколовский (римско-католический костел, особняк купца Гадалова, где останавливался Ф. Нансен) и С.Г. Дриженко (электротеатр «Художественный», Дом учителя); Б.Ю. Гецен – автор проекта красноярского водопровода; К.И. Ауэрбах – управляющий золотосплавочной лабораторией, горный инженер и археолог. Член Красноярского общества любителей музыки и литературы, ученик Н.А. Римского-Корсакова С.М. Безносиков создал в Красноярске первый симфонический оркестр. Общество врачей Енисейской губернии построило аптеку, хирургический барак, издавало первую медицинскую газету в Сибири, открыло в Красноярске отдел Всероссийской лиги по борьбе с туберкулезом.
Музеи в Сибири в конце ХIХ века являлись единственными научно-исследовательскими учреждениями. В 1877 году по инициативе провизора Н.М. Мартьянова – основоположника музейного краеведения в Енисейской губернии – был основан Минусинский музей, до сих пор один из лучших в Сибири. Его экспонаты пользовались успехом на Всемирной выставке в Чикаго в 1892 году и на знаменитой Парижской – в 1900 году.
Элизабет Барийе
Родилась в самом центре Парижа – около Собора Парижской Богоматери. Литературную карьеру начала рано: уже в двадцать пять лет в издательстве «Галлимар» вышел ее первый роман «Тело девушки», единогласно отмеченный критиками. Сегодня писательница работает во многих жанрах: романы, биографии, эссе и путевые очерки. Роман «Услышьте наши мольбы!» («Галлимар») удостоен премии Фонда Франции, а роман «У его ног» («Галлимар») получил премию Виктора Нури, учрежденную Французской академией. У Элизабет есть русские корни по матери. В 2010 году она совершила самостоятельную поездку по западной части России. Итогом этого путешествия стала книга, повествующая о пересечении судеб писательницы Лу Андреас-Саломе, родившейся в Санкт-Петербурге в 1861 году, и деда Элизабет, Георгия Федоровича Сапунова, родившегося в Курске в 1899 году. В марте нынешнего года книга была опубликована издательским домом «Грассе».
Мы хотели бы поговорить о вашем творчестве, русских корнях и о том, как это влияет на ваши ощущения в этом путешествии.
Элизабет БАРИЙЕ. В детстве русские корни были для меня определяющим фактором. Если меня спрашивали, кто я, отвечала: «Я франко-русского происхождения».
То есть вот так, сразу: меня зовут Елизавета, я франко-русского происхождения…
Ну не сразу, просто по лицу видно, что я не совсем француженка. И я гордо объявляла о своих русских корнях. Но, наверное, нужно рассказать историю моего дедушки. Он родился в конце девятнадцатого века в Курске. В детстве Курск был для меня местом, которое я знала как свои пять пальцев. Во всяком случае, мне так казалось. На самом деле я побывала в Курске всего два года назад. Дедушка бежал из родного города в девятнадцатом году, его отца расстреляли как заложника, поскольку все его братья служили в белой армии. А брата дедушки разрубили на куски, положили в мешок и бросили у дома их семьи. Сперва дедушка попал в Севастополь, оттуда в Константинополь, затем перебрался в Болгарию, в Румынию и, наконец, во Францию. Эти семейные предания о пережитых в юности скитаниях, которые мне рассказывал уже пожилой человек, потрясали мое воображение. Дедушкин дом был обставлен по-русски. И жили мы на русский манер. Когда я приходила из школы, дедушка сразу приглашал, по русской традиции, пить чай.
На каком языке вы с ним разговаривали?
На французском, но у него был сильный акцент. В Курске у него осталась возлюбленная – отца ее расстреляли, но ей удалось выжить. Она окончила театральное училище и стала актрисой Камерного театра. В конце двадцатых годов кто-то из парижских русских сказал моему деду: «А ты знаешь, Жорж, Евгения, твоя Женя, сейчас в Париже – с театральной труппой». Дед пошел на спектакль, увидел девушку, которую не видел более пяти лет. К тому моменту он был уже женат. Встреча положила начало переписке. Через тридцать лет мой дед овдовел и написал Жене: «Я свободен, если ты тоже свободна, приезжай во Францию». У него были связи в министерстве иностранных дел, он был довольно известным голлистом. Написал письмо Хрущеву и добился-таки разрешения посетить СССР. В шестьдесят втором году он, старый эмигрант, посетил Москву, Ростов и Курск. Женя была вместе с ним. Вернувшись, он сказал своей дочери, а моей матери: «Я люблю ее и добьюсь того, чтобы она приехала во Францию». Через три года мой дед встречал Евгению в Ле Бурже с букетом роз. Моя мама, я и его новая жена – все мы жили вместе, так хотел дедушка. У дедушки около дома был небольшой садик, и он там выращивал укроп…
Это было необычно для Парижа тех лет!
Конечно. Учитывая, что укропа в Париже в те годы вообще не было. Но именно этот мир – где едят укроп, пирожки и пельмени, где пьют водку – это был мой мир. Мы с дедушкой много общались, поэтому, когда я приехала в Россию, я ее уже немного знала. Моя мама была православной…
Вы тоже православная?
Мама сменила веру, когда выходила замуж за католика, и пообещала священнику вырастить детей католиками.
А что же Евгения?
Евгения сохранила связи с русским артистическим миром, и у нас в гостях бывали артисты Большого театра. Многие даже жили у нас. Это было потрясающе интересно. Но при этом мой дедушка идейно так и остался «белым». Возможно, я стала писателем еще и потому, что жила с человеком, который рассказывал мне про другой – несуществующий – мир. Я немного изучала русский в лицее, а дедушка занимался со мной русским дома: мы вместе читали Чехова, Евгения играла на пианино русскую музыку. Я была единственным членом семьи, кто изучал русский, и дед верил, что я сохраню в себе что-то русское. В семьдесят восьмом году он тяжело заболел и решил съездить в Россию. И взял меня с собой. Мне было восемнадцать, и я побывала в Москве и Санкт-Петербурге, тогда Ленинграде. Вдумайтесь: дедушка решил попрощаться со своими друзьями, которые никогда не покидали территории, ограниченной железным занавесом. И я все это увидела своими глазами – побывала в коммунальных квартирах, ела советские деликатесы, мерзла на зимних улицах. Я тогда плохо разбиралась в политике, и мне это путешествие запомнилось как очень романтичное. И сама страна показалась немножко сказочной. Потом мой дедушка умер, началась перестройка. По телевидению стали показывать картинки новой России. Она была непохожа на старую, и я сказала себе: «Никогда туда не вернусь». Не хотелось портить сказочный образ той России. Потом умерла моя мать, все, кто был связан с Россией и православием, исчезли из моей жизни… И вот настал миг, когда я решила разбить волшебное зеркало и посмотреть, какая же эта страна на самом деле.
Начав писать, вы себя ощущали человеком двух культур или француженкой с русскими корнями?
Человеком двух культур.
Ваш первый роман – о чем он?
Нет, он никак не связан с Россией. Понимаете, для меня русская тема – это не просто кладезь сюжетов для романов. Это нечто большое. Я никогда не пыталась рационально оценивать свое отношение к России, я жила в мифах о ней. Жила в стране, которая называлась Франкороссия. Мифическая – но это была моя страна.
Сколько раз вы бывали в России?
Пять раз. Первый – как турист с родителями, второй – с дедушкой, и это была не совсем туристическая поездка. Потом с матерью… А затем – большое путешествие, длившееся восемь недель. Это произошло два года назад. Из Санкт-Петербурга в Москву, из Москвы в Курск, из Курска обратно в Москву, потом в Самару и дальше по маршруту – Саратов, Нижний Новгород, Ярославль и снова Москва. И все это я проделала в одиночку. Тут уж я была не совсем туристом.
Как вам нынешняя Россия, Сибирь?
Я в первый раз в такой литературной экспедиции, и это необычно: с одной стороны, симпатично, с другой – иногда слишком шумно. И я не могу сконцентрироваться, не могу делать записи. Здесь я окружена «стеной из шума», которая отделяет меня от познания страны… А во время той моей «большой поездки» я чувствовала себя настоящим путешественником-одиночкой. Есть писатели, которые способны быстро реагировать, описывать, объяснять. Мне же необходимо долго обдумывать все, что я вижу. Нужно одиночество, чтобы осмыслить увиденное.
Вы заметили какую-нибудь разницу между Сибирью и Центральной Россией?
О, разница колоссальна. В Париже меня просто спросили: хочешь поехать? Мне предложили сказочное путешествие в Сибирь, это было что-то вроде награды за хорошую работу. То, что я увидела здесь, стало для меня настоящей трагедией. Образ России у меня в сознании складывался из штампов. Вот, например, один: русские – фаталисты. А вот, что я наблюдаю здесь, – край грусти. Лица подростков – это лица уже уставших людей. Возможно, это тоже клише, но мне так показалось. Наверное, для меня Сибирь – это не совсем Россия. Это другой мир, другая реальность. Сейчас мои впечатления о Сибири сбивчивы и их можно сформулировать примерно так: это мечта о неосуществимом целомудрии. Как-то так…
Но ведь вам все равно придется осознать это путешествие, осмыслить его.
Может быть, во Франции мне удастся разобраться, что это путешествие значило для меня.
Что мы – писатели, деятели культуры – могли бы сделать для этого края?
Единственное, что мы можем, – это писать о Сибири. Неделя на корабле – это потрясающий опыт, мы пересекаем страну, общаемся с людьми, но чтобы действительно описать события, надо провести здесь гораздо больше времени. Что, если бы один из нас мог задержаться недели на две в Красноярске, другой – в Минусинске? Мне, кстати, очень понравился Минусинск. Я навсегда запомню прекрасное здание драматического театра, обряд крещения в храме, этнографический музей. Для писателя Минусинск гораздо интереснее. Мне кажется, что писатель из Франции, Италии или даже здешний, русский, постоянно общаясь с подростками, мог бы сделать в таком городе многое. Если, например, французский автор подарит городскому театру свою пьесу, это будет интересный проект. Почему бы и нет? Вы скажете, это Сибирь не спасет. Но это будет хоть что-то.
Что вы пишете сейчас?
Открою вам секрет – хоть вы, возможно, и будете смеяться, но моя следующая книга будет об Ахматовой. Один эпизод из жизни Ахматовой. Сейчас я изучаю материалы, связанные с поездкой Гумилева и Ахматовой на медовый месяц в Париж и их знакомством с Модильяни. О том, как через год Ахматова вернулась в Париж и снова общалась с Модильяни.
Это будет роман или нон-фикшн?
Мой издатель требует роман, а я хочу нон-фишн. Собираюсь работать на стыке жанров.
Вы отважитесь придумывать диалоги Ахматовой и Гумилева? Ахматовой и Модильяни?
О нет, как раз этого я и хочу избежать. Возможно, это прозвучит дерзко, но я стремлюсь найти такую литературную форму, которая позволила бы мне воссоздать их мысли. Надеюсь, книга получится. Но обещаю, это не будет роман из серии «Она посмотрела на Гумилева и…»
Перевод Константина Мильчина
Франсуа Беллек
Родился в 1934 году. Живет и работает в Париже. Морской офицер (1954–1990), военную карьеру завершил в звании контр-адмирала. Член и экс-президент Морской академии. Вице-президент Географического общества. Почетный директор Фонда Альберта I (Монако). Член, почетный президент Национального общества изящных искусств. Почетный президент Ассоциации художников военно-морского флота. Автор двадцати познавательных исторических книг, переведенных на многие европейские языки, и исторического романа «Ночное дерево» (2012). Семнадцать лет (1980–1997) занимал пост директора Национального морского музея (Париж). В рамках Международного конгресса морских музеев (МКММ) и комитета Международного совета музеев в 1988 году активно сотрудничал с морскими музеями Советского Союза (Ленинград, Москва, Таллин). Это способствовало проведению конгресса МКММ (1989) в Ленинграде и Кронштадте. Историк, блестящий докладчик, Франсуа Беллек также участвовал в двух исторических конгрессах, организованных в Санкт-Петербурге.
Хотелось бы узнать мнение о нашем путешествии морского офицера и писателя-мариниста.
Франсуа БЕЛЛЕК. Как я понимаю, Французский институт решил включить в группу французских писателей двух профессиональных моряков, потому что Енисей – одна из самых больших рек мира. Раньше это была главная транспортная артерия, а теперь, насколько я знаю, она теряет свой статус из-за глобального потепления. Сейчас корабли могут идти по Северному морскому пути и Северо-Западному проходу.
Вы плавали по северным морям?
Я пересекал Полярный круг дважды. Когда служил на корабле, который сопровождал рыболовецкие суда в Баренцевом море. В те времена многие французские суда вели там лов. А во второй раз дошел до острова Ян-Майен. Так что с арктическими водами я знаком, но никогда не видел сухопутную Арктику, как здесь. И это останется для меня незабываемым впечатлением.
А в чем разница?
Разница в том, что на море видишь сплошные ледяные торосы, а здесь все время перед глазами потрясающие пейзажи. Как географу – а я являюсь вице-президентом Парижского географического общества – мне очень интересно наблюдать за изменениями природы по мере продвижения на север, видеть, как мужественно сосновый лес сопротивляется льду.
Это ваши впечатления о природе, а какие у вас впечатления о людях?
Сильнее всего поразили деревни, которые мы видели, и то, как здесь живут люди. Здесь, где зимой так мало света и тепла, где в краткий период лета единственный транспорт – речные суда, люди живут совершенно обособленно… Я не перестаю удивляться, как им удается, живя в столь суровых условиях, не падать духом. Хотелось бы понять, как они, преодолевая такие трудности, растят детей?
Можете ли вы представить, что сами живете здесь?
Нет.
Даже день-два?
Ну, день-два – пожалуй, но как прожить здесь всю жизнь? И тем не менее, люди живут здесь и здесь умирают, а вокруг на многие-многие километры полное безлюдье. Невероятно. Знаете, чем-то, совсем чуть-чуть, это напоминает французские деревни, где остается порой всего несколько жителей, а когда они умирают, вместе с ними умирает и деревня…
Вам не кажется парадоксом: огромная красивейшая земля, а жизнь теплится лишь на крохотных территориях вокруг деревень или поселков?
Это как на корабле или на островах в Тихом океане. Тут, посреди Сибири, жизнь словно на островах.
Там, в Тихом океане, так же чувствуется одиночество?
Зависит от острова. Многие из них сейчас превратились в курорты. Вот, например, Таити, который входит в состав французских тихоокеанских территорий, – это веселый остров. Если русской душе свойственна грусть, то таитянская предпочитает веселиться. Там оркестры всю ночь напролет играют на вечеринках, а утром те же музыканты выводят в церквях религиозные мелодии. На Маркизовых островах более строгие нравы. Но есть места, где разворачивается настоящая драма, – например, на тех островах, которые постепенно уходят под воду. Есть острова у побережья Бретани, где люди живут изолированно, сохраняя старые традиции. Но там можно сесть в лодку и через два часа оказаться на большой земле. А на Енисее потребуется несколько дней, чтобы доплыть до Красноярска, и пять часов, чтобы долететь до Москвы. И такая удаленность от мира – одно из моих главных открытий в этой поездке.
В двадцать первом веке географические открытия практически невозможны, но вам это удалось.
Вы знаете, во Франции существует целый миф о Сибири, и, когда мне предложили спуститься по Енисею, я понял: меня ждет потрясающее приключение.
Тишина и одиночество, которые исходят от енисейского пейзажа, невольно наталкивают на какие-то нереальные сравнения, например, с лунным пейзажем. Вполне возможно, здесь есть места, где никогда не бывало людей…
Да, это я и хотел сказать. Места, где, возможно, никогда не ступала нога человека. И такие территории простираются на тысячи квадратных километров. Впечатляет. Мы посреди большого Ничто. Огромное пространство, где никого нет. Царство тишины. Вчера я наблюдал закат – потрясающая смена красок, а вокруг тишина, и ничего не происходит, и никого нет. Это чуть ли не единственное место на Земле, где можно такое увидеть и почувствовать.
Вы, конечно, заметили, что на одной из самых больших рек мира почти нет судоходства.
Реки во все времена были основными транспортными артериями, потому что в один прекрасный день люди поняли: перевозить что-то по реке – это просто и удобно. Корабль плывет сам, по суше так не получится. Финикийцам, первому морскому народу, было трудно путешествовать по ливанским горам, и тогда они стали мореходами. То же самое – викинги: Скандинавия покрыта горами, там сложно передвигаться. Когда-то Енисей, насколько я знаю, имел большое значение: по нему перевозили грузы с северных морей в Красноярск. Теперь же путь пролегает через Ледовитый океан, а Енисей потерял значительную часть своего трафика. Что мы видели за все наше долгое путешествие по реке? Несколько буксиров, которые толкали баржи, причем две из них шли порожними. А, скажем, в Китае, на Янцзы, до сих пор активное судоходство. Енисей – это прекрасная транспортная артерия, но она не используется.
На теплоходе едут участники ежегодного фестиваля «Дети одной реки». Это музыканты, которые прямо с борта исполняют песни для жителей деревень в местах наших остановок. Однако в фестивале не участвуют писатели, ни местные, ни из других регионов России. Жаль; мне кажется, встречи с литераторами были бы интересны не только взрослым, но и детям. Они особенно нуждаются в разнообразных формах общения и поддержке. Если бы вы были русским писателем, что бы вы предложили в сложившейся гуманитарной ситуации? Что бы сделали?
Трудно сказать… Видно, что для этих деревень прибытие теплохода – огромное событие. А уж тем более, когда вместе с обычными пассажирами плывут оркестры. Для местных жителей такое событие превращается в настоящий праздник. А потом теплоход уходит и снова наступает тишина. Меня очень тронуло, когда на какой-то пристани женщины спели нам прощальную песню. Теплоход ушел, а они остались в своем отрезанном от остальной планеты мире. Мы путешествуем, но знаем, что вернемся потом к своей обычной размеренной жизни. А их мы оставляем здесь. Больше всего на этом речном фестивале меня поразило то, что он привозит праздник на какие-то полчаса – время стоянки теплохода, – а потом снова увозит.
Может быть, стоит оставлять кусочек праздника? Привозить местным жителям – и взрослым, и детям – новые книги, журналы?
Или чтобы кто-то задержался в деревне на пару дней, чтобы пообщаться с жителями и рассказывать им о книгах, о музыке, о культуре. Здесь же есть библиотеки. Нужно просто лучше организовать их деятельность.
Из наших бесед на палубе я поняла, что теплоход «Александр Матросов» заинтересовал вас как редкий экземпляр исчезающего вида пассажирских судов. Как по-вашему, не стоит ли местным властям подумать о том, чтобы превратить этот чудный теплоход в плавающий культурный центр?
Да, этот теплоход – памятник эпохи прекрасных пассажирских судов, которые уже почти исчезли. Сейчас все делают из пластика, а тут все из дерева…
Для оформления теплохода использовалось семнадцать видов ценных пород дерева.
Потрясающе! И как сохранился, будто только что из ремонта! Понятно, что большую часть года он не используется, но все равно – он в отличном состоянии. Во Франции я являюсь членом комиссии по сохранению исторических судов. Но у нас почти нет таких кораблей, и для меня это неожиданная удача – совершить путешествие на подобном судне. Что же касается организации культурного центра, это было бы превосходным решением. Во Франции таких проектов нет, впрочем, у нас сейчас почти не интересуются морем. О равнодушии к морю сказал как-то один великий яхтсмен: «На пляже французы всегда лежат к воде спиной». Но организовать здесь, на Енисее, плавающий культурный центр, где можно было бы проводить конференции, выставки, кинопоказы, симпозиумы, концерты, дискуссии, круглые столы и приглашать людей на борт, – отличная идея.
Перевод Константина Мильчина
Историческая справка. Сталинка
В январе 1949 года на особом
совещании с участием Сталина и Берии было решено построить железнодорожный путь
Салехард – Игарка протяженностью
Строительство железной дороги
велось одновременно из нескольких точек. К 1953 году было уложено около
Основной рабочей силой были заключенные. Стройка была разделена на две части: с Салехарда линию тянуло 501 управление лагерями, а с Игарки – 503-е. В разгар стройки на трассе работало около 80 тысяч зэков. Около половины заключенных составляли осужденные по политической 58-й статье, в большинстве своем попавшие в лагеря в связи с войной. Латыши, эстонцы и литовцы обвинялись в сотрудничестве со своими буржуазными правительствами, свергнутыми после немецкой оккупации Красной армией. Интернированные немцами жители западных районов страны и попавшие в плен солдаты расплачивались за военное поражение Советского Союза в первые годы войны. В строительстве дороги принимали участие и поляки, бойцы Армии крайовой, воевавшие против немцев, но за независимую Польшу. Здесь же находились люди, чья вина состояла в том, что они жили на оккупированных территориях или участвовали в партизанском движении. Единственной группой заключенных, действительно боровшейся с советской властью, были бандеровцы.
В 1949 году караваны с заключенными и ссыльными начали прибывать в Игарку по Енисею.
Постепенно из Игарки большинство
лагерей были перенесены в поселок Ермаково. Предположительно, в районе Ермакова
находилось 5-6 лагерей, в каждом от пятисот до полутора тысяч заключенных. Лагеря
тянулись вдоль проложенной трассы от Енисея до реки Турухан примерно на
Только вокруг Ермакова работали около 40 тысяч заключенных. А в иные периоды их число доходило до 100 тысяч.
Первый штурман парохода «Пушкин» на Енисее Алексей Салангин был арестован в 1947 году. Отсидку – 13 лет плюс 2 года тюрьмы строгого режима – начал в одной из колоний Краслага, затем его перевели в Ладейские лагеря, а затем и в Ермаково, в числе первых «новоселов». Салангина поразили гнетущая тишина, бесконечные болота, а в воздухе – плотные клубы комарья. В бараках было по две большие комнаты, в каждой размещалось по 60 зэков, нары – где в два, где в три яруса; были и каморки для старосты и для блатных. Дежурный топил в бараке две печи, но за ночь тепла в помещениях почти не оставалось. Охрана в зоне не жила, ее бараки стояли отдельно. Этим однажды воспользовался заключенный, бывший штурман Алимов, к которому примкнули несколько блатных. Беглецов никто не стал искать, был разгар лета, Алимов умел хорошо ориентироваться в тайге. Но скитания оказались бесплодными. Кончилось тем, что блатные съели Алимова и до наступления холодов вернулись в лагерь. Бежать было некуда.
Достопримечательностью Ермакова был театр с артистами из заключенных. Главным режиссером театра был потомок декабриста князя Оболенского Леонид Леонидович Оболенский. Актер, сценарист, звукорежиссер, он участвовал в создании более 30 кинофильмов. Там же работал и первый аккомпаниатор Давида Ойстраха всемирно известный пианист Всеволод Топилин. Декорациями занимался ленинградский художник Владимир Зеленков. На сцене театра выступали замечательные актеры, в том числе Юсуф Аскаров – впоследствии заслуженный артист РСФСР, Борис Болховской, которого война застала на гастролях где-то на юге страны. Их труппа попала в окружение и в полном составе – в фашистский концлагерь. Вскоре, к концу 1942 года, Болховскому с помощью участников французского движения Сопротивления удалось освободиться из лагеря и в Дании дождаться конца войны. Владевший несколькими языками, он мог бы остаться там, но предпочел вернуться на родину…
Писатель Роберт Штильмарк называл театр в Ермакове «крепостным». Арестовали Штильмарка, демобилизованного после третьего ранения, в апреле 1945 года – за месяц до окончания войны. В годы советской власти к людям, носившим иностранные фамилии, относились особенно подозрительно. Штильмарка сочли немцем. Штильмарк был приговорен к десяти годам ИТЛ и после нескольких лет пребывания в других лагерях страны попал в район Игарки. Летом 1950 года Р.А. Штильмарка перебросили на знаменитую стройку № 503. Здесь-то и был написан роман «Наследник из Калькутты».
К началу 1953 года было готово более 60 процентов пути, построено 25 станций и 106 разъездов.
После смерти Сталина остановилось и строительство железной дороги, которую в народе стали называть «Мертвой железной дорогой». Были брошены лагеря, опустел поселок Ермаково. Последние заключенные были вывезены со стройки в 1955 году. Десятки километров путей расползлись, заржавели, провалились в болота паровозы. На строительство было потрачено несколько миллиардов советских рублей. Но самые большие жертвы – это жизни десятков тысяч людей. По статистике на Сталинке умирало 20 процентов заключенных, на самом деле погибших было гораздо больше. Даже часовые на вышках зачастую кончали жизнь самоубийством, не выдерживая болотного гнуса. Дорога строилась на костях зэков. Под каждой шпалой лежит по пять человек, потому что хоронили прямо под насыпью, чтобы не терять времени на рытье могил.
Кристиан ГАРСАН, Эрик ФАЙ
Кристиан Гарсан родился в 1959 году, в настоящее время живет недалеко от Марселя. Автор романов, новелл, стихов, эссе, а также ряда книг, среди которых словари, воспоминания, художественные биографии, издания для юношества. Особо следует выделить «Полет странствующего голубя», «Пиршество судьбы» (издательство «Галлимар», обе книги переведены на русский язык, выпущены в Минске в издательстве «Макбел»), «Монгольский след» (готовится перевод на русский, там же), «Дневниковые записи от Байкала до Гоби» (издательство «Эскампретт»), «Записки с Дальнего Востока России» (совместно с Эриком Фаем, издательство «Сток»), «На берегах озера Байкал», «Бабочки с Лены» (детские книги, опубликованы «Центром досуга»).
В 2013 году в издательстве «Сток» выйдет роман Гарсана «Ночи Владивостока».
Эрик Фай родился в 1963 году в Лиможе. Журналист, писатель, сотрудник агентства Рейтер. Его литературная карьера началась в издательском доме «Корти». Большое влияние на молодого писателя оказал мэтр албанской литературы Исмаил Кадаре. Постепенное понимание силы слова, встреча с Кадаре и пробудившийся благодаря ему интерес к Албании, стране, таящей много загадок, – все это помогло Фаю стать настоящим мастером литературного стиля. На сегодняшний день Фай опубликовал более двадцати книг. В своих произведениях – эссе, новеллах, романах – он открывает разные грани абсурдности повседневной жизни.
Некоторые вопросы мы будем задавать вам обоим, но отвечать вы, конечно, можете по отдельности. Будут также вопросы, которые адресованы индивидуально каждому. Вопрос для обоих: вы, как известно, совершили совместное путешествие по реке Лене. Чем путешествие по Енисею отличалось от путешествия по Лене?
Кристиан ГАРСАН. Разумеется, у этих путешествий есть географическая схожесть: обе реки текут с юга на север и пересекают тайгу, но отличие, особенно бросившееся в глаза, в том, что по Лене ходит больше судов, чем по Енисею, хотя и она не перегружена навигацией… И все же мы видели много моторных лодок, рыбаков, баржи, на которых перевозят лес, сухогрузы… Енисей кажется пустынным…
Эрик ФАЙ. Берега Лены населяют по большей части сибиряки-азиаты: якуты, эвенки… Это во многом меняет восприятие. В этот раз наше путешествие началось в славянском городе Красноярске. А тогда мы отправлялись из Якутска, города в значительной степени азиатского, хотя там тоже проживают славяне. Когда путешествуешь по Лене, складывается впечатление, что находишься на Дальнем Востоке, в Азии. А здесь – что мы на севере Европы.
Многие участники нашего путешествия говорили о возникшем у них ощущении одиночества. Имеется в виду «одиночество» как ключевое слово, метафора.
ЭФ. Если понимать одиночество как заброшенность… Новое одиночество, возможно, лишь теперь нарождающееся. Путешествуя по Лене, мы проезжали поселок Сангар, в котором двадцать лет назад проживало пятнадцать тысяч человек, а сегодня осталось менее десяти тысяч, поскольку закрылась угольная шахта. Еще недавно там кипела жизнь: шли геологоразведочные работы, развивалась предпринимательская, промышленная деятельность. Мы видели много подобных поселений вдоль реки. Складывается впечатление, что государство уже не считает Сибирь чем-то вроде Эльдорадо или завоеванной богатой колонией, а, скорее, видит в ней край с неуклонно убывающим населением, в который больше нет смысла вкладывать значительные средства.
КГ. Да, действительно бросается в глаза низкая плотность населения на огромной территории…
Какое впечатление произвели на вас люди, которых вы встречали здесь? Жители деревень?
КГ. Трудно ответить на этот вопрос. Мы ломаем голову: на что живут местные жители? Предполагаю, они используют ресурсы тайги: охотятся, рыбачат. Но что они делают в остальное время?.. Вот сейчас мы проплываем мимо деревень, которые люди покидают.
ЭФ. Хотел добавить по поводу Лены. Не все там выглядит так уж уныло. Встречается и настоящее богатство. Например, в Якутии. Там есть крупная, быстро развивающаяся компания – настоящее государство в государстве. Эта компания ведет строительство, у нее есть суда, самолеты. Эмблема этой компании – бриллиант. Якутия – богатый, по-настоящему динамичный регион. Энергией обладают и сами якуты, которые гордятся своим краем. В Париже, в ЮНЕСКО, я видел спектакль, в котором задействована труппа, состоящая из якутских танцоров и певцов. Они выступали там для того, чтобы устное наследие Якутии было официально признано ЮНЕСКО достоянием человечества, всемирным достоянием. Они по-настоящему гордятся своей цивилизацией, своей культурой… Во время нынешнего путешествия мы редко встречаем сибиряков, исконных сибиряков… Складывается впечатление, что у здешнего населения нет достаточной укорененности в прошлом, подобной той, что мы наблюдали в Якутии с ее богатой историей, легендами и мифами.
Есть вопрос, который мы задаем всем. Чем, на ваш взгляд, мы, литераторы, могли бы помочь в этой ситуации?
ЭФ. Французские писатели… нет… мы вряд ли можем что-то сделать. А русские писатели, наверное, могут. Если будут приезжать сюда, а потом делиться впечатлениями. В наше время, к счастью или к несчастью, полно журналистов и других очевидцев, готовых рассказать обо всем увиденном. Их рассказы важнее рассказов писателей. Я, однако, не думаю, что писатели сумеют сыграть какую-то особую роль в этом регионе. На днях в Красноярске в прекрасной библиотеке мы провели встречу с местными литераторами. Вспоминаю нашу дискуссию, и мне становится горько, что русские писатели не озабочены экологическими вопросами, важность которых осознается на всей планете. Тем более здесь, в стране, где природа кажется здоровой, но на самом деле во многих местах она больна. Вот хоть сейчас, например, мы плывем по реке сквозь дым, ведь в тайге бушуют пожары…
КГ. Убежден, что и французские писатели могут чем-то помочь: скажем, оставлять свидетельства. Это никогда не будет лишним. Мы можем писать книги о России, рассказывать о том, что нам нравится, а что нет, что мы об этом думаем, что мы видели. Если бы я был русским, если бы у меня был минимальный доступ к власти и принятию решений, то для енисейских людей, которые отдалены от культурных центров, от литературы, кино, музыки и вообще от любых развлечений, я предложил бы систему, которая существует во Франции – «библиобус». Это автобусы, которые ездят по городам и предлагают жителям взять на время книги, диски из библиотек. А здесь можно было бы сделать нечто вроде «библиокорабля», который ходил бы по Енисею и по пути делал остановки на неделю, а мог бы задержаться и дольше в населенных пунктах. Можно было бы устраивать показы фильмов, мультфильмов, устраивать концерты, предлагать книги из библиотеки. А потом на обратном пути он мог бы забрать выданные книги…
«Библиобусы» у нас давно существуют, хотя нельзя сказать, что это явление широко распространено. Не оттого, что народ не интересуется, нет, скорее администрация пассивна по отношению к культуре. Что же касается плавающего культурного центра, то и мне пришла в голову эта идея, и еще два участника нашей экспедиции предложили подобный проект. Мне кажется, эту идею можно предложить администрации Красноярского края…
КГ. Да, вполне.
Как путешествия отражаются на том, что вы пишете?
ЭФ. Могу сказать с уверенностью, что путешествие для меня – это стимул к писательству. У меня уже есть несколько книг о странствиях: путевые заметки и романы, в них рассказывается о тех местах, где я побывал. Но есть у меня и книги, которые мало связаны непосредственно с путешествиями. Знаете, Жан-Жак Руссо обдумывал свои книги, когда бродил пешком. Для меня же творческим стимулом служат не пешие прогулки, а далекие путешествия за границу. Все, что меня удивляет, поражает, когда я перемещаюсь в географическом пространстве – события, происшествия, ощущения, впечатления, – находит отклик в душе. То есть я путешествую не для того, чтобы обязательно это описывать. Я путешествую, чтобы путешествовать. И еще в некотором роде пишу, чтобы путешествовать. Но иногда случается так, что путешествие дает идею для книги.
Кристиан, у вас есть несколько публицистических книг о Байкале, а теперь и роман – «Ночи Владивостока». Что было сначала: путешествие или замысел романа?
КГ. Да, эта книга скоро выйдет. В ней большая часть действия разворачивается во Владивостоке, но и вокруг озера Байкал тоже, несколько сцен происходит в других регионах России. Мы с Эриком побывали во Владивостоке два года назад, до того, как я задумал книгу. Едва попав в этот город, я понял… Вы знаете, иногда само слово, название, имя дает какой-то толчок. Владивосток – одно это слово всегда пробуждало во мне мечту. Оно было наделено для меня каким-то особым смыслом, я знал: сам факт, что я туда отправлюсь, спровоцирует желание писать. Так и появился роман. Разумеется, я понимал, что город не будет столь же соблазнительным, как мечта. Но это не имело никакого значения, потому что я отправился на поиски живописного образа, на поиски гризайли. Гризайль, как известно, это монохромная живопись, где образ создается тональной градацией одного цвета, учитывается лишь тон предмета, а не цвет. Именно эта тональность и была мне нужна…
Эрик, мы знаем, что в вашей жизни была такая загадочная страна, как Албания. Сама страна и албанские писатели повлияли на ваше творчество. А повлияла ли Россия?
ЭФ. Мою «Албанию» вы можете прочитать по-русски. Меня восхищает Исмаил Кадаре, его роман «Великая зима»[4]– великолепное произведение о коммунистическом мире. Действие происходит в тысяча девятьсот шестидесятом году в Москве. Как раз тогда начался конфликт между Россией и Китаем, Албания перешла на сторону Китая. То есть в романе описан процесс разрыва советско-албанских отношений. Кадаре работал в условиях тоталитаризма, и он действительно оказал на меня значительное влияние, поскольку я считаю, что всегда интересно писать вопреки чему-либо, перед лицом препятствий. Поэтому я попытался исследовать, как писатель может работать в условиях несвободы, когда на него «давит зима». Что же касается влияния России, то с юных лет в лицее я учил русский язык, был ярым сторонником идей коммунизма и Советского Союза, полагая, что если у этой державы и есть недостатки, то ведь никто не совершенен. Кроме того, я многое почерпнул из русского кино, русской литературы. С Сибирью я, если можно так сказать, познакомился на просмотре фильма Кончаловского «Сибириада». Это были первые живые образы Сибири. Мне довелось также найти несколько фотографий Сибири, и я был рад возможности хоть так познакомиться с этим краем. Тогда мне было шестнадцать-семнадцать лет, я даже подумать не мог, что когда-нибудь мне удастся совершить путешествие по Транссибу. Но это произошло. Я написал о моем первом путешествии в Советский Союз, которое совершил тридцать лет назад. Чуть позже написал о Транссибирской магистрали в книге, которая посвящена путешествиям на поезде.
О вашем творчестве говорят, что вы мастер абсурда повседневности…
ЭФ. Может быть, поэтому я люблю путешествовать по России. Российская бюрократия – это великолепный источник абсурда. Французская, кстати, тоже. Два года назад нам встречались такие примеры бурлеска, комических ситуаций!..
А в процессе нынешнего путешествия встречались ли вам примеры абсурдных ситуаций?
ЭФ. Кажется, нет. У нас хорошая сопровождающая команда: она играет роль своего рода экрана между нами и российской повседневностью. Все прекрасно организовано. А два года назад мы были прямо-таки на передовой.
Да, вы, возможно, лишены возможности напрямую почувствовать все прелести здешней простой жизни, но вы не можете не видеть, например, что на такой огромной реке нет ни одного теплохода, помимо нашего. Разве это не странно?
ЭФ. На самом деле это выглядит забавно. Мы все же полагали, что здесь больше жителей. Теперь у меня сложился образ Сибири: развитие только там, где много природных ресурсов, все остальное – заброшено.
Существует такая версия развития будущего: ресурсы пресной воды по всему миру сократятся и тогда этот край, который не обладает нефтью, но обладает водой, будет самым богатым.
ЭФ. Распределение водных ресурсов – это гигантский проект завтрашнего дня человечества. Меня всегда впечатляли проекты поворота рек… они до сих пор не утратили актуальности.
В восьмидесятые годы советский писатель Сергей Залыгин стал одним из первых, кто громко заявил о пагубности подобной затеи для всей Сибири. Это было время перестройки, тогда голос писателя еще что-то значил. И проект остановили…
КГ.Ресурсы России используются плохо. Я читал в газетах и журналах, что из всех природных богатств Дальнего Востока надлежащим образом используются только якутские бриллианты, все остальное используется китайцами, у которых есть на то технические, человеческие и финансовые резервы… Это совершенно невероятная ситуация, учитывая, какими богатейшими ресурсами обладает страна! Россия всегда была связующим звеном между Европой и Азией. Впечатление обо всей России, лежащей за Уралом, складывается у нас, конечно, априори – мы не изучали статистику по этому вопросу, но его можно соотнести с тем, что писал по этому поводу Достоевский: все богатства России заброшены и не используются живущими здесь людьми.
Перевод Александры Лешневской
Ферранте Ферранти
Родился в 1960 году в Алжире в итальянской семье. Начиная с 1978 года, активно путешествует: Италия, Греция, Турция, Египет. В 1985 году получает в Париже диплом архитектора, тема дипломной работы – «Театр и сценография эпохи барокко».
Живет в Париже, но большую часть времени проводит в путешествиях.
По профессии свободный фотограф, много работает для агентства «Опал» (среди различных работ фотопортреты писателей).
Среди последних книг Ферранти «Неаполь» – Национальное издательство, 2011 (совместно с Домиником Фернандезом); «Каталонское барокко» – «Хершер», 2011 (совместно с Жан-Люком Антониацци и Домиником Фернандезом).
Известен случай, когда знаменитый советский режиссер Довженко на занятиях по мастерству написал для достаточно беспомощной фотографии своего ученика текст-подпись и невыразительная фотография превратилась в шедевр, который до сих пор является одним из образцов союза текста и изображения… Текст и фотография – что важнее?
Ферранте ФЕРРАНТИ. В какие годы это происходило, в тридцатые? Это очень важное уточнение. Тогда в подобном союзе текст был первостепенным. Теперь это не так.
Расскажите о вашей встрече с текстом и с изображением.
Я поначалу встретился с текстом, а затем с изображением. Но начну с изображения, так как я в первую очередь фотограф. Когда впервые как любитель я взял в руки фотоаппарат, меня сразу заинтересовали несколько необычные вещи. Например, момент соприкосновения порыва ветра с волной – образование ажурной белой ленты. И именно в ту секунду, когда волна вот-вот поглотит тонкую белую полоску. Надо заметить, что я начал фотографировать во времена, когда еще не появились цифровые камеры, камеры были пленочные. А это значит, что фотограф не мог сразу увидеть то, что отснял, и для достижения нужного результата надо было делать большое количество кадров. Уже тогда я понял, что для меня фотография не просто занятие, а видение мира, мое, персональное видение и воспроизведение мира. Мне было тогда девятнадцать лет, я посмотрел фильм Тарковского «Андрей Рублев». Он произвел на меня ошеломляющее впечатление. Фильм и до сих пор остается культовым, причем не просто образцом кинематографии, а – победой изображения над текстом. Мое восприятие фильма таким и было: над произносимыми в нем словами, над сюжетом, я был всецело поглощен изображением. Несколько кадров не забуду никогда. Это, конечно, кадры движущиеся, но в моем сознании – застывшие полотна художника. Один из них, когда Рублев в лесу опускает в ручей кисть и вода начинает неторопливо и замысловато расцвечиваться… Белые березы, со всем лесным многоцветьем, создающие ощущение Пасхи… И еще кадр, постоянно меня сопровождающий, я лишь позже до конца его осмыслил… Вороной конь, медленно проходящий на заднем плане, когда Феофан Грек предстает перед Рублевым, а затем исчезающий… Этот конь воспринимается мною как черный символ смерти.
Вы хотите сказать, что в нашу эпоху сила изображения побеждает силу слова?
Да, возможности изображения при выражении мысли, эмоции более сильны, более утонченны, очень глубоки и не уступают нарративным. Я сейчас говорю не только о собственном восприятии, а как бы от лица подростка, склонного к познанию чувственного мира. Формирование личности такого подростка неминуемо проходит через изучение живописи, лучших ее образцов. Так было и со мной: еженедельное посещение Лувра стало для меня школой, моим самообразованием. Я осознал, что картина начинается с отбора кадра: перенос части реальности, ограниченной размерами картинной рамки. И еще: при воспроизведении реальности художники пользуются иными материалами, чем в самой реальности…
То есть в реальности стол – деревянный, но на картине эта реальность достигается красками…
Да, и тогда я понял, что фотография – единственное искусство, которое на сто процентов передает картину мира. Фотограф без реальной материи не может ничего создать. И художник, и писатель могут абстрагироваться и создавать воображаемый мир. Для меня самые большие писатели те, кто создает через абстрактные слова (ведь слова абстрактны) зримый, осязаемый мир. Абстрактные слова рисуют в воображении каждого человека свою, индивидуальную картинку для любого понятия. Фотограф – совершенно другое.
А как в вашу уже установившуюся систему приоритетов вошел текст?
Основополагающим фактором стала встреча с писателем Домиником Фернандезом. Это произошло, когда я как архитектор занимался исследованием стиля барокко. О своем увлечении я рассказал Фернандезу, и он предложил вместе с ним сделать о барокко книгу. Доминик сразу меня понял, а ведь он, надо отметить, тогда еще не видел моих фотографий на эту тему.
Мы решили провести такой эксперимент – одновременно и независимо друг от друга создавать одну книгу: Фернандез – текст, я – фотографии. В результате этого эксперимента мне удалось осознать фундаментальную истину: течение времени для фотографа не совпадает с течением времени писателя. Вот, например: что происходит в настоящий момент, когда мы плывем по Енисею? Передо мной живописный берег, но, если я его не сфотографирую, эта картинка для меня безвозвратно уйдет и умрет. Тогда как писательский глаз запоминает, трансформирует этот пейзаж в свою художественную память. Картье-Брессон, один из выдающихся фотохудожников двадцатого века, говорил, что фотография – это живопись за одну сотую долю секунды. У писателя всегда есть возможность заново воспроизвести увиденное, у фотографа этого преимущества нет.
Случалось ли вам следовать за текстом? Скажем, Фернандез писал, вы следовали за написанным…
Создавая макет книги, я выбираю, каким видом иллюстрации воспользуюсь. Существует несколько вариантов: есть иллюстрация прямая, послушно следующая за написанным, а есть иллюстрация, которая передает одновременно и свою интерпретацию увиденного, передает то, о чем в тексте не говорится напрямую. Это, по-моему, интереснее, так как вызывает реакцию, вернее сказать, резонанс. Изображение с резонансом от слова и соединение того и другого дает новое видение. Иногда писательское письмо настолько утонченно, насыщено визуальным, что власть слова превалирует. Читатель входит в текст и самостоятельно может создать собственное видение, свою картинку. Здесь надо быть очень, очень осторожным и внимательным. В таком случае я предлагаю изображение, которое лишь скользит по тексту, не совпадает, а, скорее, выпадает из текста.
Можно ли назвать новым жанром совместные книги, где текст и фото создаются одновременно?
Да, именно этот новый жанр, смею надеяться, создаем мы с Фернандезом. Мы сделали книгу, где текст Доминика разбит на главы, а мои фотографии – не постраничные иллюстрации, а снимки в развитие этого текста. Фернандез написал книгу о путешествии по Сибири на поезде, о своих встречах с людьми, городами, природой, о разных характерах. Я даю свою картину этого текста: не стану же я иллюстрировать текст, где говорится о велопутешественнике, фотографией человека, сидящего на велосипеде. Мое сопровождение в другой тональности, но в гармонии с текстом. Мы ведь рисуем в воображении образы мадам Бовари или Анны Карениной, и они остаются в сознании даже после просмотра фильма, где нам предлагается определенный образ. Должна быть дистанция, воздух, для того чтобы читатель и зритель могли включить и свое воображение.
Каковы сейчас возможности художественной фотографии?
Фотография полноправно работает на контексте, она текст трансформирует, «приватизирует» в своих интересах, дает себе свободу интерпретации и даже иногда его игнорирует. У французских фотографов даже на уровне языка существует определенная градация: faire la photo et prendre la photo…
Если дословно – делать фото и брать фото. Надо подумать, как мы это переведем, с чем нам сравнить? Может быть, с французским – заниматься любовью и любить? Приблизительно: создать фотографию и сфотографировать, «сфоткать»?
Да-да, примерно так. Эти два понятия неравнозначны. Эта особа – фотография – не фоткает, а создает фото, и писатель погружается в мир фотографии. Есть взаимная экспроприация текста и изображения.
Над чем вы сейчас работаете?
Пишу книгу…
То есть создаете не изображение, а текст?
Да, но под названием «Читать фотографию», не смотреть, а именно читать. Почему так? У картинки есть два измерения: длина и высота. Два измерения – это то же самое, как читать произведение механически, линейно – просто слова, без эмоций, не постигая смысла написанного. Но изображению необходимо третье измерение – воображение, оно дает глубину…
У читателя есть привычка включать свое воображение для восприятия прозаического или поэтического произведения. А для фотографии?
Нет. Почти нет выучки читать фотографию, вникать в ее смысл. Фотографию подчас трактуют как что-то сиюминутное…
Как можно научить этому?
Надо в своем восприятии опираться на личный чувственный опыт, знания и свои реальные ощущения. Для примера: я не знаю русского, если я начну читать книгу по-русски, то для меня это будет абсолютно абстрактно. Но вот изображение – японское, русское или любое другое – доступно для всех, так как используется чувственный аппарат. И этот аппарат надо постоянно тренировать. Чувственность и реальный опыт – ключ к прочтению и постижению фотографии.
Кому адресована эта книга?
Отрокам, подросткам. Кроме фотографий, в книге будет словесная пояснительная часть. Композиция книги такова: сначала фотография, ее надо внимательно рассмотреть. Затем идет объяснение. Например, такое: фото сделано палестинским мальчиком после его освобождения из пещеры, где он находился в заточении. И реальность снимка обогащается, его смысл расширяется…
Какими определенными способностями должен обладать современный фотограф?
По моей теории, фото существует без фотографа, само по себе, в реальном мире. А фотограф лишь фиксирует эту гармонию. Но, если в руках не оказалось камеры, этого уже не существует. Мне тут рассказали, как на одной из наших стоянок некий местный житель пытался со своей лодки продать пассажирам огромную рыбину… Он так размахивал ею над головой и так увлекся, что упал в воду… Но я не был готов, меня там не было, и в результате – это всего лишь рассказ, а визуального ряда нет. Поэтому надо быть всегда начеку, готовым запечатлеть движение руки, или линию горизонта, или даже музыкальную фразу, только что исполненную пианистом. Еще важнокадрирование. Сегодня это понятие почти потеряно, полагаются на фотошоп. И ошибаются. Кадрирование – ваше субъективное выделение главного. В камере есть объектив – то, через что производится фотосъемка, название идет от слова объективность, беспристрастность. Беспристрастным объективом фотограф создает субъективные фотографии. Это и есть искусство.
Здесь, на теплоходе, многие писатели делают снимки, и во время работы я часто вижу рядом с собой Гарсана, который также фотографирует. Я посмотрел его фото и нахожу, что у него глаз фотографа, индивидуальный и острый. А в ответ он признался, что не осмеливался мне рассказать, что сделал книгу фотографий, но, заметьте, текст попросил написать другого писателя.
Какие литературные произведения трудны для визуального, фотографического изображения, если такое вообще возможно?
По-моему, прямая иллюстрация – это начальная стадия иллюстраций. Для меня, например, роман «Мастер и Маргарита» начинается, когда включается фантазия и начинаетсяфантасмагория,когда Маргарита летит на метле… И этот пласт романа трудно воплотить в фото. Возможно, я ошибаюсь. Или Достоевский. Мне настоятельно советовали поехать в Санкт-Петербург и посмотреть места, которые описаны в его произведениях. Поехал. Как фотографу мне было не очень интересно. Потому что у Достоевского интересна высокая степень переживания, например, когда Настасья Филипповна бросает деньги в камин… Ну и представьте это на фото. Какая-то женщина бросает фальшивые деньги в огонь… Вся магия пропадает…
Какая картина сложилась у вас от нашего путешествия?
Пока я не могу сложить свою картину путешествия по Енисею. Много впечатлений, но я в поиске – как перевести это невероятное пространство в мое изображение? Вот сегодня я сделал кадр – мужчина со спины, облокотился о борт, перед ним спокойная гладь воды, дальше – лес в закатном свете солнца, мужчина в черной майке, на спине тату – маленький крест. Человек нашел место в кадре, графичны линии его черной майки, и в то же время идет действие, он слит с этим пейзажем, он знает, где он родился. Но пока это лишь первые наметки. Я – фотограф, который любит пленочные камеры, а отсюда привычка делать много кадров. И обязательно, чтобы они, как вино, отстоялись. Знаете, есть такое понятие в виноделии и у сомелье – декантация. Все должно отстояться, успокоиться и занять свое место. И еще время – это дистанция для фото. Видите, это зум, такая хитрая штучка, начинаете ее двигать – и далекое становится ближе, и наоборот… Это, конечно, технический вопрос, но он и ментальный: нужна дистанция между сиюминутными впечатлениями и моментом, когда фото оторвется от твоих эмоций. Разумеется, в этом путешествии, где так много прекрасных пейзажей, красивых мест, личные эмоции могут отвлечь меня, затянуть: ритм теплохода, тишина, все затягивает и хочется отдаться этому полностью, но тут же я одергиваю себя: впереди книга и надо сейчас все видеть через эту призму. Это держит в напряжении…
Но все же есть какое-то впечатление без фотографии?
Это путешествие исключительное. Я проехал по транссибирской магистрали на поезде и могу сравнивать. Там я практически не мог фотографировать, всё в движении и через стекло! Здесь же – медленно движущийся потрясающий пейзаж при изменяющемся освещении, правда, вчера был дым и туман… но это также другой тип картинки. Это какое-то сплошное состояние счастья от созерцания…
Книга будет создаваться совместно с Домиником Фернандезом?
Конечно, и, вероятно, мы назовем ее «Транссибирское путешествие – множественное число». Когда мы завершим это речное путешествие, окажется, что мы проехали Сибирь крест-накрест – с запада на восток и с юга на север, за Полярный круг. Мне кажется, я почти уверен, что книга получится. Она будет о людях, о природе, о времени. И мне хотелось бы поблагодарить всех, кто так щедро подарил нам этот удивительный край.
И напоследок все же: может ли ваша фотография существовать совсем без текста?
Это моя цель. Фотография должна быть свободной. К этому стремлюсь. Надеюсь. Без легенды, без объяснения…
Перевод Ирины Барметовой
Вера Михальски
Вера Михальски-Хофман родилась в Базеле (Швейцария). В 1986 году вместе с мужем Жаном Михальски создает издательство «Нуар сюр Бланк», специализирующееся на литературе Восточной Европы. В 1990 году издательский дом «Официна литерацка Нуар сюр Бланк» получает прописку в Варшаве, а Жан и Вера берут на себя управление польским книжным магазином в Париже (существует с 1833 года). Михальски ведет большую и плодотворную издательскую работу, создает холдинг «Либелла», куда входят издательства «Буше/Шастель» и «Фебус». Издательскую деятельность Михальски ведет и в Польше – она акционер издательства «Видавництво литерацке» (Краков), пользующегося заслуженной славой в литературных кругах.
После смерти мужа Вера создает Фонд Жана Михальски, одна из основных целей которого – поддержка современной литературы.
Легко ли быть издателем во Франции и в Польше? Меняются ли в зависимости от страны подходы к выбору авторов? Каким произведениям вы отдаете предпочтение во Франции, каким – в Польше?
Вера МИХАЛЬСКИ. Мы начинали издательскую деятельность во Франции, затем стали работать в Польше. Одновременно на французском и польском мы издаем немногих авторов, хотя это бывает: примером могут служить книги польского писателя Славомира Мрожека. Но чаще всего для Польши мы издаем одни книги, для Франции – другие, поскольку вкусы публики разные. Главное же различие между литературным рынком Франции, Польши и России – вы живете в России и наверняка со мной согласитесь – в том, что в Польше и России литература имеет гораздо большее значение, ее престиж выше, чем во Франции. В Польше существует активная литературная критика, во Франции ее активность значительно ниже. В Польше книгами очень интересуются журналисты. На презентации французских книг и встречи с авторами польские журналисты приходят, заранее прочитав текст, задают серьезные вопросы, тогда как во Франции журналисты, кажется, даже не удосуживаются запомнить название книги, а знакомство с текстом ограничивают аннотацией с четвертой обложки. Порой бывает неловко перед автором…
Кроме того, существуют проблемы, связанные с рынком. Во Франции и Польше эти проблемы похожи. Книжных магазинов становится все меньше, распространение книг затруднено, падают тиражи газет, и становится все сложнее публиковать качественную литературу – и это общая проблема для всех стран.
А в жанровом отношении издательские планы различаются?
В Польше, как и в России, любят поэзию. Мы выпускали небольшую серию, состоящую из красиво оформленных томов поэзии со всего света. Выпуск серии пришлось закрыть потому, что каждый том продавался тиражом не более трехсот экземпляров.
А вы какого ожидали результата?
Рассчитывали, что тиражи известных поэтов будут как минимум шестьсот экземпляров. Разумеется, если во Франции стихи продаются тиражом триста экземпляров – это успех для поэта. Но с точки зрения распространителя – с таким количеством невозможно работать.
Почему, на ваш взгляд, критика во Франции в таком состоянии? Чем это объяснить?
Я не могу этого объяснить. Вероятно, стоит спросить у самих критиков. Могу лишь поделиться собственными впечатлениями. Все больше склоняюсь к тому, что критики в своих статьях повторяют с небольшими вариациями те сопроводительные материалы, которые им высылаются как анонсы к книгам. Нет ощущения, что они не то что читали, а хотя бы брали книгу в руки. К тому же в газетах на рецензии отводят неравную площадь: скажем, книге американского автора отдадут значительно больше места, чем русского или польского. А что можно написать, если вам выделили всего две строчки?
Возможно, критики не пишут пространных рецензий, поскольку это плохо оплачивается?
Сейчас в штате редакции зачастую работает всего несколько журналистов, везде проводят сокращения, чтобы справиться с экономическими проблемами. Часто материалы заказывают фрилансерам. Финансовое положение критика, когда несколько месяцев он остается без заказов, нельзя назвать стабильным.
Вы издаете только то, что считаете подлинной литературой? Или приходится издавать то, что экономически выгодно?
Как и все издатели, мы иногда издаем коммерческие книги. Сейчас я отказалась от так называемого «обмена услугами», ты – мне, я – тебе. Это когда предлагается издавать книги влиятельных журналистов, что позволит постоянно заказывать у них рецензии на наши книги.
Ваши издательства, и польское и французское, работают с произведениями русских современных писателей?
Помимо Михаила Шишкина, среди русских авторов есть один, которого мы открыли для французской публики, – это Дмитрий Бортников, его роман «Синдром Фрица» пользовался большим успехом. Книга принесла нам премию за лучший перевод с русского. Сейчас готовим к публикации роман Олега Павлова «Карагандинские девятины», книгу Романа Сенчина «Елтышевы», а также произведения Ольги Чижовой… В Польше много переводим с русского: Ахматову, Оксану Робски.
По каким критериям вы выбираете авторов? С выбором авторов для Франции все более-менее ясно. Но вот для Польши? В списке есть и Робски, и Окуджава…
Робски выбрала я, поскольку поляки интересовались жизнью новых русских. В редакции не хотели издавать ее книги. Но я настояла, и в результате мы получили хорошие продажи. Кроме того, мы переводим на польский язык книги Бориса Акунина, его исторические детективы. Мне особенно нравятся его «Кладбищенские истории».
Это не только Акунин, но и Чхартишвили: у этой книги два автора.
Еще мы публикуем Леонида Юзефовича, если говорить о ныне живущих писателях… Многие книги мы начали публиковать в электронном формате. Записываем аудиокниги как во Франции, так и в Польше. Основная трудность в том, что авторы с недоверием относятся к издателям, покупающим у них права на электронные книги. Очень много неясностей в этой сфере. Немало трудностей с книжными магазинами. К счастью, во Франции есть система поддержки книжных магазинов, продающих качественную литературу.
Французский язык – это язык международный. Не такой, как английский. Но третий в мире после китайского. А польский язык – региональный. Для издателя эта разница важна?
Французские книги не продаются за рубежом в гигантских масштабах. В Квебеке, в Сенегале, в Ливане продаются хорошо, но это маленький рынок, там книг покупают меньше, чем в Польше с ее сорока миллионами жителей.
Помимо издательской работы вы занимаетесь культурологической деятельностью. Например, создали фонд в поддержку литературы…
Идея фонда оформилась еще десять лет назад. Фонд предполагает открытие библиотеки, аудиториума и других культурных заведений… Сейчас мои устремления направлены на строительство Дома литераторов, то есть резиденции для писателей. Планируем открытие в две тысячи четырнадцатом году, пока здание еще не достроено. Мы хотим приглашать туда писателей со всего мира, чтобы дать им возможность писать книги в оптимальных условиях. Приглашения будут на разный срок, минимальный – десять дней, максимальный – год. Мы не преследуем тайную цель – взамен гостеприимства Дома иметь право первой публикации.
Это будет тихий приют или оживленный культурный центр?
Культурный центр, но в сельской местности, в небольшой швейцарской деревушке Монтрише, недалеко от Женевы, в горах, с видом на озеро. Дом будет не постоянно открыт для широкой публики, только в определенное время.
Чего вы ждали от нашего путешествия и что в нем увидели?
Меня впечатлил поселок Шушенское.
Для вас Шушенское имеет какое-то особое значение?
Пожалуй. Моя семья сильно пострадала во время революции.
Расскажите об этом.
Не стоит… Ленин меня не интересует, но само Шушенское я хотела увидеть. Для меня это – настоящая русская земля, меня это сильно взволновало. Моя бабушка Екатерина Лихтенштейн издала в Париже книгу о России, там же она во время революции выпускала газету на русском и немецком языках. Вот мне и хотелось увидеть русскую землю и раны, оставленные на ней ГУЛАГом…
Как вы себе представляли землю ГУЛАГа?
Серой, скорее всего. Меня интересуют следы истории, сохранившиеся на местности. Мы собираемся издать книгу, где будут собраны фотографии мест, в которых происходили великие сражения. Хотим показать, как эти места выглядят сейчас. Это очень интересно с точки зрения истории международных взаимоотношений. Мы опубликовали несколько сборников исторических эссе на эту тему.
Наивный вопрос: поможет ли это литературное путешествие на рейсовом теплоходе, где мы видим натуральную, неприглаженную жизнь, узнать Россию?
Конечно. Особенно интересно видеть семью этнических меньшинств. Я наблюдаю мультиэтническую, многоликую Россию и начинаю понимать, что не так уж просто управлять подобной страной (смеется)…
Перевод Александры Лешневской
Историческая справка. Норильлаг
Один из крупнейших лагерей системы ГУЛАГа – Норильлаг – располагался на территории современного города Норильска и был специально создан для осуществления правительственной программы промышленного освоения районов Красноярского края, богатых рудными и угольными месторождениями. Благодаря труду десятков тысяч заключенных построены узкоколейка, город Норильск, основан Норильский комбинат.
В 1935 году Совнаркомом было принято Постановление о строительстве на территории Норильска никелевого комбината и решено, что строить его будут заключенные. Летом сюда направили караван судов с грузом и первой партией заключенных – около тысячи человек. Сначала строили железную дорогу – узкоколейку Норильск – Валек, а затем Норильск – Дудинка. На месте работ Наркомат внутренних дел приказал организовать исправительно-трудовой лагерь.
В 1953 году на территории современного Норильского промышленного района располагалось 35 лаготделений, 14 лагпунктов, в Норильске – 6 лаготделений. Каждое лаготделение представляло собой несколько рядов одноэтажных бараков, огороженных колючей проволокой. Это была так называемая жилая зона заключенных. Кроме того, несколько лаготделений, обеспечивавших рудники рабочей силой, были огорожены еще одним общим забором. Этот забор охватывал все рудники, и территория внутри общего забора называлась рабочей зоной, или зоной РОР (рудники открытых работ). В пределах рабочей зоны заключенные передвигались относительно свободно, а часть немногочисленных вольнонаемных проживала там же, в домах с зарешеченными окнами и окованными железом дверьми.
Вслед за узкоколейкой узники
Норильлага начали строить сам город. Заключенные долбили мерзлую землю – полкуба
в день, рыли котлованы под фундаменты домов, в которых норильчане живут и сейчас.
Из мерзлой ямы глубиной
Значительный вклад в строительство Норильска внес узник Норильлага, архитектор Геворг Кочар. Сын тифлисского парикмахера, выпускник архитектурного факультета ВХУТЕМАСа, он возглавил впервые организованный в Армении Союз архитекторов. Оказавшись в 1939–1960 годах невольным жителем Красноярского края, Геворг Кочар подготовил генеральный план города Норильска, спроектировал первый почтамт, вокзал и другие здания. После возвращения в Ереван до конца жизни (умер в 1973 году) работал в институте «Ереванпроект» главным архитектором. Ему было присвоено звание заслуженного деятеля искусств Армянской CCР.
Через Норильлаг прошло много талантливых людей. Это историк Лев Гумилев, строитель Михаил Кравец,инженер Михаил Потапов, архитектор Микаел Мазманян, автор «Справочника по ГУЛАГу» Жак Росси, геолог Николай Урванцев и минеролог Николай Федоровский, адъютант Котовского Алексей Гарри и физик Сергей Штейн. В Норильске оборвалась карьера талантливого генетика Игоря Папшина. В Норильлаге отбывал заключение астрофизик Николай Козырев, первым из ученых обративший внимание на необходимость серьезно изучать физическое содержание понятия времени.
Евфросиния Керсновская, автор биографической книги «Наскальная живопись», легендарная личность, не утратившая и в заключении чувства свободы, единственная женщина-взрывник в истории города. Инструктор по плаванию, ватерполист Валерий Бурев заключении стал актером профессионального театра, занял должность начальника группы технического снабжения отдела главного энергетика. Приговоренный в 1937 году, он был реабилитирован через двадцать лет и простился с Норильском. Но еще в этом городе родился у Валерия Буре сын Владимир – выдающийся советский пловец, долгие годы сильнейший в стране, обладатель четырех олимпийских медалей. Успехи младшего сына и других учеников на водных дорожках принесли бывшему узнику Норильлага звание заслуженного тренера СССР. А в восьмидесятом году на лед вышел Павел Буре – сын Владимира Валерьевича, будущий чемпион мира.
После смерти И.В. Сталина уголовникам была объявлена амнистия, а с политических даже не сняли номера. Заключенных били палками, заставляли в колоннах ходить «паровозом», то есть вплотную друг к другу и в ногу; в тех, кто сбивался с ноги и падал, стреляли. Холод, голод, а также самодурство и низкая культура руководящего состава лагерей усугубляли положение политических заключенных.
В созданном в 1948 году на базе Норильского ИТЛ Горлаге (Особлаг № 2) были введены повышенная норма, пониженная пайка, 10-часовой рабочий день (а с проверкой и разводом он занимал 12–14 часов). Заключенных использовали на тяжелых работах. Сильно ограничивалась переписка. По официальным данным на 1 июля 1953 года в Горлаге находилось 19 545 человек и содержались в основном заключенные, осужденные по статье 58.
26 мая 1953 года в Горлаге поднялось одно из самых крупных восстаний заключенных. Начальник караула 5-го лаготделения, проверяя посты, дал очередь из автомата, убив троих и ранив семерых заключенных. Возмущенные узники потребовали вызвать комиссию из Москвы. Их поддержали 6-е (женское) и 4-е лаготделения. Впоследствии пять из шести отделений Горлага были охвачены восстанием. Заключенные не выходят на работы, в память об убитых вывешивают черные флаги, избирают забастовочные комитеты, которые разрабатывают требования для предъявления ожидаемой комиссии: пересмотреть дела, снять номера с одежды, снять решетки с окон бараков, разрешить регулярную переписку и свидания. Лагерная администрация бежит из зоны, узники создают отряды самообороны, изготавливают листовки и с помощью воздушных змеев перебрасывают их на комбинат и в город. 6 июня вместо правительственной комиссии приехала комиссия МВД, но, так как требования восставших были удовлетворены лишь частично, восстание продолжилось. Начинаются аресты и избиения даже раненых. В ночь на 7 июля произошло самое страшное – штурм 6-го (женского) лаготделения. Сначала заключенных поливали водой под сильным давлением так, что у некоторых отрывались и катились по улицам головы, оставшихся в живых по одной вывозили из зоны. В ночь на 4 августа Норильское восстание было подавлено. Начались допросы, были назначены новые сроки заключения.
Однако самоотверженность участников восстания и принесенные жертвы не пропали даром. Уже в 1954 году Горлаг был ликвидирован. В Норильск прибыла комиссия по пересмотру дел политзаключенных. В 1955–1956 годах были освобождены почти все узники Горлага.
Евгений БУНИМОВИЧ
Территория
Этим летом я разочаровался в человечестве. Понимаю, что звучит сие кокетливо и даже откровенно пошло. Похоже на незабвенное «я ненавижу человечество, я от него бегу спеша…» Еще на заре туманной юности весьма потешала меня эта Бальмонтова сентенция. Если ты такой мизантроп, да такой глобальный, куда особенно спешить?
И тем не менее.
При этом сами по себе, по отдельности, люди встречались мне все больше милые, славные. Люди как люди, обычные, даже симпатичные. Но вот человечество в целом. Деяния его на Земле…
Сам-то я человек сугубо городской, столичный, тот самый, пресловутый, который «внутри Садового кольца». Про тотальный мой урбанизм даже в литературной энциклопедии прописано. И тот факт, что помимо человека и продуктов его буйной жизнедеятельности есть на планете кое-что еще, отражался в моей голове как-то неотчетливо, на уровне дежурных банальностей.
Даже неумолимую смену времен года, грозу в начале мая, пышное природы увяданье и проч. стал я замечать совсем недавно, буквально пару лет назад. Старею, наверное.
И вот этим летом на Енисее что-то переклинило. Слишком нагляден был контраст между невероятной в первозданном своем величии природой и убогими следами деятельности человека, страшными по своим последствиям для планеты, для природы, оказавшейся при ближайшем рассмотрении не только удивительной, но и весьма уязвимой.
Что, и этот про экологию? – с досадой спросит читатель.
Ну, в общем, да.
Енисей обмелел настолько (жара), что отплыть из Красноярска, как предполагалось изначально, не удалось. Автобус полдня тащил нас до Енисейска. Все утопало во мгле. Горела тайга. Сквозь мутные окна автобуса мы с трудом различали бесконечно тянущиеся вдоль дороги заводские постройки, ангары, бараки… Задремлешь, потом откроешь сомкнуты негой взоры, глянешь в окно, и снова – бараки, ангары, заброшенные заводские зады…
Видение во мгле: огромный храм. Любопытные французы потребовали остановки. Высоченный новодел – собор – уходил в поднебесье, купола лишь угадывались, теряясь в туманной выси. Описать это грандиозное призрачное сооружение невозможно. Снизу храм масштаба Христа Спасителя, а на нем сверху еще церковь Вознесения, что в Коломенском. И все это из новенького красного кирпича как бы нарышкинского барокко.
На входе в собор – плакетка с именем жертвователя. Хороши, конечно, и московские надписи на памятниках: «Гоголю от Правительства СССР», «Александру Второму от Правительства Москвы». Но тут – бери выше – практически непосредственно Господу Богу от раба Божьего такого-то.
Вроде как откат.
В Енисейске мы сели на рейсовый кораблик «Александр Матросов» и наконец поплыли по реке. Так началось недельное путешествие из экологической катастрофы горящей тайги в экологическую катастрофу заполярного Норильска, о котором в программе нашей русско-французской литературной экспедиции было написано с большевистской прямотой: «Один из самых экологически загрязненных городов мира».
Все-таки есть в нашем патриотизме удивительная особенность. С одной стороны – все как у всех. Уж если что хорошо – то лучше и не бывает. Гордимся по праву. Однако есть и другая, только наша, особая форма патриотизма. Уж если у нас ужасно, то ужасней всех. Если уж загрязнен город, то из самых загрязненных в мире. Масштаб – вселенский.
Два дня мы плыли в молоке, не различая границ между небом, землей и водой. Сиявшее где-то по ту сторону мглы солнце напоминало декоративную луну в романтических сумерках оперной сцены. С нами плыли не только местные со всеми своими заботами, тюками, коробками, сумками, пирогами и детьми, но еще и культурный проект «Дети одной реки». Певцы и музыканты Красноярского края давали концерты на всех пристанях.
На пристани в деревне Ворогово, когда в ставшей уже родной и привычной дымке покупал у бабули банку малины, она на мой вопрос «Доколе?» – ответила: «Сынок, до дождей никто и не будет тушить тайгу». Даже не безысходно ответила, а как-то безучастно.
А в это время прямо с борта нашего «Александра Матросова» шел бодрый, бравурный концерт. Певица звонко в микрофон пела про маркизу, у которой конюшня сгорела. «А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо…» Посреди горящей тайги репертуар этот залихватский показался мне не самым уместным. Но я огляделся: народ у пристани слушал охотно, прихлопывал, притопывал, подпевал, пританцовывал…
Только на третий день облако гари наконец рассеялось, мгла раздвинулась, опала, и мы увидели – Енисей.
Тишь. Ширь. Гладь. Даль.
Никого. Ничего. Никаких следов человека. И – красота неописуемая.
Да, конечно, любовь к родине, как любовь к матери, не требует аргументов. Она изначальна. Но все же иногда хочется подтверждения. Хочется восхититься. Экономикой, политикой не получается. Зато какой географический восторг!
Французский писатель-маринист, капитан подводной лодки, десятилетиями наблюдавший за передвижениями наших субмарин, сказал, что, увидев Енисей, написал за ночь шесть стихотворений. Военная хватка.
Красота длилась во времени и пространстве бесконечно долго и прерывалась только редкими следами присутствия человека. К этим следам и приставал наш теплоход. Названия поселений в нашей экспедиции не обольщали. Минусинск, Туруханск, Игарка, потом Норильск… Островки гулаговского архипелага.
На макушке новой, праздничной, свежевыкрашенной во все цвета радуги детской площадки было начертано: «Любите Туруханск!», что только подчеркивало, как это непросто…
А в Норильске ветры определяют не по компасу, а по симптомам. Глаза слезятся – значит, с медного завода. Горло дерет – это с комбината. Самый чистый ветер – северный. На полюсе с экологией порядок.
Во время нашего пребывания, как уверяли нас норильчане, выбросы не производили. Производили впечатление на писателей.
Сперва я в это не поверил. Вот если бы ветви власти приехали, а то – подумаешь, писатели, поэты, пусть и не только нашенские, но и французские… Но тут вспомнилось гордое утверждение Осипа Мандельштама: «Поэзия – это власть». Может, в Норильске оно еще актуально?
Заполярный Норильск, самый северный большой город в мире, как-то особенно страстно любит все южное, летнее, тропическое. Дома раскрашены в самые радужные цвета. Солярии. Кафе с египетским декором. А еще там проводят фестиваль «Таймырский кактус».
Таймыр мы увидели с вертолета. Когда вертолет приземлялся на временной стоянке, моя нога, может, впервые в жизни ступала там, где до того не ступала нога человека. Кактусов не было, зато какие горы, плато, каньоны, горные реки, озера, водопады…
Седовласый французский академик и лауреат Гонкуровской премии не в силах, видимо, совладать с масштабом всей этой первозданной красоты, все бормотал: это как в Швейцарии, потом, на другой стоянке: это как в Канаде. Вспомнился довлатовский рассказ о Коржавине, который, бродя с коллегами-писателями по Большому Каньону в США, все твердил: «У нас под Мелитополем таких каньонов до хрена».
У подножия горы Шмидта (ее здесь называют Шмитиха) – «Норильская голгофа», памятники жертвам ГУЛАГа. Литовцам. Эстонцам. Евреям. Полякам. Есть и православная часовня. Всем по отдельности.
На Шмитихе пошел внезапный и тоскливый дождь. Когда вернулись в Норильск, в городской музей (десять минут на автобусе), снова вовсю светило солнце.
Музей в Норильске хороший. Но это не музей ГУЛАГа, а музей истории Норильского промышленного региона. Строили регион зэки, но это – между строк. Много этнографии северных народов.
На музейном стенде – фотография моего покойного тестя, профессора-химика Льва Моисеевича Гиндина. Рядом документы – свидетельства его изобретений, научные статьи. И подпись: «Заведующий Центральной химической лабораторией Л.М. Гиндин». Ни слова про то, что здесь он сидел, был на поселении. Это – по умолчанию, как пошутил кто-то из местных. Здесь ведь все или сидели, или охраняли.
Живут сегодня потомки тех и других – рядом, вместе. Как тут относиться к собственной истории? Умалчивать? Кричать? Что детям рассказывать на уроке по местной истории?
Одна журналистка рассказала, что только пару лет назад узнала, что мама ее – участница легендарного Норильского восстания, и именно она хранила у себя знамя восстания. Причем не от нее узнала, а из книжки местных краеведов. Мама объяснила, что не хочет об этом говорить, не хочет, чтоб внуки узнали, что она – бывшая зэчка.
Местный пенсионер призвал нас перестать говорить про ГУЛАГ, а больше писать про роль норильских месторождений и заводов в обороне, в развитии страны: «Где был бы космос без норильских платиноидов?»
Что тут скажешь? Не было бы космоса.
Когда рейс «Норильск – Москва» мягко приземлился в Домодедово, мой сосед захлопал, как это делают после посадки пассажиры во всех аэропортах мира. Женщина рядом строго сказала: «У нас не хлопают. Не принято. Это на материке аплодируют». Потом пояснила: «Другого транспорта на материк из Норильска просто нет. Самолет в Норильске как электричка. А в электричке не аплодируют».
Почему «на материк» (в Норильске все так говорят), спрашивать уже не стал, хотя по школьным картам Норильск никак не остров. Здесь говорят – «территория».
Что-то среднее между родиной и зоной.
∙