Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2011
Мария Ульянова (Улья Нова) родилась и живет в Москве. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Автор двух романов и сборника повестей. Рассказы, повести и стихи публиковались в журналах “Знамя”, “Дружба народов”, “Литучеба” и др. Лауреат премии “Эврика!” (2004).
Мария УЛЬЯНОВА
Город двух фонтанов
рассказ
н снова опаздывал. В тесном, недавно отремонтированном конференц-зале пахло побелкой, пластиком, новенькими черными стульями. Каждые десять минут переставал работать кондиционер. Служащие обмахивались буклетами, вполголоса переговаривались, строчили эсэмэс, старательно воссоздавая на лицах приветливость и энтузиазм. Встречу планировали провести уже около года, но в последний момент что-нибудь срывалось. Основателя ждали раз пять, и обычно ближе к полуночи разочарованные служащие, скрывая досаду и усталость, поспешно расходились по домам. Через несколько дней он звонил руководству и витиевато объяснял свое очередное отсутствие срочной командировкой в Ыгород, встречей с инвесторами из Мородина, но директор, его бывший сокурсник, улыбался уголком рта, догадываясь, что виной всему снова запой. На этот раз Основатель поклялся, что уж точно придет. И теперь по тесному помещению, среди бледно-голубых стен, сновали слухи о нем.
Первый город он создал случайно. На пятом курсе института он и трое его друзей, среди которых был будущий директор агентства, ехали в сумерках по размазанной, раскисшей после дождя проселочной дороге. Основатель смотрел в окно, завороженный тем, как ветер темно-синими волнами гуляет по верхушкам трав. Неожиданно он громко объявил:
“Давайте-ка договоримся: теперь у нас тут будет какбыгород. Город, который необходим. Он в дефиците, его следует придумать и обосновать прямо здесь. Незамедлительно. Назовем его…” – Он зашевелил пальцами, будто перелистывая известные ему убедительные имена и названия.
Смешки в салоне оборвались, кое-кто застыл с тлеющей сигаретой, прилипшей к губе, водитель выжидающе вытянул шею. В синем сумраке скачущей по колдобинам, скользящей по глине машинки повисла тишина. И Основатель произнес:
“Назовем его Ыгород. Косолапо, именно поэтому убедительно. Вполне себе название. Кажется небольшим захолустным городком, который огибает река… скажем, Ырка, с двумя островками, один из них Дикий, заросший осокой, а другой, Остров Цапель, покрупнее, облюбовали местные рыболовы. Тут есть центральная площадь с кинотеатром, клумбой и газетным киоском, руины завода, где мы в детстве играли в войну, памятник Салтыкову-Щедрину, ведь, как известно, писатель несколько раз менял в Ыгороде, на постоялом дворе, лошадей. Еще город знаменит местной газетой под названием ”Вырь”. Название возникло из-за типографской опечатки: сначала планировалась как “Верь”, но вышла эта самая “Вырь”. И почему-то, из-за каких-то суеверных соображений решили так оставить. Тут есть подвесной мост с тремя отсутствующими досками ближе к левому берегу. И дом с нарисованным на стене окном, в котором еще изображена серая кошка, горшок с высохшим алоэ и две голубые тюлевые занавески. Такие, что не отличишь от настоящих”.
Друзья внимательно слушали, стараясь уловить, к чему это он клонит. И, когда он все объяснил, машину и окрестные поля огласил басистый торжествующий вопль-рык. С тех пор его приятели, а со временем и дальние знакомые, и вовсе незнакомые люди, придумывая какой-нибудь убедительный предлог, объясняя скорое исчезновение из жизни девушки, говорили: “Мне тут надо срочно на пару недель съездить к тетке в Ыгород. Не знаешь? У, это такой маленький захолустный городишко под Ростовом. Я часто ездил туда на школьные каникулы”.
В Ыгород уезжали, чтобы больше никогда не вернуться, аспиранты в очках под Джона Леннона, молодые ученые-филологи с бакенбардами, затянутые в джинсы доценты, геологи с гитарами, вихрастые строители, археологи в кедах. Перед отъездом в Ыгород они теребили на платформе бледные слабеющие пальчики с облупившимся лаком и обломанными ноготками. С наигранной нежностью стирали слезинку с почужевшей впалой щечки. Перед тем как влезть в электричку на платформе Киевского вокзала, все поспешно отъезжающие в Ыгород тихо-призрачно приговаривали: “Не грусти, малыш, я же совсем скоро вернусь”. Со временем слава Ыгорода, в который можно укатить на пару дней и навсегда исчезнуть от своей третьей любви, девятой, не-помню-какой-по-счету и вообще ни капельки не любви, ширилась и росла. Энтузиасты выпустили специальную карту для сбегающих от скорой свадьбы, для спасающихся от рутины, укрывающихся от алиментов и просто решившихся больше не встречаться. На карте неизвестное поле сорных трав обозначили кружочком и подписали курсивом “Ыгород”, уточнив на обороте: “Население около 10 тыс. человек. Основные достопримечательности: памятник Салтыкову-Щедрину”. Туда обычно отправлялись служить, проводить раскопки, проведывать новорожденного племянника, присматривать за двоюродным дедушкой, чинить заборы, чистить забитую печную трубу, проводить социологические опросы, стажироваться в еженедельной газете “Вырь”. Девушки, от которых хоть раз уехали в какбыгород под Ростовом, со временем обретали неуловимое сходство. Они неожиданно задумывались, ожидая электричку, вдруг теряли нить разговора, не слышали вопроса продавщицы, забывали, о чем хотели рассказать. Тогда подруги, начальницы, соседки, а также ворчливые старушки из очереди за хлебом бормотали, что девушка не с нами, а, должно быть, где-то в Ыгороде, бродит по узеньким улочкам, заглядывает в темные подъезды, в нарисованные на стенах бывших общежитий окна, ищет сбежавшего любовника и все никак не может найти.
Свой второй город Основатель задумал и потом долго что-то планировал, уточнял пустующие координаты по картам, колесил по полям. В итоге, во время сбора грибов, на озаренной косыми лучами поляне, неожиданно вдохновившей его, было решено разместить маленький какбыгород Чугунок. Зря жена посмеивалась над названием. По необъяснимому совпадению в тот момент назрел страшный дефицит подобного населенного пункта. Город не пришлось подробно и убедительно вытаскивать из небытия. Потому что, как выяснилось, появления Чугунка с нетерпением ждали. Стоило только новости о долгожданном рождении какбыгорода разнестись в узких кругах, нашлись люди, ухватившиеся за эту идею. Дело было приблизительно в середине 90-х. Город Чугунок, в котором имеются несколько заброшенных, но возводимых заново по современным технологиям заводов, перекупленные иностранцами советские предприятия по производству капрона, стержней и стеклоочистителя, город, в котором располагались также областной детдом, крупный дом престарелых и забытый всеми туберкулезный диспансер, был необходим. Уже через месяц сюда начали стекаться какбыденьги: пожертвования, вложения на выгодных условиях, ссуды на переоснащение предприятий. Отстегивались по тем временам баснословные суммы за акции перестраиваемых заводов, активно пополнялись счета для сбора средств на нужды детей и пенсионеров. Уже совсем скоро Чугунок крепко, навеки утвердился на всех существующих картах мира и приобрел славу крупнейшего промышленного центра, процветающего за счет инвестиций иностранных компаний, даров и пожертвований отечественных бизнесменов. Больше никого не удивляло, куда исчезают проигранные в казино миллионы, на что тратятся гонорары кинозвезд, баснословные доходы олигархов, а также неожиданные премии и отпускные непримечательных отцов семейств. Чугунок все объяснил собой, всех примирил. Это вынудило Основателя произнести однажды утром посреди той же самой, ничуть не изменившейся, озаренной солнцем поляны одну из своих коронных фраз: “Наш Чугунок работает. Это надо обмыть”. Так началась история регулярных запоев, промежутки между которыми год от года все сокращались. Той же осенью окончательно проявилась и была десятки раз подтверждена уникальная способность Основателя безошибочно подмечать нехватку города, острую необходимость, дыру, зияющую на карте, и умение мгновенно, неподражаемо устранять недостачу, являть какбыгород нуждающимся, жаждущим и ждущим.
Один за другим карты украсили Лговск, Батыр-Яснокамск, Мурый, Малый Опец, Мородин. Последние три небольших какбыгородка на деле являлись подмосковными лугами. Основатель выдумывал их один за другим по вечерам, когда дочка подолгу не засыпала и требовала историю на ночь. Он хотел бы разместить в этих городах специальные особняки, своеобразные лифты в неведомое, через которые к каждому из нас смогли бы, наконец, явиться, воплотиться в реальность всякие ожидания и догадки в облике драконов, добрых фей, бабочек с человечьими лицами, – чтобы после разлететься по миру, доказывая, что все вокруг чуть-чуть сложнее. Он думал: именно так и будет. На деле же получилось, что очень скоро прячущие глаза призрачные люди, вырвавшиеся из осыпаемых кислотными дождями деревенек бывшего Союза, предъявляли новенькие паспорта с пропиской в городе-герое Мородин, с регистрацией в захолустном поселке Мурый. Со временем эти подмосковные городки оказались весьма привлекательными и для крупных строительных компаний. Здесь активно продавали квартиры в домах под застройку, сдавали помещения будущих офисов в аренду, разместили ликеро-водочный завод и несколько заочных учебных заведений. Но Основатель уже не мог ничего с этим поделать.
За Лговском, затерявшимся среди болот Ленинградской области, герб которого оплела лента цвета фуксии, вскоре сама собой закрепилась слава города старых дев. Здесь гибли многочисленные летчики-отцы и умирали героической смертью на поле боя женихи-военные. Здесь безумно влюбленные одноклассники тонули в реке Лиге, а тайные обожатели, забыв отправить последнее письмо, пропадали без вести, терялись в лесу. Если верить рассказам потерпевших, в этом грустном населенном пункте, застроенном трехэтажными общежитиями ткацкой фабрики, на каждом шагу происходили роковые, удручающие события, следствиями которых становились печаль, одиночество и последующее убежденное безбрачие многочисленных женщин. В начале 2000-х в нескольких журнальных публикациях Лговск нежно назвали “городом независимых и незамужних дам”, “местом, где закладываются самостоятельность, стремление к успеху, финансовой и профессиональной состоятельности прекрасного пола”. Это вызвало рост заинтересованности. Прокатилась волна учреждения в Лговске курсов повышения квалификации, центров психологической поддержки и различных бизнес-тренингов, работающих по системе предоплаты.
Каждый из выдуманных Основателем городков от случая к случаю подтверждал свое существование десятками информационных поводов, сотнями слухов и пересудов. Было хорошо известно, что, как только очередной какбыгород возникал и крепко обосновывался на картах, как только какбыгород начинал активно притягивать инвестиции, обрастал сплетнями, мифами и скандалами, Основатель утрачивал к нему всякий интерес. Он опускал руки, забывал перезвонить, упускал деньги, надламывался, какбыжил, целыми днями призраком слоняясь по дому, переругивался с домашними, заливал апатию алкоголем, высказывал всем подряд какую-то новую свою философию пустоты и какбыбытия, к которым в итоге сводится все вокруг. В то время друзья еще чувствовали в нем огромный потенциал. К нему все еще обращались с просьбами, с ним встречались, советовались, делились задумками. Ему показывали карты, подвозили конверты с гонорарами. Обычно в таких случаях жена полночи убеждала Основателя не сходить с дистанции, взяться за новый проект. В итоге он уступал, брал деньги, забывал все обдумать к сроку, растрачивал задаток, исчезал, убежденно врал, объясняя задержки срочной командировкой в Ыгород, отъездом к одинокой тетке в Лговск.
Кое-кто из собравшихся уже был готов примирительно хлопнуть себя ладонями по коленям, подняться и предложить расходиться по домам. Но в этот момент дверь распахнулась, в конференц-зал с лестничной клетки ворвались пронизанный сыростью сквозняк, сизый дым тлеющей в урне сигареты. Кивнув присутствующим, внутрь вбежал тревожный взъерошенный человечек в очках с треснутым стеклом. Серый, заспанный, в мятой рубашке, он кинул сумку на стол, упал в черное кресло и показался всем охранником, похожим на крысенка. Отдышавшись, он тихонько пробормотал:
“Привет… Простите, что заставил ждать… Там пробки. И еще дождь… У-у-х, вас так много. Тут. Сегодня… Спасибо, что дождались. Ну что ж. Тогда, пожалуй, начнем”.
Кондиционер в очередной раз отключился. В зале нарастала духота. Но все встрепенулись, смахнули капельки пота со лбов, зажглись, выпрямились, воодушевленно зашуршали блокнотами. И, догадавшись, что перед ними он самый, устремили на Основателя сверкающие, ждущие откровений, жадные, снисходительно улыбающиеся из морщинок взгляды.
Отдышавшись, откинувшись в кресле, он неторопливо закинул ногу на ногу, закурил, осмотрел сидящих перед ним сотрудников агентства, заглянул в каждого, выделил блондинку во втором ряду и коротко стриженную грудастую шатенку у двери. Расправил плечи. Окутался медовым сиянием. Стал как будто крупнее и значительнее. Через мгновение он уже царил в зале, начав свой рассказ слегка утомленным тихим голосом. Все умолкли и почти перестали дышать. Тишина ширилась, разрасталась, троекратно заполнив собой конференц-зал. И еще ожидание – оно пропитало воздух, пульсировало возле стен и под потолком. Алчное ожидание чего-то нового, решающего и важного разрасталось за пределы стен. Так продолжалось около семи минут.
Потом что-то произошло. Сидящий в первом ряду брюнет в сером костюме съехал со стула, откинулся, раздвинул колени, улыбнулся уголком рта. Его сосед, поморщившись, выхватил из кармана бумажный платочек, принялся энергично отмахиваться от жары. Затянутые в пиджаки спины, надломившись одна за другой, снова сгорбились. Ручки повисли над блокнотами. Блондинка с серьгами, похожими на висюльки люстры, продолжила строчить эсэмэс, слушая вполуха. Основатель рассуждал о том, что на самом деле всегда стремился выразить себя через несуществующий город. Ему хотелось воплотить в виде города какое-нибудь свойство своей натуры или сильное переживание. Решившись, созрев, он командовал: “Будь”. И город возникал. Основатель тихо и утомленно объяснял сотрудникам агентства в точности то же самое, в чем уже не раз признавался в своих многочисленных интервью. Будто по заученному, он твердил, что никаких тайных целей при создании городов не преследовал. Что порой все объяснялось проще: хотелось убедительно объяснить жене, куда деваются деньги, или понять, почему мать так и не вышла замуж. Он командовал городу “будь”, чтобы чувствовать себя не так тревожно, чтобы создать еще одну, пусть даже и вымышленную опору, на которую можно будет со временем перевалить часть истинной тяжести. Но по странной случайности города каждый раз оказывались необходимыми еще кому-то, его города встраивались в эпоху, заполняли собой пустоту, их принимали, им разрешали существовать. Затем все происходило одинаково: каждый раз, оказываясь востребованным, город медленно отдалялся, становился достоянием общества, чем-то совершенно чужим. Все это Основатель бесцветно и спокойно объяснял собравшимся.
“Даже не знаю, – твердил он, будто читая по невидимой бумажке, – как передать странное ощущение уплывающего, тающего в дымке города. Больше не родного, уже совершенно самостоятельного и обособленного”.
Между тем в зале нарастали шепот и шум. Брюнет в первом ряду бурчал в мобильный, договариваясь с клиентом о встрече. Его сосед переписывал с экрана коммуникатора адрес. Мало кого в агентстве интересовало самовыражение тревожного небритого человечка в мятой рубашке, вместо откровений твердящего уже не раз сказанное. Все рассчитывали услышать от него сегодня подробный отчет о еще несуществующих, но уже необходимых и привлекательных городах. А еще прояснить нечто важное: схемы развития города, порядок включения его в товарооборот, в рынки цветных металлов, банковских услуг и природного газа. Уточнить некоторые принципы вложения частных какбыденег с целью получения реальной прибыли. Или хотя бы узнать тайну, хитрость, позволяющую безошибочно определять брешь в пространстве и заполнять ее недостающим городом. Но Основатель рассуждал на общие темы самовыражения, творчества и компенсации внутренней пустоты. Рассказывая, он старательно выстраивал на столе замок из стопочки календарей с рекламой агентства, приговаривая: “Не дышите. Не двигайтесь. Вот умнички”. Первый, на нем второй, третий, от старания закусив язык, четвертый, пятый этажи. Один из сотрудников, прижав трубку плечом к уху, выбежал на лестницу, в зал снова ворвался сизый и сырой ветер ступенек. Основатель постарался заслонить, придержал шаткое строение рукой. После этого, осмотревшись, он выяснил, что блондинка во втором ряду, укрывшись сумочкой, украдкой подпиливает ногти. Коротко стриженная шатенка вообще исчезла. Брюнет в первом ряду задремал. Его сосед раскладывает в коммуникаторе пасьянс. Основатель умолк и насупился. Его кулак разжался, ладонь вытянулась крылом. Потом крыло ладони с размаху хлестнуло первый этаж замка из календариков. В этот момент человек десять из присутствующих вдруг вернулись, выпрямились, затихли. И увидели. Что замок не распался, не рассыпался, календари с рекламой агентства не разлетелись, сверкая и кружась, по конференц-залу. Замок, утратив первый этаж, опустился на второй, и ни одна из его перегородок-перекрытий не вылетела. Не пошатнулась. Это показалось странным. Ожидание снова возникло.
Тогда Основатель немного обиженно продолжил, разглядывая оставшихся слушателей из-под бровей:
“Она никогда не рассказывала, с кем живет, чем занимается. А в этом и не было особой необходимости: она казалась такой прозрачной и аккуратной. У нее был тихий, кроткий голос. Когда она звонила ночью, приходилось задерживать дыхание, чтобы расслышать, о чем она говорит, в котором часу собирается зайти.
Она носила серьги-слезки, бусики и ромбик в перстне – из бирюзы, считая, что этот камень притягивает любовь. Все какие-то древние суеверия. Обычно оживленная и разговорчивая, звонко смеялась, пахла корицей, была окутана сиянием гречишного меда, меди и коньяка. Иногда она уставала и тускнела, в уголке ее рта проступала горьковатая складка-морщинка. Когда она злилась, у нее под глазами густели голубоватые полумесяцы усталости и бессонниц. Стоило ей сдвинуть брови, насупиться и затихнуть, вдруг становилось очевидным, что она несчастна, что нехватка нежности медленно убивает ее. И тогда уже больше не удивляло, почему она так усердно кутается во все эти пушистые шерстяные кофты или запахивается в кардиганы, пряча бледные руки в длинные, вечно растянутые рукава”.
Тут директор агентства счел нужным улыбнуться, намекая на то, что собрание закончено. Вскочив со своего места, он предложил сотрудникам поблагодарить гостя за замечательную лекцию и экскурсию по его городам. В ответ конференц-зал с готовностью наполнился оглушительным шумом, хлопками, смешками, шелестом. Запищали сразу несколько мобильных. Сотрудники, рассеянно кивая на прощание, поспешно уходили, вызванивая кого-то на ходу, сверкая бордовыми и коричневыми подкладками плащей. Но вместо напутствия или принятых в таких случаях слов Основатель бормотал им вослед:
“Это я все к чему? К тому, что вот, рождаешься. А внутри тебя уже есть эта самая полость-ожидание, пустота, которая однажды заполнится любовью. Ты живешь, а у тебя в груди – каменное ложе, выдолбленное под хрупкую фигурку, которую ищешь и ждешь. Один в один – под ее смуглые бедра, талию, затянутую пояском кардигана, вьющиеся медные волосы, родинку-гусеничку на шее и маленький кулачок, крепко сжимающий потрепанные ручки бирюзового ридикюля из шершавой, но мягкой кожи. Но она и слышать не хотела всяких таких признаний, а лишь снисходительно вздыхала: “Я буду с тобой при одном условии. Никогда, прошу тебя, никогда не заглядывай в мой ридикюль. Представь, что этот ридикюль – мое сердце. Никогда, слышишь меня, не пытайся узнать, что там внутри”.
Директор энергично тряс Основателю руку, протягивал ему конверт, медленно и вкрадчиво проговаривая: “Спасибо, что заглянул. Это от агентства, возьми. На, бери-бери, съезди куда-нибудь отдохнуть. Развейся. Имей в виду, ты нам очень понадобишься в октябре. Так что отдохни хорошенько, а потом за работу. Ладненько, мне еще надо связаться с некоторыми людьми из отдела”. Директор растянул губы в улыбке и бодро заспешил по коридору, почти побежал. Но шепот Основателя нагонял его, пробирая насквозь, пропитывая гуляющие на этаже сквозняки:
“И, конечно же, из-за того что она строго-настрого запретила, однажды я не выдержал и заглянул в ее бирюзовый ридикюль. Видимо, любопытство оказалось сильнее запрета и угроз. И в итоге оно победило. Или просто так получилось случайно. В маленьком, полупустом кинозале, перед самым началом сеанса. Она вышла, накинув плащ: покурить, расчесать волосы, купить вафель. Свет был тусклый, сиреневый. Ридикюль лежал рядом на откидном синем кресле. Я протянул руку, медленно крутанул медный замочек, приоткрыл большую бирюзовую пасть ридикюля. Сначала нерешительно, совсем чуть-чуть. Оттуда донеслась тихая музыка, похожая на долгий проигрыш между куплетами “Doors”, как будто в музыкальную шкатулку налили коньяка. И шкатулка сбивается, захлебывается, но играет, не в силах остановиться. Тогда я раскрыл пасть ридикюля еще шире и осторожно заглянул внутрь. Я ожидал увидеть там путаницу женских безделушек: расколотую пудреницу, измазанную тушью косметичку, полупустой флакон духов, потрепанную записную книжку, шейный и носовой платки, переплетенные между собой, мешанину пакетов и мятые листочки с адресами, пропахшие лаком для волос. Но внутри оказался город. Старинный город из камня цвета халвы. С трехэтажными особнячками в стиле барокко и маленькими хрупкими церквушками. С узкими улочками, полутемными сырыми переулками и сумрачными тупиками. На центральной площади фасады домов напоминали разноцветные пряники. У каждого было высокое крыльцо, башенки и огромные окна с резными наличниками. На площади располагалось два маленьких фонтана из серого камня. В одном плавала золотая рыбка с переливчатой, ярко-оранжевой вуалью хвоста, та самая золотая рыбка, которая исполняет желания любого, кто ее поймает. В другом фонтане сверкала чешуей серебряная плотвица, подвижная и неуловимая, помогающая отказаться от блажи, выкинуть эту дурь из головы и все забыть. И я до сих пор точно не уверен, который из двух фонтанов был мне нужнее в тот день”.
Он купил еще пива, восемь бутылок, каждому по две. И крабовые кольца. Четыре большие упаковки. Потом, кое-как разместив все это между пальцами, перетащил на круглый шаткий столик из серого пластика, встал спиной к ветру возле ларька, под искрящим, вспыхивающим фонарем. Двое парней кутались в кожаные куртки, курили, пили пиво, кивали, провожая остекленевшими глазами снующие туда-сюда грузовики. Подбежали две собаки. Бочком подошел бродяга в вывернутой дубленке, встал поодаль в надежде, что ему отдадут мелочь со сдачи. Потом парни ушли, Основатель допивал пиво, шепотом объясняя жадно жующему крабовые кольца бродяге:
“Еще я заметил там собор с высокой колокольней. Белую крепостную стену с квадратными башнями и бойницами в виде ромбов. Город пересекала река, упрятанная в набережные из брусчатки. Через нее тут и там были перекинуты черные чугунные мостики. В этот момент что-то треснуло, заставив меня вздрогнуть и отшатнуться. Она возникла рядом, яростная, раскаленная и растрепанная. Рассыпала вафли и не стала их подбирать. Подскочила, выхватила ридикюль, захлопнула, рывком поправила плащ. Шелковая бордовая ткань подкладки сверкнула в дверях кинозала. Когда она тряхнула головой, убегая, повсюду рассыпались монетки-отблески ее медных кудрявых волос.
После этого она не отвечала на звонки. Через некоторое время я узнал, что она вроде бы уехала за границу. Поначалу я часто думал о ней, сожалел, что так вышло. Потом однажды, совершенно неожиданно, ночью, в машине, которая мчалась по бездорожью через поле сорных трав, я понял. Дело в том, что у меня в груди, в той самой полости-ожидании, предназначенной для любви, в пустоте, с которой рождаешься, а потом ищешь и ждешь, кем бы ее заполнить, все эти годы таилась не она. Не ее медные волосы, не гусеничка-родинка на шее, не горькая складочка в уголке рта, не плащ, который она поспешно накидывала на плечи, не ее тихий, кроткий голос. А город. Тот самый город из бирюзового ридикюля. И с кем бы я ни был после нее, что бы ни делал, о чем бы ни мечтал, мне так и не удалось научиться определять, который из фонтанов нужнее. Я до сих пор точно не знаю, не понимаю в той или иной ситуации, какой из фонтанов правильнее выбрать: тот, в котором плавает золотая рыбка, исполняющая желание, или другой, в котором живет серебряная плотвица, помогающая отказаться от блажи, выбросить эту дурь из головы и все забыть. Все эти годы я чего-то ждал, никак не решаясь освободиться. Я почему-то не мог изгнать, наконец, этот город, выдавить его из себя. Я хранил его на память. Возможно, потому что не готов снова оказаться с пустотой-ожиданием, с полостью в груди, с каменным ложем, выдолбленным, чтобы кого-то ждать и искать. Каждый раз, уже почти решившись, в самый последний момент я все-таки извлекал из небытия, изгонял из себя, заставлял воплотиться какие-нибудь другие, чужие, совершенно не те города. А этот оставлял еще ненадолго. Невоплощенным и безымянным. Только моим и ее городом двух фонтанов”.
∙