Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2011
Евгений АБДУЛЛАЕВ
Яблочная верность
Приглашение поучаствовать в этом конкурсе настигло меня в Алма-Ате. Я шел по улицам и думал, о каком же городе писать. Потом огляделся вокруг. И понял, о каком.
Об этом.
Я все больше люблю некрасивые города. Города не древние, даже не старые, возникшие чуть больше столетия назад, без всякого пафоса, без “здесь будет город заложён!” (произносится мхатовским басом), без своего тотема – волчицы, на худой конец, просто дворняги.
Эти города возникают от закатившейся в какую-нибудь долину икринки урбанизма, но вот икринка начинает разбухать, разбухать, в ней уже виден на просвет малек с хлипким телом и огромными провинциальными глазами, и через пару десятилетий обнаруживаешь вполне крупную, хотя и не очень интересную рыбу.
Я люблю эти города, не успевшие обрасти чешуей мифологии, люблю их два-три “памятника архитектуры”, которые, помести их в какой-нибудь Питер, и не заметишь, пройдешь мимо.
Алма-Ата – один из.
Здесь веками собирали и разбирали юрты, подкарауливали караваны, жгли костры и уходили. Город столетиями кочевал вокруг самого себя, пока наконец не осел мелким поселением казахов, которые тогда еще назывались киргизами и даже не помышляли о четырех- или девятиэтажных юртах, в которых будут жить их несчастные правнуки.
Икринка, таким образом, закатилась и остановилась: дальше катиться было некуда, впереди возвышался Тянь-Шань, где жить было невежливо, ибо там селились небесные старцы и духи предков. Между селением живых и царством мертвых вились яблоневые рощи. Икринка, запутавшись в ветвях яблонь, обернулась мелким дичком, и первый войлочный город получил имя Алматы. Алма – по-казахски значит и “яблоко”, и “не бери, не рви”, словно в память о первородном грехе, сгубившем первого батыра Адама.
Так и жило это селение – тихо, яблочно. Пока, пустив своих лошадей сквозь хлещущие ветки, сюда не прибыли русские. Русские, конечно, в душе тоже кочевники, но кочевники бестолковые – вначале натеснят друг к дружке домов, накидают асфальта, наплодят милицию, а потом поодиночке и беспорядочно оттуда откочевывают. Но в ту пору русские еще кочевали по Средней Азии правильно, города строить не спешили – так, мелочь, военные укрепления на всякий случай. Попробовали на вкус “яблочное” название, не понравилось, кислятина. Придумали свое, военное: Верный, хотя и религиозное тоже – искупающее первородный, со вкусом измены и яблочной мякоти грех.
Имени Верный город был верен почти полвека.
Да, это был уже город, еще не рыба, но уже малек, городок, ныряющий в быстрых водах Алматинки. Его обнесли стеной и построили первое предприятие – пивоваренный завод. Так, похлебывая пивко, город рос и разбухал. Сегодня, кстати, этот исконный алма-атинский промысел в небрежении. В Верном варили пиво – в Алма-Ате гонят коньяк, и очень неплохой, кстати, советую попробовать.
Мне нравится этот город своей температурой. Особенно летом – на три-четыре градуса ниже ташкентской. Правда, душновато. Заторы, стада автомобилей, уныло плетущихся по узким улицам. Преобладают джипы.
И все же три-четыре градуса – как кружка прохладного пива (чтобы закольцевать пивную тему и перейти к коньячной). И еще горы, такие близкие, что можно провести пальцем по синему гребню Алатау и сковырнуть лед с ближних вершин. От одного вида становится еще прохладней. Алмаатинцы так и говорят о движении по городу в сторону гор – “пойти наверх”. Еще Алма-Ата, как и Бишкек, разграфлен прямыми линиями. Таксисты здесь мыслят углами. “Угол такой-то и такой-то”, и вас довозят, советую…
Горы шалили. Город то трясло, то смывало селем. Впрочем, об этом уже написал Домбровский. И о деревянном Вознесенском соборе, спрятанном в обычном городском парке. Даже у нищих перед собором садово-парковый вид.
Кстати, о писателях. Какое-то время город, как и остальные окраинные “столицы”, жил экспортом из России. Помните, у Мандельштама: “Туда приезжали люди из Харькова и Воронежа, и все хотели ехать в Алма-Ату”. Но именно Домбровский обратил внимание на город. Многие ведь не обращали, казалось – не на что, обычное провинциальное тяп-ляп с колониальной завитушкой. На что смотреть? Что видеть? Домбровский посмотрел. И увидел. И увековечил в своей дилогии, если еще не читали, советую.
Итак, с двадцать первого года Верный стал называться Алма-Ата.
Я люблю это название, эти четыре гласные “а”, прочищающие горло лучше любой дыхательной гимнастики. Говорят, что так теперь называть его неправильно. Правильно с “ы” на конце. Алматы, что сообщает городу некое воображаемое множественное число, но одновременно и неприятное “тыканье”, и неопределенный род, который я плохо переношу в названиях. У города должен был пол, мужской или женский, это формирует его физиологию, тип, манеры. Петербург – он, Москва – безусловно, она; Рим мужского пола, Венеция, безусловно, женского. Мне неприятен тыкающий андрогин; пусть по-казахски это будет так, но по-русски останется чудесный женственно-яблочный город с великолепными “а”. На месте казахского правительства я бы объявил эти четыре “а” национальным достоянием, поместил под стекло и провел сигнализацию. Подозреваю, что четвертая “а” была заменена на “ы” вполне сознательно, чтобы уравнять Алма-Ату по количеству “а” с новой столицей, Астаной. Но в Астане я не был и ничего рекомендовать в ней не могу.
Почти вся Алма-Ата застраивалась хрущевками всех оттенков мышиного. Даже местный камень, которым облицованы дома в центре, со временем посерел и приуныл. И все же я люблю эти дома, эти закрашенные швы между плитами, эти балкончики, на которые выходят полуголые люди, воображая, что они в шапке-невидимке, этот аскетичный орнамент на торцах. Когда-то я ненавидел эти дома, съевшие половину моего детства. Теперь я за это же их почти люблю. В них – как еще раньше в сталинских подделках под ампир – начинает проступать единство стиля. Да, где-нибудь в центре Москвы, рядом с уцелевшим особнячком позапрошлого века такая “коробка для обуви” выглядит и сегодня препакостно. Но в Алма-Ате – не так. Здесь коробки поют в унисон, и лет через двадцать-тридцать их своеобразие полюбят и оценят – если они до того времени доживут.
Постепенно в городе завелись собственные писатели. Я не знаю, есть ли у Сулейменова про Алма-Ату. Кажется, нет. Его мысль кочует по большим пространствам, ей тесно в зарослях пятиэтажек, с выхлопной трубой, приставленной к ноздре.
Я вообще неважно разбираюсь в алмаатинской литературе. Каждый раз, приезжая, я честно иду в “Меломан” и сканирую полку “Современная казахская литература”. Там лежит фиолетовая книга с надписью “Казахский эротический роман”. Там лежит “первое казахское фэнтези”. Там лежит “Алма-Ата неформальная” – про городской андеграунд семидесятых, которую я собирался купить, но притормозила цена.
Я знаю другую алмаатинскую литературу, которую разделяю по выпиваемым с ней напиткам. Я пью кофе с Ильей Одеговым и Айгерим Тажи. Я пью чай с Николаем Веревочкиным, хотя вижусь с ним чаще за пределами Алма-Аты. С другим алмаатинцем, Ерболом Жумагуловым, я вообще ни разу не виделся в Алма-Ате; говорят, он там кочует и сейчас осел на “Казахфильме” – с ним я пил полистилистично, как и с замечательной Лилей Калаус, которая откочевала недавно в Ростов, как с Михаилом Земсковым, который, кстати, лежит в “Меломане”, но на полках “русской литературы”. Наконец, перед самым прошлым отъездом из Алма-Аты я пил коньяк “Казахстан” с Иваном Бекетовым, Павлом Банниковым и Юрием Серебрянским – перечисляю в порядке появления за столиком и отражения в стекляшках с коньяком. Закусывали брынзой, оливками и разговором о современной поэзии; по тенту рубил ливень, где-то гнали на водопой джипы…
Кстати, у Серебрянского есть отличный цикл об Алма-Ате: “Город, выросший в стеклянного дядьку”, советую.
Да, чуть не забыл – о достопримечательностях. Они здесь есть. Есть музей истории – интересный в архитектурном отношении, ну и экспонаты тоже забавные; есть картинная галерея – запомнились картины семидесятых-восьмидесятых, на одной, кстати – не помню автора, – темнота, бордовое небо и уходящие в перспективу четырехэтажки с желтыми, красными и прочими квадратами окон. Есть Монумент независимости, огромный и блескучий, как и все монументы независимости от чего-либо. Есть памятник панфиловцам и памятник битлам. Есть Медео, куда лучше съездить и подышать, чем писать о нем.
Есть в центре тот особый дух культурной раскованности, который, увы, не присущ другим среднеазиатским столицам – Бишкек и Душанбе для него слишком провинциальны, Ташкент и Ашхабад – слишком официальны. Здесь есть свой “бродвей”, свои неформальные арт-салоны и театр “Артишок”.
Нет, правда, на улицах яблонь, давших имя городу. Или я просто не успел их заметить?
В общем, хороший город Алма-Ата. Советую побывать.