Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2011
ПУБЛИЦИСТИКА И ОЧЕРКИ
Печаль одного образа
Писатель и журналист Олег Кудрин исследовал связь романтического образа Дон Кихота с идеологией национализма. Его статья полемична, местами провокативна. Однако цель ее – не Дон Кихота развенчать, а предупредить об опасной подоплеке его возвышенных исканий. В предельном выражении – утопических, тоталитарных. Олег Кудрин предупреждает о ловушке, подготовленной европейской культурной мифологией для любого сколько-нибудь идеалистичного, мечтательного сознания.
На выводы Олега Кудрина отвечает доктор филологических наук, профессор, директор Пушкинского Дома Всеволод Багно. В ряду противоречивых толкований образа Дон Кихота, представленных в его статье, исследование Кудрина уже не выглядит так вызывающе. И придет ли когда-нибудь время окончательной «дегероизации, деидеализации, деромантизации Дон Кихота»?
Всеволод БАГНО
Зачарованный Дон Кихот
Человеку не угодишь. Вот уже несколько десятилетий, начиная с середины 1980-х годов, я не устаю повторять, что на беду России русская интеллигенция проигнорировала то предостережение, которое было заложено в «Дон Кихоте». А ведь эта книга, как нигде, пришлась у нас ко двору. Я вспоминаю, как меня огорчило письмо бесконечно мною уважаемого Л.С. Осповата, автора положительной рецензии на мою книгу «Дорогами Дон Кихота», опубликованной в 1988 году в серии «Судьбы книг», который упрекнул меня (в письме, не упомянув об этом в рецензии) за то, что и я становлюсь адептом «высокой линии» интерпретаций сервантесовского героя.
В сущности, я был прав, так как не столько пропагандировал, сколько констатировал, при этом полностью был согласен с Львом Самойловичем и разделял его тревоги и прогнозы.
Именно поэтому книгу «Дон Кихот в России и русское донкихотство» (2009) я завершил следующими словами: «Предостережение от ложного энтузиазма, не только берущего на вооружение идеалы, но и навязывающего их действительности и обществу, столь отчетливо услышанное как современниками Сервантеса, так и в XX столетии такими писателями и мыслителями, как, например, Томас Манн, в России привлекло значительно меньше внимания. Потребность в поступке, примере, ожиданием которого было наэлектризовано русское общественное сознание XIX века, перевешивало опасения за плоды той деятельности, которая может быть его следствием».
Разговор о донкихотстве оказывается непростым, поскольку само понятие ускользает от дефиниций. Несть числа интерпретациям образа Дон Кихота и различным версиям донкихотовского мифа. Под донкихотством понималось и глупое сумасбродство, и опасное для общества стремление повернуть историю вспять, и героический энтузиазм одиночки, и высокие порывы духа, способные спасти людей, погрязших в прагматизме. Нелишне отметить, что ныне «Дон Кихот» – любимая книга многих антиглобалистов.
Чтобы было понятно, насколько важна тема, которую затрагивает Олег Кудрин, скажу лишь, что донкихотство стало символом веры русской интеллигенции. В тот период самоидентификации России, который опосредованно связан с Великой Французской революцией и наполеоновскими войнами, донкихотовский субстрат занимает не последнее место. Не будет преувеличением сказать, что «идея» Рыцаря Печального Образа – спасти гибнущее человечество, утратившее моральные ценности, опутанное меркантильными заботами, – претворилась на русской почве в одну из составляющих «русской идеи». Донкихотовский утопизм, донкихотовский нонконформизм, донкихотовское стремление повернуть историю вспять, мессианский элемент донкихотства оказались в XIX столетии востребованы именно в России, и эта востребованность донкихотства русской культурой не осталась незамеченной Западом.
Среди романов-предостережений, напоминающих об опасности, таящейся в донкихотстве, пожалуй, самым значительным в мировой литературе является «Чевенгур» Платонова. По-видимому, мы с полным основанием можем истолковать роман как притчу о Дон Кихотах – фанатиках человеколюбия, захвативших власть. Притчу, полную трагических раздумий о судьбах как страны, так и самих Дон Кихотов-большевиков, «с глазами без внимательности в них», стремящихся любой ценой облагодетельствовать страждущее человечество, обуреваемых любовью к человеку-массе, а не конкретному человеку.
Столь необходимое России и своевременное предостережение от ложного энтузиазма и максималистских увлечений – «Чевенгур» Платонова, своим замыслом в немалой степени обязанный «Дон Кихоту», – к величайшему сожалению, не было Россией услышано. Именно в это время, когда власть в России захватили донкихоты – фанатики человеколюбия, русская интеллигенция вынашивала нового ребенка – донкихота-диссидента, страстным апологетом которого был Ю.А. Айхенвальд, автор замечательной книги «Дон Кихот на русской почве».
И вот наконец появляется автор, который заявляет нам, что король голый, что магистральный миф о Дон Кихоте представляет для человечества опасность. Я не могу не приветствовать появление работы Олега Кудрина и вместе с тем ловлю себя на том, что готов спорить с автором едва ли не по всем пунктам его концепции.
Я мог бы сказать ему, что в истории нельзя войти в одну и ту же реку два раза, и поэтому аналогии между «ксенофобским» подбоем испанской империи XVI-XVII веков и расистскими доктринами фашистской Германией не корректны. В отличие от расистской политики в отношении евреев и цыган, проводившейся нацистской Германией, изгнание евреев и морисков из Испании мотивировалось причинами религиозными (как альтернатива иудеям было предложено обращение в христианство, чему многие, подчас вынужденно, последовали) и экономическими (стремление христиан завладеть богатствами евреев и садами и пашнями морисков).
Я мог бы сказать о том, что автор, выступая с антифашистских позиций, неожиданным образом солидаризируется с франкистскими публицистами и учеными, доказывавшими, опираясь на высказывания персонажей Сервантеса, что писатель пропагандировал идеалы Контрреформации.
Мог бы я сказать и о том, что если мы будем оценивать писателя по высказываниям его героев, так это делает Олег Кудрин, приводя «ксенофобские» монологи собаки Бергансы и Санчо Пансы, то нам придется и Достоевского заставить отвечать за слова, а то и за поступки Свидригайлова.
Стоило бы заметить также, что автор не вполне осознает, что значит быть писателем в условиях жесточайшей цензуры в тоталитарном обществе.
Я не склонен отворачиваться от таких любимых мною западноевропейских и русских деятелей культуры, как Шлегель, Гейне, Доре, Рерихи, лишь за то, что их произведения идеологи фашизма хвалили, а некоторых из них, например, Вагнера, даже сочли своими предтечами. В этом случае мне пришлось бы отвернуться и от Льва Толстого, которого похвалил Ленин и даже поблагодарил за вклад в подготовку революции.
Как правило, Россия занимает центральное место в доктринах таких выдающихся пассеистов, консерваторов, донкихотов христианства, как русских, так и западноевропейских мыслителей, как де Местр, Шеллинг, Баадер, Шатобриан, И.В. Киреевский, Леонтьев, выступивших в XIX – начале ХХ веков в защиту христианских ценностей, с филлипиками против воинствующего атеизма, технократической цивилизации, либеральных идей и социалистических увлечений.
С точки зрения автора (в каком-то смысле бесспорной), если ты говоришь «а», тебе придется сказать «б», поэтому западноевропейские, да и русские реакционеры, консерваторы, идеалисты, донкихоты христианства, противостоявшие триумфальному шествию либеральных идей, прогрессу, демократическим преобразованиям – то есть поступательному развитию европейской цивилизации, – несут ответственность за то, что идеологи нацизма увидели в них своих предшественников. Как-то даже неловко предположить, что, по-видимому, автор вряд ли взял бы на корабль современности такую «сомнительную» с позиций здравого смысла и требований прогресса мысль, как: «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы остаться с Христом вне истины, чем с истиной вне Христа».
Могу лишь удивляться тому, что автор как бы не замечает главного своего оппонента – Ф.М. Достоевского, самого яркого и последовательного из донкихотов христианства и одновременно автора едва ли не самой блистательной возвышенной интерпретации донкихотства. Именно Достоевский в 1877 году выдвинул в «Дневнике писателя» идею подлинно донкихотскую, то есть, с одной стороны, гениальную по своей простоте и общедоступности, а с другой – абсолютно утопическую. Речь шла о реальной (с точки зрения Достоевского) возможности преодоления – под знаменем донкихотства – раскола между славянофилами и западниками, о проникнутой почти экуменистским пафосом возможности объединения в лоне донкихотства не только всей русской интеллигенции, но и всего русского народа. Если уподобление Рыцаря Печального Образа русской интеллигенции прошло почти незамеченным, то его уподобление России (в главе «Меттернихи и Дон-Кихоты», «Дневник писателя» за 1877 год) вызвало жаркие дискуссии, восторги, недоумение, а подчас и отповедь, в том числе со стороны испанцев. Так, известный франкистский философ и историк С. Монтеро Диас писал: «Если под пером Тургенева сервантесовский герой обрусел, то Достоевский пошел еще дальше. Он уподобил ему саму Россию, навязал ему мистическую, имперскую, вселенскую тоску, столь свойственную этому народу».
В сущности, Монтеро Диас столь же прав, сколько и Олег Кудрин, напоминающий нам о том, что сервантесовский роман имеет мало общего с порожденным на его основе мифом. Однако вернемся к Достоевскому. В вышеупомянутой главе «Меттернихи и Дон-Кихоты» сравнение России с Дон Кихотом необходимо писателю ввиду неизменно волновавшей его темы «Россия и Европа».
С точки зрения Достоевского, трагедия современной ему Европы заключалась в том, что она отошла от Христа. России, как новому Дон Кихоту, предопределено спасти ее и вернуть в лоно христианства, а ему предначертано быть провозвестником этого грядущего торжества.
В сущности, уже для современников Достоевского, его идейных и политических оппонентов, сам автор «Идиота» и «Братьев Карамазовых» был донкихотом христианства. Так, в фельетоне газеты «Голос», посвященном «Братьям Карамазовым», Достоевский уподобляется Жозефу де Местру, а его религия любви истолковывается как религия ненависти, поскольку «из-за слащавой физиономии смиренномудрого инквизитора высовываются красные языки пылающего костра».
Пафос эссе Олега Кудрина мне близок, его тревоги и опасения абсолютно обоснованны, а его надежды на исчезновение с лица земли дорогих моему и не только моему сердцу идеалистов, представляющих опасность для поступательного развития человечества, увы, бесплодны.
Миф о Дон Кихоте – порождение эпохи романтизма, прежде всего немецких романтиков, тех, кого большевистская пропаганда называла «реакционными». Это была важнейшая смена вех в представлениях о герое, без которого история человечества была бы иной, потому что ее формируем все мы, а миф о Дон Кихоте является неотъемлемой частью нашего внутреннего мира. Олег Кудрин, показывающий нам, что персонаж, порожденный фантазией испанского писателя, совсем не похож на того героя, которого нам предлагают его апологеты, заявляет о необходимости «контрреволюции»: дегероизации, деидеализации, деромантизации Дон Кихота.
О чем, собственно говоря, эссе Олега Кудрина – о легковерии и максимализме, о стадном чувстве, о мессианских и утопических надеждах, которые, если они овладевают массами, довольно часто приводят к расистским и тоталитарным построениям, как правило, недолговечным, но разрушительным.
Олег Кудрин абсолютно прав, когда доказывает нам, что нацистская идеология чрезвычайно опасна, ибо она паразитирует на высшей степени притягательных для массового, особенно молодежного, сознания рыцарских идеалах, максималистских подходах, романтических увлечениях. Тем самым неизбежно под подозрение попадают и сами по себе идеализм, романтизм и рыцарственность. Однако я не буду говорить, что так вместе с водой можно выплеснуть и ребенка, поскольку, с одной стороны, я убежден, что общество нуждается в подобных предостережениях, а с другой – потому что сами по себе вышеперечисленные идеалы и соблазны являются неотъемлемым достоянием человечества, а искушение донкихотством, в его утопическом, мессианском и максималистском изводе – неискоренимо.
Читая эссе Олега Кудрина, узнаешь и радуешься – и снова Дон Кихот. Именно сам Дон Кихот, а не его многочисленные и разнозаряженные толковники. Авторупридетсянесладко. Ему обеспечен шквал протестов и обвинений в посягательстве на святыню. Ну что же, он должен был это учитывать. Точнее – он это учитывал. Еще точнее – он к этому стремился.
А от Дон Кихота не убудет. Человечеству был необходим миф о Дон Кихоте, герое, в котором нашло воплощение представление о высочайшем предназначении человека. Необходим был образ, призванный нести в духовной культуре именно эту функцию, и он будет нести эту функцию, ибо из всех великих мировых образов именно Дон Кихот наиболее для нее подходит.