Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2010
Дмитрий ХАРИТОНОВ
Я остаюсь дни мчатся прочь
Александр Терехов выпустил в свет роман “Каменный мост” после долгого молчания, равно поразив и тех, кто знал его прозу 90-х годов, и тех, кто никакого представления о ней не имел. Явлений, подобных “Каменному мосту” – трудному, перенасыщенному повествованию, в котором события 40-х годов (главное из них – убийство дочери посла Уманского сыном наркома Шахурина) “оживают” полвека спустя, делаясь для рассказчика обсессией, мороком и смыслом жизни, – новейшая русская литература знает немного. Вспоминается “Учебник рисования” Максима Кантора, но тереховский opus magnum отличается от канторовского во многих отношениях, вникать в которые мы не станем. Их роднит главным образом масштаб (если не замысла, то свершения), страстность (хотя в “Учебнике рисования” нет той одержимости, тех исповедальных интонаций и той болезненности, которыми проникнут “Каменный мост”), тема (в самом широком смысле: Кантор сосредоточен на Перестройке и последующих годах, Терехов – на истории самой что ни на есть советской) и бескомпромиссность. Оба романа суть попытки высказаться (выговориться) исчерпывающим образом, откровенно, нелицеприятно и, в общем, безжалостно: Кантор не щадит либеральный миф вкупе с его творцами, апологетами и подлипалами, а Терехов, как кажется, вообще склонен с бóльшим сочувствием относиться к ушедшим, чем к живущим. Оба романа прямо-таки распирает от полемического потенциала, но вокруг “Учебника рисования” не было споров, подобных тем, которых сподобился “Каменный мост”.
Из этого никак не следует, что роман Кантора слабее романа Терехова или что он уступает ему в значительности; дело в другом: “Учебник рисования” – вещь сложная, проблемная, резкая, необычайно важная и т.д. – не содержит такого обилия “неприятностей” (употребляем это слово вслед за Шкловским: ““Митина Любовь” Ивана Бунина есть результат взаимодействия тургеневского жанра и неприятностей из Достоевского”), как “Каменный мост”. Неприятности эти не сводятся к тому, что советская власть и лично Сталин не вызывают у Терехова заслуженного омерзения; “Каменный мост” производит впечатление книги достаточно мизантропической (хотя счесть ее вовсе антигуманной было бы неверно), ее строй и письмо весьма и весьма специфичны, а центральное событие выводит автора к откровенно скандальному финалу. Совершенно очевидно, что Терехов не имел ни малейшего намерения потрафить критике и/или аудитории, а писал (с 1997 года по 2008-й), что называется, для себя, решая свои глубоко личные проблемы. Все это в итоге спровоцировало мощный всплеск критической активности.
“Каменный мост” так мало похож на все, что в последние (да и не только последние) годы приходилось читать по-русски и не по-русски, что удивленное профессиональное сообщество допустило стихийную “перегруппировку”: во взглядах на роман довелось сойтись тем, с кем это случается нечасто. Дмитрий Быков (“Что читать”) и Виктор Топоров (“Частный корреспондент”) оценили “Каменный мост” высоко. Для Быкова он – “серьезное литературное событие. Может быть, первое за несколько лет и уж, безусловно, самое значительное за последний год”, концептуальное высказывание, неоднозначный, глубокий, масштабно задуманный текст, “сочинение увлекательное, динамичное, субъективное, спорное, но главное – проникнутое нешуточным страданием”, “сложная книга сложного и незаурядного человека”. Топоров обнаружил в романе (помимо прочего) новаторские язык, форму в целом и поиск; для него “Каменный мост” – “безусловно, самое значительное событие в художественной прозе заканчивающегося десятилетия”.
Еще Быков отмечает, не вдаваясь в подробности, небесспорность проделанной Тереховым реконструкции событий (то есть авторского “расследования” убийства; оно, собственно, уже расследовалось, но официальная версия Терехова не устраивает – об этом ниже), а Топоров признает, что “роман не свободен от недостатков”. О “недостатках” пишут Лев Данилкин (“Афиша”) и Андрей Немзер (“Время новостей”), которые книгу не приняли, – хотя первый, в отличие от второго, признал за “Каменным мостом” известные достоинства (“стабильно сильный текст”); Немзер же после прочтения первой четверти романа предположил, что книга может оказаться “большой” – хотя лично ему и не близкой, – но, дочитав, убедился в том, что амбиции Терехова не соответствуют масштабу сочинения. Анна Наринская (“Ъ-Власть”) тоже оказалась не готова проникнуться своеобразным, скажем так, стилем Терехова (роман, на взгляд обозревателя, “написан до странного напыщенно, чтобы не сказать претенциозно. Ни слова в простоте”), а также тем, что таким стилем изложено, прежде всего – ходом и результатом того самого “расследования”. Главный недостаток романа, как формулирует Наринская, – в том, что “документы и плоды изысканий автора перемешаны с вымыслом безнадежно и безвозвратно. Вполне возможно, там много чего раскопано и разузнано – ни различить это, ни доверять этому невозможно… липкая художественная реальность текста “Каменного моста” – то есть то, про что знать не хочется, – поглотила реальность настоящую. То есть единственное, про что – хочется”.
Об этом же пишет в своей рецензии Андрей Степанов (“Прочтение”), которому, впрочем, роман понравился, и не в последнюю очередь – по резонам эстетическим: “…Все противоречия и странности романа компенсируются тем удовольствием, которое может получить неспешный читатель от его стилистики… Терехов сейчас – едва ли не единственный писатель, всерьез озабоченный делом обновления языка прозы, “воскрешением слова”, и уже за это ему следовало бы вручить все существующие премии”. Степанов отталкивается от слов рассказчика о том, что он (рассказчик) занят “производством правды в чистом виде. Только тем, что произошло на самом деле”, и приходит к выводу: книга – о том, что “не просто трудно, а в принципе невозможно восстановить хотя бы один крошечный исторический эпизод… Любая история есть искажение истории, – вот о чем говорит роман”.
Читателю делается предупреждение – не поддаваться на отчаянные рассуждения о поисках Правды, не поверить в “расследование” (которое в романе дано вопиюще, зубодробительно подробно: документы, свидетельства, имена etc.).
Продолжим цитату: “Об этом давно знают гуманитарии, усвоившие главный тезис так называемого “Нового историзма”: “Текстуальность истории и историчность текстов”. Но об этом не знают президент и большинство граждан России (выход романа совпал с созданием Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории). И если бы Терехов эту мысль им растолковал, то цены бы “Каменному мосту” не было. Но он не растолковывает, он пишет именно роман, а романная форма потихоньку разрушает основной посыл – “производство правды”. Производя правду, автор вовсе не отказывается от так называемой свободы творчества, которая дает право любому – от последнего призрака из таблоида до первейшего романиста – свободно смешивать fiction и non-fiction. В одновременной установке на “достоверность” и “художественность” – главное противоречие книги”.
Не согласиться трудно. “Расследование” завершается тем, что официальная версия убийства (Владимир Шахурин застрелил Нину Уманскую и потом застрелился сам) отвергается, и по одной из предлагаемых читателю взамен – убийцей Шахурина и Уманской оказывается их друг и ровесник Вано Микоян, младший сын Анастаса Микояна, будущий авиаконструктор; сейчас ему чуть за восемьдесят. Тут становится не до идеологии и эротизма “Каменного моста” (который смутил, кажется, всех, кто писал о романе, кроме Топорова, увидевшего в нем метафорический смысл: “В прошлое приходится всякий раз лазать, как в погреб. В прошлое приходится пробираться. Прошлое приходится пенетрировать… Прошлое приходится – ведь оно не поддается – насиловать! Метафора этого проникновения непристойна. Отсюда назойливое изобилие сцен, которые… Данилкин называет условно порнографическими”). Издательство предупреждает, что “за достоверность фактов и документов, а также за интерпретацию реальных событий, изображенных в романе, несет ответственность автор”; автор дает понять, что к этой ответственности готов: он неуклонно знакомит читателя с новыми и новыми подробностями “расследования”, оно осложняется все новыми и новыми сюжетами… И как быть читателю? Вот – главная коллизия, связанная с “Каменным мостом”, вот – то, что в нем по-настоящему дурно. Вернемся к рецензии Степанова: “Чтобы доказать невозможность истины, надо было до последнего держаться правды. Автор размыл границу правды и вымысла, и получилась ложь. Не получив ответа на вопрос о степени достоверности рассказанного, читатель не может (не имеет права) как-то к нему “относиться””. Только в свете такого решения (предполагающего, разумеется, известный этический компромисс, поскольку семья Микоян – это живые люди, поставленные Тереховым в двусмысленное, мягко говоря, положение) можно рассуждать о “Каменном мосте” в сколь бы то ни было положительном ключе. Степанов заканчивает свой отзыв так: “Каменный мост”, при всех своих странностях, – очень сильная книга. Сильная прежде всего серьезностью вопросов и решительностью ответов. Возможно ли воскресение, хотя бы в форме восстановления истории? Сумеет ли старшее поколение изжить травму под названием “СССР”? Поймут ли люди, что прошлое – не мусор на Измайловской барахолке? Можно ли одолеть заговор против человечества, если в нем участвует само время? В романе-трагедии все эти вопросы получают однозначно негативный ответ: всех ожидает одна ночь, и недолго осталось”.
Также о “Каменном мосте” нейтрально отозвался Юрий Буйда, амбивалентно – Сергей Чупринин, приподнято – Лев Пирогов и Владимир Цыбульский, крайне сдержанно – Майя Кучерская, определенно приязненно – Владимир Маканин. В канун “Большой книги” многим казалось, что первую премию получит именно Терехов. Он получил вторую.
Рассуждать об этом романе трудно, а теперь, когда о нем написано и сказано так много, – еще труднее. Скажем, тем не менее, несколько слов (неизбежно повторив что-то из того, что говорили другие).
Итак, “Каменный мост” тяжел физически, стилистически, психологически, нравственно и сюжетно. Ключевое слово для его понимания – “одержимость”: “расследование”, которое ведет герой, мотивировано в первую очередь необоримым страхом смерти, вернее сказать, невозможностью примириться со смертью как таковой. Вникая в многочисленные и запутанные обстоятельства дела, герой мысленно возрождает к жизни давно умерших, пытаясь найти в этой иллюзорной победе залог неокончательности собственного неизбежного исчезновения. Отсюда – манифестируемая одержимость истиной, ради которой герой вроде бы готов на все (повторимся: отдать должное этой идее – не то же самое, что принять все, о чем в романе рассказывается, за чистую монету); тут, наверное, уместно говорить о психоаналитическом замещении. “Главная моя цель – попасть в воспоминания своих детей”, – говорит Терехов в очень важной для понимания “Каменного моста” беседе с Александром Архангельским (“Огонек”, 2009, №23). Путать автора с героем нельзя, но искать в них общие черты бывает необходимо, и отторжение небытия кажется как раз такой чертой. “Каменный мост” производит впечатление книги очень личной, откровенной, выстраданной – но не вымученной, хотя слово “мучение” в разговоре о нем неизбежно: роман создавался в муках, и читать его тоже мучительно. Терехов писал “Каменный мост” десять лет, ездил по всему миру “для опроса свидетелей, которые не сказали ничего”, годами убеждал “престарелых трусов сказать “хоть что-нибудь” – и безрезультатно!”, работал с документами – чтобы потом вспоминать о том, как умершие словно хватали его за рукав, умоляя не забыть их, и заявить Александру Архангельскому: “Кто убил Нину Уманскую… меня занимало меньше всего” (важнейшая ввиду сказанного выше оговорка, прямое указание читателю на то, что правда в романе условна; едва ли, впрочем, Вано Микояну и его родственникам от этого должно стать легче). Работая над романом, Терехов “по-настоящему жил”, по-настоящему – это как угодно, только не легко. Читателю в итоге тоже непросто: герой “Каменного моста”, что говорить, весьма и весьма неприятен; погружение в самый чудовищный период советской власти – удовольствие сомнительное; дотошность, с которой распутывается-запутывается интрига, по-настоящему утомляет, а “расследование”, как уже было сказано, вызывает этическое недоумение; в общем, диалог с “Каменным мостом” легким и радостным никак не назовешь. Вести его – тяжелый труд; совершенно очевидно, что собеседников у Терехова-автора “Каменного моста” много быть не может и не должно.
Собеседник Терехову требуется достаточно специфический – такой, каким в бытность свою сотрудником газеты “Совершенно секретно” был он сам для генералов КГБ и вдов маршалов, которым казалось, что “их предали, что их правда никому не нужна, что они бесследно уходят под лед под крики: “Палачи! Убийцы! Дети палачей!””, им был нужен кто-то, кто их выслушает и запишет “слово в слово, ничего не добавляя” (сначала, говорит Терехов, я их жалел, а потом заметил, что они с жалостью смотрят на меня). Этот опыт сыграл существенную роль в работе над романом: благодаря ему Терехов сумел найти нужных людей, знал, как следует с ними себя вести, и имел к ним и к тому, что они олицетворяли, тот интерес, без которого большие книги не пишутся. “Каменный мост” – это итог всех этих разговоров, их продолжение, сверхмонолог, наполненный и жалостью, и интересом, и той самой одержимостью, и многим другим. О том, с чего этот монолог начался, Терехов рассказал в интервью “Новой газете” – таком же важном, как “огоньковское”. Монолог начался с того, что сестра убитой Уманской сказала Терехову по прочтении одного его “совершенно секретного” материала, в котором упоминалась история с гибелью ее сестры: “Я хочу, чтобы вы заново расследовали это дело. На Большом Каменном мосту были не только Володя и Нина. Там был еще один человек. Ни Шахурин, ни Уманский не верили, что стрелял Володя. Но им пригрозили, и отцам пришлось замолчать”. Терехов согласился.
“Через три месяца мне казалось, что я собираю материал для очерка, через год я утешал себя тем, что буду писать документальную повесть, через три года я думал: ничего страшного, напишу роман. Через пять лет стало ясно, что расследование становится чем-то важным в моей личной судьбе, что то, что я и люди, мне помогавшие, делаю, напоминает воскрешение мертвых, и невозможно остановиться потому, что за каждой дверью слышались еще голоса… Чувство, что есть кусок прошлого, о котором ты один знаешь больше всех на свете, что ты можешь напомнить еще живым людям их детские прозвища, о которых они сами давно забыли… Это чувство ни с чем не сравнится. Хотя мне все время казалось, что все участники этой истории, начавшейся 3 июня 1943 года, продолжившейся в середине семидесятых и длящейся по сей день, – все они словно ждали меня… Производство правды оказалось очень жестоким делом, взаимно жестоким. Я бы никогда не стал этого делать только ради того, чтобы написать книгу”.
Терехову нужен редкий собеседник, который согласится выслушать этот монолог до конца – изнемогая, ужасаясь, содрогаясь от отвращения, не всему веря, но сочувствуя и понимая, что в этом избыточном, временами неряшливом, в целом навязчивом, очень тяжком, подчас невыносимом потоке слов звучат важные вещи, которые одному непременно нужно высказать, а другому будет нелишне услышать. Терехов действительно слишком многого требует от читателя, но читателя, в конце концов, никто не обязывает читать “Каменный мост”; даже читатель на окладе имеет полное право плюнуть,скажем, на сотую страницу и написать хорошую статью о том, почему он сам не дочитал “Каменный мост” до конца и другим не советует. Да, “Каменный мост” – книга жестокая, в ней хватает очень противного натурализма, а советский кошмар не всегда выглядит кошмаром, но способна ли она превратить человеколюбца в человеконенавистника, романтика – в мизогенического эротомана, противника советской власти – в ее поклонника? Едва ли… Будь тереховский роман на такое способен, с него и спрос был бы другой, и говорили бы о нем иначе. Способна ли эта книга развратить невинного читателя? Нет, хотя бы потому, что ее очень трудно читать, а разврат должен быть легок и приятен, продраться же сквозь “Каменный мост” по силам лишь человеку искушенному, взыскующему не только обольщений и наслаждений (которых, к тому же, мизантропия, эротика и политика “Каменного моста” практически лишены; в романе есть условно патологический элемент, но по-настоящему порадовать он может исключительно соответствующую личность, которой хуже уже не будет). Поверит ли, наконец, читатель в предполагаемую текстом виновность Вано Микояна? Но роман не может быть обвинительным актом, и тот, кому придет в голову счесть его таковым, будет неправ: литература есть литература, не в ее компетенции утверждать такие вещи. “Каменный мост” очень даже может доставить множество неприятных минут, потому что Терехов совершенно не стремится никому понравиться, но мало что отталкивает сильнее, чем писатель, который хочет нравиться всем; другое дело, что писатель, который во что бы то ни стало хочет казаться отвратительным, тоже восторга не вызывает – Терехов не из таких.
“Все сложнее” – это не аргумент, а пошлая демагогическая сентенция; тем не менее, герой “Каменного моста” не сводится к своим недостаткам и никак не призван вызывать исключительно отвращение. Идеальный читатель “Каменного моста” найдет в себе силы оценить местами незаурядную прозу, наблюдения, соображения, весь поистине титанический труд, вложенный в роман, и то, как в нем описаны страх, отчаяние, пресловутая героическая одержимость (героическая по Ницше: “Героизм – таково настроение человека, стремящегося к цели, помимо которой он вообще уже не идет в расчет. Героизм – это добрая воля к абсолютной самопогибели”). Главное – повторимся еще раз! – понимать, что читаешь все-таки роман, а не том уголовного дела (на который “Каменный мост” нередко оказывается похож, и это сходство кого-то может ввести в заблуждение; понимание в данном случае не должно отменять негодования по поводу избранной автором стратегии). Да, все это не каждому нужно, но если перечисленные темы субъективно значимы, если есть готовность во имя них пострадать и на что-то закрыть глаза, то “Каменный мост” читать стоит. Критически, негодуя, недоумевая, возмущаясь, не соглашаясь с 99,9% прочитанного, раздраженно откладывая в сторону – но стоит. Сейчас так стремительно упрощается все, включая литературу, сейчас такое значение придается гнуснейшему “позитиву” и плебейскому прагматическому цинизму, что каждая новая книга, которую можно назвать сложной и которая напоминает о том, что душевное равновесие и прочие выгоды самого разного порядка – вещи приятные, но ни в искусстве, ни в жизни никак не главные, заслуживает, видимо, более пристального внимания, чем в каких-нибудь других обстоятельствах. Терехов писал “Каменный мост”, постоянно напоминая себе о том, что это никому не нужно. И по одной этой причине его роман стал бы событием: сегодня особенно нужно то, что не нужно никому.
Вслед за “Каменным мостом” в издательстве “Астрель” вышла книга Терехова под названием “Это невыносимо светлое будущее” – небольшой сборник его прозы разных лет. Две мощные автобиографические вещи: “Бабаев” – воспоминания о легендарном преподавателе журфака Эдуарде Бабаеве и вообще о своих студенческих годах – и “Мемуары срочной службы”, отразившие совсем иной опыт, – проложены несколькими рассказами-зарисовками, среди которых выделяется “Другой человек” – оправленное в простейший сюжет вдохновенное размышление о Сергии Радонежском. Читая эту книгу после “Каменного моста”, все, разумеется, видишь на его фоне: ищешь общие приметы, устанавливаешь связи – в общем, пытаешься понять, откуда взялась кладка. Жуткие, хорошо написанные “Мемуары”, напечатанные в девяносто первом году, не помогают: по ним не понятно ничего (кроме того, что автор талантлив, а службы этой не дай Бог никому) – совершенно другая литература. То же – зарисовки-рассказы, впечатления-воспоминания. И только “Другой человек” обнаруживает знакомые черты: в поисках своего героя, силясь понять и вообразить его, рассказчик проваливается в прошлое, в историю – и получается уже знакомое нам лирическое “расследование”: “Суд безбожников собрал “дело” на смертного С. Радонежского – полистаем. Обедневшая семья, боярин Кирилл – отец, скатился в нищие из-за поездок в Орду, ратей, нашествия москвичей. Сын, вдобавок “будучи туповатым к учению”, вырос “умело приспосабливающейся личностью”, подмятый покровителями: старшим – митрополитом Алексием, младшим – Дмитрием Донским”. Ближе всего к “Каменному мосту” оказывается, понятное дело, “Бабаев” (2003) – тот же императив (я обязан об этом написать), тот же страх смерти и попытки отгородиться от нее памятью, тот же принцип организации текста (“Если берешься сохранить подольше чужую жизнь, ты должен гнаться не за выразительностью, а за полнотой – до последней искры, щепочки, до последнего пера…”), тот же странный, стихийный слог. А “неприятностей” – почти нет. “Бабаева” еще и потому удивительно читать после “Каменного моста” (параллельно с которым он писался), что написан он с любовью и тон его – другой: сочиняя эти воспоминания, Терехов, похоже, нравственно отдыхал – и читателю тоже томиться не приходится.
Сборник “Это невыносимо светлое будущее” интересен сам по себе, но теперь все, что написал и напишет Терехов, неизбежно будет сополагаться с “Каменным мостом”, достраивать его. Это только справедливо: Терехов явно из тех авторов, которые всю жизнь пишут одну книгу.
∙