Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2010
Игорь КОХАНОВСКИЙ
Тогда
Наша родословная
век двадцатый в плену уцелевших застав,
где в сиянии ложного солнца
бродит призрак кремлевского горца.
…………………………………………..
Нас вскормила волчица звериным густым молоком,
нас матерые волки тиранили нравами стаи.
Мы любого привыкли считать нашим кровным врагом,
кто на нас не похож, кто не с нами – наука простая.
Мы привыкли во всем полагаться лишь на вожака,
знак, им поданный нам, означал для нас силу закона.
Даже если вожак временами валял дурака,
он был нам как отец, с ним в лесу нашем было спокойно.
На укромных полянах играл молодняк поутру,
в меру сытая стая бродила лениво и сонно,
для любовных утех волчьи пары имели нору,
для гульбы и охоты была обозначена зона.
…Зона сгинула вдруг, словно хворь, что пасли доктора,
мы очнулись людьми, оскопившими жизнь духом стаи,
и мы с болью сказали, какими мы были вчера,
и с отчаяньем видим, какими уже мы не станем.
Видим скованность даже в свободных движеньях души,
это держит ее обретенная в стае ментальность,
и запретных нет зон, и похерены волчьи межи,
а в подкорке за что-то жива вожаку благодарность.
Слишком долго, увы, нашим зреньем был низменный страх
пред ордой егерей возглавляемой ими погони…
Этот страх миновал, умертвив что-то в наших мозгах,
что мешает воспрянуть привычно живущим в поклоне.
Нам уже не дано быть на равных с другими людьми,
с теми, кто не познал волчьих нравов, внушаемых с детства.
Вся надежда на тех, кто сейчас в мир вступает детьми,
кто уже оборвал с нами связь рокового наследства.
Жаль, не вышло эпохе обмана итог подвести,
той эпохи пороки вцепились в нас хваткой капкана…
Жаль… Не будет итога – не будет и в завтра пути,
а не будет пути – и надежда на завтра туманна.
* * *
тем более, что так оно и было.
где я родился, но и где я
вторично к тридцати годам
свое отпраздновал рожденье,
начав свой путь (почти с нуля)
как журналист и стихотворец,
и мне колымская земля
сказала: “С Богом, иноходец!”
Здесь были первые шаги
трудны, но не от гипоксии
в стихии северной тайги
на самом краешке России,
где ветер, вечно груб и шал,
гулял в любое время года,
где не хватало кислорода,
а я свободнее дышал.
Здесь посетил меня мой друг,
чье творчество – сама эпоха…
Душой творца и скомороха
он принимал иной недуг
людской
своей судьбы, избравшей курс
(притом отнюдь не как рекламу)
тот, что держал его на грани
паденья в пропасть грубой брани,
где затаенная хула
всегда обжечь его могла,
как кипяток в закрытом кране.
На грани той свой дар взрастив,
канатоходцем без страховки,
рискованно, но без рисовки,
не раз хулителей смутив,
презрев падение с каната,
он шел –
в том видел главный свой искус
раскованный певец эпохи,
ее почувствовавший пульс,
поднявший истин тяжкий груз,
познавший риска острый вкус,
вдруг оборвавший песнь
на вдохе…
Я помню, как бродили мы
тогда в весеннем Магадане
среди рассветной полутьмы,
скрывающей от нас в тумане
дома, людей и те года,
что встретим, как два сводных брата,
не ведая, где и когда
меж нами клин вобьет неправда.
Наговориться не могли,
не допуская, кроме тризны,
что где-то там, в иной дали
вдруг разойдутся наши жизни.
…Он будет всюду на виду,
как датский принц на авансцене,
незащищенный, на свету…
И славы яркая арена
закружит в замкнутом кругу
той вседозволенности ложной,
где, как в колымскую пургу,
и некогда, и невозможно
взглянуть хоть раз со стороны
на самого себя спокойно…
Он, словно в детстве пацаны,
был не способен на такое.
Он словно делался глухим
к звонкам беды, звонкам опасным,
а те, кто был в то время с ним,
поладили с его напастью,
заботясь больше о своем
присутствии в ближайшем круге,
чем о пытавшем на излом,
сжигающем его недуге,
с которым биться в одиночку
поэт не в силах был уже
и, может быть, в своей душе
на том бессилье ставил точку.
Один лишь Бог его уход
отсрочить мог бы хоть немного,
и сам поэт, ведя свой счет,
с отсрочкой уповал на Бога…
Еще, конечно, уповал
на женщину своей судьбины,
он с нею столько раз всплывал
со дна погибельной пучины,
сигналы SOS ей подавал,
как в песне той про субмарину…
Он лишь на Бога да Марину
в своем спасенье уповал.
Как в клетке, в суете мирской
он пестовал талант свой редкий,
подняться мог над суетой –
не мог расстаться с этой клеткой.
Я знаю, как он тосковал
о тихом доме, о покое,
но суеты безумный бал
опять захлестывал волною.
Его знак звездный Водолей
адресовал ему, как тосты,
безмерную любовь людей…
…Чем ночь темней, тем ярче звезды.
И вся грядущая беда
была еще небесной тайной,
когда мы встретились тогда,
весной
в далеком Магадане.
∙