Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2010
Илья БОЯШОВ
Обыкновенная Бретань
Бретань обыкновенна.
Ничего марсианского. За окном летящего из Парижа к побережью экспресса – среднерусский пейзаж: травка, кустарник (ольха вперемешку с березой), обыкновенные рощицы, насыпи, рельсы, провода, станции, цейхгаузы и прочее, прочее, прочее. Разве что майский зной – явление чисто французское: подобная жара в псковской области бывает где-то в середине июля.
Запах железной дороги совершенно знаком – тот же перегретый на солнце битум.
Чуть более опрятные домики. Деревянных мало, все больше кирпич, побеленный камень. Да! Попадаются черепичные крыши! И еще коровы! Они-то здорово отличаются: мраморно-белые, холеные, величаво пасутся на типично псковско-великолуцко-тверских лугах.
И, наконец, остановка.
И – Сен-Мало.
Обыкновенный город на берегу обыкновенного океана. Обыкновенные средневековые стены. Правда, говорят, в 44-м, накануне высадки, англичане от городка живого места не оставили, вывалив на его дома, церкви, площади и улочки целые тонны обыкновенных бомб (французы печально вспоминают, что за всю историю ребятам с Туманного Альбиона ни разу не удавалось взять крепость). Но любовь человечества к прошлому неистребима – все восстановлено, и, подозреваю, до последнего кирпича.
И вот вокзал (ничего необыкновенного). Автобусы. Улицы. Кладбище. Рокарии. Шатобриан. Трепещущие от ветра пальмы. Надо заметить, нас встречает основательный бриз. Отлив. Босиком бродящие по песку типичные люди в типичных шортах и майках – такие болтаются туда-сюда и на Финском заливе, и на Куршской косе (а кого вы здесь ожидали увидеть – геродотовых особей с песьими головами?). Жители, туристы – все вперемешку. На горизонте мечутся стайки яхт. Где-то за ними, за паромами, за плоскими контейнеровозами, уныло ползущими, видимо, из самого (не менее унылого) Санкт-Петербурга, за атлантической дымкой – скучный дождливый Лондон.
В старом форте – банкет. Я – опытный мачо. Все столпились внизу у каких-то палаток, но мне опыт подсказывает: главное пиршество ждет на возвышении. Там, там под навесом столы и ослепительные стюарты. Туда подтаскивают ящики с шампанским. Оттуда подмигивает разномастной писательской братии огромная, удивительно пластичная и мягкая, как подушка, повариха-негритянка (колпак обязателен).
Памятуя, с какой непринужденной виртуозностью сметают на подобных пати креветок, водку и вина, медленно, спиной, улыбаясь знакомым и незнакомым лицам, отступаю к навесу. Не я один, оказывается, такой умный: в спину уже дышат товарищи по перу.
И наконец – закончены речи.
Вив ля Франс!
Вив ля Руси!
Конфуз. Именно в палатках и находились местные деликатесы – а вот они для нашего желудка как раз-то необыкновенны! Умные наверх не полезли, остались там – уписывать устриц.
А я на бобах остался.
Правда – ненадолго.
Предупредили: пить можно, но не потеряйся.
В первый день потерялись многие, так нас разбросало по всему городу.
Каким-то чудом я выплыл. И попал на ярмарку. Оказалось – здесь есть свои сумасшедшие. Их на удивление много. Гораздо больше, чем у нас. Впрочем, какое там гораздо – да их в разы больше! Они здесь просто кишмя кишат. Они приехали из Парижа. Понаехали из других городов. И все – ради литературы. Я растерялся. Я и потом терялся, видя, как за несколько часов до выступления того или иного пиита (литератор, как и в моем случае, может быть для публики совершенно безвестным) собирается очередь, желающая его послушать. Вдумайтесь и оцените! И эта самая очередь покупает билеты. И ждет в тени – сидя на рюкзачках. Просто смешно, но зал был забит. А на сцене сидели мэтры. Слависты. Переводчики. Известные люди. Они знали наизусть Солженицына. Я его совершенно не знал (“Матренин двор” – не в счет!) – а они знали. В зале народ его знал. Жорж Нива, к примеру, там сидел – уважаемый всеми мэтр.
Меня попросили рассказать о себе, о литературе, о том, как я докатился до жизни такой.
И я рассказал.
Как мог.
А потом шатался по городу.
Подчеркну: по обыкновенному городу обыкновенной Бретони.
С Юрой Буйдой шатался.
С Колей Александровым.
С Михаилом Ясновым.
С Леной Элтанг.
Со многими.
Конечно, бретонцы ворчат насчет остальных французов.
Я это понял. Я это унюхал.
Опять-таки ничего необыкновенного: можно подумать, нас латыши нежно любят.
Или литовцы.
Или…
Настоящая бретонка Лора (национальность – испанка, место рождения – город Марсель) сжимала яростно кулачки, в прекрасных бретонских глазах ее плясал славный 68-й год. Сорбонна там металась.
Ах, старина Сартр! Ах, эта сладкая ненависть к буржуа! К тем, кто ежедневно в тени каштана за столиком неторопливо разворачивает “Фигаро”.
– Невозможно жить в этой стране!
Лора, Лора! Приезжай-ка, душа, к нам на московщину! Клянусь, на Ленинградском шоссе услышишь целый хор, поющий подобное.
Впрочем, где, положа руку на сердце, можно жить?
Жара днем располагает к веселью. Уточняю: к ночному. В этом также нет ничего удивительного.
Обыкновенны здешние кафе. Столики обыкновенны. Стулья, тарелки, кувшины. Поэты, с мегафоном торчащие на площади и выкрикивающие свой монотонный рэп. Они такие же парии, как и везде (правда, судя по ассортименту книжных лавочек, здесь их больше печатают).
Выбиваются из ряда обыкновенности вино и Захар Прилепин.
Вино – вкусно.
Прилепин – сосредоточен.
А где в мире любят сосредоточенность? Сосредоточенность настораживает. Она из себя выводит любую полицию. Любого бобби и копа.
Так что – итог предсказуем.
Как предсказуемы и бакланы.
И чайки, и прочие там воробьи.
Без конца, поганцы, орут.
А я шатаюсь. А фестиваль продолжается. Битком набитые улочки, павильоны, очереди, рюкзачки. В четырнадцать ноль-ноль – выступление. Отель, где с утра ждут любители почитать, – в двух шагах от моего пристанища. На этот раз за писателя не на шутку берутся организаторы: объясняют, как пройти (свернуть налево, налево, еще раз налево). Более того: заранее отводят туда. Показывают вывеску. Всучивают подробную карту.
Без десяти два (с картой под мышкой) выплываю из номера – расфранченный, надушенный сноб.
Сворачиваю. И – теряюсь.
“Бриллиантовая рука”.
“Михаил Светлов” – ту-ту!
Стены, незнакомые улицы, толпы, которые не могут ничего объяснить.
Разумеется, потому что иностранцы.
Разумеется, потому что лень моя безмерна – ни одного языка за всю свою жизнь.
У Андрюши Куркова от зубов отскакивает французский.
И у не менее блестящего Глуховского – от зубов.
Павел Басинский, Ирина Барметова знают язык Гюго и Бальзака.
Я – нет. Я – ноль (переводчики шепчут в отчаянии: “Говорите короче”).
В семье не без урода: приходится работать спартанцем.
И вот так вот мычать.
И носиться.
Бешеной собаке – сто верст не крюк. Из стеклянного холла собравшиеся “на встречу” с удивлением наблюдают за дурнем, который раз пять пробежал по улочке мимо. Наконец-то осел нашел свое стойло! Наконец-то ворвался!
С криком “пардон”, разумеется.
Стоит ли упоминать “Галлимар”?
Вне всякого сомнения, мессир!
В свеженьком шатре-павильоне (мне почему-то кажется, подобный, веселенький, был у короля Людовика
XIII во время осады Ла-Рошели) некоронованный лидер французских издательств, как и положено, занимает далеко не последнее место – в центре стенда ладья с огромным холщовым парусом.Посетители напирают.
Семен Юрьевич Мирский – тонкий, умный, черт-те что в жизни уже повидавший – сказал за обильным обедом-ужином (опять-таки креветки-лилипуты, томные пурпурные раки, ожидающие лимонного сока раковины, еще какие-то пересыпанные льдом морды с клешнями):
– Большое счастье для любой книжки, Илья, если “Галлимар” заинтересуется ею!
Из очередной клешни выбивая мясо и запивая добычу прохладным белым (96 год), автор заметок нисколько не возражал.
На встрече в здешней Морской школе все те же удивительные сумасшедшие (с раннего утра очередь за билетами, затем ожидание еще одного таланта) спросили:
– Вы любите путешествовать?
Меня привели сюда за руку (чтоб опять-таки не потерялся). Меня усадили на стул и на всякий случай стиснули с двух сторон двумя переводчиками. И я вот что подумал: при нынешнем состоянии цивилизации до любого, пусть даже самого дикого места можно добраться за СОРОК ВОСЕМЬ ЧАСОВ!
СОРОК ВОСЕМЬ!
Значит – нет ничего святого.
И к тому же я, обыватель с торчащим в кармане мобильником (ГЛОНАСС/
GPS – не проблема), с интернетным ноутбуком под мышкой, дитя скоростного времени, несмотря на всю путаницу, на триста процентов уверен (в отличие от Магеллана), что за крепостной стеной – неизбежно Атлантика.За Атлантикой – Америка.
За Америкой – Тихий, переходящий в Индийский.
И так далее. И тому подобное. Только вдумайтесь: мне, постоянно размышляющему, а стоит ли вообще слезать со своего солидно потертого дивана в Петергофе, известно все даже о тибетском Кайласе с непальской Джомолунгмой – высоты, породы, средняя скорость ветра.
Люблю ли я путешествовать?
Скучно жить на этом свете, господа.
Хотя признаюсь: к Сен-Мало замечание не относится – выше всяких похвал морские гады в местных бесчисленных ресторанчиках и местная, столь любезная сердцу эстонцев, фронда.
Обсуждают поэтов.
Кажется, Ахматову.
Бродского.
Пастернака.
И Маяковского. И кого-то еще.
Набрели мы на зальчик случайно. Что-то там на отшибе. Вдалеке от основного фестивального буйства. Какой-то тупик. Ничем не приметное зданьице. Полчаса до отъезда. Заглянули за дверь: пять человек – не более. Слушают в полутьме.
На сцене (площадью три на три шага, свалиться в зал – ничего не стоит) – вития.
Тоже (как сказали потом) из местных.
Переводить не успевают, но здесь ясно без перевода. Жестикуляция потрясающая. Трясущийся в диком экстазе оратор весь нырнул в Серебряный век. Совершенно не пахнет Францией, а вот Петербург – пожалуйста: “Ночь, улица, фонарь, аптека…”
Стихи читает по-русски.
А затем, разбрызгивая восторг:
“Мадам, месью…”
И вот здесь я проникся.
Я был потрясен.
Такой любви к Маяковскому я не видывал больше нигде.
Благословенна страна, думал я, в которой за Бродского с Пастернаком (если их поругать случайно) могут запросто тут же порвать. Растоптать. Попросту аннигилировать.
Нет, здесь живут истинные сумасшедшие!
Читают Солженицына.
С пеной у рта об Ахматовой спорят…
Восторгаются Блоком так же, как и своим в доску Верленом.
Повторяю: я был потрясен.
А что же было потом?
Прощальное пати.
Шатобриан, автобусы, городские кварталы, кладбище и, наконец-то, вокзал.
Экспресс от побережья к Парижу, и луга, и поля. И коровы, напоминавшие о хороших египетских снах Иосифа (о плохих снах почему-то всегда напоминают отечественные буренки).
Короче: обыкновенная Бретань.
Принесли вино.
И разлили.
И я вспомнил Лору. Вспомнил бакланов, лобстеров, шатающихся зевак, и отлив, и бриз, и, разумеется, сумасшедших.
И перед тем как выпить вот что сказал:
– Так пусть же будет благословенна подобная обыкновенность!
Окружающие посмотрели на меня с подозрением.
Но тост поддержали.
∙