Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2009
Геннадий ШВЕЦ
Промельк дружбы
Когда-то давно-давно я прочитал повесть Василия Аксенова “Пора, мой друг, пора”, она была “обо мне”. Или, говоря чуть сдержаннее, о таких, как я: о молодых людях, устремленных в неизведанные дали, готовых к нелогичным альтруистическим поступкам, верящих в святое мужское товарищество и в прочие романтические категории: время было такое – “шестидесятническое”, переполненное благими намерениями. Повесть печаталась в двух номерах журнала “Молодая гвардия”, я в один присест проглотил в читальном зале первую часть, а потом в ожидании окончания публикации целый месяц бесконечно перечитывал начало. На журнальной страничке рядом с названием повести было помещено черно-белое фото автора, которое я тоже “выучил наизусть”.
В то время я учился в университете и серьезно, почти профессионально занимался спортом. Весной 1967 года наша команда приехала на тренировочные сборы в Ялту. Идя утром по набережной в сторону стадиона “Авангард”, я обратил внимание на молодого мужчину, вольготно сидящего на парапете и с легким вызовом озирающего прохожих. Да это же Василий Аксенов! Конечно, я мог ошибиться, принять кого-то за полюбившегося, более того – любимого – писателя. В том возрасте мне не составляло усилий преодоление барьера какой бы то ни было отчужденности, да и партийная установка “человек человеку – друг, товарищ и брат” давала право запросто подойти к незнакомому человеку:
– Извините, вы писатель?
Мужчина не слишком приветливо оглядел меня с ног до головы, потом посмотрел по сторонам:
– Ну признавайся, кто тебя подослал?
– Никто. Вы похожи на писателя Василия Аксенова.
– Сильно похож? – Он картинно повернулся ко мне в профиль.
– Вылитый. Я видел фотографию в журнале “Молодая гвардия”.
– Ты узнал меня по такой маленькой фотографии? Тебя науськали взять у меня автограф! И ты поддался?
– Нет, все по-честному, я сам. Иду, смотрю – Аксенов сидит…
– Куда идешь?
– На тренировку на “Авангард”, мы здесь на сборах.
– Какой вид спорта?
– Легкая атлетика. В высоту прыгаю.
– Сколько?
– Два метра пять сантиметров.
– Неплохо. И что, спортсмены читают литературные журналы?
– Изредка. Я прочитал вашу повесть “Пора, мой друг, пора”.
– Тогда назови главного героя.
В те годы в Ялту по весне съезжалось множество творческого люда, в особенности кинематографистов. Той весной там снималось сразу три художественных фильма – очередная серия “Неуловимых мстителей”, “День ангела” и, кажется, “Щит и меч”. По вечерам на набережной можно было повстречаться со звездами советского кино, нашей спортивной компании даже посчастливилось выпить пива с Сергеем Филипповым. Сам город представал не просто съемочной площадкой, а словно и прообразом всего того, что потом происходило на экранах; действительный и вымышленный миры легко пересекались, смешивались. К тому же артисты в свободное время становились гостями трудовых коллективов, преимущественно винного комбината “Массандра”, и после дегустаций несколько теряли ощущение объективной реальности, непроизвольно изображали персонажей художественных произведений.
– Главный герой повести “Пора, мой друг, пора” – Валентин Марвич, а там был еще забавный такой персонаж – Кянукук…
– Молодец, сдал экзамен, давай зачетку, так и быть, поставлю тебе автограф. – Он наконец-то окончательно смягчился, даже руку положил мне на плечо по-свойски. – А не выпить ли нам хересу за знакомство?
На следующий день мне предстояло участвовать в контрольной прикидке, в канун следовало особо строго блюсти режим. Но соблазн общения с любимым писателем был слишком силен.
Мы подошли к прилавку уличного бара, торговля спиртным еще не началась, но Аксенову не составило труда принудить бармена нарушить правила. Хересу в наличии не оказалось, и мы пили шампанское. Без брудершафта перешли на “ты”.
– Расскажи-ка мне, мой юный друг Геннадий, как тебе удается прыгать выше головы? Это же удивительно. Что ты чувствуешь, когда взлетаешь над планкой?
Аксенов чуть переигрывал: он хорошо разбирался в спорте и понимал, что два метра пять сантиметров – не такая уж заоблачная высота. В фильме “Мой младший брат”, снятом по другой повести Аксенова – “Звездный билет”, главный герой в исполнении Збруева произносит: “А Брумель опять установил мировой рекорд”. Но это было не столь важно, Аксенов легко пренебрегал теми компонентами реальности, которые не устраивали его на данный момент.
Я задумался: чувства во время прыжков, конечно, возникали, но мне никогда прежде не приходило в голову как-то облекать их в слова, устно или письменно.
– На любовь похоже чувство, если берешь высоту, на взаимную любовь, только все мгновенно происходит, сжато, вспышкой…
– Не бойся называть вещи своими именами: оргазм!
– Нет, как-то все остается на платоническом уровне.
– Это пока на платоническом, а когда установишь мировой рекорд, тогда поймешь, что я прав.
– Мне до мирового рекорда как до Луны.
– Ну и что! У меня рассказ есть – “На полпути к Луне”, там один простой работяга влюбился в небесной красоты стюардессу и летает взад-вперед весь отпуск, ищет ее в самолетах. Так и надо – безоглядно! Ты должен! Тренируйся больше! – Аксенов смотрел на меня требовательно, призывно.
– Я и так уже несколько раз перетренировался.
– Перетренироваться – это норма, если хочешь потолок пробить.
Он влиял на меня прямо вот здесь, сейчас, охватывал, обдавал волной. Спортивный мир состоит из напористых личностей, в нем сильно стремление подмять под себя другого, даже и в благих целях, но и ответная реакция тоже часто следует: каждый хочет вывернуться, встать над всеми. Все это было мне ведомо, я даже и тренеру своему любимому привык сопротивляться, а на этот раз – нет: всецело подчинился человеку, с которым познакомился несколько минут назад.
Мы пошли по набережной. Аксенов рассказал, что в Ялте он проездом, точнее, проплывом. Втроем – Василий Аксенов, Григорий Поженян и Овидий Горчаков – они совершают круиз на теплоходе “Грузия” и пишут повесть “Стальная птица”, что-то такое о сталинизме, три автора выступают под одним псевдонимом Горпожакс – по первым слогам их фамилий. “Грузия” на два дня пришвартовалась прямо к причалу ялтинской набережной, отход – завтра вечером. Я немножко огорчился, что Аксенов пробудет здесь недолго, но одновременно было облегчение: я продолжу нормально тренироваться, меня не отчислят со сборов за нарушение спортивного режима.
Ближе к полудню на улице стали появляться знакомые и приятели, мои и Аксенова. Я познакомил его с Борей Рыбаком, он раньше тоже прыгал в высоту, за сборную выступал, часто бывал в Ялте на сборах, а потом так и остался здесь, стал художником, богемой. С Борей дружили все – спортсмены, артисты, он умел поговорить, рассказать, но полчаса назад хирург ему выдрал два зуба. Боря промычал, что очень не вовремя он отдался в руки стоматолога, и с большим сожалением отстал. Потом Аксенов представил меня своим знакомым. И все относились друг к другу с избыточной симпатией, с пол-оборота открывали душу. Все происходившее перекликалось с текстом полюбившейся мне аксеновской повести, где говорилось, что мой блокнот, говорящий на разные голоса, позволяет мне чувствовать себя своим парнем в своей стране. Действительно, было чувство: все мы, вся наша огромная родина, все двести с лишним миллионов человек – одноклассники, однокашники, однополчане, одна дворовая компания. Мы охватывали нашей дружбой и любовью даже братскую заграницу.
– Я в Болгарии познакомился с прекрасной девушкой, ее зовут Снежана. Давай позвоним ей, она живет в Софии, – предложил Василий.
Мы направились к главпочтамту. Когда проходили мимо памятника Ленину, Аксенов остановился, с явной неприязнью поглядел на бронзового вождя, сплюнул на постамент.
– Ты веришь в идеи этого человека? – Он поглядел на меня и произнес наводящие слова: – Я – нет.
Этот крамольный вопрос мог быть услышан кем-то посторонним. Одно дело – юный спортсмен пьет поутру шампанское, и совсем другое – разглагольствует на антисоветскую тему, за это могут уже не просто отчислить со сборов, а срок впаять. Мое ощущение счастья дало сбой. Вот только еще все было радужно, ласково колыхалось море в гавани, цвели олеандры, незыблемо стоял на своем пьедестале Владимир Ильич…
– У меня задолженность по научному коммунизму. – Нейтральной фразой я старался хотя бы отдаленно проявить солидарность взглядам Аксенова. За эти слова меня вряд ли привлекут, они лишь констатируют факт, отсутствие зачета по одному из университетских предметов.
– Это обнадеживает! Ты на правильном пути. Не существует такой науки – научный коммунизм.
К счастью, в этот момент я заметил идущую невдалеке Иру Гусеву, самую красивую девушку Ялты. Голубоглазая кудрявая брюнетка, десятиклассница, тоненькая, с неизменно насмешливым взглядом, Ира одним своим присутствием в этом городе, появлениями на горизонте скрашивала тренировочные будни спортсменов и целых команд. Я махнул ей рукой. Ира подошла к нам, уровень красноречия Аксенова резко подскочил, он говорил мерно, практически ритмической прозой, там были запомнившиеся мне слова “промельк любви”. Ленин был забыт. Однако девушка не задержалась с нами надолго, мы почувствовали себя оставленными, брошенными.
– Самое странное, что с годами не становится меньше красивых девушек, – произнес Аксенов, глядя вслед удаляющейся Ире. Я не совсем понял, к чему относятся слова “с годами” – к его собственному возрасту или к какой-то более общей летоисчислительной категории. – Ее зовут Ира? А фамилия?
– Гусева. А зачем тебе это?
– Не знаю. – Он пожал плечами.
На междугородном переговорном пункте Аксенов безуспешно пытался заказать Софию. В те годы в Советском Союзе международный телефонный разговор даже с братской страной был непростой затеей. Телефонистка сказала, что может принять заказ только назавтра на шесть утра.
– Во всем цивилизованном мире… – начал Аксенов обличительный монолог, направляясь к выходу, но и на этот раз красота спасла нас от рискованного развития темы: я заметил в зале актрису Наталью Фатееву.
– Там Фатеева сидит, – спешно сообщил я.
– Где?
– На переговорном. На ней кофточка тигровой расцветки.
– Тигровой? Тогда тем более я должен был ее заметить. Мы знакомы с ней. Идем!
Мы вернулись в здание почтамта. Фатеева сидела на прежнем месте. Аксенов разыграл сцену потрясения: подошел к ней, припал на одно колено, поцеловал руку.
– Наташа, вот этот мой юный друг Геннадий сказал, что ты самая красивая женщина на планете!
Фатеева понимала, что мы успели изрядно выпить, и улыбалась чуть смущенно, однако поощрительно. Она протянула мне руку, я ощутил ее прохладные пальцы. Возможно, в моей жизни это было одно из приближений к чуду, совсем уже что-то из грез, и большего в то мгновение не желалось.
– Вы тоже писатель?
– Нет, он спортсмен, прыгает в высоту, – ответил за меня Аксенов. – Его личный рекорд… – Он сделал паузу, посмотрел на меня испытующе и прибавил пять сантиметров к моей высоте: – Его личный рекорд – два метра десять сантиметров!
– О! – сказала Наталья, не очень, видимо, понимая, что означают эти измерения, но я никогда ранее не слышал более восторженного отклика о моих спортивных достижениях.
Мы втроем вышли на улицу. И тут столкнулись с нашей спортивной компанией, возвращавшейся в гостиницу после тренировки. Ребята увидели меня рядом с Натальей Фатеевой, о чем-то по-свойски с ней беседующего. Мой друг Толя Туз, самый главный донжуан нашей команды, сделал шаг и произнес мне на ухо одно слово: “Убью!” И отошел.
Потом все как-то начало убыстряться. Мы оказались на борту теплохода “Грузия” в большой каюте, в которую набивалось все больше народа. Это были артисты и другие всенародно любимые личности. Аксенов утверждал меня в этой компании, за полчаса он поднял мой рекорд еще на пять сантиметров, еще немного – и я превращусь в рекордсмена мира. Все происходило за гранью обыденности, звучали эпитеты только превосходных степеней: “фантастическое зрелище!”, “огромные деньги!”, “абсолютный восторг!”. Под шампанское шли бесконечные байки о казусах на съемках, рассказывались необыкновенные истории, приукрашенные, доведенные до ранга художественного вымысла. Мне нравились все эти люди, но они в моих глазах лишь дополняли Аксенова, играли его спектакль, властвовал единственно он. В каюту вошел двухметрового роста красавец с тортом в руке. Все впали в полный восторг по случаю торта.
– А это гениальный актер Толя Азо! – представил мне вошедшего Аксенов. – Это он – “На полпути к Луне”, главную роль сыграл в моем фильме, только что я тебе рассказывал, и вот можешь полюбоваться. Толя, познакомься: Геннадий, прыгает в высоту – два метра пятнадцать сантиметров.
Азо протянул мне огромную ладонь, рукопожатие его было формальным. Потом он оглядел присутствующих:
– Иголки с ниткой ни у кого нет?
Его желтые вельветовые джинсы разошлись на бедре, Толя прикрывал прореху рукой. Иголки с ниткой ни у кого не оказалось.
Досада актера почему-то сфокусировалось на мне.
– А чем он докажет, что берет эту высоту? Вот я – экс-чемпион Ленинграда по боксу и могу продемонстрировать свое мастерство. Хоть сейчас.
В каюте повисла напряженная тишина, явно назревал поединок.
– Приходите завтра утром на стадион, убедитесь. – Я старался выдерживать максимально дружелюбный тон.
– На стадион утром мы не пойдем, у нас завтра съемки. Ты сейчас нас убеди, прямо здесь! – Азо не собирался идти на компромисс.
– Толя, остынь, – постарался урезонить актера Аксенов. – Здесь места нет для прыжков.
Я осмотрелся: простора для атлетического самовыражения было действительно совсем мало.
– Да можно кое-что придумать. Хотите, в прыжке достану пяткой до потолка? – Мои слова вызвали хор восклицаний, публика жаждала зрелища, каскадерского действа или же конфуза.
Высота потолка была небольшой, приблизительно на уровне футбольной перекладины, на тренировках я свободно доставал ступней до края баскетбольного щита – это обычное упражнение прыгунов-высотников. Но несведущим сложно было себе представить, что это возможно проделать, особенно в тесной каюте. Я для растяжки сделал несколько наклонов вперед, размял ступни, колени, чтобы не схватить по глупости травму. Хорошо, что на мне были не брюки, а тренировочные шаровары. Места для разбега явно не хватало, поэтому в какой-то степени я рисковал. Однако спасовать было нельзя. Я отошел в угол каюты, попросил народ освободить противоположный угол, в три шага разбежался, оттолкнулся и чиркнул носком по потолку.
– Ура-а!
– Фантастика!
– Человек года!
Аксенов подошел ко мне, почему-то сделавшись серьезным:
– Вот видишь. Даже Толя тебя оценил, а он разбирается. Можешь! Можешь пробить потолок, так и действуй.
Потом мы всей гурьбой вывалились на улицу. Было устроено ныряние с пирса в море, вода оказалась неожиданно холодной, но это обстоятельство не остудило горячие души и тела. Происходило много всего кинотеатрального, декламировались стихи и проза, разыгрывались сценки из фильмов, Толя Азо в одном лице виртуозно изображал Криса и Вина из “Великолепной семерки”…
В свою гостиницу я попал около полуночи и сразу взялся заполнять дневник тренировок. Это вменялось нам тренерами в обязанность: каждый день давать письменный отчет о нагрузках, о самочувствии. Многие из нас расширяли круг таких экзерсисов, излагали свои впечатления и мысли обо всем, что окружало нас и волновало. Часа два я в подробностях описывал все, что произошло со мной в этот длинный день, получилось страниц десять в тетрадке. Это был мой первый литературный опыт, с того раза записи в дневнике становились все обширнее, что и подтолкнуло, наверное, меня через несколько лет к журналистской профессии. Когда закрыл дневник, все равно еще долго прокручивал в мыслях прошедший день. А утром пришел на стадион, чувствовал себя совершенно разбитым, сказывались и недосып, и шампанское, и казалось, что от земли оторваться мне будет тяжело. Однако все получилось иначе: вдруг появилась легкость, я делал все как будто во сне – когда вдруг начинаешь парить над землей. На контрольной прикидке я повторил личный рекорд – 205, застолбил свое место в команде. Это было против моих ожиданий, против всякой логики, я должен был провалиться, не взять начальную высоту. Разгадка могла быть только одна: что-то накануне вселилось в меня – новое, выпадающее из обыденных законов. Следовало укоренить в себе эти ощущения, эту бесшабашность, это наплевательство на вериги. Впоследствии я несколько раз пытался повторить эту методику: выпивал вечером накануне соревнований шампанского, мало спал ночью, но рекорды не последовали.
Вечером я пришел провожать “Грузию”. Публики на причале было много. Режиссер Эдуард Кеосанян, снимавший “Неуловимых”, привез ящик шампанского, поставил его прямо на асфальт. Народ подходил со стаканами, взятыми из уличного автомата, или же пили непосредственно из горлышка. Толя Азо обнимал меня просто по-братски. И рядом с Фатеевой я вновь постоял несколько минут.
Посторонних на борт уже не пускали. Я увидел на палубе Аксенова, он тоже заметил меня, хотя и не сразу, стал махать руками.
– Да прыгай же сюда! Для тебя это пустяк!
Я машинально прикинул высоту: от земли до стоящего на палубе Аксенова – метров семь, тут даже и фиберглассовый шест мне не поможет. А он тянул ко мне руку, словно для того, чтобы я в прыжке ухватился за нее.
– Давай!
– Счастливого плавания, семь футов под килем!
– Гена! Встретимся! Телефон запиши! И читай – о себе. Я придумал рассказ, ты мой герой…
Пароход ушел. Я вздохнул с некоторым облегчением. “Прыгай сюда…” Я же не Ариэль. Это у писателей и артистов запросто получаются невообразимо отчаянные прыжки, хоть и на Луну. А мы, спортсмены, прыгающие на стадионе в высоту, хорошо знаем, что такое земная гравитация.
Конечно, я долго держал в памяти эту историю, пересказывал ее друзьям. Не то чтобы речи Аксенова стали для меня путеводными, но кто может в точности сказать, что вот такое-то событие перевернуло его сознание, задало взгляды, мировоззрение и другие основополагающие материи? Наверное, я так до конца и не внял наставлению писателя пробивать потолок ногой или головой. Хотя иногда хотелось прыгнуть с причала на верхнюю палубу круизного лайнера – чтобы прокатиться безбилетником.
Поиски славы и признания мотивировали меня меньше и меньше, все свои попытки в спорте я использовал и постепенно отошел от него. Но иногда пробивалось смешное тщеславие: я перечитал все, что ранее напечатал Василий Аксенов, но с особым рвением накидывался на его новые публикации, искал там себя. Что, интересно, он мог бы написать обо мне? Как я устроил в каюте маленький цирк и немножко облапошил всех, выдав обычное упражнение за смертельный трюк? Помню, как на вокзале в Курске купил “Литературную Россию”, в которой был напечатан рассказ Аксенова “Рыжий с того двора”, начал спешно читать через строчку, но себя в тексте не обнаружил. Потом мне попался рассказ “Жаль, что вас не было с нами”, место и время действия – Ялта, весна, кинематографическая фабула, уж в этом-то произведении я точно обязан был объявиться персонажем. Но нет, ни о каком прыгуне в высоту там не упоминалось…
Оставленный Аксеновым номер московского телефона я помнил много лет, он начинался со 151, это район метро “Аэропорт”. Но только один, кажется, раз я позвонил, никто не поднял трубку. Не знаю, почему я не рвался искать продолжения отношений с Василием Аксеновым. Через несколько лет меня взяли в “Комсомольскую правду”. В какой-то праздник за столом я рассказал коллегам заветную историю своей краткосрочной дружбы с Аксеновым, который в то время жил уже в США, а в СССР считался врагом народа. Мне даже казалось, что я мог предвидеть такое развитие событий: Аксенов еще в те годы замахивался по максимуму, непоколебимого Ленина низвергал, все время выше головы прыгал – и вот легко перемахнул пропасть, оказался в Америке. Заместитель главного редактора ухватился за тему:
– А ты напиши. Аксенов же стал настоящим диссидентом, сбежал за границу. Заклейми, напиши про то, как он сомневался в идеях Ленина, а ты дал ему отпор.
Я пообещал в угоду начальнику, что заклеймлю, он потом уже на трезвую голову напоминал мне о выигрышной теме, даже внес ее в редакционный план. Но тут мне кстати подвернулись длительные командировки на Олимпийские игры и прочие важные турниры, а вскоре моего редакционного куратора перевели на повышение в партийную газету, и тема умерла.
В конце 80-х я собирался в командировку в Штаты на целый месяц и взял у моего друга, футболиста и поэта Александра Ткаченко, телефон Аксенова. Но не позвонил: не придумал, что скажу ему, как по телефону объясню, кто я таков.
В 90-х Василий Аксенов начал часто приезжать в Россию, стал в ней еще знаменитее, чем прежде. Вот тут-то мне и следовало бы к нему подкатить со своими напоминаниями. Но я уже навидался неофитов, людей среднего дарования, которые благодаря дружеским, родственным, земляческим и прочим побочным возможностям “пробили потолок”, взошли на пьедестал. Я не искал встречи с Василием Аксеновым еще и потому, что почти не читал его новые произведения – попробовал, но “не пошло”, и в разговоре с ним не смог бы что-то процитировать, убедительно восхититься. Он остался для меня кумиром прежних времен, воспоминанием юности.
И все-таки судьбе было угодно закольцевать этот сюжет. Случалось, что я приходил на ту или иную презентацию и узнавал: здесь только что был Аксенов… Наша встреча назревала. Я увидел его в двух шагах от себя в Пушкинском музее, на открытии фотовыставки, устроенной газетой “Коммерсантъ”. Василий Павлович стоял в нише, окруженный почитателями. Наконец он на минутку оказался в одиночестве. Я подошел и обратился к Аксенову как когда-то, на “ты”:
– Здравствуй, Василий. А не выпить ли нам хересу? В честь давнего знакомства.
Он поглядел на меня внимательно, с должной дозой дружелюбия:
– Где же и когда мы познакомились?
– Ялта, теплоход “Грузия”, Горпожакс, Толя Азо, Наталья Фатеева…
– Толя Азо умер недавно, прекрасный был человек. Огромный, сильный, но наивный, как подросток.
– Как ты думаешь, он успел одолеть вторую половину пути к Луне?
Василий с некоторым удивлением вскинул на меня взгляд, разгадывая метафору:
– Да не рвался вроде в астронавты.
– “На полпути к Луне”. Он снимался в твоем фильме, ты мне говорил что-то такое: Толя, или его герой, безоглядно устремляется к каким-то неземным пределам.
– Толя мог бы долететь, до Голливуда во всяком случае, с такой статью он бы переплюнул хоть Кирка Дугласа, хоть Омара Шарифа…
– А может, он и переплюнул, только этого никто не заметил. Он в Ялте на набережной сыграл “Великолепную семерку” не хуже Юла Бриннера и Стива Маккуина. Я до сих пор помню. У него джинсы были порваны по шву, желтые такие джинсы, вельветовые.
– Ты был с нами на “Грузии”? В круизе?
– Нет, я был в Ялте на сборах.
– Ты спортом занимался?
– Прыжками в высоту.
– И сколько же брал?
– Два метра пять сантиметров. Но ты прибавил к моему личному рекорду десять сантиметров.
– Это простительно, обычная литературная гипербола. – Василий рассмеялся. – А херес? Мы пили с тобой херес?
– Хереса не оказалось, ты остановился на шампанском.
Мои наводящие фразы не могли расширить его память, подсказки не срабатывали, он лишь кивал головой. Я не стал более затягивать интригу и изложил хронику двух ялтинских дней сорокалетней давности.
– Да-да, действительно, было, было! – Василий, наконец, оживился, даже просиял. – С трудом, но кое-что припоминаю. Как в тумане. Да, был юный спортсмен. Стоп, ты чем-то очень тогда всех поразил! Было такое? Что ты именно проделал? Кажется, глазом пивные бутылки открывал?
– Нет, пробки глазом открывал кто-то другой. Возможно, мой товарищ Толя Туз, он мастак был на всякие такие фокусы. Но на “Грузию” он так и не просочился, хотя и страстно жаждал познакомиться с Фатеевой.
– Да кто же в те годы этого не жаждал!
– Туз умер, разбился на машине.
– Грустно. Спортсмены себя не жалеют.
Аксенов задумался, наморщил лоб, чуть помотал головой, как будто хотел встряхнуть в ней нечто отвечающее за информацию о событиях запредельной давности:
– Там была одна на редкость красивая девушка, Ира Гусева.
– Неужели помнишь? Даже имя и фамилию!
– Что удивительного?! Пожалуй, Ира Гусева – это единственное, что я вспоминаю из всей той Ялты. А где сейчас Ира Гусева? Ты что-нибудь знаешь о ней?
– Мало, давние сведения. Никуда из Ялты она не уехала. Одно время была любовницей знаменитого десятиборца. Потом у нее был роман с Борей Рыбаком. Художник, бывший прыгун, я тебя с ним знакомил.
– Убей, не помню.
– Я и о Боре уже лет двадцать ничего не слышал.
– Жаль… Я имею в виду Иру Гусеву. – Василий стал задумчив, как будто речь шла о незадавшейся судьбе какого-нибудь близкого человека. – Ей нужно было бежать из этой своей Ялты! Курортный город не место для таких созданий.
– Почему ты считаешь, что у нее не сложилось? Возможно, она сейчас замужем и счастлива.
– Не думаю… Хотя я был бы только рад. Но в те годы в нашей стране красивые девушки не умели устроить личную жизнь.
Аксенов замолчал, вид у него был грустный. Возможно, в голове его пронесся какой-то сюжет, возник тот “промельк красоты”, который столько лет таился в какой-то периферийной извилине.
– Как ты все это запомнил? – Василий поглядел на меня с легким недоверием.
– Дневник тренировок. Я записал в него всю эту историю, с именами, фамилиями. Ты говорил, что сомневаешься в идеях Ленина, что я когда-нибудь тоже дозрею до такого понимания.
– Да, был у меня такой рефрен.
– Получилось все по-твоему. Ленина сбросили, коммунизм упразднили. Сбылись предсказания гения.
– Нет, не совсем сбылись, гениальности мне немного не хватило, я представлял себе несколько иной сценарий. А почему ты раньше не объявился? Чего ждал столько лет?
– Рассказа твоего ждал обо мне. Ты обещал: напишу, ты мой герой.
– Досада какая! Действительно стоило бы написать, оно заслуживает того.
– Недотянул я до героя художественного произведения, слабоват оказался прообраз.
– До своей высоты недотянул? Нет, рановато ставить точку. Прыгать надо до последнего.
Опять Вася призывал меня к чему-то невозможному. И опять слова его запали мне в душу. Может, в самом деле еще не поздно?..
Мероприятие заканчивалось. Я предложил подвезти Аксенова домой на своей машине, и он охотно согласился.
Мы доехали до высотки на Котельнической, остановились во дворе. И еще час разговаривали – о спорте, который Аксенов всегда любил, об Америке, о том, как в этом мире все бывают неожиданно связаны.
– У меня сейчас такое ощущение, что мы с тобой дружили все эти сорок лет, – сказал Вася, угадав мою мысль. – Это ведь не обязательно – ежедневно или еженедельно встречаться, явление все равно теплится. Но теперь-то давай на самом деле чаще видеться.
Он написал мне в блокнот номера своих телефонов – московский, мобильный, французский. Я знал, что вряд ли позвоню: самое интересное, самое волнующее и необходимое уже состоялось, сначала сорок лет назад, а потом в этот вечер. Искусственные продолжения всегда слишком вялы и затянуты.
Через некоторое время я прочитал в газетах, что Василий Аксенов серьезно заболел. Мне думалось: в этом долгом сне писателю могут привидеться апрельская Ялта, набережная и теплоход “Грузия”… Мне хотелось, чтобы он быстрее выздоровел, и тогда я уж точно обяжу его написать обещанный рассказ. Только для этого мне все-таки нужно попытаться прыгнуть повыше, иначе неинтересно.
∙