Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2008
* * *
Наутро будет бойня.
Поплачь, дружище мой, поплачь.
Возможно, будет больно.
Ведь на войне – как на войне:
Железо плоть кромсает,
Небесный ратник и во сне
Копье не выпускает.
Малыш в постель к себе берет
Любимую игрушку.
И ты усни, свой миномет
Упрятав под подушку.
И да придет к тебе скорей
Блаженная истома.
Ведь у людей – как у людей.
А на войне – как дома.
* * *
Да звучали не те слова.
Разводили руками лекари:
“Крепко спит, но скорей жива”.
И бросался я в степь ковыльную,
И распугивал воронье,
И на меч паутину пыльную
Наворачивал, как тряпье.
И ответа искал у нечисти:
“Как дорога к тебе долга?”
“Отчего ты, бедняга, мечишьси?” –
Вопрошала меня Яга.
То сидел я на хлебной корочке,
То без удержу пировал.
С пьяным заинькой на пригорочке
Об одной тебе горевал.
Одолень-траву я заваривал.
За моря был бежать готов.
Зайка серенький уговаривал:
“Поцелуешь – всего делов!”
И бездумно ломился в чащи я.
И задумчиво гладил рожь…
Ох, Россия, – царевна спящая,
Поцелуешь – навек уснешь…
Юрию Левитанскому
* * *
Перед Богом – не выполнил…
Он записочку в щель меж святыми камнями вкладывал,
Как в Слово всю душу вкладывал.
А потом ладони горячие
Положил на камни горячие.
Ах, какая судьба ему трудная, светлая выпала!
Ветер был, и записочка выпала…
А он не заметил.
ИЕРУСАЛИМ
Он – плоский камень мостовой,
Шершавый, пористый, сухой,
Горячий, желтый.
Он – храм, где купол без опор.
Он – стоязычный разговор,
Куда б ни шел ты.
Здесь, как германец или галл,
Я торопливо постигал
Его высоты,
Когда пята или каблук
Из камня выбивали звук
Древнейшей ноты.
Блаженны те, чей легкий прах
В его покоится холмах.
Без горя сон там.
Здесь близко Бога окликать,
А даль его – рукой подать
До горизонта.
Со злобной нашей правотой
Здесь небо спорит прямотой
Лучей отвесных,
Палящих зноем стольный град,
Где шаг всего от Царских врат
До врат небесных.
ВОСПОМИНАНИЕ ОБ УБОРКЕ СЕНА
…и огромная, как поверженный дракон, копна сена
на вилах над головой.
…и сельская девушка, погладившая мою руку
и сказавшая, что у меня женская кожа.
…и впервые на тридцать пятом году жизни
увиденное поле цветущей гречихи.
…и наш пьяный руководитель, падающий мимо кровати.
…и ярко-голубые фонарики овечьих глаз в темноте.
…и сожаление о том, что меня загнали сюда
и я не попал на вечер Давида Самойлова.
…и тонкий, радостно волнующий запах земли,
а не пугающий, как на кладбище.
…и местный дурачок Миша, которого никто не мог
обыграть в шашки.
…и удивленное лицо коровы, которую я рисовал.
…и прослушивание “Dark Side of the Moon”*
каждый вечер.
…и лошадка, машущая хвостом.
…и мы на телеге.
…и песня.
…и прикушеный язык.
…и желание воспеть родимые ухабины –
страстное, сердечное, невоплощенное.
* * *
На кухне радио хрипит.
В большой кастрюле бродит сусло.
Веселый диктор говорит,
Что жизнь – особое искусство:
“Проснись и пой! Проветри дом
И освежись зарядкой бодрой!..”
Хозяин в зеркале рябом,
Как бог Анубис с песьей мордой.
Идет, зевая, на крыльцо,
Где очи на него наводит
Собаки грустное лицо,
И морду от лица воротит.
Своею брагою вчера
Он напоил полдеревеньки.
Знать, оттого свербит с утра
Желанье встать на четвереньки.
Невыносимо ярок свет!
На кухню двинулся, потупясь…
В его рабочий кабинет
Вошла собака. Что за глупость?!
Припомнились вчерашний пир
В саду под чахлыми кустами
Да чушь про параллельный мир,
Где все меняется местами…
И веря, что спасет нутро
Бурдой на корочках арбузных,
Он жадно пьет…
Скрипит перо
В собачьих пальцах заскорузлых.
* * *
Гуляя у кремлевских врат,
Решил Иван Василич Грозный,
Что он ни в чем не виноват.
Плохих людей сажая на кол,
Он сам при этом сильно плакал.
Снося народную хулу,
Сам корчился, как на колу.
Тут на коне подъехал Курбский,
Уж под покровом темноты.
Иван спросил: “Андрей, ты русский?”
– Да, царь, такой же, как и ты!
– Тогда скажи мне, коль ты русский,
Чем пред людьми я виноват?
– Да ты, – расчувствовался Курбский, –
Всем русским людям друг и брат!
Он был политиком неслабым
И норов знал государей.
Иван сказал: “Поедем к бабам!”
– К полячкам! – предложил Андрей.
* * *
Встречал закат, провожал рассвет:
Два цвета – оранжевый и желтый –
Других цветов в этом мире нет.
Есть долгий звук одинокой ноты,
Но ты, похоже, к нему привык.
Ты звезданутый. А звездолеты
Не долетают сюда, старик.
Сырой песок на ладони месишь
И со звериной глядишь тоской:
Не о спасенье ли это message**
Над горизонтом ползет строкой?
Но это только пространства вывих.
И ты устало – ладонь к глазам –
Припоминаешь пароль на выход
И все бормочешь: “Сезам, сезам…”
* * *
Вслух рассуждает малец, –
Птицы поют не о счастье ли?
– Нет, – отвечает отец. –
В трелях, чириканье, щебете
Слышится: “Скоро зима.
Боже, напомни о щедрости
Всем подающим корма!
Зерна чтоб с радостью тратили…”
Только пичужка одна
Всё беспокоится: “Хватит ли
Горя на все времена?”
– Кто эта птичка болезная?
Что ж ей не мил белый свет?
Чем она миру полезная?
– Сын, эта птичка – поэт!
Помни, что ради прекрасного
Жить нам Господь начертал!
– Папа, ты видел Некрасова?
– В детстве когда-то читал…
∙
**Послание (англ.)