Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2006
* * *
И плакать он уходит в лес,
Когда, с его согласья, Данта
Уложит на снегу Дантес.
Но, может быть, на самом деле
Стократ несчастней секундант,
Когда убийцею с дуэли
Поспешно уезжает Дант.
Так ли оно – свидетельств нету,
А смерть барьерная в чести.
И не даровано поэту
Господню заповедь блюсти.
И заряжает пистолеты,
Досадуя, ваш друг-педант…
Но убивают – не поэты,
И виноват – не секундант.
РОМАШЕЧНАЯ ЖИЗНЬ
Полудили небеса.
Плясали. Пели. Колотили в бубны.
Цыганочки, раскинув волоса,
Глядели в карты.
Выходили бубны.
А бубны – это козырная масть.
А козырям игра любая рада.
А конь хорош, когда он тоже в масть.
Украсть коня.
И взять туза с расклада.
Подковы стали пропадать в леске.
Был желтый месяц девочкой проплакан.
Вор убегал, вися на волоске,
И осень подошла:
Целковый на кон.
Так и бывает:
Этот ворожит.
Тот на руку нечист – он вор.
А этот плачет.
А вдоль по лугу-лугу белый конь бежит,
И суслик на зиму крупицы жизни прячет.
* * *
Ты до дому не дойдешь,
Бедный путник, где твой ватник?
Я – твой старый сопалатник.
Горожанин, ты не жди
Нас к пяти – мы кочевые,
Мы, как тучи кучевые,
Растерявшие дожди.
Не стели, кочевник, кошм,
Не сули нам сытный кошт;
Требник твой для нас, кочевник,
Перелистанный учебник.
Мы ведь сами по себе,
Сопалатник мой, соратник,
Никаких ворот в судьбе
Нам не отворит привратник.
Калачи иль палачи
Обручили жребий сучий –
Ты к подошвам приучи
Тёрн колючий, дёрн горючий…
* * *
В Петербурге мы сойдемся снова…
В Петербурге вновь вам не сойтись.
Ваши песни, если спеты – спеты,
И строкою должно обойтись.
Одному сыскалась смерть в нагане,
Тот на свалке птичью кость сосет,
Этот молодое в Мичигане
Племя незнакомое пасет.
Та была опальною царицей,
Не отпетою на Поварской,
Воздавалось ей за всё сторицей,
И Никола откадил Морской.
Этот – в виде сборника – но вышел,
Тих и безупречен, как сонет,
Этот из ума на Пасху выжил,
Те ушли в обед. Их дома нет…
Что поэт – то инвентарный номер.
Что ни номер – то программы гвоздь.
Умер, вымер, замер или помер,
Или жив. Но в Питере – не гость.
Что уж тут обманывать, поэты?
Ожидает в гости Петербург
Только сердца горькие заметы,
И всегдашний – в рифму – ветер пург.
ИСАЙЯ
Тебе она дитя родит –
Ликуй! Господь с тобой, Исайя!
Благословен, кто плодовит!
Ликуй, не забывай, Исайя!
Не торопясь и не томясь,
Живи, картошку запасая,
Таская на калошах грязь.
Сарай твой – это суть сарая:
Пыль, грабли и крестовики…
Входи, их сети сотрясая, –
В зной пахнет смоквой прель сырая…
Благословенны бедняки.
Растет младенец твой.
Он – кто-то.
А кто, и сам не разберет.
Он, может быть, до поворота,
Туда, где царские ворота,
В отличье от тебя дойдет.
Чего же ты?
Ликуй, Исайя…
Придет она и в твой сарай;
Хрипи тогда – ликуй, Исайя! –
На раскладушке помирай.
Теперь таких уже и нету –
Кусок холста и два креста
На шкворнях поворотных.
Свету
Не взвидь.
И кончись у окна…
Что было?
Ничего, Исайя…
Ревекка разве что босая.
Еще окраина косая –
С соседом выйди потолкуй.
Умрут другие, воскресая,
Однако ты ликуй, Исайя…
Чего уж тут?
Ликуй, Исайя!
Мне время плакать.
Ты – ликуй!
* * *
Вот нашей жизни жестяной паек.
Сдавайся, мужество мое, не без остатка,
Оставь хоть проволоке шерсти рыжий клок.
Казалось бы, пустяк, спиралька, жгутик,
Дыханье всякое, скудельный белемнит –
А эти неотступно жгут и жгут их,
И дым из труб горбушками валит.
Ты нежен, Керубино с карабином,
Зеленоглазый, в ризах кружевных, –
Но только щупальце ты не переруби нам,
Оставь дыханье в скважинках сквозных.
Ты развяжи узлы пеньковых вервий
И вмятины от них перевяжи,
И в белом обеспамятевшем нерве
Ослабь многопудовые тяжи.
Сгодится всё – удавка, сырость, Сцилла,
Могильный холод, адова жара,
Чтоб жизнь с трудом дыхание ловила,
И цепенела серая кора.
* * *
Белеют пески золоченые,
Мы нашу удачу отбыли –
Денечки наши свяченые.
Время с его застежками,
Парфюмерными смуглостями,
Доченьками-матрешками,
Выпуклостями, округлостями.
И пошло обоюдное
Из такого наличия,
Спешное, безрассудное
В жанре косноязычия.
Голубого цикория
В поле горелки газовые –
Глупая вовсе история
Радости эти разовые.
Грустное, канифасное,
Бусинное, бузинное,
А ты – мое лето красное,
А я – твое небо синее.
РЕДЧАЙШЕЕ
Был притертых привычек смещеньем.
Навсегда я в себя окунал
Уходящего дня наущенья.
Он затеплился тепел и гол
И не чуждый апрельской опаски
Двоекратную прелесть обрел,
Совместив столь несхожие Пасхи.
Воздух – старозаветный аскет
В синагоге враскачку выстаивал,
А в Никольском, сквозя сквозь кенкет,
Желтяками с налоя растаивал.
Было чисто и пусто. Чинов
Чинных улиц не застили ветки…
И завет, что с каналами нов,
Был с графитными ветками – ветхий.
Вечер исподволь начал включать
Растушевки свои в перспективы,
Но – пора. Уговор был встречать.
Промедленья почти неучтивы.
Ожиданье. Подспудный оркестр.
Наконец громоносная кода –
И несут танцовщицы свой крест
Неспеша из служебного входа.
После – мост. И на уровне рей
Ночь поскачет к почтамту, как нарочный.
И в реке – керосин фонарей.
И трамвай непременно до Барочной.