Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2006
Пару лет назад многое в моей жизни было иначе. Мир смотрел на меня с улыбкой. Я был чуть веселее и легче на подъем. И благодаря этому совершил три замечательных путешествия в города русского Юга. (Спасибо за них также Сергею Филатову и Ирине Ковалевой.) На память остались в моем архиве нижеследующие заметки. Сейчас я их достал оттуда, перечитал и малость поправил.
Для меня, северянина (и происхождением, и ментально), Юг навсегда останется экзотической сказкой, романтическим мифом. Полумечтой-полуобманом. Таинственной страной нежных снов. Но много ли поймешь в новом русском Юге за несколько дней? Наверное, мало. Ну что ж, пусть они, эти заметки, почти ни на что не претендуют. Просто наблюдения. То, что увидено. То, что услышано. Хотя кое-что просто било в глаза, и о преимуществах свежего взгляда говорили так долго, что грех сбрасывать это со счетов.
И еще. Может быть, с тех еще недавних и уже далеких пор, когда милосердная судьба бережно перемещала меня по Югу, там многое изменилось. Хотя отличный кубанский писатель Саша Карасев великодушно уверяет, что не изменилось почти ничего, по сути. Я ему верю, как всегда.
Астрахань. След в след за Озирисом
1534 километра к юго-востоку от Москвы. Крайний российский Юг. Полторы тысячи километров от Москвы. Средняя температура января – минус 3-5 градусов, июля – плюс 22-24 градуса. Вечерами быстро темнеет. В полном мраке не всегда разберешь, кто идет тебе навстречу. Из тьмы всплывают бледные пятна лиц. Со скамейки тебя окликнет женский голос с неожиданным предложением: “Молодой человек, дай денежку, – я помолюсь!”
Роскошно-безмятежная южная Европа. Запредельное эхо Средиземноморья. Астраханцы называют свой город русской Венецией и рифмуют с Петербургом. Есть в Астрахани исторический дуб, который помнит Петра Великого. Но главное сходство этого города с Питером в том, что Астрахань тоже расположена на островах речной дельты. Центр Астрахани – остров, омываемый водами Волги, Кутума, Царева и ерика Казачий. А всего островов – одиннадцать. Между ними через рукава и протоки переброшены мосты.
Самолет за два с копейками часа донес меня вместе с прозаиком Владимиром Маканиным из “Шереметьева” до почти безлюдного летом международного аэропорта Астрахани.
Астрахань женственна. Отсюда родом художник Кустодиев, певец Вечной Женственности, отождествленной им со сдобной русской купчихой. Подобно разметавшейся в постели кустодиевской купчихе Астрахань нежится в обволакивающем зное, тает и мерцает, качается в южном мареве.
Этот астраханский зной изнуряет лаской. Его слишком много. Дожди высыхают налету. Главная тема в летней прессе – пляж. Душными вечерами солнце, опускаясь за Волгу, заливает улицы золотом, тянет шлейф сладковатого, пряного запаха. Ослабевает зной лишь к утру. Утро здесь – самое творческое время. В остальные часы надлежит предаваться удовольствиям.
Скажем, охоте на водоплавающую дичь, – по примеру легендарного генсека Леонида Брежнева, частого гостя этих мест в незапамятные советские времена. Он прилетал на большой птице поохотиться на птичек поменьше. А из удовольствий общедоступных – в городе кафейни и шашлычные, прогулки по набережной вдоль Волги. Можно сбежать по выложенному камнем берегу и бултыхнуться в волну, лениво качающую пластиковые бутылки.
Астрахань и, в принципе, предназначена для прогулок с бесконечным, уходящим в вечность маршрутом. Это место для длинного, многодневного гулянья. Огромный город построен во второй половине XIX – начале XX веков – да таким пока и остался: каменным, деревянным, эклектичным, чередующим ампир с модерном, кованый и литой чугун с резным деревом. Бесконечная лента улиц и набережных тянется живописно и разнообразно, на каждом шагу радуя новыми впечатлениями. Обжитые руины, помойки и запущенные тупики перемежаются с казенным евроремонтом и нуворишеским понтом. Окна и двери распахнуты в улицы – и бесхитростная, в шлепанцах и трениках, на босу ногу жизнь происходит изнутри наружу, в дворах и галереях. И хорошо здесь вот так незаметно жить, доживать, ни на что не претендуя, отставной козы барабанщиком, дремотно и привольно. Уличной псиной, которой всегда перепадет какой-нибудь лишний кусок.
Осетр и белуга по-прежнему заплывают на щедрые астраханские базары. Большие Исады, Селенские Исады, Татар-базар… Масляно лоснятся копченые рыбьи бока. Навалены груды воблы. Из-под полы вам, может быть, продадут и черной икры. Но покупателей мало. Дороговаты для астраханцев рыбьи деликатесы. Лишь богатый московский турист подчас набегает сюда со спустившегося по Волге теплохода: то-то радость скучающим торговцам.
В Астрахани растет все. От картошки до арбузов. В июле – кругом алые горы сочных помидоров. А в августе появляются и арбузы.
В дельте расцветает лотос.
Ну а современное богатство Астрахани – газ и нефть. Настоящие хозяева края, судя по всему, – Газпром и Лукойл. Астраханское месторождение нефти – примерно пятое по величине в мире (так говорят). Газпрому принадлежит единственное суперсовременное здание в центре города. Это многогранная глыба из стекла и бетона. Архитектор явно столичный, чувствуется стиль, чуть ли не хай-тек, но торчит этот дворец на улице, как золотой зуб в гнилой пасти.
Газпром опекает и футбольную команду “Волгарь”. Но с футболом тут нелады, не тянут волгари бечеву, хотя астраханцы держат первое место по посещаемости матчей и знамениты своими фанами. Еще недавно здесь была одна только фан-группировка, “Волжские браконьеры”. И вот случился раскол. Появилась вторая группа, “Бело-синие хулиганы”.
Но почему-то в непопулярный ручной мяч все равно играют в Астрахани лучше, чем в популярный ножной.
Значение Астрахани велико и разнообразно. Город – юго-восточный край Европы, пограничье, форпост великой цивилизации Запада на восточном, азиатском берегу Волги. Он по своему внешнему облику настолько европеец, что поначалу трудно в это поверить. Здесь издавна восприимчивы к веяниям с Запада, и неудивительно, что отсюда вышел пионер новой русской литературы Василий Тредиаковский, поклонник французской куртуазии, которую он пытался насадить в сугробах Севера.
Волга торопится тут на свидание к Каспию. У нее сильное, нетерпеливое течение. Не успеешь оглянуться – снесет вниз. Астрахань – русские ворота Хвалынского моря, русский ключ к персидским и среднеазиатским краям. В XVIII веке в Астрахани были созданы военный флот, адмиралтейство, верфи. Могучая семибашенная астраханская крепость (кремль) еще XVII века на высоком Заячьем холме, с белокаменными стенами, – памятник былому (а может, и грядущему) военному значению города.
Новые вызовы заставляют астраханцев шевелиться. Они бы, может, и рады ничего не делать, наслаждаясь старинным покоем, но история уже отмеряет свои сроки. Отсюда, наверное, происходит новейший, авангардный астраханский русский патриотизм. Есть на одной из центральных улочек гастроном “Астрахань без Америки”. Довольно банальное заведение. Не призыв, а казус. Стократ ощутимей для обостренного национально-культурного чувства иная угроза. Некоторые астраханские писатели сурово предостерегают в здешней прессе: на город надвигается Азия, рынок заговорил с кавказским акцентом. Хлопают писатели крыльями, как пушкинский золотой петушок, – и с тем же эффектом. К тому же газет тут почти не читают, берегут расшатанные нервы.
Местные казаки берут себе в пример Стеньку Разина, невежливо обошедшегося с восточной княжной. Они носятся с идеей поставить ему в городе памятник. Стенькин пьяный кураж становится в споре с угрожающей покою Азией комфортной позицией “сверху”, превращается в политический лозунг.
На советский период этот свежайший астраханский патриотизм почти не распространяется. Тамошние корни пересохли и не дают сил для новой борьбы. Поэтому источники ищут в других местах. Глубокий консерватизм становится основой астраханской идеологии. Литераторы Астрахани упорно борются за возвращение астраханским улицам старинных исторических названий (пока чуть не все они названы именами ревдеятелей). Упорно и пока бесплодно. Никому это не нужно: ни начальству, ни толпе. Просто время здесь не хочет обрываться. Тянется и длится. Ничего не меняется. А если что-то и меняется, то незаметно и исподволь.
На центральной площади стоит на постаменте Ленин. Он меланхолически задумчив, застыл в полунаклоне, роняя пальтишко наземь. Одна астраханская поэтесса, вдохновившись памятником, написала о том, как ей жалко Ильича, сжимающего кепку. “Прохладно. Не весна… Возможно, эта кепка – единственное, что осталось у него”. Схвачено метко: астраханский Ильич, и вправду, того и гляди протянет головной убор за подаяньем.
А рядом с Ильичем – пара берез, ветви которых увиты разноцветными ленточками. Такой тут ритуал: в день свадьбы жених лезет на березу и завязывает ленту. Есть ленточки на уровне человеческого роста. А есть и почти на самой вершине.
Вот еще история, рассказанная нам редактором газеты-официоза Игорем Бодровым. Была на краю города едва проезжая, полудачная улочка имени советского писателя Семена Бабаевского – знаменитого лакировщика действительности, лауреата Сталинской премии, с Астраханью вообще-то никак не связанного. И вот в перестроечные времена в газете появилась статейка: пора-де улочку переименовать; не заслуживает советский конъюнктурщик такой почести, тем более при жизни… Заметка эта как-то дошла до Бабаевского, и тот прислал письмо, в котором ничтоже сумняшеся апеллировал к суду истории, но притом слезно попросил улочку и впрямь переименовать. Не нужна-де ему такая честь… И что же? Сейчас на месте той улочки несколько кварталов новых элитных домов – и называется это место… “микрорайоном Бабаевского”!
Здесь молятся всем богам сразу. Восстанавливают православные соборы. Идут службы в костеле, интеллигенция ценит тамошний орган. Открываются мечети. Армянская церковь, протестанты… Всего четырнадцать религиозных конфессий.
Главный бич-кровопивец Астрахани – мошка. С ударением на втором слоге. У нее бывает брачный период, когда она, охваченная сексуальным возбуждением, форменным образом оккупирует город и беззастенчиво пьет кровь горожан. Как только ни пытались с ней бороться! Мазались керосином, мазутом. Тщетно. И вот, совсем недавно, нашли-таки средство от мошки. Оказывается, нужно просто посыпать себя ванилином. Мошка его не переносит. Идешь довольный да еще и благоухаешь, как пряник.
Сразу выросли цены на ванилин.
Астраханская шутка: мы здесь пьем то, что вы там нам сливаете.
Если соотнести европейскую Россию с человеческим телом, а Волгу представить голубой хордой, то Астрахань окажется где-то возле ануса, в генитальной области. Напомнит знойный заокеанский Нью-Орлеан. Простая правда географии состоит в том, что город – это, метафорически выражаясь, фекальный сброс с Севера, раскрытая вагина с Юга.
Здесь оседает то, что не пригодилось на Севере. Именно тут оказался на старости лет вождь несостоявшейся русской революции Николай Чернышевский – и горько жаловался в письмах, что ему не с кем поговорить. И нечего делать.
Сюда входит Юг; и не войной идет, а своими старинными, испытанными средствами: надвигается товарами, торговлей, плодится и размножается. Местные скептики бессильно разводят руками: сегодня мы еще Европа, а завтра станем Азией.
Азией город когда-то уже был. Там, где находится Астрахань, издавна располагались поселения, через которые шли великие торговые пути – Шелковый из Китая в Европу и Волжский из варяг в арабы. Где-то здесь была столица древнейшего государства на нынешней территории России Хазарского Каганата, Итиль, разоренная буйным варягом Святославом. На протяжении столетий здесь, несмотря на разрушения, снова и снова возникали города хазар, половцев, татар – Аштархан, Аджитархан, Хаджи-Тархань, Цытрахань, Зыстрахань… А сама Астрахань была столицей независимого ханства. Но с тех пор много воды утекло, и русские давно обжили эти края. Навсегда?
Похоже на то.
В самых дремотных краях случаются мятежи. В Астрахани в старокупеческой семье родился великий революционер русского стиха Велимир Хлебников, один из последних русских гениев, искатель магической силы слова. О родном городе он написал так: “здесь когда-то был Озирис”. И еще добавил: “Водой тот город окружен, и в нем имеют общих жен”.
Начало и конец. Они закольцованы так: именем Тредиаковского недавно названа одна из центральных улочек, Хлебникову посвящен персональный музей. Революционеры введены в пантеон. Поезд стоит, дальше ехать некуда.
Литература, однако, продолжается и в Астрахани. Есть здесь юные, совсем желторотые писатели-фантасты, которым мало Астрахани. Мало России.
…Владимир Маканин и я были командированы фондом социально-экономических и культурных программ именно для поиска свежих литературных сил. Фонд проводит раз в год форум молодых писателей России – грандиозное мероприятие, позволяющее зримо, чуть ли не тактильно ощутить наличие и единого культурного, духовного российского пространства за одичавшим горизонтом повседневности, и впечатлиться разнообразием талантов, вступающих в самое блистательное, на мой вкус, российское гражданство – гражданство литературной республики. Нам удалось тогда найти и в Астрахани одаренных авторов, которые были приглашены в Москву.
Великая станица
В фойе Кубанского университета все углы прямые. Единственное исключение – тот, где разместилась огромная амфора. Древняя реликвия неспроста оказалась в главном вузе Краснодара. Это – символический акцент, укореняющий неглубокую местную историю и культуру в настоящей, ветхой античности.
Эллины сюда действительно заходили. Они знали Кубань и называли эту реку Конской, а еще – Осетровой. Ныне здесь шутят, что именно грекам принадлежит знаменитое двустишие, посвященное Кубани. В оригинале оно якобы звучало примерно так: “Течет вода Кубань-реки туда, куда велят греки”. А уж потом пришли большевики и экспроприировали стишок.
Но на самом деле Краснодар – город непозволительно (и завидно) молодой. Ему едва стукнуло двести лет. Он весь в становлении, и главное у него – впереди.
Культурный слой здесь пока не столь уж велик. Зато силен голос природных стихий. Для краевого самолюбия любой, самый краткий визит российской знаменитости классической эпохи означает очень много. Возможно, поэтому недавно в Краснодаре был удостоен памятника художник Илья Репин. Он приезжал сюда в поисках живописной натуры для своего полотна о запорожцах, пишущих патриотическое письмо турецкому султану. Подходящих казаков (в шароварах величиной с Черное море и с былинными оселедцами) ему пришлось искать довольно долго, и нашлась эта натура даже не в самом Краснодаре, а в пригородной станице Пашковской. Чтобы увереннее мотивировать связь северного художника с южным краем, вспоминают и о другом. Когда в начале ХХ века здесь создавали картинную галерею, Репин способствовал передаче ей Академией художеств картин известных мастеров.
Кто-то вложил в руку задумчивому Репину красный кленовый лист. А наискосок, у краевой библиотеки, есть еще и памятник Пушкину, проезжавшему через Екатеринодар из Пятигорска в Крым в 1820 году. Памятник не столь удачен по исполнению, сколь важен для краснодарского культурного мифа. Ваятель изобразил Пушкина высоким и стройным молодым казачиной. Только чубчика не хватает…
Ну да, как-никак Краснодар – казацкая столица. Именно казаки, переселившиеся сюда по приказанию Екатерины II с Запада, из-за Буга, в 1793 году построили крепость недалеко от берега Кубани, там, где протекал ее приток Карасун. Она стала их войсковой резиденцией и получила имя Екатеринодар. Весь этот край был отдан царицей казакам. Основатель нового града – кошевой атаман Захарий Чепига, который был их предводителем.
И вот, кстати, впечатление Пушкина от тутошних удальцов: “Видел я берега Кубани и сторожевые станицы – любовался нашими казаками: вечно верхом, вечно готовы драться”… Сегодня казаки пересели на автомобили, но боевой характер, кажется, сохранили. Мальчишки в городе играют в войну – кто с покупным оружием, а кто и с самодельным автоматом из двух деревянных палок. И мальчишество, казацкую бесшабашность и удаль они сохраняют до седых волос. Краснодар – город решительных, шумных, размашистых мужчин. Они громко говорят и знают о жизни все.
Таков же, к примеру, и мой приятель Юрий Соловьев, заслуженный журналист края (без шуток, такое он имеет звание, и это не мешает ему быть действительно хорошим журналистом).
Народ серьезный, шутить не любит. В других местах мальчишествующие губернаторы покровительствуют спорту, а юные фанаты угорают от футболхоккейного патриотизма. А здесь, кажется, смотрят немножко свысока на такие праздные занятия суперменов, оставшихся без важного мужского дела. Футбольная команда “Кубань” продержалась в высшей лиге один год. (И памятью об этом годе стал отличный стадион.) И что? Кубанцы ищут и находят себе более важное для государства и общества применение.
…Рос город медленно. Это была глухая окраина империи. К тому же сначала в нем было запрещено селиться тем, кто не принадлежал к казачьему сословию. Шли десятилетия, а Екатеринодар оставался казачьей станицей. “Едва только смеркнется, как у всех ставни уже закрыты. Начинается безмолвие. Через полчаса город делается гробом. Нигде не увидите огня. Только лай собак, которыми жители богаты, напоминает, что здесь живут люди”, – это свидетельство, датированное серединой XIX века. А другой автор делился такими впечатлениями: “В этом отставшем от современного значения граде насчитывается до двух тысяч хат, изваянных из глины и покрытых камышом и соломой. Хаты стоят в таких положениях, как будто им скомандовали “Вольно, ребята”: они стоят лицом, и спиной, и боком на улицу… Эти улицы, кроме дарового света луны, когда она есть, не знают другого освещения”.
В 1867 году Екатеринодар был преобразован из войскового города в гражданский. Но и современный Краснодар многое унаследовал от своего казачье-станичного прошлого. И не собирается просто так с этим наследством расставаться. Дух казачьей вольницы причудливо сочетается здесь с государственным патриотизмом, казачий анархизм с пафосом державности.
Краснодар и ныне – словно бы огромная казачья станица. Другой, такой же большой, во всем мире, наверное, нет. Население города – почти 800 тысяч человек. В недавнюю пору у здешних руководителей было намерение как-нибудь догнать численность жителей до миллиона. Не удалось. Может быть, время тогда еще не пришло. Вообще-то край сегодня не производит впечатления перенаселенного, хотя здешние власти иногда про это что-то такое бормочут. Даже притом, что плотность населения здесь в восемь раз больше, чем по России в целом.
Велика Родина-Мать. Но часто в последнее время слышишь, что слишком много в ней севера – и мало юга. Так что Прикубанью немудрено обогнать Таймыр и Чукотку что по числу, что по плотности народонаселения. Жизнь здесь нежна и комфортна, пусть даже стихии природы иной раз говорят свое. Так ведь и в Америке бывают ураганы и смерчи, но народ не эмигрирует ни из Флориды, ни из Канзаса.
О казацком гоноре ходят легенды. Вот, к примеру, анекдот о постройке Войскового собора в Екатеринодаре. Собор предполагалось создать по образу существовавшего в Запорожском коше храма, но в неизмеримо большем размере. Казаки хотели и людей удивить, и старину помянуть. И Войсковой собор действительно стал достопримечательностью Екатеринодара, потому как, построенный из привезенного издалека, с Волги, леса, обошелся дороже, чем если бы его строили из кирпича.
А палладиум современного Краснодара – огромный престольный Свято-Екатерининский храм, известный также как Красный собор. Его купол различим за городской застройкой издалека. Но вход в храм мне пришлось-таки поискать. Дело вот в чем. Богослужение здесь, говорят, было прекращено в тридцатых годах минувшего века. Но ненадолго. Немцы, захватив город в 42-м, вернули храм верующим, а советская власть потом уже не решилась отобрать святыню назад. Так и вышло, что в самом центре города для верующих оставался единственный храм из множества действовавших прежде церквей и часовен. Власти, однако, стыдливо зажали собор с трех сторон заурядной жилой застройкой, чтобы он не так бросался в глаза. И мне в моем праздном шатании по городу пришлось обойти вокруг этой декорации, чтобы увидеть, как роскошно ныне явлен собор с четвертой, западной стороны.
Здесь всегда людно. Перед входом, на почтительном отдалении, – нищие, поближе – павильон с краниками, из которых вытекает освященная вода. Подымаешься по лестнице и попадаешь среди южного зноя в огромную пустую прохладную сень. Эффектные росписи в стиле православного декаданса рубежа XIX – XX веков. Деревянные полы. Службы нет, и люди допущены только к самым ближним от входа иконам. Тут, при входе, ветхие старушки и солидные мужчины ставят перед иконами свечи – одна другой толще.
За нищими, кстати, присматривает нехилый паренек из автомобиля с затененными стеклами. Стоило пьяненькой даме в легкомысленных шортах подойти к моим спутникам и попросить копеечку, как машина приблизилась к нам и оттуда послышалось повелительное: “Женщина, у вас есть свое место, и стойте, чего вы ходите!”
В советскую эпоху казачья культура жила в Краснодаре в самых безобидных проявлениях. Именно тогда мировую известность приобрел Кубанский казачий хор, возникший еще в 1811 году. Поют кубанцы громко и энергично, душа веселится. Ну а с новой силой свою казачью родословную город утверждал уже в 90-е годы. Символическое событие – восстановление на Красной улице снесенного в советское время обелиска в честь 200-летия Кубанского казачьего войска (отсчет произведен со времени участия хоперских казаков в 1696 году в осаде Петром I крепости Азов) и в ознаменование свободы и земель, дарованных кубанскому казачеству Екатериной II. Памятник восстановили по литографии, сохранившейся в местном историко-археологическом музее.
Прежде в будущее здесь смотрели более безмятежно. Все кубанцам удавалось. Захотели создать новое море – и создали. Захотели выращивать рис – он растет.
Четверть века назад Кубанское водохранилище считалось чуть ли не главной достопримечательностью Краснодара. До той поры в крае было, как шутили здесь, три моря: Черное, Азовское и винное. И тут вдруг появилось четвертое. Кубань “для обеспечения выполнения производственных и мелиоративных мероприятий” перекрыли в 1973 году, она разлилась, затопив поля и адыгейские аулы. На юго-восточную окраину города обязательно возили гостей.
Сейчас посмотришь – большая, скучная водная гладь. Теперь это новое море не сильно любят. Недостатков у него оказалось не меньше, чем достоинств; и это по самому лояльному счету. Изменился климат, людям досаждают влажные зимы. Рыба перестала ходить на нерест, и вместо осетра ныне плодится завезенный с Дальнего Востока толстолобик. Тоже хорошая рыба. И даже пароходство на Кубани заглохло. Есть, говорят, один пароходик, и тот экскурсионный… Да и страшновато бывает иногда краснодарцам: ну как прорвет плотину – и хлынут на город воды рукотворного моря-озера.
Начали выращивать и рис. Рапортовали стране и партии об урожае в миллион тонн. Кубанский рис и сегодня можно купить в градах и весях страны. Хотя пессимисты в Краснодаре и рис подозревают в росте заболеваемости; не столько сам рис, сколько удобрения и химикаты, используемые при его взращивании.
Кажется, здесь недавно, но зато очень остро почувствовали, что будущее чревато не только сладкими пряниками.
Краснодар – город, в котором заблудиться мудрено. С одной стороны, многоводная, зеленовато-сероватая река Кубань, с другой – железнодорожная линия. Посредине – сетка мелко нарезанных кварталов старого города и главная улица – Красная.
Улица Красная неширока, но длинна. Это витрина города – и как таковая она скажет о Краснодаре не все.
Свернешь чуть в сторону – и попадаешь в иной, извечный, низкорослый Краснодар. Узкие, тесные улочки. Тормозящий на каждом перекрестке и оттого жутко медленный трамвай движется по ним, раздвигая плечами одно- и двухэтажные домишки. Асфальт чередуется с булыжником. Уличные щенки разморенно лежат поперек дороги плашмя – спят. Для них время стоит на месте.
Патриархально-медлительная жизнь. Задумчивые старики. Неторопливые толстухи. Южная лень. Южная флегма. И вдруг среди этой тишины, среди подслеповатых домишек улицы Чапаева, – компьютерный клуб. Или какое-нибудь хай-течное сооружение из стекла и металла. Или новый краснокирпичный особняк-замок. Город богат такими внезапными контрастами. Станица – и мегаполис!
Нередко замечаешь за краснодарцами доброжелательную неспешность, домашность, провинциальное простодушие, почти сельскую непринужденность быта и нравов. Но простота и непосредственность, привычная заторможенность сменяется новой урбанистической динамикой, старое с новым, восточное с западным… И внезапно осознаешь, что жизнь в городе кипит ключом.
Краснодар – живой, заводной город энергичных людей. По Красной улице с шумом и звоном проносятся свадебные кортежи. У каждого делового человека мобильник. То и дело на заседаниях и в общественном транспорте звучит музыкальный сигнал; улица сплошь и рядом говорит по сотовому. На местном многоканальном телевидении – изобилие рекламы. Коммерческий бум. В прессе – известия об инвестициях из-за рубежа (Дания, США, Швейцария…). Витрина города – новенький, с иголочки железнодорожный вокзал Краснодар-1.
На каждом шагу кафе, магазинчики, киоски. Ими, часто встроенными в торцы пятиэтажек, преображены ветхие хрущобы. Поразительно, как изменился облик некоторых улиц, как советский стандарт отступил под напором частной инициативы. Несонные продавщицы воспитаны конкуренцией с соседями; стоит остановиться, слышишь из-за прилавка вежливое: “Слушаю вас”. Мелкая и средняя торговля неутомима, неистощима и повсюду. Кому нечем торговать, а хочется, те торгуют на улице орехами и семечками, в малюсеньких кулечках.
Екатеринодар долгие годы был, по сути, пограничной крепостью. С северной стороны нарыли земляной вал. На Красную улицу выходили крепостные ворота, которые на ночь запирались. Вокруг города была раскинута цепь плетневых пикетов с дозорными вышками. Ночами казаки залегали в укромных местах на речном берегу и до рассвета охраняли покой города.
Вообще-то и сейчас край – пограничный. Граница с Адыгеей в Краснодаре проходит ровнехонько по Кубани. Правый ее берег “наш”, а левый – адыгейский. Там города уже нет. Но это одна из самых мирных и незаметных границ, какие я только видел. В полдень на гранитах набережной, лениво развалившись, сидели парни в трусах, лет по тридцать каждому. Завидев приезжих, они тут же проявили молодечество: начали напоказ, с шутками-прибаутками прыгать с высокого парапета в мутные, быстрые воды. Впрочем, спросили за это триста рублей, а не получив их, легко удовлетворились сигареткой.
Однако риторика пограничья временами звучит в здешней прессе, в разговорах. Новое время – новые проблемы. Рядом неспокойный Кавказ. С юга едут иммигранты, беженцы, они совсем непохожи на “своих” армян, живущих здесь издавна, и при этом чертовски активны, а это нравится не всем. Кому-то кажется, что чужаки занимают город. Как-то это связывается и с ростом преступности, и с тем, что слишком многое в новой жизни стало измеряться деньгами. И с тем, что в ночном клубе “Паук” – четыре тысячи рублей “за все”. И с появлением наркоманов. (Сценка в аптеке: некая девица спрашивает аптекаршу: “Бисептол от ломок помогает?” Та невозмутимо отвечает: “Да”.) Наркомания на Кубани стала серьезной социальной проблемой, с ней борется уже непосредственно глава края Ткачев.
Тоска горожан по коммуникации проявилась не только в широкой популярности электронных средств связи. Кому-то не хватает и их. И тогда в дело идет масляная краска. Стены и заборы становятся посланием неизвестному читателю. И каких только откровений тут ни сыщешь: и о национальной принадлежности политиков, и о межэтнических отношениях. Почитаешь также граффити – и поймешь, что все-таки нет покоя в душе горожанина. Динамичные и непредсказуемые процессы жизни растревожили его не на шутку.
Иногда на вызовы новых времен город пытается ответить консервацией всего, что только можно законсервировать и застопорить. Вероятно, в этом нехитрый секрет успеха на Кубани коммунистов. Здесь они ответили на тревогу кубанцев, которых беспокоят перемены, ведущие неведомо куда. Не факт, что к добру.
Чувствительный вопрос – отношения между народами на Северном Кавказе. И в Краснодаре остро чувствуется стремление к соблюдению политкорректности. Такая осторожность – не в характере кубанцев, но они себя к ней приучают. Не без проблем.
До недавних пор якорем, прочно крепившим корабль к надежному дну, был батька Кондрат (бывший губернатор края Кондратенко). Народный, эпический герой, харизматическая личность. Строитель и борец. На Севере к нему относятся неоднозначно, но для кубанцев батька – последняя, кажется, инстанция. Дальше только Бог. Станица его взрастила и выучила. Он много работал и много сделал. И душа у него живая, неравнодушная казацкая станичная душа. Огромный, хотя, наверное, и не безграничный ресурс доверия передал батька и своим преемникам.
О тормозных настроениях красноречиво свидетельствует до краев нагруженный символикой один из последних актов краевой власти – учреждение Золотой медали Героя труда Кубани. К награждению представляются люди, внесшие особый вклад в развитие экономики, культуры, науки…
Есть события, в которых кристаллизуются явные и скрытые намерения общества и власти. Возможно, таков и наш случай. Социальное море взбаламучено. И вот в этом брожении возникает некий вектор. Путеводная золотая звезда. Что означает учреждение звезды героя в наше вроде бы негероическое время, когда героем труда быть никто не хочет, но люди просто хотят иметь интересную работу, хорошую зарплату и ни с кем ни ссориться? Оно означает реализацию мечты о настоящем, не менее великом, чем прошлое. Это романтическая утопия, обращенная к советскому прошлому, питающаяся им, памятью о нем. Ведь это в СССР труд был не Божьим проклятием, а делом чести, делом славы, делом доблести и геройства.
Но можно ли сегодня всерьез говорить о советском реабилитансе, о ползучей реставрации советского прошлого? Советская власть имела основания героизировать труд, поскольку была озабочена строительством безбожного, рукотворного рая на земле. Это был угар и блуд труда, вдохновленного богоборческой утопией. О чем-то подобном как о цели трудовых усилий теперь и подумать нельзя. Тем паче – сказать об этом вслух. Засмеют. Увы и ах, кто бы чего бы ни хотел, ход времен нельзя остановить. А тем более повернуть вспять.
Циник скажет: да просто власть мобилизует людей. Немножко местного патриотизма, чуть-чуть ностальгии по тому времени, когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли. Вот рецепт такой мобилизации. И не так уж это глупо – опираться на честных трудяг… Но, думаю, этот анализ намерений не до конца верен. Нужно, наверное, говорить о том, что власть скорее пытается наделить жизнь людей высшим смыслом. “Работать на благо Кубани” – так может называться этот смысл. Именно ради этого привлекается остаточный ресурс социального самопожертвования (если таковой еще существует) и стихийная тяга к единству (безусловно, имеющая быть).
Проблема в другом. Новый знак показывает, на кого у властей надежда, из кого формируется опора общества. Это – добросовестные труженики, не хватающие звезд с неба, работающие в малоподвижных, традиционных трудовых ячейках. Таковы условия награждения. Потенциальный герой должен был в течение периода больших потрясений и реформ трудиться на одном рабочем месте, не помышляя о том, чтобы что-то поменять в своей жизни. Комбайнер – да. Программист – ни при какой погоде.
Да и просто воспоминания о блаженных временах кавалеров Золотой Звезды принадлежат нынче людям довольно солидного возраста. Для молодых это – дела времен Очакова и покорения Крыма.
Мы прописываем себя в прошлом. Движение в будущее у нас пользуется лишь тем, что осталось от этого прошлого. В нем нет настоящей творческой силы. Не слишком ли заизвестковался костяк?
Местной периодики в киосках много, а споров, дискуссий в ней мало. Как будто город побаивается их. И предпочитает закрашивать экстремистские надписи на заборах. На телеканале “Акцент” в бытность мою в Краснодаре года три назад существовал замечательный клуб молодого журналиста Тимура Козлова (наверное, и сегодня существует, почему нет?). В прямом эфире, в передаче “Народная жилетка”, краснодарцы высказывались обо всем на свете. Сам Тимур при этом не забывал обличать главу города. Ну а для нас эта передача – повод поразмыслить о том, что в Краснодаре, кажется, все-таки не очень хотят и умеют слушать. Тем более – кого-то чужого. Универсальное российское явление усугублено здесь традицией анархической вольницы. У каждого свое мнение, и он так уверен в своей правоте, что до других ему нет дела. Особенно до какой-то там Москвы. Все как-то врозь. Раздельными кругами.
Вот и получается, что Краснодар – это такой плавильный котел, где пока неведомо что выплавляется.
Тревожный край. Здесь и природа непредсказуема. И народы, и люди живут не слишком дружно. Ничего еще не сложилось. Все здесь перемешано, движется в разные стороны, из-под краснодарского проглядывает исконно-екатеринодарское, амбиции мешаются с наивом… Магазин “Осанна” открывается на улице Коммунаров. Навечно остается на крыше дома допотопная, наивная реклама 50-х годов: “Покупайте цветы”. Лицом друг к другу – торговые точки “Интим” и “Учебники”, а наискосок еще и кабинет психоанализа.
Ничего нельзя предвидеть. И чувствуется подспудная неизбежность чего-то нового и значительного. В местной прессе, исполненной кубанского патриотизма, встречаешь глухие намеки на великую будущность, неумело, но твердо озвученные претензии края на роль национального лидера, намерение “обеспечить лидерство Кубани в масштабах страны”. И кто знает, может быть, здесь удастся создать для этого достаточно прочный фундамент. Пусть кому-то пока в это совсем не верится. Мало идей, мало умов… Но уж очень серьезен настрой. Вот, пригласили маститого Григоровича ставить балет в местном театре.
Да и ближняя граница – она ведь не только разделяет, но и связывает. Помнят в Краснодаре о том, что он – город-мост, издавна соединявший Россию с горскими народами Кавказа. Любят вспоминать, что “Краснодар приютил 120 национальностей”. А теперь, по сути, здесь возникла какая-то новая порода россиян – итог векового этнокультурного синтеза. С этим не поспоришь.
Город бурно прорастает в будущее, растет и модернизируется, но по-прежнему далеко не все ему по росту. Там жмет, тут мешает… Ему многого не хватает. Например, трезвого учета того, что, кроме Кубани, есть еще и другая Россия, очень разная, но не менее… русская. Здесь что-то еще будет происходить. Движение захватывает Краснодар, а он то отдается этому потоку, то растерянно цепляется за крохи стабильности, то пытается строить новый прекрасный мир, воспринимая угрозы как вызовы.
Краснодарцы – запойные читатели. Такой вывод делаешь, наталкиваясь то тут, то там на отличные, просто образцовые книжные магазины. Их на удивление много, и по уровню сервиса они не хуже столичных. Вот, к примеру, книжная лавка “Федор Михайлович”, спрятавшаяся во дворе дома на центральной улице. Впрочем, она не столько прячется, сколько умело себя позиционирует. Рядом с подворотней есть указатель: “Умным – сюда”…
Правда, покупателей в этих больших и богатых магазинах пока поменьше, чем в московских. Здесь и всюду возникает все-таки ощущение, что Краснодар щедро запасается на будущее, собираясь не сегодня, но завтра переплюнуть гордых северян. Это город, которому, может быть, еще предстоит стать великим. Глядишь, когда-нибудь и при въезде в него будет написано: “Умным – сюда”.
Поцелуй ребенка,
или
За летом летим в Пятигорск
“Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машука:
во время грозы облака будут спускаться до моей кровли…”
Журнал Печорина.
…Край тогдашнего городка – давно уже его середина, но Машук все так же заслоняет ближний горизонт. А поодаль царит над ландшафтом пятиглавая Бештау, “Пять гор”, по имени которой и назван Пятигорск. Образованная когда-то вулканической лавой, она высока и живописна. 1400 метров над уровнем моря. Есть турецкая легенда о том, что на вершине Бештау хранилась ветхая корабельная доска в триста шагов – от Ноева ковчега. Согласно другой легенде, на этой горе погиб герой нартского эпоса Сосруко.
“Пасмурный Бешту”, сказал Пушкин. “Пугает чудной вышиной”, – добавил Лермонтов. Но не пугает, нет; это всего лишь романтическое преувеличение. Оно очевидно для тех, кто видел отроги главных гор Кавказа и подымался на высоту три тысячи метров над уровнем моря.
Бештау и его сателлиты – целый архипелаг скалистых островов. Эта излюбленная поэтическая метафора возникла еще в XIX веке и принадлежит светилу геологии Герману Абиху. Но это не дикие горы южных кавказских хребтов. В здешнем пейзаже есть… не уют, но соразмерность. Горная вертикаль и здесь тянет душу вверх, но не страшит и не подавляет.
На несколько дней я – приезжий с Севера – поселился в Пятигорске, почти на полкилометра ближе к небу. Жилье мое здесь располагалось под горой, чуть ниже, чем когда-то обитал лермонтовский Печорин.
Улочки города бегут вверх-вниз. По одной из них плавно скользит трамвай. Первым же вечером я, минуя пышный фонтан, в котором нет ни капли воды, вышел на прогулку на пятигорский бульвар. В старину эту улицу звали Царской. Вдоль бульвара выстроились в ряд кафешки. Живописно мерцают огни. Вечерами весь город окутан густой южной тьмой и лишь на бульваре светло, почти как днем. Фланирует нарядная публика. Народ в основном простой, молодой, незатейливый. Ближе к ночи начинает звучать музыка. Кое-где не протолкнешься. Здесь можно отведать и фирменное ставропольское прасковейское вино, можно полакомиться пятигорским мороженым.
Но до железнодорожного вокзала это молодежное гулянье не доходит. Два, три квартала – и кафе кончаются, шум и гам затихают. Иногда слышно, как тихо-тихо стрекочут кузнечики.
Атмосфера в городе казалась мирной. Не пахло здесь ни войной, ни бедой. Чистенькие, ухоженные улицы заставляли вспомнить, что Пятигорск недавно был объявлен самым благоустроенным городом страны. Вспомнилась и фраза местной жительницы: “У нас не воруют”. Наверное, это такое же преувеличение, как испуг от взгляда на Бештау. Но преувеличение симпатичное. В моем номере на втором этаже горничная после уборки оставляла окно открытым на весь день, и я, вернувшись, находил потом следы присутствия только одних гостей, – больших ночных бабочек.
У Пятигорска столько всего в прошлом, что ему уже не нужно, кажется, настоящего. Редко где в России так сильно чувствуешь присутствие великих, ушедших не до конца. Редко где так ярок ореол культурного мифа.
При входе в городской парк культуры и отдыха имени Кирова (он же Казенный сад) есть большой щит, на котором написано, кто гулял по этим дорожкам. И кто там только ни гулял! И Пушкин, и Горький, и Высоцкий. А Лев Толстой встретил и отметил в пятигорской ресторации свой первый четвертак.
Пятигорск был культурным средоточием русского Кавказа в самом, наверное, лучшем русском веке, девятнадцатом. Один из самых модных курортов принимал многочисленных гостей из обеих столиц, приезжавших на воды. Отборное русское общество прогуливалось по главному пятигорскому саду, Цветнику. Аристократы и плебеи пили воду и принимали ванны, выезжали на пикники, назначали праздники.
Эта земля необильно рождала собственные таланты. Разве лишь гимнописец Сергей Михалков провел здесь, кажется, детские годы, ныне почетный гражданин Пятигорска. Но зато здешние красоты вдохновляли поколения русских литераторов и музыкантов. Горячие ключи “кавказского Парнаса” имели и кастальскую струю. Литераторы приезжали лечиться, а заболевали Кавказом неисцелимо. Тот же Толстой начал свои занятия литературой именно в Пятигорске, отсюда отправил в Петербург рукопись “Детства”.
Пока длилась первая Кавказская война, здесь в XIX веке квартировало боевое офицерство империи – люди, в общем-то, не худшего разбора. Офицеры развлекались, как умели. Кутили, изредка дрались на дуэлях, бросали косые взгляды на барышень-аристократок, привозимых мамашами на воды. Недавно по одному из телеканалов я смотрел “Княжну Мери” Исидора Анненского, фильм 1955 года. Из философского романа тогда была сделана грубая социальная мелодрама. Кроме всего прочего, пошлый пасквиль на старое русское офицерство!
С тех пор многое изменилось. В соседнем, живописном Кисловодске есть офицерский клуб, а при нем знаменитый на Кавминводах театр “Благодать”, своего рода патриотическое кабаре. Здесь вас накормят недурным ужином и предложат в качестве сопровождения историко-просветительскую и развлекательную мелодекламацию. Самое интересное в стенах этого культурного центра – два мемориальных зала: один посвящен Александру Колчаку, другой – Матильде Кшесинской. Не спрашивайте – отчего и почему. Таков местный вкус.
Но в современном Пятигорске офицеры незаметны. Возможно, их тут вовсе не осталось. Нынче для города не самое блестящее время. Обаяние здешних мест остывает. Пятигорск записан в исторические города, но налет провинциальности здесь дает о себе знать. Да и столичные знаменитости бывают тут нечасто. Литературный по своему культурному призванию город крупные писатели давно уже обходят стороной, полюбив другие края – Коктебель, Пицунду, Юрмалу…
Молодой Самуил Маршак, которому еще в тот момент нечего было, в общем-то, терять, приехал сюда в 1919 году и хлестко сформулировал: сей город тем лишь знаменит, что здесь был Лермонтов убит. Это правда. Но не вся. Еще Лермонтов жил здесь. Писал. И еще – он любил этот город.
В сегодняшнем Пятигорске Лермонтов представлен бронзовым опекушинским памятником и музеем-заповедником в старом центре города. Памятник скучает в сквере напротив санатория “Руно” (заболевания органов пищеварения, дыхания, опорно-двигательного аппарата и пр.). Напротив когда-то стоял еще Спасский собор, снесенный в 1935 году. Теперь на его месте скромная церквушка-новодел. На первый взгляд, опекушинский сидящий Лермонтов странноват. Щуплый, с вытянутым бедром. Если присмотреться, можно, однако, заметить на лице поэта выражение, искупающее недостатки его посадки. Это неотмирная отрешенность и космическая тоска.
Среди многочисленных портретов Лермонтова в музее меня поразил рисунок художника Шведе, изобразившего поэта на смертном одре. Видно, какой он был еще мальчишка, при всех своих таланте и трагической философии. Музей занимает целый квартал в центре. За оградой есть и скромнейшего вида белый домик под камышовой крышей, где провел поэт последние дни. Низкие потолки. Тесные комнатки. Стол, за которым написаны последние стихи. Отсюда вынесли его гроб.
Здесь, в музее, я разговаривал с участниками совещания литературных музеев России, а они взахлеб, жертвуя отдыхом и сном, обсуждали свои проблемы, сойдясь в кои-то веки под этот гостеприимный кров благодаря филатовскому Конгрессу Российской интеллигенции, организовавшему мероприятие. На самом деле, где, если не здесь, собираться руководителям литературных музеев страны?
Машук – одна из самых волшебных гор в России. Его не портит даже телевизионная вышка с антенной на вершине. Хотя без нее было бы, конечно, еще лучше. (Как, к примеру, без банальной высоковольтной линии рядом с Покровом–на–Нерли). Машук называют ласковым. Он кажется невысоким, даже уютным, пока не задумаешь на него взойти.
Гора литературных воспоминаний. На ее склоне находится самое романтическое место Пятигорска – место дуэли Лермонтова и Мартынова. Склон зарос лесом, а само место обозначено цветником и памятником. Хмуро взирают на четыре стороны света каменные грифы, вывернув шеи назад. Сияет синевой небосвод, но кажется, что здесь навечно повисла черная грозовая туча.
Пускай знатоки спорят, там ли, в верном ли месте, стоит памятник этому событию. Важность не в месте, а в памяти. К тому же именно сюда приезжают в Пятигорске молодожены в день свадьбы. Наверное, они знают, что делают. Так что кое-где здесь еще можно без удивления ожидать встретить “шумную и блестящую кавалькаду: дамы в черных и голубых амазонках, кавалеры…”. Кавалькаду, издали похожую на ту, что описана Лермонтовым.
На склоне горы находится и старинное городское кладбище, единственный такой некрополь, который сохранился на Северном Кавказе с начала XIX века. Здесь восемь месяцев лежал Лермонтов, а потом бабушка забрала прах в Тарханы. Старожилы не забывают упомянуть, что место могилы, как и место дуэли, обозначено предположительно.
Над Цветником на Горячей горе бронзовый орел когтит змею. Орел – символ Кавказских Минеральных Вод. Считается, что, ужаленный змеей, он лечился здешними водами. А хищно-птичья тема продолжена была когда-то еще одним гостем Пятигорска, Велимиром Хлебниковым, о котором здесь не очень любят вспоминать. Гениальный мизантроп посвятил городу чуть ли не самое свое известное обличительное стихотворение. Помните? “Сегодня Машук, как борзая,/Весь белый, лишь в огненных пятнах берез,/И птица на нем замерзая,/За летом летит в Пятигорск…/И что же? Обратно летит без ума,/Хоть крылья у бедной озябли./Их души жестоки, как грабли,/На сердце же вечно зима./Их жизнь жестока, как выстрел./Счет денег их мысли убыстрил,/Чтоб слушать напев торгашей,/Приделана пара ушей”.
Разысканиями о местной и вообще кавказской старине занимается главный хранитель музея Николай Маркелов. Он издал несколько интересных книжечек. Пятигорье издавна притягивало к себе сердца и взоры. Народы приходили и уходили, на Севере и Юге писали о здешних чудесах в научных трудах и популярных очерках. Город возник на берегу невзрачного Подкумка. Сначала, в 1780 году, появилась военная крепость Константиногорская. Потом казачья станица и курорт, благоустроенный генералом Ермоловым и ставший в 1830 году уездным городом. Потом, по совместительству, столица то Северо-Кавказской республики, то Терско-Дагестанского края.
Потом однажды в Пятигорск приехали Остап Бендер с Кисой Воробьяниновым. И вместе с ними городской миф легонько соскользнул в фельетонную фазу. Вот так всегда: поэзия сменяется прозой не самого высокого полета. Но кто ж виноват, что в советскую эпоху город был воспет не Томасом Манном, например (вспомним его “Волшебную гору” – роман о похожем горном курорте), а Ильей Ильфом и Евгением Петровым? Никто.
Но и сегодня город знаменит своими целительными водами. А в последнее время – самым большим на Северном Кавказе вещевым рынком “Людмила” на краю Пятигорска. Это катакомбы, заполненные неизысканным турецким товаром. Там можно заблудиться, увязнуть, например, в горах женского белья.
Музей, воды, базар – три пятигорских кита.
Отдыхающих-“дикарей” в городе мало или вовсе нет. Удалось увидеть лишь одно объявление о сдаче комнаты. Курортники приезжают в санатории – и старательно пьют местные воды. Питьевые галереи почти на каждом шагу, и вода там не стоит ни копейки. Приходите со своим стаканом и пейте на здоровье! Одни воды приятно орошают нёбо. Другие не столь приятны, сколь полезны. Отдают вареным яйцом.
Теплыми ваннами и грязями здесь лечат и нервы, и суставы, и еще много всякого. Пушкин и Лермонтов тоже купались тут, а Белинский просто-таки изнурял себя ваннами. Самые большие общедоступные ванны – Пушкинские – названы так из чрезмерного почтения к поэту, а раньше назывались Сабанеевскими. В их длинных коридорах не стихает жизнь.
Однажды я поднялся и к Пироговской лечебнице (в этом месте великий Пирогов впервые применил наркоз). Соблазненный майоликовыми панно с изображением купающихся античных римлян, я без всяких затруднений взял ванну, за сто рублей. Лучащаяся доброжелательством дама в белом халате прочитала мне краткую лекцию о пользе такого времяпрепровождения. Сбросил одежду и погрузился на пятнадцать минут в горячий сероуглерод. Всплыл, растворился. По истечении срока вода слилась сама, автоматически, норовя утянуть меня за собой – почудилось, что обратно в недра горы.
От этих ванн остается два шага до знаменитого Провала. Мимо роскошных особняков начала минувшего века доберешься туда пешком, хотя можно и на автобусе.
Воды, льющиеся из горы, подмыли горную толщу, свод пещеры обрушился, и открылась огромная страшная яма, дыра в горе, с озером на дне. Ночью отсюда вылетает змей и похищает людей. Так думали в древности. Раньше в Провал можно было заглянуть только сверху, рискуя сорваться и рухнуть вниз. Постепенно бояться змея перестали и даже отваживались спуститься в дыру в корзинах. Смельчаки танцевали на плотике над бездной.
Поэзия и здесь сменялась прозой, лет сто пятьдесят назад к озеру сбоку прорыли туннель. Считалось, что озерная минеральная вода наделена особо целительными свойствами, эти воды когда-то освятил Кавказский владыка Игнатий Брянчанинов.
Почин Остапа не прижился, сегодня денег за вход в Провал не берут. Идешь – как в преисподнюю. (Моя спутница схватила меня за рукав). И вот открывается пещера. Голубое, несильно глубокое озерцо. Сверху льется дневной свет. На стене – иконка Пантелеймона–целителя. Но окунуться в озеро теперь нельзя, оно отгорожено от посетителей железной решеткой. Как всегда, “соображения безопасности”: сверху якобы может упасть камень.
В Цветнике есть еще причудливая Лермонтовская галерея, привезенная сто лет назад с Нижегородской ярмарки. Есть грот Дианы, хотя ее скульптуры в нем я что-то не заметил. У ажурной решетки Цветника Киса Воробьянинов, если помните, просил милостыню. Но сейчас “бывший депутат Государственной Думы” стоит поодаль, на бульваре, у одного из кафейных заведений, – фигурой из картона. А рядом есть и металлический миниатюрный Остап, почему-то помещенный в центр фонтанчика.
Общественный разброд и кавказские неустройства отпугнули российского обывателя от Пятигорска. Сюда неохотно ездили лечиться в недавние годы. О том свидетельствует и громадный заброшенный остов недостроенной гостиницы в самом центре, рядом с административными офисами и Нижним рынком, который поражает не только чистотой, но и малолюдством. Впрочем, говорят, что строительство гостиницы остановили не потому, что не стало спроса на номера. Дело в другом: вдруг просел фундамент.
Нет в городе и иностранцев, исключая, наверное, гостей из Закавказья. Впрочем, кто хозяева, кто гости? В Пятигорске испокон веку живут, например, армяне.
Теперь вроде б народ снова поехал сюда в санатории и пансионаты. Так сказал нам заместитель главы города. Для развлечения этих отдыхающих есть в городе оперетта. Театр располагается в Цветнике, в эффектном снаружи здании, выстроенном в начале минувшего века, перед самой российской смутой. На полу вестибюля выложено цветной плиткой: “1914”. Это был Народный дом. Говорят, что с балкона дома Киров провозгласил советскую власть.
Я заглянул и сюда. Давали творение современного белорусского композитора Левина “Красавец мужчина”. Зал был полон. Вдохновенно правил оркестром импозантный дирижер. Артисты старательно пели и танцевали, хотя совсем не умеют играть. Либретто отдавало пошлинкой.
Прелесть Пятигорска еще и в том, что он живет своей жизнью и иногда как бы не замечает курортников.
Город разросся. Улочки и бульвары центра заполнены молодежью. Десятая часть населения города – студенты. Смуглая юность Кавказа приобретает здесь европейскую выучку в многочисленных филиалах столичных вузов. Заведений таких десятка два. Они расположились бок о бок во многих больших домах старого центра. На переменах и после занятий студиозусы вываливают скопом на воздух. Разговоры типичные – об экзаменах и зачетах, сколько у кого пар. Спрос, как везде, в основном на экономическое и юридическое образование. Хотя аборигены уверены, что лучше всего в их городе учат в исконно пятигорских лингвистическом университете и фармацевтической академии.
Главный студенческий город находится в новом микрорайоне Белая Ромашка. Это поэтичное название – не причуда властей. История его появления такая. В начале минувшего века энтузиасты занимались сбором пожертвований на туберкулезный санаторий. Жертвователям они прикалывали на грудь белый цветок из материи или бумаги. Санаторий был построен и дал начало этому микрорайону.
Все-таки лучше всех о Пятигорске написал Лермонтов. Это знаменитый пассаж из дневника Печорина. “Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бешту синеет, как последняя туча рассеянной бури; на север подымается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона; на восток смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, – а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы все синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльбрусом… Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо сине – чего бы, кажется, больше?”
За прошедшие века много горячей воды утекло со склонов Машука. Но воздух все тот же и горы все те же. Здесь особенно понятно, что без Кавказа русскому сердцу жить нельзя. Это “тоже русская земля” – не по праву силы, а по тому ее сокровенному зову, которому благодарно откликается северная душа. Но что такое этот тихий и нежный душевный отзвук в мире, где правят бал жестоковыйные начала геополитики?
В “Герое нашего времени” упомянута каменная беседка “Эолова арфа” – на высоте, в емануелевском парке. Когда-то тут действительно была установлена арфа, певшая на ветру. Ее ангельские звуки слышал Лермонтов. Но теперь это место грустно молчит. Арфа утрачена. Недавние попытки заменить ее механическим инструментом оказались малоудачными… Именно отсюда, говорят, и можно иногда увидеть далекие знаменитые вершины. Но не всякому дается этот намек на райские выси. Мне, увы, так и не удалось рассмотреть сияющую шапку Эльбруса.
Он спрятался в дымке.