Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2005
Еще летом минувшего года, ознакомившись со списком романов, номинированных на Букеровскую премию, я понял, что совершенно не представляю себе, что это такое – “современная русская литература”. Из нескольких десятков книг на тот момент я успел прочесть лишь две: “Все поправимо” А. Кабакова и “Искренне Ваш Шурик” Л. Улицкой. Поскольку роман А. Кабакова произвел на меня сильное впечатление, я решил написать конкурсное эссе именно о нем. И оказался не одинок в своих симпатиях – хотя бы потому, что вскоре этот роман вошел в длинный список “Студенческого Букера”.
Думаю, что роман Кабакова был недооценен не только студенческим жюри, но и “взрослым”. Автору удалось достигнуть самого главного: читатель его романа медленно, но верно погружается в некую обволакивающую эмоциональную атмосферу, начинает испытывать странное и противоречивое чувство, смесь симпатии и отторжения. Насколько я могу судить, все прочитавшие книгу, как правило, не заявляли с первых же слов, “плохой” роман получился у Кабакова или “хороший”, “понравился” ли он им и чем именно. А вот о своей увлеченности книгой Кабакова говорили все, отмечали свою готовность подпасть под ее обаяние.
Однако, как ни странно, привлекательность романа Кабакова нередко была порождена неприятными ощущениями. Кто-то говорил, что “ему было душно в этом тексте” и потому он никак не мог с ним расстаться. Кто-то даже утверждал, что это очень “депрессивная книга”. Что ж, спору нет: трудно читать трудные книги.
Роман “Все поправимо” неизбежно провоцирует читателя на размышления, препятствует простому следованию за сюжетными перипетиями. Где грань допустимого в рассказе о частной жизни, существует ли она вообще? Что такое конформизм: инстинкт самосохранения или осознанная позиция; что важнее: время вокруг тебя или ощущение времени внутри собственного сознания? Вопросы эти – самого общего характера, привычные для больших классических русских романов позапрошлого века. Однако современный роман, трактующий проблемы бытия настолько всерьез, без тени иронии, неизбежно выглядит достаточно тяжеловесным. К тому же автор последовательно уклоняется от каких бы то ни было ответов и решений. Классический роман сопрягал постановку “вечных вопросов” с правом и возможностью их разрешить. Читатель же книги Кабакова попадает в ситуацию двойственную. Его то ли обманули в лучших ожиданиях, то ли, наоборот, предоставили повышенные полномочия для принятия независимых решений.
Немаловажная деталь: по исторической точности в описании аспектов частной жизни пятидесятых–девяностых годов “Все поправимо” можно сравнить разве только с некоторыми романами Людмилы Улицкой. Университетские профессора истории именно ее книги рекомендуют прочесть студентам для лучшего понимания “повседневной жизни” советского времени. Надо сказать, кстати, что в составе студенческого жюри я был единственным историком, моя будущая профессия диктовала свой особый взгляд на современную прозу, зачастую не совпадающий с “филологическим”. Особенно важную роль сыграл этот факт, когда мы обдумывали коллективный манифест нашего жюри.
Из “длинного списка” нашей премии почти сразу же были исключены две книги: “Синдикат” Д. Рубиной и (к моему сожалению) роман А.Кабакова. Вот и оказался перед нами этот самый “круг чтения современного студента”, о котором говорили авторы проекта еще в самом начале его реализации. Удивительно, но никакого конфликта отцов и детей не произошло. Итоги конкурса наших эссе о современных романах показали, что вещи, включенные в короткий лист “большого” Букера, заняли также и ведущие места в рейтинге студенческих предпочтений. Это значит, что получившийся у студентов “короткий список” из десяти романов действительно имел какое-то отношение к реальным современным литературным предпочтениям по состоянию на 2004 год.
Обсуждений и дискуссий в жюри было с избытком. Попутно мы выяснили немало важного и любопытного. Например, то, что русский роман нынче становится все более разнообразным, возникают (возвращаются, заимствуются и т.д.) новые жанровые разновидности. Нередко на смелые эксперименты решаются авторы маститые. Среди них – Аксенов, Петрушевская, Вишневецкая.
Из десяти романов только в трех – у Аксенова, Улицкой и Геласимова – сюжет разворачивается в прошлом. Два романа – Петрушевской и Вишневецкой – погружают читателя в некое условное время. Все же остальные повествуют, так сказать, “о девяностых и позже”. Значит, роман по-прежнему остается главным инструментом литературного осмысления современности.
“Сергеев и городок” Зайончковского пленил мое сердце и разум сразу и навсегда. Что-то похожее я испытал, когда впервые прочитал В. Шукшина, а позже С. Довлатова. Прозрачная проза: легкий слог, безупречность композиции, добродушный юмор. Особость героев романа – провинциальных обывателей – подчеркивается с изящной аккуратностью, без агрессии, шовинизма, без страдальческих завываний “Умом Россию не понять…”. Гиперрациональные в смысле “чего где приспособить” ради выживания, они кажутся сегодня какими-то очарованными странниками, остерегающимися подойти к большому, шумному, по-настоящему рациональному городу. А потому и остаются в городке. По силе художественного воздействия у этой книги мало конкурентов. Она способна создавать настроение.
Вторым произведением “о современности” из десятки 2004 года для меня стал роман М. Петровой “Валторна Шилклопера”. Интересный подход к серьезному направлению дневниковой прозы. Казалось бы, ничего не происходит в этой книге – так, быт, рутина, повседневность. Однако есть что-то завораживающее в этом мерном потоке дней. Но самое неожиданное – это органичность жизни героини романа. Оказывается, жить можно чисто, опрятно и при этом не “скатываться в яму мещанства”, а вести вполне интеллектуальную и чувственную жизнь. Это большая новация для русской литературы.
Так я прочитал двенадцать современных русских романов и остался доволен.
Кирилл ЮХНЕВИЧ