Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2005
ДЕНЬ СВЯТОГО ЭЛЕКТРОМОНТЕРА
Сегодня у нас что, день святого электромонтера? – спросил он у люстры.
Вале, круглому сироте двадцати четырех лет, всегда было странно и забавно оттого, что он электромонтер. У него эта профессия прежде связывалась с определенным обликом. И как-то само собой получалось, что чем дольше Валя работал электромонтером, тем больше он соответствовал этому облику.
С пятницы на субботу ему снились странные сны. Он проснулся – как обычно в субботу – опухший и небритый, но в его лице появилось что-то новое.
Он сел на кровати, нашел на полу рядом с собой последнюю бутылку пива, открыл ее зубами, как всегда, удивился, что это у него так легко получилось, выпил залпом и снова лег. На нем были черные штаны с полосочками в центре штанин (не с лампасами, которые по бокам), и с петельками, зацепляемыми за ступни, а еще вылинявшая хлопчатобумажная майка, короткая, оголяющая низ его тощего брюха. Пять минут он пытался как-то осмыслить только что приснившееся ему, но логически можно было прийти к тому, что смысл его снов – он чуть ли не Бог.
Валя все-таки окончательно встал с кровати, нащупал взглядом свои тапочки, надел их и пошел умываться.
– А я все-таки чудесно выгляжу, несмотря на всю свою отвратительность, – удивился он, стоя перед зеркалом. Вдруг Валя почувствовал странный зуд в лопатках. Он потерся о косяк спиной, и тут в дверь постучали.
Валя с удовольствием выругался, просто чтобы напомнить себе о том, что он это делает прекрасно, и пошел открывать дверь.
Это был Илья, голова его намокла от дождя, он был свежий, взволнованный и, как всегда, глупый на вид.
– Заходи.
Илья зашел, скинул ботинки и пристально посмотрел на Валю:
– А с тобой что-то не то.
– Я, знаешь ли, чувствую, – Валя горько усмехнулся, подумал о том, сколько осталось от зарплаты, но об этом думать было не надо, поэтому он попытался целиком отдаться диалогу. Илья тем временем сказал:
– Да я не в том смысле. У тебя сегодня в лице что-то… – Он не мог найти подходящего слова.
– Особенное?
– Вроде того.
– Блин, я тоже что-то типа того подметил! – Валя удивился: вот и Илья заметил в нем новое. – Мне сегодня приснилось, что я становлюсь святым.
Илья тут же нашелся:
– Ну, раз святой… Ты вчера зарплату получить должен был…
Валя скривился, но спросил:
– Сколько тебе?
– Две сотки до среды.
– На хрен?
– Сегодня футбол с пацанами собираемся смотреть. Столик заказали. А у меня денег нет.
– Кто играет? – спросил Валя, открывая ящик стола, Илья ответил, но через две секунды Валя уже забыл, кто и с кем. Он старался не глядя достать несколько бумажек. Смотреть в ящик нельзя было: вдруг, увидев, сколько там осталось, он поймет, что будущее устрашающе и бесперспективно.
Валя вытащил наугад три смятых сотенных купюры и одну пятисотенную. Надеясь, что не последняя, пятисотку он бросил обратно, а три сотни протянул Илье:
– Вот, только сходи пива купи мне. В бутылочках, “Балтика тройка”, шесть. Или семь, если хватит. И сигарет. “Балканки”.
И вдруг, не прерываясь, Валя отчетливо понял, о чем Илья думает:
– Ты сказал “в среду”, а подумал “в воскресенье, если получится”.
Илья удивился, взял деньги и, моргая и ничего не говоря, начал обуваться.
Илья вышел, а Валя быстро захлопнул за ним дверь, повалился на спину и стал кататься, отталкиваясь ногами, но зуд в спине прошел не сразу. Он встал, все еще ничего не понимая, но с чувством облегчения.
Илья дошел до ларька, протянул деньги, сказал, что ему надо, улыбаясь своим мыслям. Женщина-продавец, лет тридцати, но с какой-то невероятной свежестью в лице, взглянув на него, засмеялась и сказала:
– Ну даешь!
Уже совсем сбитый с толку, Илья поднялся по лестнице и постучал к Вале.
Долго никакой реакции на его стук не было, потом он услышал шум, услышал, как Валя матерится, и дверь отворилась.
– Что это с тобой?
Перед Ильей предстал Валя в идиотском длинном пальто, голова же его была обмотана полотенцем.
– Шаманю я.
– Гонишь ты.
Но Валя разговаривать не хотел. Он протянул руку, взял пакет с пивом:
– Ну, давай, до среды. До среды.
И захлопнул дверь.
Итак в субботу, в шестнадцать часов с небольшим, электромонтер Валя опять сидел на кровати. Над головой у него был нимб, светящийся, теплый, на ощупь как из плоти. За спиной уже была не та ерундистика, что три часа назад, не жалкое подобие, а самые что ни на есть настоящие крылья.
Он два часа привыкал к мысли о том, что стал ангелом, потом выпил еще бутылку пива (теперь оставалось три), скурил еще две сигареты и решил лечь поспать на несколько часов.
Проснулся Валя, когда уже стемнело, со знанием того, что теперь ему надо делать.
Он взглянул на часы: до полуночи оставалось час и двадцать пять минут. Валя пожарил яичницу из семи яиц, поел, и до полуночи осталось пятьдесят пять минут. Он подумал, что перед этим грандиозным событием все-таки стоит побриться.
Ровно в двадцать три тридцать Валя вылетел в окно с покетом-маечкой, в котором было три бутылки пива и полпачки сигарет. Он летел к ближайшей шестнадцатиэтажке и вспоминал, что и в детстве он уже твердо верил, что ему уготована великая миссия. Однако он думал, что все будет происходить по-другому. Ну хоть бы небо разверзлось, что ли.
Когда он об этом подумал, пошел дождь да где-то вспыхнула молния. Это уже больше походило на правду.
Он приземлился на крыше, крылья его уже намокли и отяжелели, и у него появилась одышка. Он сел, свесив ноги вниз, не боясь высоты, пил пиво, было хорошо.
Валя допивал последнюю бутылку, когда в голове сработало: ПОРА.
Он встал, чувствуя, что уже отходит на второй план, что теперь его тело уже как бы не принадлежит ему. Валя задрал руки и сделал невероятно торжественное выражение лица. Все это он делал, уже не отдавая приказов своему телу. Он просто предоставлял его в аренду, чувствуя все и наблюдая, без возможности принимать участие.
С небес на него пролился яркий свет, и стало ясно: началось.
Пока вроде бы все было очень хорошо. Он чувствовал, что появляется связь между ним и остальным человечеством. Его тело стало проводником, сейчас они почувствуют и прозреют. В воображении Вали это все представлялось так, будто паутина постепенно охватывает весь мир. Скоро пойдет ток, польется истина по проводам, человечество шагнет к новому этапу жизни. Человечество пройдет через ворота – как же он был возбужден! – пройдет через ворота в новую жизнь. Пора.
Восторг Вали набирал обороты, набирал и набирал. Валя думал, что он лопнет от вдохновения, но ничего не произошло.
Свет с неба погас.
Валя снова почувствовал волю над своим телом. Он уже подустал, тело ныло.
Валя снова присел, свесив ноги, и допил остатки пива. Он закурил и, держа сигарету в руке, смотрел на свет от нимба, который на руку падал. Свет как будто был менее ярким, чем некоторое время назад.
И тут Валя понял. Он понял, и сердце упало: НИЧЕГО НЕ БУДЕТ. Человечество в отрубе. Человечество не выходит на связь, потому что человечество СМОТРИТ ФУТБОЛ. Именно сейчас.
Когда он это понял, нимб потух. Потух, а потом упал ему на голову и дальше вниз. Крылья тоже отвалились.
В десять часов утра в воскресенье электромонтер Валя, сильно потрепанный и уставший, в черных штанах с полосочками посередине штанин и с петельками, зацепляемыми за ступни, в короткой хлопчатобумажной майке с двумя большими дырками на спине и в домашних тапочках, но тем не менее все еще очень хорошо выглядящий, зашел в ларек напротив своего дома.
– Привет, Наташа, дай мне три бутылки пива. “Жигулевского”. И пачку “балканки”.
Наташа внимательно смотрела на Валю, думая, что хочет выйти из-за прилавка и пойти с ним. Но она спросила:
– Что это с тобой сегодня?
– Праздновал день святого электромонтера, – усмехнулся Валя.
Наташа смотрела на него очень удивленно и внимательно. Он смотрел на нее внимательно и думал, что хочет, чтобы она вышла из-за прилавка и пошла с ним. Она была сегодня не такая какая-то. Не такая в самую лучшую сторону. Блин, подумал Валя, блин.
Наташа сказала медленно, все еще сохраняя удивление на лице:
– А я думала, вчера был день святого бухгалтера. Мне не хотелось называть его днем святой ларечницы.
Блин, думал Валя, блин.
Наташа все сильнее хотела выйти из-за прилавка и пойти с ним.
Валя думал, что это все так и должно быть, всегда все так и должно было быть, что теперь все встанет на свои места. Он подумал, что есть какие-то слова, которые он должен сейчас сказать. Он сказал, не зная, те ли это слова:
– Лучше дай две бутылки вина и пачку “Винстона”.
Подошли бы и любые другие слова, подумала Наташа. Она взяла вино, сигареты, вышла из-за прилавка. Валя думал, что она и есть та самая королева для электромонтера Вали, и улыбался. Она тоже улыбалась.
Они вышли, Наташа закрыла павильон, дальше они пошли за руки.
Возле своего подъезда Валя увидел дворника с метлой в руках. Дворник был задумчив, грустно задумчив.
– Здорово, Виктор Павлович, – сказал электромонтер.
Дворник что-то пробормотал в ответ.
Валя с Наташей зашли в подъезд, а Виктор Павлович выругался, бросил метлу, огляделся по сторонам, потом сел на лавочку. Он вздохнул. Было совсем хреново. Он начал задирать штанину, и из нее вывалился хвост. Отвалился, и ничего не поделаешь.
РАЙ ОТКРЫТ ДЛЯ ВСЕХ
С закрытыми глазами я ехал на работу в маршрутке. Не могу ночами спать обычно часов до трех, зато потом весь день хожу как в астрале. Нужно было открыть глаза и посмотреть в окно: не пора ли мне уже выходить? Я частенько проезжал свою остановку. Тогда маршрутка доезжала до конечной, разворачивалась, а я выходил на обратном пути, опаздывая таким образом на двадцать пять минут. Вот, я ехал и заставлял себя открыть глаза, но они никак не хотели распахиваться, и я вроде уснул еще на неопределенное время. Потом я все-таки открыл их, но оказалось, что я ни в какой не в маршрутке. Я открыл их от неожиданного матерного возгласа, донесшегося издалека слева. Я огляделся: это было просторное помещение, очень просторное. Потолки высокие – метров пять высоты, большой зал, наверное, пятьдесят на пятьдесят метров. Здесь были столики, за которыми сидели люди, по одному или, редко, по двое. Я тоже сидел за столиком. Метрах в пяти от меня была стойка, за которой стоял красивый, уж намного красивее меня, парень. Я встал, подошел и попросил бутылку пива, он поставил ее передо мной.
– Сколько с меня?
– Ничего не надо.
Он вежливо улыбался.
– Как так?
Он улыбался вежливо, но немного снисходительно:
– Все за счет заведения.
– Тогда дайте мне еще две сразу и сигарет.
Он совершенно спокойно, все с этой же улыбкой поставил передо мной пиво и положил сигареты.
– Все?
– Да, спасибо. А почему? За какие такие заслуги?
– Идите, присядьте.
Я пошел обратно за столик, пил потихоньку пиво из бутылки – я люблю пить из бутылки – и смотрел по сторонам, пытаясь что-то понять. Место какое-то странное было. Люди вокруг были задумчивые, иногда кто-то из них вставал и шел в дверной проем, но проем без двери, который был слева от меня. Один мужик зашел туда, и оттуда послышался поток брани. Мужик ругался непонятно на кого, утверждая, что зря “пахал, как папа Карло”. Тогда я встал, взял одну бутылку с собой и подошел к девушке, которая сидела одна, пила чай или кофе – ее я приметил полбутылки назад:
– Можно сесть с вами?
– Садитесь.
Я сел и начал разглядывать ее. Ничего, симпатичная.
– Что?
– Нравитесь вы мне. Красивая.
– А.
– Но я хотел у вас спросить: что это за место?
– Так вот же, на столе лежит брошюрка, почитайте, там все написано. И можно на “ты”.
– Хорошо. Я просто думал, это реклама.
Я начал читать. Там была написана всякая чушь, совершенно не литературным языком. Я прочитал полтора предложения о каких-то райских пастбищах и отложил эту ерунду.
– Тут, – говорю, – какая-то матерная фигня.
Она ехидно заулыбалась.
– Как вас зовут?
– Я же сказала, можно на “ты”.
– Тем не менее, как вас зовут? Тебя.
– Соня.
– Славно. То есть очень приятно. – Я назвался. – Так где мы находимся?
– Почитал бы это. Там волшебный текст, когда его читаешь, там все объясняется так, как если бы объяснял сам читающий. Это там тоже написано.
Я похихикал:
– Это вы намекаете, что я такой матерщинник и так объясняю?
– Не смейся. Это правда. И не выкай, надоел.
Я хмыкнул:
– Ладно.
– Ты что, – говорит, – не помнишь, как здесь оказался?
– Н-нет, чего-то не могу вспомнить.
– Так и есть. Это, – говорит, – чистилище, или как там это называется? В общем, когда умираешь, попадаешь сюда.
Тут нас отвлек парень. Тип этот, непонятно откуда взявшийся, стоял и кричал:
– Что такое, чуваки?! Что за ерунда?..
– Вот посмотри, – сказала мне девушка, – это уже не первый.
– КАКОГО ХРЕНА ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ? – Этот тип был здоровенький, но из дверного проема вышли двое охранников, они шли к нему. Он голосил:
– ОБЪЯСНИ МНЕ, ТЫ! – Тип схватил мужичка, мирно хлебавшего свое пойло, и ударил его. – ЧТО ЗА ХРЕНОТЕНЬ ТАКАЯ?!
Охранники подошли, взяли бунтаря за руки и поволокли к выходу.
– Да отпустите меня, ублюдки, ОТПУСТИТЕ!!!
Случайная жертва дикого парня опять сел хлебать свое пойло. Он даже не обиделся.
– Истерика у него. Тоже, как ты, ничего понять не может, в раю оклемается, – пояснила Соня.
– Этот кретин попадет в рай, по-твоему?
Парня в этот момент вытащили из помещения, снаружи доносился его крик, невероятно дикий:
– ЧТО ЭТО ТАКОЕ НА ХРЕН С МОИМИ НОГАМИ? У МЕНЯ НЕТ НОГ!!!
И потом заткнулся.
– Ада нет, – пояснила Соня, – вот, этому ноги оттяпали. Такая штука: все хорошо, рай открыт для всех, но тебя делают калекой. Как только выходишь, а там, в зависимости от того, кто ты, как ты мыслишь, тебя лишают конечностей. Или ушей.
– Черт!
– Да, приятного мало. Я и сижу здесь уже часа два. Настраиваюсь пойти.
– Так зачем тогда вообще туда идти?
Она так посмотрела на меня, как будто была очень рада, что я задал этот вопрос. Как будто ответ на него она берегла и лелеяла.
– Ты видишь тут туалет?
– То есть? Нет.
– Ну.
Я на нее тупо смотрел. Она улыбалась. Тут до меня дошло:
– А-а. А, е-мое! Зачем я пил пиво?
– Вот-вот. А подают тут только напитки, больше ничего.
– Да уж, долго не просидишь. Значит, когда людям захочется в сортир, придется лишаться конечностей. Здорово!
Помолчали немного, я закурил. Она посмотрела на сигареты с сомнением, но закурила сама.
– Хорошо, – говорю, – что я до старости не дожил. А то бы всё: теперь в вечность – с дряхлым телом.
– Да тут возраст не имеет значения.
– В смысле? Ведь тут вон до фига всяких разных!
Я огляделся, чтоб лишний раз убедиться в этом. Здесь были люди разного возраста.
– Да суть в человеке, – говорит. – Вот мне сколько на вид?
– Двадцать, а может, меньше двадцати.
– А дожила до шестнадцати. Хотя здесь разница невелика – могла так же выглядеть. Вот ты до скольких дожил?
– До двадцати трех… А на вид сколько?
– Ну, лет девятнадцать…
Я взялся за лицо:
– Надеюсь, хоть прыщей нет?
– Нет, нету.
– Слава богу… Выходит, права была мама: я не достиг взрослости. А ведь всегда старше смотрелся.
Потом мы взяли две бутылки вина, решили: будем пить вино, сколько выдержим, а как будет невтерпеж – пойдем.
– А тебе, – спрашиваю, – сильно страшно?
– Ну, не знаю. Может, руку или ногу отнимет. А ты боишься?
– У меня есть повод бояться. Я чудил ссоры на массовых мероприятиях. Подбивал народ на подраться, хобби такое у меня было. Но, может, и не очень сильно меня потреплет. Мне кажется, по сути, по справедливости, надо сильно дрючить здесь людей нечестных, подлых, корыстных. Все такое. А я был честен с собой и с людьми. Вроде. Старался, по крайней мере. Хотя кто знает их систему? А, блин!
– Что такое?
– Вспомнил одно нехорошее. Самое. Я на первом курсе учился, поссорился со своей девушкой и подарил зайчика, которого она мне подарила, своей однокурснице на день рождения. Черт!
– Ты ужасен.
Мы так сидели, да я чувствовал, что скоро захочу, ой, я скоро захочу в туалет. Вино мы выпили, немного опьянели, я спросил:
– Ну как, еще выдержишь? Часок?
– Нет, уже хочу.
– Давай по одной покурим.
Скурили штук по пять, прежде чем пошли. Возле выхода стояли два парня, один прям-прям, уже почти зашел, но не решился.
– Ты, – говорю ему, – пива бы выпил побольше, уже бы давно там был.
Он взглянул на меня. Я хотел его в шутку толкнуть, но он отскочил от меня, и они с его другом отошли.
– Зачем ты так, – сказала Соня, – пугаешь человека? Непросто ему.
– Ладно, готова?
– Да. Уже не могу то есть.
– Возьмемся за руки?
Взялись за руки.
– Я очень рад, что познакомился с тобой.
– Хватит, давай уже. Я сейчас уже это.
Я шагнул вперед, сделал несколько шагов, с удивлением повернулся к Соне:
– У тебя тоже все на месте.
– Не знаю, вроде да. – Она потрогала свою голову, прощупала ее руками. – Кроме одного уха.
И тут я начал падать. Я как будто проваливался сквозь землю. Соня сделала испуганное лицо, быстро протянула руки к моей голове и за голову начала поднимать меня.
– Что это со мной?
Она в ответ на мой вопрос повернула меня вниз – у меня не было рук, ног, тела. Ничего, кроме головы. Я стал колобком. Я сказал:
– Блин. А ведь уже тогда чувствовал, что поступок нехороший. Эх, этот драный зайчик! Я был злой, понимаешь, мне казалось, что это будет остроумно. Драный зайчик.
Соня держала меня на руках, лицом повернув к своему лицу:
– Ну, ничего страшного. Не все так страшно.
– Ты и такого будешь меня любить?
– Посмотрим.
– Жаль только, мы будем лишены некоторых вещей.
– Это точно. Особенно ты.
– А может, это только временный срок? Может, тело регенерируется, как у червей? А?
– Может, и так.
Она несла меня на руках в рай. В жизни никто не носил меня на руках, и я подумал, что это все не так уж и плохо. Калеки в вечности, но можно было бы сидеть там, мочиться в штаны и бояться, зато с руками и ногами, с задницей, со всем, что нужно. Бояться и мочиться в штаны.
– Где здесь туалет? Ты подождешь меня? – спросила она.
– Подожду, – ответил я, – конечно, подожду.
Бой с саблей
Очень неудобно, знаете, когда комната располагается так, что, если надо пройти во вторую (у нас двухкомнатная квартира), они проходят через мою. Это лишает меня уединения, чувства, что я – у себя, прочей ерунды. Я как раз говорил по телефону Тане, как сильно ее люблю, люблю ее одну, только ее буду любить всегда, когда заспанная мама высунулась из спальни:
– Я не могу заснуть из-за твоего сраного бормотания!
– Хорошо, я уже заканчиваю.
Мама закрыла дверь.
– У меня тут мама жалуется, – говорю Тане. – Можно перезвонить тебе позже, когда она уснет? Ты не собираешься спать?
– Хорошо, только не очень поздно. И не надолго, мне надо готовиться к зачету.
– Ладно.
Вот какая – готовится к зачету.
Я встал с дивана и пошел на кухню пить воду. Я был еще пьяный, мы с Вовой выпили за несколько часов до этого литр водки.
Таня учится в универе на журналистике, на втором курсе. Она очень симпатичная, и вообще. Странная только немного, как будто с Марса или с Юпитера она. Я думал о том, что она сейчас одна в квартире на Ленинградском, и у меня урчало в животе. Она там будет жить одна еще пару недель: приглядывает за кошками какой-то бабки. Ладно.
Времени около часа ночи, автобусы уже не ходят, ну ладно, минут за сорок, может, дойду, думаю. Оделся и пошел. У меня была почему-то Вовина шапка, она была мне мала, уши закрывала не полностью, уши мерзли, было минус тридцать, но я шел ради любви, ради любви большой, чистой и светлой.
Наверное, через полчаса я зашел в подъезд. Подъезд оказался тот. Я зашел в лифт и нажал на пятый этаж, наугад, мне лень было считать, где находится квартира сто двадцать. Так, этаж оказался тот. Я решил, что это всё хорошие приметы, и позвонил в звонок. Еще позвонил. И еще. И наконец услышал, как там, за железной дверью, открывается дверь. Я посмотрел в глазок, но в него ни фига не было видно. Я попробовал его покрутить – и он начал выкручиваться.
– Кто? – спросила Таня.
– Это я, – отвечаю.
Дверь железную она не открывает.
– Зачем ты пришел? Я же говорила, что, когда позову, тогда придешь.
– Мне нужно тебя увидеть перед сном, – говорю.
– Ну, зачем ты пришел пьяный? Иди домой.
– Ну, открой мне, Танечка.
Я совсем выкрутил глазок и положил его в карман.
– Иди домой, – говорит, – ну, иди. Иди, пожалуйста.
– Открой ненадолго. Мне нужно посмотреть на тебя.
Я всем телом прислоняюсь к двери, чувствую, что она там, за ней, Таня, красивая. Я провожу ладонью по двери с нежностью, но Таня говорит: “Нет”.
– Нет. Иди домой.
– Я просто хотел тебя увидеть. Ну Таня.
– Нет. Иди. Сейчас соседи выйдут.
– На хрен соседей, – говорю, – я ведь люблю тебя. Ну встань хотя бы так, чтобы я тебя увидел, – и заглядываю в дырку от глазка. Таню не видно.
– Нет. Иди домой, или я теперь не захочу с тобой общаться и вообще.
Я услышал, как она там, за этой дверью, закрывает ту дверь. Я позвонил еще раз восемь, вкрутил глазок обратно и пошел домой. Шел, казалось, бесконечно, сильно замерз. На кухне сделал себе бутерброд, налил кофе, расправился с ними и опять позвонил Тане.
– Таня, извини меня, – говорю, – извини, из-за этого ведь не значит, что ты меня никогда не будешь любить. Блин, извини, у меня корявые реплики получаются.
– Да ладно. Но, – говорит, – плохо, что ты пьяный пришел.
– Ну извини, ладно? Я ведь тебя люблю, такой любовью люблю, которой никто никого не любил. Разве что… – Я не нашел так быстро, с чем это сравнить.
– Ладно.
– Правда-правда?
– Правда, – говорит.
Хорошо, что я не спросил: правда-правда-правда? – а то мог бы ведь.
– А ты, – спрашиваю, – боялась, что я тебя домогаться начну?
– Да нет.
– Ты это не думай, – говорю, – это не так.
– Ну ладно, – говорит, – мне нужно идти готовиться.
– А я еще, кстати, Таня, делаю прекрасный куннилингус.
Она повесила трубку. Идиот.
Утром позвонил Вова:
– Шурик, приходи ко мне, – говорит.
Ему девятнадцать, не учится, недели две назад выгнали с работы.
– Я в школу хотел сходить. – Я учусь в одиннадцатом классе.
– Забей ты на эту школу.
– Не, на литературу я схожу. Хотя вообще не стоило бы прогуливать – конец четверти.
– Всё: на литературу – и ко мне приходи. Пива можешь купить.
– Подожди.
Я отложил трубку. Хрустнул шеей:
– Мам!
– Что?
– Дашь полтинник?
– Зачем?
– В кино с одноклассницей схожу сегодня.
– Ладно, дам.
Я взял трубку:
– Приду.
Я учусь в лингвистической гимназии. Считается самой хорошей в городе. Сплошные придурки и мажоры. Только у меня и еще у одного парня в моем классе нет сотовых. А эти барышни наши за день прожирают бабок столько же, сколько мой отец зарабатывает за неделю. Литература – единственный предмет, который я не прогуливаю. Я открываю пасть на литературе и все фигеют. Я чувствую, когда начинаю лечить их всех, как наши девчонки возбуждаются. Половина, наверное, хочет меня, когда я говорю о каком-нибудь Булгакове, а может, и не хочет. Единственное, что умею делать, – отвечать на уроках литературы. Остальные предметы у меня паршиво, давно уже хотели меня выпнуть из гимназии, но я до сих пор почему-то здесь.
Купив двухлитровую крепкого “Бэгбира” и пачку “Элэма”, я пришел к Вове.
Он завел меня к себе в комнату, взволнованный, суетливый.
– У меня есть, – говорит, – кое-какие мыслишки.
– Да ну?
– Ваша ирония, друг мой, неуместна. Смотри, – он подвел меня к окну, – там, на третьем этаже тип один живет. Лет двадцать пять, лох, богатенький. Один живет. Я тут уже с недельку за ним наблюдаю.
– Блин, Вова, ты больной?
– Да фигня, – говорит, – все нормально будет… Дай сигарету. О, “Элэм”, хорошо! Вон, новогодние маски наденем, зайдем, так, возьмем немного, и все.
– Вы, Владимир, баран.
– Да интересно же.
– Это, Вова, не наши детские клептоманские фишечки, за это нас, ой, как натянут.
– Нет. Все, короче, тридцатого идем. Это послезавтра.
– А почему тридцатого?
– Ну, можно сегодня.
– Нет, давай лучше тридцатого. Вот, идиотизм ты предлагаешь, а все равно интересно. Но, по-моему, лучше бы ты на работу устроился.
– Не боись, – говорит, – все нормально сделаем. Я его вырублю.
Вова не здоровый, но жилистый, мы с ним вдвоем урабатывали нехилых мужиков. Ладно, думаю, все равно ведь нужно на такую чушь пойти, а то ведь вдруг сейчас откажусь, а потом что-нибудь похуже случится.
Он, пока я молча думал, выпил чуть ли не все пиво.
– Эй! – говорю.
Он улыбается всей своей дурацкой рожей и бьет меня в плечо:
– Я знал, что ты не фуфло.
– Вова, блин, кончай это дерьмо, – говорю.
Он смеется своим противным смехом, оголяя сероватые зубы. Люблю его в эти моменты. Он смеется и говорит:
– Не забудь подарок для этого бородатого хмыря.
– Какой подарок? Для какого хмыря?
– На Новый год типу, которого мы идем грабить.
Я лежал на диване с книгой, когда услышал призыв выйти из своей комнаты – диван у родителей заскрипел. Мне слышно все время, когда они начинают, и я иду на кухню минут на пятнадцать–двадцать. Сейчас я сидел на табурете, пил чай и мысленно ругал отца. Хотелось зайти в спальню к ним и крикнуть на него:
– Что это такое? Что? Пятнадцать минут раз в неделю! Под трибунал тебя, засранец! Давай, изучай досконально Камасутру, да так все делай, чтоб мама была всегда довольна!
Но я этого, конечно, не делал, не говорил ему. Да и не возымело бы это действия. Тугой он, папик мой. Хотя, кто их знает, может, им уже не интересно.
Потом я говорил Тане что-то по телефону, опять в этом своем извечном ключе, я любитель таких идиотских разговоров.
– Таня, с именем твоим на устах, – говорил я, – пойду в бой с саблей. Знай, любое безрассудство, какое я ни учиню, будет во имя любви нашей учинено. Вот.
– Чего это ты несешь? – спрашивает она.
– Да мы тут с Вовой кое-что замыслили на послезавтра. Ты будь со мной мысленно. Прости за тавтологию.
– Чего вы там решили?
– Да сделать одно дело нехорошее. Но я не это. Не подумай, у меня это все ради высокой идеи.
– Ну чего ты несешь? Ты скажи мне, что вы собрались делать?
…И в таком духе. Чувствовал я себя рыцарем, собирающимся совершить геройство, рыцарем, которого будет ждать женщина, красивая и трагичная.
– Ну, – сказал Вова, – давай. Я надеваю котика, ты поросенка.
– Еще чего! Я буду котиком.
– Ладно. На своего котика.
Я надел маску котика. Мы стояли в подъезде, перед железной дверью. Адреналин пошел ко мне в кровь. Сердце прыгало.
– Давай, – сказал мне поросенок.
Я нажал на звонок. Потом услышал голос нашего клиента:
– Кто там?
Выдохнув, я сказал:
– Простите, я ваш сосед сверху, я по одному коммунальному вопросу.
– Мне некогда сейчас.
– Пять минут, откройте, пожалуйста.
Он открыл дверь, тип с треугольной бородкой, интеллигентный такой.
– Блин, – говорит. И Вова дал ему в нос. Мы зашли, этот тип держался за нос. Я закрыл дверь на замок.
Вова заехал этому парню по голове.
– Скоты-ы, – простонал парень.
– Блин, как его вырубить? – суетился Вова. – Выруби его! Я не могу! – Он опять ударил парня по голове.
– Урод! – отозвался бородатый. Он сидел на корточках и держался за нос.
– Давай, – говорю, – с ним что-нибудь сделаем.
– Что это ты хочешь с ним сделать?
– Шутник, шутник ты, господин свинья, – говорю, – давай его в ковер завернем.
Мы взяли его за руки с обеих сторон, он не сопротивлялся, потащили в комнату, бросили на пол. Ковер был подходящий, но сначала мне пришлось отодвинуть кресло. Мы завернули парня.
– Какого фига вам надо? – спрашивает он. – Убирайтесь отсюда!
– Где у тебя деньги лежат? – спрашивает Вова. – Сейчас бабки заберем и сразу уберемся.
– Идиоты, какие деньги?
– Не выделывайся! – говорю.
Я подошел к бару, в квартирах моих знакомых такого нет. Подхожу, как делают грабители во всех фильмах, с пофигизмом ко всему в походке, в движениях, даже пожалел, что лицо скрыто, открыл бар, взял там бутылку вина, наверно, дорогого, почти полную, отодвинул маску чуть-чуть и присосался.
– Это мысль! – Вова забрал у меня бутылку и сел на стол.
Парень лежал на полу завернутый в ковер и бормотал:
– Это вам так не сойдет. Не думайте, что это вам так сойдет с рук.
– Да что ты сделаешь? – спрашиваю. – У тебя, наверно, и приятели такие же придурки-интеллигенты, как ты. Псевдомыслители.
– Я пойду посмотрю, что тут можно взять, – сказал Вова.
– Для тебя тут ничего нет! – заявил парень.
Вову его слова не убедили, он пошел в другую комнату с бутылкой. А я продолжил свою речь:
– У вас, поди, такая умная тусовка пессимистов-эрудитов. И такому человеку, как ты, нужно сказать: “Я люблю читать Кафку”, – и ты подумаешь, что я славный парень. Да. И чтобы разубедиться в том, что я славный парень, тебе нужно разубедиться в том, что я люблю Кафку. А ты, наверное, много книжек прочитал?
Тут же у него был книжный шкаф.
– Я у тебя возьму каких-нибудь почитать?
– Вам же хреново будет. Уроды, уроды вы!
К парню вернулось самообладание. Его голос был уставший, он как будто просто констатировал факт: мы уроды.
Кафка у него действительно был. Трехтомник.
– О! Я прав оказался. Ты – любитель Кафки… Ну, расскажи, это у тебя родители так славно зарабатывают? Квартирка неплохая.
– Иди на фиг, – говорит, – неужели ты бы сам обломился?
– Думаю, нет. Но ты работаешь хоть?
– Работаю-работаю. И тебе бы стоило, а не по чужим квартирам шарить.
И тут в дверь позвонили.
– Так. Никого нет дома, – сказал я.
В комнату зашел Вова:
– Ты кого-то ждешь?
– Если это Слава, вам, дебилы, не повезло: у него есть ключ.
Мне как-то стало неприятно от его слов. Мы стояли на месте. Там еще позвонили пару раз, а потом начали открывать дверь ключом.
– Екарный бабай, – изрек Вова и пошел в коридор.
Дверь открылась, вошел сильный с виду парень, закрыл дверь. И только потом увидел, что перед ним кто-то незнакомый и в маске, вылупился удивленно.
– Привет! – сказал Вова и пнул парня по лицу. Выглядело это очень красиво, я не знал, что Вова так умеет. Этот новенький, конечно, не стал разуваться, а ударил моего друга. Вова упал, а новенький залез на него, снял с него маску и начал бить по голове. Я схватил стул и ударил новенького по спине, он вскрикнул. Любитель Кафки матерился себе тихонько. Я еще пнул новенького по голове, он повалился – я его вырубил.
– Вот, – говорю, – этот вырубился.
Я дал Вове руку. Он встал.
– Да я тебя знаю, говнюк, – сказал Кафка, – я тебя видел, ты живешь где-то здесь. Ну и идиоты же вы!
– Так, все отменяется, – говорю я, – ты его узнал. Мы еще у тебя ничего не сломали. Мы у тебя в долгу.
– Да уж! Ну, и идиоты же вы. Давай, распакуй меня.
Вова пошел умываться. Я распаковал любителя Кафки, помог ему встать, теперь нужно было быть с ним вежливым. Я снял маску, бросил ее на пол и получил сильный удар в ухо. Я подумал, что у этого парня ко мне может быть неприязнь личного характера. И еще я подумал, что не светит мне сходить с Таней в ресторан.
г. Кемерово