Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2005
Уместно было бы начать с небольшого исторического экскурса, ведь утверждать применительно к немецкой литературе конца ХХ века, что здесь состоялись какие-либо грандиозные открытия в “образе чужого”, не приходится. Многие представления традиционно исходят из позапрошлого столетия, интересного и насыщенного событиями периода культурного знакомства двух стран. Именно тогда окончательно сформировались те элементы русской культурной мозаики, которые находили отражение в немецком сознании.
В начале XIX века немецкая литература уже сложилась, оформилась и в общем-то не нуждалась в привлечении чужого опыта; то немногое, что воспринималось извне, не оказывало на нее заметного влияния. Однако с завершением этого периода в развитии немецкой словесности, который Г. Гейне назвал “художественным” (Kunstperiode), все изменилось: кризис немецкого романтизма и сопутствовавший ему кризис немецкой идеалистической философии побудили литературу обернуться к насущным проблемам современности, вызвали необходимость усваивать новые эстетические веяния, воспринимать достижения иных национальных литератур.
Прежде всего немцы открыли для себя русскую литературу как некую данность. В год смерти Пушкина, скажем, в Германии была напечатана книга Г. Кёнига под названием “Картины русской литературы”, а в 1843 году – сборник “Поэтические творения русских”, составителем и комментатором которого был Вильгельм Вольфзон (в книгу помимо “Слова о полку Игореве” вошли стихотворения Державина, Жуковского, Пушкина). Позднее Вольфзон перевел на немецкий и представил читающей публике трехтомник русской прозы под названием “Русские новеллисты” (1848-1851, Лейпциг). Благодаря деятельности А. фон Видерта, Л. Пича, Ф. Боденштедта (в чьих переводах некоторые произведения русской литературы были изданы раньше, чем их оригиналы на родине) и других популяризаторов немецкое общество смогло открыть для себя выдающиеся достижения русской изящной словесности.
Вторым значительным элементом русской культурной мозаики стоит назвать личное знакомство немцев с русскими писателями и поэтами, волею судьбы оказывавшимися в Германии. Так, например, И.С. Тургенев поддерживал отношения со многими деятелями немецкой культуры – писателями, критиками, публицистами, музыкантами, а также был вхож в круг высшего дворянского общества Германии. Для немцев он оказался не просто наиболее известным, но наиболее близким по духу, что в последующем облегчило понимание произведений и других русских писателей. При этом немалую роль играло известное “западничество” Тургенева, его отрицание национальной замкнутости.
Немаловажно и то, что по мере роста международного авторитета России рос интерес и к ее культуре в целом. Происходившее во второй половине XIX века экономическое и политическое сближение России и Германии, безусловно, сыграло здесь определенную роль: в 80-е годы выходят первые научные исследования и диссертации о творчестве русских писателей, в частности, о произведениях Ф.М. Достоевского.
Таким образом в конце XIX века русская литература получает окончательное признание в немецкой среде. Характерным примером может служить творчество Теодора Фонтане, который познакомился с особой жанровой формой русского романа – “социально-философским” или “социально-универсальным” повествованием – благодаря немецким переводам романов Тургенева.
Последнее, на что хотелось бы обратить внимание, – это отражение в национальной (немецкой) литературе “характерных” фактов русской жизни, фиксация типичных воззрений и образов времени. Любопытно, что образы русского “варварства”, “преображаемой России”, тяготеющей к европоцентризму, укрепились в немецкой среде еще в XVIII веке. Причиной тому были небезызвестная “памфлетная война” русской и шведской пропаганды во время Северной войны, а также ассоциации, связанные с деятельностью Петра Великого. Это сказалось не только в многочисленных исторических и публицистических трудах, но и в художественной сфере. Сюда можно отнести и восприятие восточного соседа как государства необъятных просторов (в “Германии” Г. Гейне читаем: “Французам и русским досталась земля, британец владеет морем”), и упоминания о русских, отправлявшихся в Германию учиться наукам и ремеслам (так, в “Даче на Рейне” Б. Ауэрбаха русский князь, один из многих, приезжает на берега Рейна, чтобы изучить грамотное ведение сельского хозяйства и затем вернуться в Россию членом “свободного, прекрасного дела”). Сходные мотивы нередко встречаются и в современной литературе (например, у Инго Шульце).
По словам К. Азадовского, образ России в немецком сознании всегда обладал исключительной подвижностью, при которой периоды русофильства и русофобства неоднократно сменяли друг друга на протяжении одного только XIX века.
В настоящем происходит освобождение образа России от идеологических штампов; мифы, стереотипы, клише восприятия уступают место продуманному анализу истории и национального своеобразия двух стран.
В 1995 году увидела свет книга Инго Шульце “33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере”. Какой предстает в ней Россия? На первый взгляд Инго Шульце не избежал соблазна представить западному читателю набор ярких картинок, призванных поразить воображение. Однако он не ограничился воспроизведением лубочных сюжетов; писатель понимает, что Россия – это, выражаясь образно, замечательная шкатулка с двойным дном. Зачин его рассказа “Из России можно только уехать…” сознательно провокационен, но сюжет развивается фантасмагорично, местами рождая аллюзии на библейскую тематику (подаяние самому Христу в образе нищего и воздаяние благом за милосердие дающего), и подобная необычность целиком оправдана. В финале рассказчик признает, что первоначальное отношение к русским, несколько пренебрежительное и ироничное, претерпело существенную трансформацию. Его мимолетный жест – подаяние базарной нищенке – не остался незамеченным и вызвал настоящий взрыв любви совершенно незнакомых людей, торговцев и покупателей. Эпизод на петербургском рынке – один из многих, открывающих современному европейцу истинную Россию. Пытаться понять ее издалека, с заранее подготовленных “правильных”, “европейских” позиций – верх нелепости, как понимает (и – принимает это) герой другого рассказа – “Сколько раз мы смотрели…”.
Немецкая литература последнего десятилетия ХХ века продемонстрировала, что новая Россия уже мало ассоциируется в сознании людей с бывшим Советским Союзом, а стереотип тоталитаризма, грозящего с востока, практически разрушился. Свидетельством тому стал, например, феерический роман Томаса Бруссига “Герои как мы” (“Helden wie wir”, 1995). Иронично обыгрывая, к примеру, высказывание Максима Горького “Человек – это звучит гордо!”, Бруссиг дает понять, что он смеется над социалистической системой, но не над русским писателем, против собственной воли на долгие годы превращенным в символ этой системы.
Это убеждение – Россия не есть вечный символ коммунизма – характеризует и Гюнтера Грасса. В своей нобелевской книге “Мое столетие” (1999) писатель преодолевает распространенную в ХХ веке синонимию слов “русский” (“советский”) и “большевик”. Грасс демонстрирует убеждение, что было бы непростительным заблуждением в самом конце века писать о “русских варварах”, ибо Россия стала другой.
Изменилось даже отношение к Сибири, долгое время бывшей символом подавления личности. Сибирь из некоего легендарного, страшного места на карте Российской империи и Советского Союза незаметно превратилась для немцев в обыкновенный географический регион, правда, изрядно удаленный от европейских центров культуры. Однако и там можно жить. Даже выражение “сибирская тюрьма” уже лишено отрицательной оценочной составляющей, превратившись, по сути, в рядовой словесный штамп.
Заметную роль играет русская тема в большом романе Михаэля Кумпфмюллера “Бегство Хампеля”. Россия предстает в нем странной, непонятной, но внимательному наблюдателю открывает свои добрые стороны.
“Русские” страницы романа Кумпфмюллера отражают традиционные немецкие воззрения на Россию как на страну, противопоставившую духовный путь развития западному прагматизму. (Похожий взгляд найдем и в сборнике тонких и лиричных рассказов Юдит Херманн “Дом на лето, позднее”, ставшем настоящим литературным открытием 1998 года.)
Михаэль Кумпфмюллер неоригинален, когда пишет о том, что Советский Союз был в ХХ веке государством, определявшим ход всей европейской истории. Ценно другое – объективный взгляд писателя: Сталин – не единственный символический персонаж, присутствующий в тексте. Символична дата смерти Хампеля – 1988 год. Вот-вот наступит время обновления всей немецкой действительности, да, собственно, в тексте есть упоминание и о молодом, энергичном руководителе Советского Союза, который вершит небывалые дела. Но Хампель не застанет новую жизнь, не войдет в нее. Он может лишь обернуться, попытавшись оценить прошлое, прошлую эпоху. Оценивать настоящее – дело читателей.
Гюнтер де Бройн тоже писал в своей автобиографической книге “Промежуточный итог” о гигантском, освещенном по ночам прожекторами портрете Сталина над замком в Сан-Суси, о длительной “дрессировке людей”, происходившей в советской оккупационной зоне в 1945 году. Но на этом основании было бы ошибочным делать вывод, что в сознании писателя существует негативный образ России. Де Бройн пишет не столько о Сталине, сколько о распространении тоталитаризма в прошлом веке, ведь “дрессировка людей” началась, по его объективному замечанию, еще при нацизме. Потому-то социалистический режим обрел в ГДР благодатную почву. Близкое дебройновскому восприятие истории лежит в основе автобиографической книги Кристы Вольф “Здесь в другом месте“, а один из героев “Игровой зоны” Тани Дюккерс замечает: “Я не думаю, что черт всенепременно должен быть русским…” (1999).
Интерес к России в Германии стоек. В 2003 году, например, издана книга путевых заметок “Берлин – Москва”, написанная Вольфгангом Бюшером. За восемьдесят два дня журналист еженедельника “Ди Вельт” прошел пешком (!) более двух с половиной тысяч километров от одной столицы до другой, начав путешествие в разгар лета 2001 года и завершив его уже дождливой осенью.
К числу недостатков книги отнесем то, что репортер в путешественнике возобладал над писателем. Встречи Бюшера с россиянами напоминают скорее эскизные наброски, в тексте ощущается некоторая самоизоляция автора от наблюдаемого.
Но важно другое: и в этой книге Россия открывается постепенно, лишь внимательному наблюдателю демонстрируя свое настоящее лицо. Взаимное небезразличие и доброжелательность – хорошая основа диалога культур русского и немецкого народов.
г. Воронеж