Вступление Дмитрия БАКА. Публикация Марины ТАРКОВСКОЙ и Дмитрия БАКА
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2005
Незадолго до начала войны, 3 марта 1941 года Арсений Тарковский переписал в беловую рабочую тетрадь семьдесят одно стихотворение, самое раннее из которых было написано ровно двенадцать лет назад: в 1929 году, тоже 3 марта. К заветной тетради поэт вернулся через месяц после Победы: 8 июня 1945-го были набело переписаны еще около сорока стихотворений. Между двумя этими датами Тарковскому пришлось пережить многое: эвакуацию, смерть Марины Цветаевой, с которой поэта связывала близкая дружба в 1940-1941 годах; потом был фронт, работа в газете “Боевая тревога”, тяжелое ранение, госпиталь, ампутация ноги, гангрена, следом – перелет в Москву, несколько операций. Дальше – долгое выздоровление, непростое возвращение к жизни, к стихам…
Стихотворения для “Боевой тревоги” (а их было напечатано много, около восьмидесяти) писались почти ежедневно, это была честная и нелегкая журналистская работа. Подвиг солдата в только что отгремевшем бою, очередная сводка Совинформбюро, красная дата в календаре – вот события, становившиеся поводом для очередного стихотворения. Преобладание “репортажного начала”, подлинные имена героев (в обоих значениях этого слова), интонация громогласного призыва – все это так далеко от поэтики “подлинного” Тарковского! Впрочем, слышатся в этих стихах и совершенно “невоенные” интонации, порою причудливо переплетенные с фактами и деталями фронтовой жизни:
…И пели птицы, и такое
Свеченье в лес проникло вдруг,
Что, мнится, славила героя
Природа, певшая вокруг.
Иногда военные реалии и вовсе отходили на второй план, память о прошлом становилась равновеликой “фронтовым” впечатлениям – война уступала место приметам органической жизни человека в мире природы:
…Снится мне – на волосы твои
Пчелы прилетали в забытьи.
Кроме напечатанных в армейской газете, Тарковский писал на фронте и другие стихи, не предназначенные для печати. Это было делом привычным: ведь помимо преимущественно журналистских стихотворных публикаций в газете “Гудок” до войны ему удалось опубликовать всего два оригинальных стихотворения1 .
Во фронтовым стихах, не предназначавшихся для “Боевой тревоги”, уже не было прямых отсылок к подлинным событиям, в них присутствовали совсем иные эмоции, пережитые не наблюдательным корреспондентом, но человеком как таковым, свидетелем и участником войны. Вот, например, стихотворение, датированное июлем 1943 года, а напечатанное впервые только посмертно, в 1990-м году:
Не стой тут,
Убьют!
Воздух! Ложись!
Проклятая жизнь!
Милая жизнь,
Странная смутная жизнь,
Дикая жизнь!
Травы мои коленчатые,
Мои луговые бабочки,
Небо все в облаках, городах, лагунах и парусных лодках.
Дай мне еще подышать,
Дай мне побыть в этой жизни безумной и жадной,
Хмельному от водки,
С пистолетом в руках
Ждать танков немецких,
Дай мне побыть хоть в этом окопе…
…Но вернемся в июнь 1945 года, когда поэт спустя пять лет снова стал вписывать стихи в беловую тетрадь. Тарковский был полон надежд: в издательстве “Советский писатель” готовился к выходу в свет его первый сборник – “Стихотворения разных лет”. В самом конце тетради Тарковский совершает единственную в своем роде попытку адаптировать стихи из фронтовой газеты к “условиям мирного времени”. Несколько стихотворений из “Боевой тревоги” перерабатываются для будущей книги.
Вскоре (после одиозного постановления о журналах “Звезда” и “Ленинград” 1946 года) печатание книги было остановлено. Поэту пришлось ждать ее выхода еще шестнадцать лет. Однако сохранившиеся переработки избранных фронтовых стихотворений способны очень многое рассказать о переломном моменте в жизни Тарковского, когда он пытался навести мосты между стихами, предназначенными для армейской печати, и другими, публикация которых была отложена на долгие годы.
Из пяти фронтовых стихотворений, которые А.Тарковский перерабатывал для книги в июне 1945 года, здесь приводятся три, причем одно из них (“Я отомщу”) не печаталось никогда, другое (“Слава полка”) при жизни автора было воспроизведено лишь однажды – в 1979 году, в тематическом сборнике военных песен; наконец, “стихотворение “Сержант Посаженников” было опубликовано в 2003 году без заглавия и в позднейшей текстовой версии. Очень важно увидеть рядом обе редакции каждого из стихотворений: тогда логика авторской работы над текстом становится очевидной2 . Стихотворения становятся более лаконичными, отступает на задний план связь с конкретными фронтовыми событиями, прославление героев дополняется чувством непреодолимой боли, ощущением тех глубин жизни, на которых уже невозможно отличить “пораженья от победы” – в буквальном, военном смысле обоих слов.
В более поздние годы Тарковский пережил несколько периодов интенсивного возвращения к испытанному на фронте. В одном из интервью поэт высказался предельно отчетливо: “На войне я понял, что скорбь – это очищение”. Переживания военной поры, запечатленные в непритязательных на первый взгляд газетных стихотворениях, оживают снова и снова, становятся одним из важнейших поводов для очистительной скорби – ключевой лирической эмоции зрелого Тарковского:
Когда была война, поистине, как ночь
Была моя душа.
Но – жертва всех сражений –
Как зверь, ощерившись, пошла добру помочь
Душа, глотая смерть, – мой беззащитный гений…
Дмитрий БАК
| Сержант Посаженников3 Не любит враг встречаться с нами, Боится русского штыка. И знает он: богатырями Земля советская крепка. А ты с врагом сходись вплотную, Неравной схватки не страшись, За нашу родину святую, Как Посаженников, дерись. Что смерть? За Русь, за полководца, За жизнь он отдал жизнь свою. Победа даром не дается, А добывается в бою. Что смерть? Нет смерти для героя, Он только входит нам в сердца, Он не уходит с поля боя, Он будет с нами – до конца. Он, став легендою, вернется В родимый дом, в свою семью. Победа даром не дается, А добывается в бою. Не даст своей земли в обиду Врагу заклятому вовек Такой обыкновенный с виду, Простой, душевный человек. Такой врагу не даст покоя, Его зовет на подвиг месть, И все его бойцы – герои, Пусть у него их только шесть. И вражьей крови столько было, Что стала рдяною земля, И солнце летнее всходило, Сияли дальние поля, И пели птицы, и такое Свеченье в лес проникло вдруг, Что, мнится, славила героя Природа, певшая вокруг. |
Сержант Посаженников За край родной, за полководца, За жизнь он отдал жизнь свою. Победа не дается даром, А добывается в бою. Что смерть? Нет смерти для героя, Он только входит нам в сердца, Он не уходит с поля боя, Он будет с нами до конца, Сказаньем станет и вернется В родимый дом, в свою семью. Победа не дается даром, А добывается в бою. Простились мы с его могилой. Дымилась влажная земля, И ранняя заря всходила Из-за седого ковыля, Летали птицы, и такое Свеченье в лес проникло вдруг, Как будто бы испить покоя Дала ему из чистых рук Сама природа, после боя В слезах поющая вокруг. Июль 1942 |
Я отомщу4 Он построен был с таким трудом,Мой родной, гостеприимный дом. И теперь я вижу сад во сне – Яблоневый, белый по весне. В этом доме ты со мной жила. Ты была, как этот сад, светла. Выходила утром на крыльцо, Подымала милое лицо. Снится мне – на волосы твои Пчелы прилетали в забытьи. И еще, когда глядела ввысь, Над тобою ласточки вились, Снится мне в траве твой узкий след. Дома нет и сада тоже нет. Вытоптана, выжжена трава. Ты в плену. Ты в рабстве. Ты мертва. Горло жжет мне жажда. Но всегда Мне соленой кажется вода, Как полынь – мне хлеб насущный мой, Желт и черен небосвод дневной. Всюду слышу я твой легкий шаг, Только громче кровь шумит в ушах. На золе твой узкий след ищу. Я запомнил все. Я отомщу. |
* * * Он построен был с таким трудом,Светлый мой, гостеприимный дом. И теперь я вижу сад во сне – Яблоневый, белый по весне. Снится мне – на волосы твои Пчелы прилетали в забытьи, А когда ты взглядывала ввысь, Над тобою ласточки вились. Вытоптана, выжжена трава. Ты в плену, ты в рабстве, ты мертва. Горло жжет мне жажда, но всегда Мне соленой кажется вода, Как полынь, мне хлеб насущный мой, Желт и черен небосвод дневной. Подойди ко мне – и штык в крови Словом и крестом благослови. 1941 |
|
Слава полка5 Нас немного – что ж такое? Насмерть бейся, как герой: Наше знамя полковое Полыхает над горой. Как насели немцы снова, Дали мы друг другу слово Ни на шаг не отойти. И гвардейцам Кузнецова Нет обратного пути. Пуля вражеская ранит, Бомба грянет, сердцу станет Уж совсем невмоготу. Тут солдат на знамя глянет В голубую высоту. Знамя там же, где и было, И опять живая сила Птицей вскинется в груди – Не безвестная могила, А победа впереди! Славься, знамя полковое! Небо русское, родное Розовеет над горой. Мы несем тебя из боя С новой славой в новый бой. |
* * * Танки ходят под горою, Самолет над головою, Смерть – над выжженной травой. Наше знамя полковое Полыхает над горой. Пуля вражеская ранит, Бомба грянет, сердцу станет Уж совсем невмоготу, Тут солдат на знамя глянет В голубую высоту. Знамя там же, где и было, И опять живая сила Птицей вскинется в груди: Может, вправду, не могила, А победа впереди? 10 июля 1942 Высота 216, под Колодезями |
Публикация Марины Тарковской
и Дмитрия Бака
1 Тарковский А. Свеча (“Мерцая желтым язычком…”) // Две зари. М., 1927. С. 37; Тарковский А. Хлеб (“Тяжелые кирпичные амбары…”) // Прожектор. 1928. № 37. С. 22.
2 Датировка переработанных стихотворений приводится по рабочей тетради А. Тарковского.
3 Боевая тревога. 1942. № 203 (597). 30 июля.
4 Боевая тревога. 1943. № 166 (914). 13 июля. № CX.
5 Боевая тревога. 1943. № 200 (948). 20 августа. С. 1