(Борис Евсеев. Власть собачья)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2004
Борис Е в с е е в. Власть собачья. Повести и рассказы.
Екатеринбург: “У-Фактория”, 2003.
.
На вопрос:“Что пишет Борис Евсеев?” – можно лаконично ответить: “Русь”.
Вроде бы и нет ее. Какая Русь? Где?!
А оказывается, она есть, но затаилась, спряталась по углам, по щелям, забилась в норы, и Евсеев ее оттуда достает, вытаскивает, выковыривает, очищает от грязи и коросты. И вот она, Русь! Не сгинула, не пропала. Только маленько гугнивой, косноязычной стала. Изъюродивилась. И нос у нее провалился. И вместо рук – культяпки. Ну а что же вы хотели после стольких страшных лет совдепии! Как говорится, но и такой, моя Россия…
Да, действительно, Борис Евсеев пишет Русь: в этом убеждает его новая книга “Власть собачья”. Но задумаемся: что это за Русь? Святая? Да, и святая обозначена у него зыбким, едва угадывающимся контуром, маячит, как призрак, в описании Лавры, монахов, странников, босяков, бродяг и юродивых.
“Ветер осени вдруг стих. Ноябрь потеплел и тянулся над Сергиевым сладко, благостно. Светило часто солнце, а дожди шли косые: неострые, безвесные…
Под стенами Лавры и чуть подальше, у невысокой ограды прилегающего сквера, близ лотков с деревянными лаковыми шкатулками, фигурками, игрушками стояли и сидели туристы. Тут же отирались зеваки, нищие, странники, бомжи… Странники и нищие были все как на подбор вяловаты, скучны, иногда отвратительно развязны, а те, что были энергичны и держались пристойно, имели слишком простецкий, если не сказать глуповатый, вид…”
Они, юродивые, – его излюбленные персонажи. Юродство русское Евсеев чует нутром – чует во всех его болезненных преломлениях и метаморфозах. Что ж, наверное, так: было время чудиков, а теперь – юродов. В чудиках тоже проглядывало, но все-таки этот литературный тип соткан из другого воздуха. Он – словно вздутие, полость во льдине. Но вот льдина треснула и сошла, и – какой там чудик! – появился юрод. Он уже не забавен – страшен. И при всех извивах его души за ним – подлинная Русь.
Пишет Евсеев и Русь разбойную, Русь блатную. И ее чует настолько, что подчас вспоминается: “Если б не был я поэтом, то был бы разбойник и вор…” Евсеевские братки все с надрывом, истеринкой, достоевщинкой. “Я заставлю вас плакать, хорьки!”
“Было утро: с минутами шесть. С тех пор, как Гашка появилась в скалистом переулке, прошло двенадцать часов. Фаддей, растерзанный и неумытый, Фаддей, во все уже вникший и всему поверивший, услыхал, как за Альфонсидой и Альфонсиком слабо стукнула нижняя дверь. Ещё полчаса назад он плакал и выл, дал оплеуху Поль Сергеичу, выгнал насовсем Анфиску…
… Идти сам Фаддей не мог: у него, как у припадочного, дрожали ноги. Жжение и неслыханная, никогда раньше не испытанная им резь в паху чуть пригасли – но и только. До следующего приема противоядия (на службу в Уланский принесет балбес в куртке, принесет ли?) оставалось четыре часа. Как выдержать? Как?
– Все к чертям… Мошонка – в дырьях. Жизнь – под откос… Женщин – никаких… Девочек – ни одной! Почему? За что? – зубоскал, ощеул, забавник Фаддей сморщился от плача…”
Евсеев – мастер описывать Русь собачью, звериную. Это в нем еще от повести “Баран”, и новая книга утверждает мысль, что все мы одной крови. Пес Огонь думает у него, как человек, и этому веришь. Евсеев понимает этого Огня так, что закрадывается догадка: не иначе как в прежней жизни…
“Пес Огонь и впрямь чувствовал себя “огнем”. Он знал свою кличку, знал этот ключик, которым отпирали его нутро люди в далекой одомашненно-сторожевой жизни. Каким-то образом он понял и то, что именно кличка “Огонь” обозначает. Потому-то, наблюдая за прожженным грозой деревом либо за пылающим деревенским хлевом, пес от пламени не прятался, наоборот: сближался с ним, придвигался к нему тесней, плотней. Иногда пламя сжигало собачьи волоски на носу, чуть пушило и обугливало начесы долгой шерсти на скулах. Почуяв запах паленого, Огонь отступал, но отступал недалеко, неохотно…”
Поднимается, проникает Евсеев и в Русь небесную, где обитают не люди, а – души. Это его особое свойство, проявившееся и в романе “Отреченные гимны”, и в повестях, и в рассказах: различать за покровом тела душу. Дух захватывает, как описаны в “Отреченных гимнах” посмертные мытарства, – словно не описаны, а считаны откуда-то, сняты некими щупами, вибраторами. Вот и в новом сборнике астральная Русь зыбится, светится, мерцает.
Борис Евсеев пришел и продолжил то, что делали когда-то Ремизов, Замятин, Шмелев и другие русские писатели. И будто не было семидесятилетнего морока: снова заструился, затеплился свет подлинной русской прозы.
Леонид БЕЖИН