Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2004
Разбирая бумаги в своем письменном столе, я нашел много старых писем – родителей, друзей, знаменитых и незнаменитых; уцелевшие открытки, которые писал в ранней молодости маме, и невольно погрузился в ушедший мир – драгоценный багаж моего прошлого. Письма были разные, как писал когда-то сегодня малочитаемый поэт Константин Симонов:
Письма пишут разные:
Слезные, болезные,
Иногда прекрасные,
Чаще – бесполезные.
В письмах все не скажется
И не все услышится…
С этим согласиться не могу. Слышатся голоса, вспоминаются ситуации, и жизнь выглядывает со всеми своими шорохами и шумами.
Прочел свое письмо из Парижа, дата – июнь 1987 года. Я тогда жил в отеле на левом берегу Сены, около бульвара Сен-Жермен. Из моего номера был виден старый Париж, его дома, черепичные крыши, трубы. Я наслаждался городом, хотя был в нем не первый раз.
Теперь Париж изменился, хотя по-прежнему на набережной на складных стульчиках сидят букинисты и так же течет Сена, но Елисейские поля стали будничными, полны туристов из восточных стран, редко встречаешь элегантных прохожих, много крикливых мальчишек и на редкость невкусная еда в кафе, выплеснувшихся на тротуары.
Стал просматривать письма, которые писал домой, и почувствовал, как изменился сам: деловые интересы перестали превалировать, человеческих привязанностей стало меньше, и пришлось пойти на разрыв со многим, что было дорого. Идиллии заканчивались, конфликтов возникало все больше, и постепенно я оказался в положении одиночки в собственном стане.
А тогда, в 80-е годы, меня еще завораживал Париж, особенно притягивал дом под номером 12 на авеню Виктора Гюго. Там жила Ирэн Льеву, с ней подружился взахлеб, она умела притягивать к себе. Встреча с ней была и радостью, и уроком.
Она родилась в 1923 году в Марселе в русской семье, бежавшей от большевиков. С тех давних лет полюбила цвета юга. Ей нравились старые, маленькие отели с зелеными жалюзи, роскошные цветы. Дом ее был изысканный, безупречного вкуса: картины русских художников, красное дерево, старинный русский фарфор, библиотека, сказочной красоты спальня, длинные уютные коридоры, и всюду – Россия, хотя в ней она была туристом один или два раза.
Я познакомил Ирэн с Мариной Нееловой, которая в 90-е годы жила в Париже, приезжая в Москву только играть спектакли, и Марина влюбилась в Ирэн. Ее муж, Серж Льеву, богатый человек, во всем потакал причудам жены. У этой удивительной женщины как будто находился внутри свой цензор, и она хваталась за ножницы, когда речь заходила не только об общих знакомых, но и о давно рассекреченных историях. После ее смерти в 1997 году Париж для меня что-то безвозвратно утратил.
Помню, как рассказывал Ирине Барметовой об Ирэн, о тех людях, с которыми встречался в Париже, в Нью-Йорке, где прожил почти два года, и она посоветовала мне найти время и написать об этом. Сразу подумалось, что писать о своих зарубежных поездках – это сужать прожитую жизнь. Я люблю Москву не только потому, что чувствую себя русским человеком, хотя по национальности я еврей. Я застал страшное время антисемитизма, открытого, государственного, я в те годы заканчивал университет и помню, сколько было людей, молчавших, но возмущенных политикой Сталина. Москва тех страшных лет была для меня неотделима от искусства, от силы воображения. Хотя конец сороковых и начало пятидесятых были трудной эпохой для театра, именно в те годы я видел во МХАТе “Дядю Ваню” с гениальным Добронравовым в главной роли и Тарасовой – Еленой Сергеевной. Тарасова тогда была кумиром театральной Москвы, она была первая актриса не только МХАТа, но и всей страны. Ее роли в кинофильмах “Петр Первый” и “Без вины виноватые” имели огромный успех. В “Дяде Ване” я видел Кторова, он играл Серебрякова, и жену Качалова, Нину Николаевну Литовцеву, в роли Войницкой. Теперь я не могу заставить себя пойти смотреть “Дядю Ваню” в сегодняшнем МХАТе имени Чехова. Мне мешает то острое впечатление, оно живет во мне, хотя прекрасно понимаю, что изменились жизнь, сознание людей, эпоха.
Много позже, уже в конце 80-х, я написал статью о Кторове. Первый отклик был самый неожиданный, я получил письмо от самого Ивана Семеновича Козловского, великого тенора Большого театра. Позволю себе процитировать его:
“Дорогой Виталий Яковлевич!
Спасибо вам за поучительную повесть об А.П.Кторове. Сейчас только прочитали всей семьей, и наступила горестная тишина от той великой жестокой правды, которую Вы излагаете. Поучительности много было и есть, и все же какая недосказанность в таких людях…
Как Вы высветили образ великого труженика Кторова! Вы приводите фамилию Б. Ливанова в добром описании его поступка, а вспомните его мучения, слезы, его трагедию, связанную с работой в театре…
Возникает вопрос – что порождает трагедию? И главное – как ее предупредить? Вы пишете: “…то, что называлось тогда МХАТом и катилось вниз без всяких нравственных тормозов” – страшно это читать, но еще страшнее ощущать.
Вашу статью прочитали 26-го июля, а 23-го должна была быть съемка у нас на даче в Снегирях. Речь должна была идти о Михоэлсе, но в моем маленьком сценарии стоят имена Москвина, Массальского, Тарасовой и одним из первых – Кторов.
Значит, что-то необходимое носится по высокому камертону, и это необходимое начинает нивелироваться… И имя этому – добрая память, без которой мы не могли бы существовать ни сегодня, ни завтра. Кто видел в 20-е годы В.Н Попову в филиале Большого театра – “Обрыв”, – тот на всю жизнь оценил ее поэтический дар, лирический драматизм сути ее человечности. Это незабываемо. Это тема для легенд.
Ваша статья прозвучала в крайне важное время. Спасибо Вам за Ваш труд, высоко достойный и крайне важный.
Р.S. Падение нравов я ощущаю еще и в том, что А. Степанова обещала книгу о ней и мне, и музыкальной школе в моем селе. Без удара Иван Семенович не может обойтись…
С уважением Иван Козловский. 30 июля 1989 года. Снегири”.
Уже когда я кончил писать воспоминания и опубликовал их в журнале “Октябрь” и после того как вышла в 2003 году книга “Серебряный шар (Драмы за сценой. Преодоление себя)”, я понял, что “за сценой” осталось очень много материала, ненаписанного, неиспользованного, и захотелось заставить себя, не вспоминая пережитых обид и поднявшись над былыми распрями, написать о том, как дала трещину прежняя гармония искусства и времени. Страсть к разрывам никогда не манила меня, но на глазах произошла “тихая революция” – культура сдала свои позиции.
Вот только что прошли гастроли балета Большого театра в Лондоне. Провал балета “Ромео и Джульетта” в постановке молодого румынского балетмейстера Раду Поклитару можно было предположить: Джульетта, похожая на девочку из дискотеки, отсутствие конфликта Монтекки – Капулетти, примитивный язык привели к погромным статьям в лондонской прессе и заключению о том, что в репертуаре Большого сегодня нет спектаклей на экспорт. Впервые за всю историю балет Большого был разгромлен. Кажется, только один “Спартак” Хачатуряна-Григоровича имел успех, но этот спектакль идет 36 лет и никто в Большом и не подумал пригласить великого хореографа “почистить” балет.
На сцену МХАТа, в новую постановку “Вишневого сада”, на роль Раневской, которую играла на этой сцене Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, была приглашена неактриса Рената Литвинова, не умеющая ни разговаривать, ни двигаться, а приглашенный из Питера артист, играющий Гаева, был похож на персонажа из фольклорного еврейского ансамбля.
“Гроза” в “Современнике” теперь называется “Граза”, буква “о” зачеркнута, и над ней поставлена буква “а”. Талантливый спектакль Нины Чусовой по мотивам гениальной пьесы Островского к автору имеет очень мало отношения. Рената Литвинова, героиня всех модных глянцевых журналов, в интервью предъявляла много претензий к Чехову, она, оказывается, совсем не согласна с идеями чеховской пьесы. Возникла новая “универсальная” система антикультуры, не имеющая никакого отношения к культуре как таковой. Московское правительство с согласия руководства MХАТа готовится установить памятник Станиславскому, о Немировиче-Данченко речи нет, хотя весь двадцатый век всему миру было известно, что прославленный некогда Художественный театр был создан двумя режиссерами, двумя руководителями, работавшими сорок один год вместе. Переписывается история культуры, и только небольшой круг старшего поколения слышит ее глухой голос. Воссоздание прошлых лет и долг перед настоящим – моральные предпосылки Времени. Проза неотменяемых новых жизненных обстоятельств заставляет и осознать нашу эпоху, и позаботиться о том, чтобы забытый мир прекрасного вновь поманил к себе.
Весь дерзкий мятеж попсы исчерпывается на глазах, может быть, потому захотелось разжечь или хотя бы сохранить душевные силы на жизнь в новых обстоятельствах.
Среди тех, кто помогает их сохранить, оберегая мир прекрасного от забвения, – “Октябрь”, старейший и вечно молодой российский журнал.