С т и х и
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2003
* * * Интернет заменяет книгу, как интернат – родителей... Оказалось, шелест страниц был ее содержанием. Что там лепечут листья? Ваятелей и воителей мир вспоминает позже, занят подорожанием. Вот ведь какое выпало: дальние трогать страны... Мало того, – эпоху, прежде невероятную. Впрочем, как все эпохи... Осенние ветераны роняют медали наземь. И клятву, уже невнятную... Кто победил? Не знаю. Наверно, размах строительства. (Поле, о, поле, кто тебя усеял сплошь лагерями...) Если в отставку выйдут все на свете правительства, Бог и сам разберется... (Я ему доверяю.) Буквы дышат под пальцами, как позвонки под кожей. Помнит ли клавиатура о родстве с фортепьяно? Впрочем, все формы жизни друг на друга похожи. Как и ее герои: Чапаев – на д’Артаньяна... Скушно мне, брат Пелевин, чаянья насекомые не увлекают. Живопись? Чёрен квадрат монитора. Дети учатся падать, упрямые, босикомые... Не в этом ли смысл страдания: саднящий восторг повтора? Шуршат биржевые верлибры, Поэт начинает ёрничать. Торговые люди крутятся у Библии и Корана. И вдруг вослед Вавилонской – заносчивые нью-йоркские. О, мир, отшатнись от зеркала – в нём жертвенный взгляд барана. А как ведь всё начиналось... Как это стихотворение: с технического прогресса и щепотки иронии... Верни нам слухство и зрячество, Господь, и крупинку Времени: Всё прочее – только к распрям... Имели – да проворонили. * * * Ну вот опять: всё тише и темней... В кругу теней живу, среди теней: мне Марк Аврелий или Прокуратор понятнее соседа по судьбе, который тянет, скрючившись, к себе с помойки лыжи или вентилятор. Здесь не бывает стоящей зимы. Но здесь блистали лучшие умы (под сапогом тупейного парада...), в Германии, стране послушных гор, что расчертил аграрный пифагор и расписал кистями винограда! В степи небес повисла тень орла. Помянет кто, – была иль не была? Скользнула краем бреющего блика... На склоне жизни, на исходе дней живу, как тень среди других теней. На их правах. И им – равновелика. * * * Не бездомность, но чувство бездомности, беспричинно, – как чувство вины... Как тогда – ощущенье огромности и невидимой мощи страны. Мне Сибирь представлялась дремучею косолапою сказкой в снегу... Потускневшие образы мучаю, а представить уже не могу ни таёжного домика-пряника, ни барака – в дверях конвоир... ...Всё прошло: и прощальная паника, и родной хамоватый ОВИР. Лёгкий трепет касается флексии, тихой тюлевой тайной лечусь... Но пронзает прохладу рефлексии жгучим спазмом очнувшихся чувств! Вроде что ж тут гневаться... И каяться тоже не в чем у новых корыт... Не сирень ли по венам толкается, чтобы хлынуть, сорваться навзрыд? Я другой не имею ментальности, чем, рифмуя суму и тюрьму, – перепады, приливы, метания и вопросы к себе самому... Будто свет из туннельной бетонности – выдох горлом: «Прости, не могу!..» И бездонное чувство бездомности на крутом, без реки, берегу... * * * Ах, фломаркт – путешествие бедняка... (По блошиным ценам – в несбыточный мир летай.) Куплю вишнёвого будду, пузатенького божка, куплю – и больше не буду хотеть в Китай. Разложу сувениры, – всё это моё ужель? (На скрещеньи ветров кружится голова...) Филиппинский печальный слоник и голландская гжель, и, как вздох, брюссельские кружева... Ничего и не надо больше. В душе покой. Прогуляться на ночь у дома и спать ничком. Дорисует память выдох, до слёз морской, ипподром испанский и взвившийся хлыст – смычком... * * * Капли дождя дрожат на губах тюльпанов. Город безлюден по случаю воскресенья. Что же нам делать, друже? На дне стаканов – горечь былого и новые опасенья. Ну, потеряешь сдуру ладью – за пешку, сменишь страну, жену или даже имя... Сколько уж раз из могилы срывался – в спешку; и столбенел: на Садовом кольце и в Риме... Носим, на мир пеняя, своё – с собою. (Разве не так же солнце щемит повсюду?) Коли нашло – встряхнись, переклей обои, или хотя бы просто помой посуду... Я не люблю депрессий в начале лета, и в середине жизни, и в новом доме. Мужество – это, верно, удел поэта. Флейта слепого... (А что остаётся, кроме?..) Ну, прощевай... (И на посошок – из крана...) Жизнь коротка, хоть и тянется нестерпимо. В каждом бутоне саднит ножевая рана. Не бередить. Кто добр, тот проходит мимо... * * * И первый подснежник проклюнулся, и смутился роскошной сверкающей «Мазды»... В театре вещей существуют свои законы породы, сюжеты, контрасты. Я – преданный зритель, наивный как тот цветочек с повёрнутой шеей цыплячьей. Сейчас нас обоих расплющит каток стальной, прогрессивный, угрюмый, незрячий... Да полноте... Экая серая муть: из прошлого века мотив и подставки... Мне вовсе не светит есенинский путь – Качаться от водки, любви и в удавке. Лишь дрогнет на миг сигаретка в руке... Рассеянный взгляд не зацепит домкрата. Наверное, это тоска по тоске от радости, что дотянулись до марта. И первый подснежник, и беличий след – мелькнула, как лира, по краешку леса... И так ли уж страшен двоюродный вред любого прорыва, любого прогресса... Рокочет, сверкнув, приближается месса... И благостен бомж, как монах Филарет. * * * Повернусь на левый – к чему просыпаться рано? Всё равно подымается уровень океана... И пускай не конец, но хотя бы затменье света обещал Нострадамус всем нам на это лето. Нестерпимо много скопилось на свете мрака. И под камнем сердца – всегда закуток для рака... Видно, пробил час, повздыхав, подводить итоги. Не была на Марсе. Не гладила римской тоги. Но ещё застала шершавую ласку леса, где людей бежав, из себя изгоняла беса. Мне давно уж ясно, что всякая сласть – от Бога: одному – пирог, а другому – на дно пиро2га... Тем достались Альпы, а этим – весло и Висла. Кроме счастья, жизнь не имеет иного смысла. Никакой полиглот не освоит летучий птичий. Разглядеть бы Лик в блеклых масках земных обличий... А потом – синева до слёз, благодать, нирвана. Пена – ртом, или бешенство океана? Растолкай меня, дай мне кофе глоток бодрящий. Притворюсь, что я всё ещё человек борящий. А глаза украдкой летят облакам вдогонку, зацепляясь то за тетрадку, то за иконку... * * * Лёгкий – с изнанки жары – холодок. Утренний август. Прощание с летом. Хруст сухожилий. Сутулый ходок. Сколько на ваших? – Помедлит с ответом... Кажется видимым шорох минут, слышно, как яблоки зреют тугие... Чуть замечтаешься – годы мелькнут... Глянешь, очнувшись: а рядом – другие люди и нравы, деревья, дома... (В рай или ад эмиграции чудо?) Съежишься в майке. А это – зима. Надо же, в августе... Боже, откуда....