Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2003
Нами
оставляются
от старого мира
только
папиросы “Ира”.
В.Маяковский
Спрос рождает предложение.
Смотря чей.
Мой спрос убивает предложение. Года три назад сносил удобнейшие летние ботинки, матерчатые, без синтетики. И дешевые. Сняты с производства повсеместно. Обхожусь теперь дорогими итальянскими штиблетами на парад и синтетическими вьетнамскими тапочками на каждый день. Или вот стеганые теплые рубашки. Их занесло в Россию первыми порывами рыночного ветра. Моя честно отслужила четыре сезона. Теперь нет нигде. Ни за какие деньги.
Последний удар нанесла любимая фирма “Дукат”, впрочем, она нынче “Лиггет-Дукат”. Продавцы на табачном оптовом рынке вдруг вскрутили цены на московский “Беломор” в пять раз. С чего это?
– А их сняли с производства. Торгуем остатками.
Тяжелая страница российской истории захлопнулась перед моим носом, обдав пылью десятилетий, смешанной с табачными крошками.
“Беломор” – не просто папиросы. Это раритет.
Папирос “Ира”, оставленных Маяковским от старого мира, я не застал. Видимо, шутка поэта чем-то не угодила – едва Владимир Владимирович покинул сей мир, за ним отправились и любимые папиросы. Да Бог с ней, с “Ирой”, было довольно много других. Мой отец курил “Дели”. Но в ту пору мы все, как один, вверглись в борьбу с низкопоклонством перед заграницей, и белые пачки с золотистой полосой поперек провалились в историческую прореху. И взрослые перешли на “Беломор”. Пачки были цвета “блю-жандарм”, и по заказу ОГПУ на них изображалась трасса Беломоро-Балтийского канала им. товарища И.В.Сталина, где, к умилению Максима Горького, “черти драповые”, т.е. доблестные чекисты, перевоспитывали такие отбросы социалистического общества, как филолог Лихачев или поэт-футурист и театральный режиссер Игорь Терентьев. Последний по сему случаю оставил стихи:
Кремль!
Видишь точку
внизу?
Это я
в тачке
везу
Землю
социализма.
Выпущенный на волю с орденом Трудового Красного Знамени, через два года Терентьев был расстрелян.
А в середине 50-х, когда пустили в строй другой каторжный канал (Волго-Дон, стройку социализма), и пачка обрела современный вид: карта СССР с обозначением основных пунктов перевоспитания нытиков и маловеров.
Но папиросы были чрезвычайно популярны. “Беломорина” воспета как в блатном фольклоре, так и в вольной советской песенной лирике. “Куришь свой “Беломор,” – припомнилось без начала и конца,но с голосом Майи Кристалинской впридачу. А начиная с известной картины Петра Белова пачка “Беломора” стала непременным атрибутом соц-арта.
Иностранцы, как известно, из России в качестве лучшего сувенира вывозили черный хлеб и “Беломор”. Рассказывали такой случай. Один француз, аспирант МГУ, пристрастился к нашему “Беломору”, курил только его и однажды у табачного киоска начисто забыл название папирос. И он попросил:
– Дайте мне эти… эти… М-м-м… О! “Освенцим”!
Сам я начал курить не с “Беломора”. Мы его тогда презирали. В моду входили тихие сумерки с блюзом из радиолы, кофе и бокал сухого вина при свечах. Девочки курили болгарскую “Фемину” – иноземно длинные слабые сигареты с позолотой на мундштуке в алых коробках, мальчики – отечественный “Дукат” в золотых пачках по десять штук ценой в семь рублей. Потом “Дукат” сменили на болгарский “Джебел”, “Шипку” или “Вегу” в изящных выдвижных коробочках, как и “Дукат”, по десять штук в пачке. Представьте себе, в такой тихий, интимный вечер при свечах кто-то вытащит грубый “Беломор” – как пошло!
А распределение я отбывал на Колыме. Сеял в вечную мерзлоту разумное-доброе-вечное. Там такой состав воздуха, что почему-то сигаретами любой крепости никак не накуришься. Зато всюду продавался ленинградский “Беломор”, и даже не фабрики имени некурящей Крупской и, наверное, потому отвратительный, а Урицкого. Вернулся я курильщиком “Беломора”.
А тут и в моде потянули иные ветры. Вошел в обиход легкий эпатаж. Они там сидят за гардинами при свечах, им блюзы ухо ласкают, а тут входишь с беломориной в зубах! Это уже пижонство высшего класса!
“Беломор” был уже не отменного качества, но вполне сносным, лучше “Байкала”, “Прибоя”, “Бокса” и “Красной звезды”. Что немудрено: те сорта в народе именовались “гвоздиками” не только за внешний вид, схожий с известным скобяным изделием, но главным образом из-за сучьев, которые попадались в табаке едва ли не каждой папиросы. Между “гвоздиками” и “Беломором” располагались по табели о табачных рангах папиросы “Норд”. В битве с космополитизмом “нордик” устоял, только название перевели на язык родных осин – “Север”. А уже над “Беломором”, как надворный советник над коллежским асессором, возвышался “Казбек”. Еще б ему не возвышаться! Как-никак, а коробку с черным джигитом на фоне гор писал не кто-нибудь – академик живописи Евгений Евгеньевич Лансере. А дальше – подарочные “Богатыри” с репродукцией популярной картины тоже академика живописи Виктора Васнецова, вся в черно-синих треугольниках “Эстрада” и черно-зеленых – “Герцеговина флор”. Вот, кстати, странность: за то, что Махатма Ганди не повел освобожденную от колониализма Индию по социалистическому пути, отыгрались на папиросах и ликвидировали “Дели”, а борьба с наемником американского империализма и кровавым палачом югославского народа Тито никак не отразилась на судьбе “Герцеговины флор”. Вкусы вождей неисповедимы.
В конце 70-х мы вляпались в “пятилетку качества”. Курильщики быстро это почувствовали на себе. Сначала исчезли “гвоздики” для бедных: извольте раскошелиться на “Север”, дескать, “Север” более высокого качества. Но и “Север” быстро исчез. И самым доступным куревом стал “Беломор” и его недолгий близнец “Лайнер”. А что “гвоздики”? Это сорта отменили, а сам институт “гвоздиков”, а также комков мятой бумаги, клочьев пеньковой веревки и какой-то мелкой взрывчатой смеси остался неколебим. Вся эта гадость забивалась в “Беломор”, на пачке которого тожественно возвещалось: “Папиросы высшего качества класса А”. В Москве “Ява”, некогда беломорный монополист, поделила производство и рынок с “Дукатом”, но мы все-таки гонялись за “явским”. Было такое поверье, будто на “Яве” “Беломор” лучше. Но это – легенда, оба хороши.
Раздобыв по талонам шампанское и под речь первого российского президента пустив пробки в потолок, одним прекрасным новогодним утром проснулись мы в России рыночной. И едва ли не первыми кинулись в объятья приватизации табачные фабрики.
Тут что-то странное стало твориться с моим “Беломором”. Оказалось – и это правильно! – что рынок терпеть не может товаров плохого качества. Не по сердцу ему папиросы, набитые черт-те чем. “Ява” приняла средство радикальное – она просто-напросто закрыла производство папирос всех сортов.
“Дукат”, который превратился в “Лиггет-Дукат”, пошел вроде бы по иному пути: он перестал забивать в “Беломор” всякую дрянь, и папиросам со времен недоразвитого социализма вернулось давно позабытое отменное качество. Правда, почему-то в радиусе двух-трех километров от самой фабрики купить их было невозможно, и, пока не образовался у Киевского вокзала оптовый рынок, приходилось рыскать в поисках по окраинам.
Года два назад возникла новинка – сигареты “Беломор”. Что-то неспокойно стало на сердце. Не к добру это, ой, не к добру! Не заменят сигареты с фильтром настоящего курева. И крепость не та, и не прикусишь с шиком мундштук острым зубом….
Не напрасна была тревога.
Один чиновник прославился фразой: “Центр не для бедных людей”. Он теперь вырос и стал членом правительства всего города. Исчезновение столичного “Беломора” подводит к развитию его мысли: “Москва не для бедных людей”. По своей врожденной незлобивости я желаю хорошему чиновнику процветания и карьерного роста. Слежу за ним издалека с азартом и тревогою. Что-то будет, когда он вырастет во всероссийский масштаб?