из жизни А .А. Левушкина-Александрова,а также анекдоты о нем
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2002
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
Арсений Тарковский
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГОСТЬ НА ПОРОГЕ
1
Пузатенький курчавый господин в затемненных очках в крупной опра-
ве, с улыбкой киношного японца танцующей походкой – весь само очарование, человек пожилых, но еще не преклонных лет – миновал “границу” в аэропорту “Шереметьево-2” и, дождавшись багажа, продефилировал сквозь “зеленый коридор” к стоянке такси.
Углядев, кто вылупился из стеклянного яйца терминала, к нему сразу же бросились волки-таксисты:
– Куда? За сотню баксов домчу, как вихрь…
– Дураков нет, – ласково отвечал господин. – Я и за десять доеду.
И точно, за десять не за десять, но за пятьсот рублей его согласился отвезти вихрастый парень, которому надоело стоять. И как только старенькая “Волга” помчалась по трассе, заграничный гость, вдыхая запахи, льющиеся в приопущенные стекла по случаю бабьего лета, пропел:
– И дым отечества нам сладок и приятен… – И продолжал, улыбаясь сам себе, бормотать эти слова, превращая их, как ребенок, в радостную бессмыслицу. – И дыт ометества ман смадок и птиярен… – И все заливался тихим, журчащим смехом.
Водитель весело оскалился:
– Давно не были?
– С прошлого века, – кивнул заграничный гость. – И даже тысячелетия. Как Воланд. Уезжал из СССР, а въезжаю в Америку. Ишь! – Он кивнул на проносящиеся мимо огромные рекламные щиты с обольстительными надписями на английском языке.
– Нравится? – вдруг хмуро спросил водитель.
И чуткий гость, подстраиваясь, не ответил – снял очки, построжел круглой физиономией, о чем-то задумался, и стало видно – ему никак не меньше шестидесяти: к вискам выстрелили морщинки, как пучки травы, около рта образовались бабьи скобки…
Шофер тем временем включил радиоприемник, потыкал кнопки – и зазвенела песня советских времен: “Вот кто-то с горочки спустился…”
– Замечательно, – вздохнул иностранец и снова зажурчал радостным смехом…
Минут через десять он уже входил в здание аэропорта “Шереметьево-1” , а через три часа с небольшим летел в далекую Сибирь на вполне приличном лайнере российского производства ИЛ-86.
В самолете знакомых не оказалось – слишком много времени прошло с тех пор, когда гость покинул нашу страну. Но нет, через час или два полета некий молодой человек с розовыми ушами подошел по вибрирующему полу и, подняв стаканчик, закивал заграничному гостю:
– Профессор Белендеев? – И, поскольку был слегка пьян, добавил: – Мишка-Солнце, как вас величали в кругах Академии наук?
– Верно, мол чел, – улыбнулся широко, как чеширский кот, заграничный господин. – А вы кто будете? Не тети Песи ли сын Изя?
Запунцовевший от смущения молодой человек пробормотал:
– Я русский… моя мама Анна Ивановна…
– А фамилия? Не бойся, мальчик, я никому не скажу.
– Курляндский… – негромко ответил молодой человек. – Мы польских кровей.
– О пся крев!.. Тоже красиво… – одобрил Белендеев. – Госпожа стюардесса, не дадите ли мне рюмочку водки, я выпью за юного коллегу. Физик?
– Программист.
– О! Паскаль… фортран… Обменяемся визитками, – предложил Белендеев и подал свою, блеснувшую золотистым шрифтом, отпечатанную на роскошной твердой сиреневой бумаге.
Молодой собеседник протянул ему более скромную карточку.
В эту минуту еще один пассажир узнал заграничного гостя.
– Слышу… да чей же это голосок, как волосок? – Тяжело выбравшись из кресел, подошел с крохотной сувенирной бутылочкой коньяка толстый старик, со сбитым галстуком, с сивыми космами, похожий на Бетховена. – Мишка, ты?..
– Я, милый, – отвечал Белендеев, ласково глядя снизу на старика. – Николай Николаевич?
– Не забыл? – Старый физик Орлов хмыкнул. – Память у тебя всегда была хорошая. Соскучился по родным местам? Или кого ловить едешь? Красотку какую? Нынче наших русских девок пачками увозят.
Белендеев как бы обиженно пробурчал:
– Я ж таки женат… Николай Николаич!
– Ну и что? – Старик с хрустом отвернул колпачок и хлебнул из горлышка.
– Нет, я по делу, – вдруг деловым тоном ответил Белендеев, и лицо его обрело строгое, даже надменное выражение. – Сейчас глобализация… помогаем друг другу… Может, и пригожусь родному Академгородку.
Старик, цепко глядя на него белесыми глазами, ощерил зубы:
– Хотел бы я знать, Мишка, какую корысть ты извлечешь из своей помощи… – И, увидев, как гость надул губы, словно обиженный ребенок, поспешил добавить: – Хотя тебя многие наши любили. Уходит наше время, Миша. Новые парни лезут, в тридцать лет уже доктора. Не скажу, что туфта вся их наука, но так рано докторские раньше не давали… Вот есть Алешка, или как его, Левушкин-Александров….
– Я его помню, он диплом делал, что-то там по спутникам…
– Или взять Аню Муравьеву… Баба, а тоже доктор. Доктор-трактор ее зовут. Ну зачем бабе наука?!
Белендеев деланно рассмеялся и, отвернувшись, снова помрачнел, спрятал глаза. Аню-то он как раз хорошо знал, эту позднюю любовь покойного своего друга Гриши Бузукина… Очень был талантливый человек. Да и она умница. Этот дед мизинца ее не стоит…
“Ах, время! Откуда ты приходишь и куда течешь?..” Продолжая сидеть с зажмуренными глазами, Белендеев допил рюмочку и откинулся на спинку сиденья. А оба его собеседника, раздраженно поглядев друг на друга (мол, жаль, что ты видел, как я подходил к иностранцу… так знай, мне от него ничего не надо), побрели к своим креслам…
Наконец, нырнув вниз, пробив серые тучи, самолет выпустил шасси и приземлился в аэропорту сибирского города, раскинувшегося средь рыжих и зеленых таежных сопок, на берегу гигантской чистой ледяной реки, катящей свои воды с белоголовых Саян…
– Ах, какая прелесть!..
Свистом подозвав такси, заграничный гость сразу проехал в “Телеком”, купил трубку “Nokia”, которую ему тут же подсоединили к местной сети, и через час уже многие в Академгородке знали: из США прибыл профессор Михаил Ефимович Белендеев, бывший Мишка-Солнце, богатый коммерсант, хозяин собственной научной фирмы.
2
Упомянутый в самолете Алексей Александрович Левушкин-Александров жил не в самом Академгородке, отнесенном от миллионного города в тайгу, а на старой окраине, именуемой Николаевкой, в унылом крупноблочном доме на шестом этаже. Его балкон сразу бросался в глаза – к деревянным перилам были приколочены две кормушки для птиц, скворечник, на бетоне зеленой и красной краской намалеваны цветы.
Высокий, отрешенный от всего Алексей Александрович обычно ходит на работу пешком, размашистым шагом, всего полчаса через сосново-березовый лес, шурша опавшими листьями. По дороге достает кулек с зерном – подкармливает и здесь синиц, а то и белку, иногда удачно – с ладони. У него здесь по деревьям бегает знакомая белка, пока еще по осени рыжая, словно ободранная кошка. Они с Алексеем Александровичем часто перемигиваются и перещелкиваются.
“А может, эта белка и есть я, – иногда весело думает он. – А я, вся моя жизнь – ее сон?”
– Здрасьте, Алексей Александрович, – звонко здороваются студентки университета, обожающие молодого профессора с загадочно-печальным лицом. – А вот Чарльз Роберт Дарвин… Он что, действительно был прав? И мы – от африканской обезьяны?
Алексей Александрович долго смотрит на румяных юных красавиц с серьгами, в модных ярких ветровках, в огромных кедах, как на белых кулаках. Потом до него доходит: они кокетливо острят, и Алексей Александрович спрашивает, изображая близорукий гнев:
– Вы что, физики?
– Нет, что вы! Мы ваши! – И Настя Калетникова с пятого курса с нарочито серьезным видом уточняет: – Нет, правда… У них же оба полушария мозга равноправны… И во-вторых, до сих пор прямого мостика между человеком и питекантропом не нашли…
В лесу медленно летит, поблескивая, паутина, увял мутно-розовый иван-чай, дятел долбит старое дерево, осыпая рыжую землю вокруг комля щепкой и белой мукой.
– Видите ли, в чем дело… – Алексей Александрович не златоуст, говорит трудно, особенно на праздные темы (а уж вопрос Насти и вовсе для детей), и, когда все же приходится разъяснять, смущается неточностей в языке, которые неизбежно проскальзывают в разговоре, – краснеет, уточняет, как зануда, каждую мысль, уткнув для чего-то при этом в кулак свой длинноватый нос, чуть смещенный в середке – след от хоккейных баталий в детстве. – Здесь бы следовало выразиться так… Ведь питекантропы, а точнее, неандертальцы… а точнее…
– Да, да, мы поняли! – восклицают студентки. – Спасибо, Алексей Александрович! – И, веселясь, толкая друг дружку в спину, бегут на гору, к белым колоннам университета, теряющимся средь белоствольных берез. И уже издалека, с надеждой: – В органный зал сегодня пойдете?
Он озабоченно мотает головой. Нет, у него сегодня совсем нет времени. Конечно, он любит музыку, может быть, даже чрезмерно, и об этом все знают. Мать до сих пор вспоминает: когда он учился в третьем классе, хоронили соседа по коммуналке. Мальчик вышел на улицу, прямо у подъезда грянул-заревел духовой оркестр, и Алеша упал в обморок… А когда Алексей уже студентом стал ходить в театр оперы… если певица на сцене, волнуясь и бледнея, решалась на высокую ноту (это же всегда видно, нет чтобы сползти октавой вниз!) и все-таки выдавала петуха, он, треща пальцами сцепленных рук, не досиживал до антракта, убегал домой… И вообще музыка его истязает, сладостно, но истязает.
Сегодня, конечно, он не пойдет ни на какой концерт. И вовсе не потому, что нет времени. Он и работать толком не сможет. Глаза не глядят на мир, губы не слушаются… И студентки, возможно, это поняли…
Ссора в его собственном доме случилась ни с того, ни с сего, и была совершенно глупой. Полуслепая, маленькая его мать, Ангелина Прокопьевна, со смутной полуулыбкой проходя по комнате, шаркая ногами в мягких тапочках (Броня в это время ушла на кухню, наливала из-под крана холодную воду в чашечку), нечаянно поддела провод удлинителя, утюг на гладильной доске дернулся и соскользнул на пол – слышно было, как от удара хрустнул паркет.
– Что? Что там?! Ах, что ты наделала?! – возопила невестка, швыряя чашку в раковину и бросаясь к утюгу. – Мой “Филипс”! Ах!
Она прыгала на месте с утюгом, тыча пальцем в верхнюю его часть – Алексей Александрович увидел, что пластмассовая пуговка с цифрами слетела, укатилась в угол.
– Да я налажу, – пробормотал он, подбирая головку регулятора, и верно – белая пуговка со щелчком встала на место. Правда, краешек откололся, чернеет, как маленький полумесяц, но разве это столь уж важно?
– Это невозможно наладить! – стонала Броня, а тут еще она заметила, что и на полу беда – рухнув на паркет, утюг расколол одну из дощечек, половинка выскочила из гнезда, встала торчком. – Паркет! – присев, продолжала вопить жена. – Она нарочно!.. Видишь, она усмехается?..
– Да нет же, она, как любой слепой… или почти слепой… невольная улыбка…
– Невольная! Вчера “Шанель” в ванной разбила! А они в самом углу на полочке стояли. Это ж надо было постараться! Она нарочно!
– Почему?!
– Потому!.. Я неровня тебе, я плохая! – У Брони давно копилась неприязнь к свекрови, но до сей поры она сдерживалась, сверкая узкими, глубоко посаженными глазками.
С прошлой зимы старуха стала стремительно слепнуть, и Бронислава единственное, что позволяла себе, – отныне обходила ее театрально за метр, как столб… чтобы, дескать, не задеть…
И вот же, такая мелочь – утюг уронили на ее драгоценный паркет, и Броня словно обезумела. Подняв дощечку, целует, к щеке прижала. В одной руке утюг, в другой – деревяшка. Алексею Александровичу это показалось очень смешным, и он, как и мать, вынужденно улыбнулся.
– Ах, ты тоже? Тоже?!
– Деточка… – раздался тихий голос матери. – Ну зачем столько сердца? Я… я ремонт сделаю…
– А пошла ты!
– Бронислава! – Это уже чересчур. От бессильного гнева Алексей Александрович словно бы сознание потерял на секунду и очнулся. – Не стыдно?! Эх ты!.. – Не бреясь, быстро оделся и пошел прочь, скорее на работу, сутулый, закинув мосластые руки за спину…
3
Он просидел весь день, закрывшись, в своем кабинетике, отгороженном от длинной, как коридор, лаборатории фанерной перегородкой. Слышал, как там, за шкафами с химреактивами, возле сопящего и булькающего биостенда, негромко переговариваются сотрудники, моют под краном, стараясь не звякать, колбы, чашки Петри.
Кто-то закурил, потянуло сладковатым дымком.
Вошел с улицы, громко топая, старый лаборант Кукушкин, выполняющий особые поручения шефа, – кажется, достал все-таки еще один автоклав – тащит по коридору. На него зашипели, он густым баском спросил что-то, в ответ снова зашипели.
И все стихло. В эту секунду Алексей Александрович позавидовал Илье Ивановичу Кукушкину.
Маленький, как горбун, в коротковатых штанах, с вечно мокрыми завитками волос вокруг лысины, как у старого еврея-скрипача, человечек стоит, шмыгая носом, не решаясь заговорить. Илья Иванович обладал необыкновенно зычным голосом. Когда несколько лет назад Институт биофизики и Институт физики проводили митинг в поддержку Ельцина, он перекричал всех коммунистов – заревел, как пароходная сирена, слова не дал сказать. Без передышки орал:
“Хва-атит-нахлеба-ались-красного-киселя-я-ва-ашего… са-ами-соси-ите-из-руки-и-своей-кро-овушку-свою-вампи-иры!..”
И, если надо было где-то что-то достать и не хватало аргументов, Алексей Александрович посылал Кукушкина – тот выбивал…
Правда, эпоха Ильи Ивановича уходит – сегодня голосом не возьмешь, сегодня все решают только деньги.
Но сейчас Алексею Александровичу хотелось бы иметь именно такой голос, как у Кукушкина, и зарыдать, завопить на весь мир. У него и без этой домашней ссоры тяжко на сердце, и нет просвета впереди…
Со стены на Алексея Александровича смотрит щекастая, с бравым взглядом Броня – эту цветную фотографию она повесила в прошлом году. И еще штук десять лежат в пакете на тумбочке. Это ее увлечение – фотография. Ее религия. Она фотографирует мужа, подруг, сына Митьку, облака, деревья в окне и просит, чтобы “щелкнули” ее, и снова ее, то в строгой, то развязной позе, то в белом платье, то в розовом… словно желает каждое мгновение своей уходящей жизни запечатлеть… И все мечтает со своей японской “мыльницей” съездить за границу. Жены других местных знаменитостей где только ни побывали, а она…
Наверное, потому она вспылила, что лето пропало. Алексей Александрович, хоть и считался в отпуске, все жаркие месяцы просидел в лаборатории, никуда с женой не ездил… С ним что-то происходило. Тоска грызла душу, как саранча грызет злаки, – с хрустом и быстро… Только пожаром можно остановить…
Нет, все же он пожалел Броню, на три дня свозил в тайгу, на соленое озеро Тайна, где заодно – чтобы не пропадало время – можно поработать с гаммарусами или, как еще называют это прелестное существо, – бокоплавами, мормышами. Правда, для этого пришлось тащить с собой, помимо необходимых вещей и продуктов, стеклянные банки, микроамперметр и тяжеленный аккумулятор.
Жена с ужасом смотрела, как он ловит у мелкого берега усатых тварей длиною сантиметра три, возится с проводами, сидит босой, часами что-то измеряет.
“Не что-то, а активность метаболизма по их дыханию. Сюда в воду запускаем гаммаруса. И в зависимости от того, сколько тот съел кислорода, меняется сила тока… В данном случае уменьшается”.
“Господи, и здесь?! Поручил бы студентам, лаборантам…”
“Ну чего ты дуешься? – ухватив в кулак нос, виновато ухмылялся Алексей Александрович. – Или боишься? Это ж маленькая креветка. На него большая рыба ловится. Вершина пищевой пирамиды. – И, отворачиваясь, бормотал, машинально объясняя, как студентке: – Гаммарусы едят диаптомусов, диаптомусы – дафнию, а дафния ест водоросли. А трава синтезирует биомассу, где и происходит чудо фотосинтеза…”
Бронислава слушала его, кривясь. Правда, она здесь все же позагорала и покупалась, вода в озере такая соленая, что можно лежать на ней, не шевеля руками и ногами. Говорят, такое море в Израиле. Но комары, но страх, что ночью к их палатке кто-то подойдет, а Алексей Александрович даже ружья с собой не взял, да и нет у него ружья…
Через три дня вернулись в город, и он снова с утра до ночи в лаборатории.
Ни один эксперимент, еще недавно радовавший его, не казался интересным – ни управляемое культивирование биомассы на огромных скоростях, о чем писал даже западный журнал “Science”, ни создание светящейся кишечной палочки (как воскликнул залетный итальянец из Миланского университета: “Мам-ма миа! Скоро и наше дерьмо будет светиться?!”), ни выращивание особых бактерий, питающихся электричеством (для обогащения бедных руд), – ничто…
И все равно он сидел как прикованный под стеклянным деревом биостенда, который, подрагивая прозрачными пальчиками и визжа моторчиками, сопел и гнал в слив, в “урожай”, килограммы дрожжей, пожирая бросовые парафины, привезенные с нефтяных скважин…
“Во мне кончилась страсть к работе. Дело даже не в крохотной зарплате. Просто поделками заниматься тошно, а денег на фундаментальные исследования все равно не дают…”
Летом от него ушли сразу трое научных сотрудников: угрюмый Миша Махмутов, с памятью, как у компьютера, – в охрану филиала “Альфа-банка”; другой, Вася Бурлак, со своими старенькими “Жигулями” двинул на извоз; третий, Роальд Разин, взяв туристическую путевку, полетел в Канаду с решением остаться. И вот уже прислал по электронной почте письмо: “Свет в конце туннеля блеснул. А о тебе все знают. Кстати, много бывших наших. Но занимаются чистой биологией. Все помешались на клонировании…”
“Может, не поздно переменить темы? Бросить все – и начать вторую жизнь? Академик Соболев уверял, что я гений. Хо-хо, парниша!”
Нет, его здесь многое держит намертво. И в двух словах не объяснить, что именно. Или все же уехать к чертовой матери?
4
Бронислава действительно все лето промучилась, после работы долгими вечерами куковала дома. Сына Митьку отправили в лагерь (теперь, слава богу, снова открылись детские лагеря, правда, за деньги), и ей не с кем было поговорить: подруги кто в Испании, кто в Сочи. А когда наступил сентябрь, и вовсе расхотелось их видеть – они-то найдут, что рассказать, а она?
Про свекровь-старуху? Которая все время постится: то мяса ей нельзя, то сыру-молока ей нельзя, а то даже яблок! Утром долго не выходит к завтраку – молится, вечером программу “Время” послушает – и снова молится. И чего она молится, вчерашняя коммунистка?! Слышно, шуршит какими-то бумажками, все бубнит и бубнит.
На днях Броня пришла домой, а по полу везде брызги воды… С потолка накапало? Нет, потолок сух. Наконец, увидев у старухи на подоконнике бутылочку из-под “Пепси” с бесцветной жидкостью, догадалась – свекровь принесла из церкви святой воды и окропила жилплощадь… Зачем?! Что, тут черти завелись? Или она, Броня, ей чем-то не угодила? Она насильно подталкивает старухе сливочное масло:
– Мама, ешь.
– Спасибо.
– Что спасибо? Ешь! Хочешь, сама намажу?
– У меня пост.
– Ну с конфетами пей.
– Спасибо. Сладкое тоже нельзя.
– Ты же сахар кладешь? – ярится Бронислава. – Почему?!
– В конфеты сливки кладут…
Бронислава терпела до сегодняшнего дня, но дальше никак! Старуха, наверное, ненавидит ее. Рассказала бы что-нибудь! Говорят, когда-то была боевая женщина. Но теперь молчит целыми днями, шмыг-шмыг, шурк-шурк мимо. Конечно, ненавидит. Не хочет разговаривать…
Не раз, прибежав поздно вечером к мужу в лабораторию, Броня жаловалась:
– Мне одной тяжело. А подруг позову – она осуждает.
– Осуждает? Почему так думаешь?
– Уставится из угла… и молчит… А то всё молится и молится…
– И хорошо, – не отрываясь от мерцающего монитора компьютера, начинал бормотать муж. – Это, конечно, имеет смысл, если точно кто-то слышит наши молитвы… А если ничего этого нет, налицо процесс самовнушения: что нас как бы слышат, и потому нельзя преступить светлые заповеди, завещанные…
Бронислава, гневно смеясь, хлопала его по худой спине:
– Ну хватит! Идем!
Алексей Александрович выключал свет, и они уходили в центр города, слонялись там, как примерные супруги, машинально глядя на красочные витрины новых бутиков. В непогасшем вечернем небе, пролетая, мигали красными лампочками самолеты, с тополей и берез каркали, сердясь на прохожих, вороны – где-то здесь под кустами скверика их толстые и еще неловкие детки…
Но вот явилась осень, а настроение у мужа не стало лучше, и Броня уж подумала: не замешана ли здесь какая-нибудь аспирантка или лаборантка? Однажды специально подкараулила на улице Кукушкина:
– Здрасьте, Илья Иванович. – И стала засыпать его вопросами, какие в другом состоянии духа ни за что бы не задала. – Бледный стал… не спит… не ест… Вот я и подумала…
– Боже упаси! – наотмашь перекрестился Кукушкин, поняв, о чем выпытывает у него супруга завлаба. – Он мыслитель, Бронислава. Ему на всех на прочих, извиняюсь, то самое!.. Он их просто в упор не видит, как напротив света не видать травинку. А тебя видит. Есть на что смотреть! – И, раскинув руки, оглушительно захохотал.
Так что же с мужем?
5
Почти в полночь после этого длинного, проклятого дня ссоры он вернулся домой.
– Ужинать будешь? – негромко спросила жена. Она куталась в голубой с цветочками банный халат, как бы мерзла, но привычно приоткрывала свои белые, пышные прелести.
Дверь в мамину комнату прикрыта, мать, наверное, спит.
Сын Митька в трико и в майке, вскочив и выключив телевизор, кивнул отцу и босиком пошлепал к себе.
Ничего не ответив Брониславе, Алексей Александрович прошел в ванную. Здесь в самом деле крепко пахло французскими духами. “Да куплю я тебе как-нибудь…”
Бронислава ждала на кухне, может быть, хотела извиниться. На столе стояла неоткупоренная бутылка вина. Но разговаривать с женой не было сил. Разделся и лег в постель, завернувшись в одеяло.
В тишине ночи было слышно, как храпит за стенкой мать. Через проем открытой двери Алексей Александрович увидел, как сынок прошел мимо, нарочито громко покашляв, – чуткая старуха, полупроснувшись, затихла. Все же Митька жалеет бабушку.
Бронислава, не дождавшись мужа, также явилась, легла. Они долго лежали рядом, не спали. Жена положила руку ему на плечо, Алексей Александрович не ответил.
Бедная мать! После смерти мужа она многие годы, как сиделка или медсестра, моталась по родным и знакомым: обитала у дочери года три – нянчила внучку, потом на год уезжала в родную деревню, жила там, пока болела сноха Нина… И сыну, конечно, в первые трудные годы помогла – баюкала Митьку, но, как только Бронислава отдала ребенка в модные ясли с английским языком, старуха снова переехала к дочери Светлане, нянчила теперь правнучку… А сюда вернулась три года назад, когда стала слабеть и слепнуть.
И уже тогда Бронислава встретила ее крикливой шуткой:
“Кто тебя звал? Что же ты дальше-то не катаешься? В Америке вон не была”.
Теперь-то Алексей Александрович понимал, что она не шутила. Просто прятала раздражение за улыбкой. И насчет Америки всерьез напомнила – там же старшая дочь Светланы проживает, Лена, которая вышла замуж за американца…
– Ты спишь? – шепотом спросила Броня. – Ну не сердись. Ну сорвалось.
6
Утром услышал, как она шипит на мать:
– Ну что, что? Я сказала тебе – извини. Что же не отвечаешь?
– Бог простит.
– Ну при чем тут Бог? – Голос Брониславы накалялся. – Будешь теперь об меня ноги вытирать, да? Сына против меня настраивать?
– Да разве я настраиваю?.. Мне тут ничего не надо. Я к Светке могу уйти.
– А я что, гоню тебя? Гоню?!
Как же он раньше этого не замечал? Ведь не раз ему жаловалась шепотом матушка, что, когда его нет и она хотела бы подремать, Бронислава то музыку громко включит, то начнет посудой греметь.
“Правда, я уж глухая стала… – горестно посмеивалась она. – Но слышу”.
Раздражение в доме нарастало давно – так нарастает темнота перед бураном или грозой, и хватило этакой малости – упавшего утюга, – чтобы злоба, если не сама ненависть, заклокотала в горле его жены…
Алексей Александрович сидел рядом с матерью, обхватив по привычке ладонями уши, в которых сейчас, казалось, гремел гул аэропорта или ледохода…
Вдруг вспомнилось: в давние годы, когда они с мамой, отцом и сестренкой жили в подвале дома на набережной имени партизана Щетинкина, случилась необычайно затяжная весна – под обрывом, внизу, долго, до конца мая, стоял лед на реке. Он трещал, постреливал во все стороны ночью, чернильная вода выступила у берега. Уж и торосы, как зубастые киты или рояли, на берег с треском выползали… а порой и на середине промерзшей реки, в зелено-каменной глубине, что-то с грохотом перемещалось и долго потом стонало… Но нет, недвижно держалась на пространстве от леса до леса громада льда, сладкий весенний ветер носился над долиной реки, а лед все не трогался…
Каждый, кто приходил на берег, чувствовал, как нарастает это гигантское напряжение, при всяком гулком звуке в реке отпрыгивал подальше от заберегов. Ну когда же, когда?
И вот однажды Алексей схватил с земли булыжник размером с кулак и, звонко заверещав: “А вот я щас помогу-у!” – метнул вдаль, на ледовые торосы.
И, о диво!.. Внутренняя судорога пронизала многотонную массу льда, будто некое существо заскрежетало там, в глубине, огромными зубами. И все медленно шевельнулось вправо-влево, задвигалось – и пошел еле заметно, тронулся лед под крики давно прилетевших птиц…
Ах, Бронислава! Не упади проклятый утюг вчера, но забудь мама выключить плиту на кухне и сожги какую-нибудь кастрюлю – точно так же завопила бы на старуху, брызгая слюной, как базарная торговка, ибо напряжение в последние месяцы дошло до края…
– Не плачь, мама. – Он нежно погладил мать по седой голове с белой гребенкой. Господи, совсем горбатая стала! – Все будет хорошо.
– Думаю, что нет… Прости, сынок. – Мать поднялась, сложила в холщовую сумку икону, книжки, тетрадки, стала перебирать на ощупь спинки стульев – искать кофту.
– Ты это куда? Мам?
– К Светлане… У нее маленькая Светка болеет. Ты же знаешь, я умею температуру сбивать… Побуду пару дней, потом прибегу.
Прибегу…
– Никуда ты не пойдешь! – Но он уже знал, что упрямую старуху не переубедить. Да и в самом деле, как можно стерпеть такие обиды? А он тут без нее с Брониславой поговорит начистоту. – Я провожу. Еще ветром тебя уронит.
– Меня, Лешенька, ветер не прихватит, я невысокая. – Говорит этак серьезно, как неразумному ребенку.
В прихожей сунула ноги в боты, Алексей их застегнул, надела плащишко, повязала темный платок, взяла из угла черемуховую палку, которую ей обстругал еще весною сын, и вышла.
Алексей Александрович, торопясь и дергая плечами, облачился в узкую кожаную куртку и, прихватив зонт для матери, выскочил следом.
7
Заграничный гость нажал на одну из кнопок дверного звонка, но не на верхнюю, а на нижнюю, приделанную к стене для ребенка, – в виде ромашки. И когда дверь отворилась безо всяких “кто там”, перед изумленной хозяйкой на лестничной площадке предстал некий коротышка в джинсовом костюме на коленях! И на коленях же зашаркал через порог, как карлик в огромных очках, тоненьким голоском причитая:
– В нашем цирке мине сказали, здеся ученая женщина живет… Слонова… нет, не Слонова… Львова… нет, не Львова…
– Мишка! – грудным голосом отозвалась Анна Муравьева, всплескивая руками. – Солнышко! Ты что ли?!
– Ну, я, – отвечал довольный произведенным эффектом Белендеев, хватая ее руку, чмокая и вскакивая. – Вот, к первому человеку – к тебе!
– Ну уж не ври! – как бы рассердилась Анна. – У Ленки Золотовой был? А-а-а, старый ловелас…
– Кстати, ловелас… Вот пришло в голову… love las… last… последний человек любви? Да, я последний, кто любит всех! И вас! – Это уже относилось к молодой женщине, сидевшей в углу, на диване. Только сейчас он ее приметил. – Да, да, хотя я вас не знаю!
Муравьева расхохоталась.
– Каков пират, а? Не вздумай когти забрасывать… Здесь ничего с абордажем не получится.
– Почему-у? – Белендеев сделал вид, что всерьез обиделся. – Я так стар стал? – Он напустил на лицо выражение крайней значительности, приблизился к незнакомке и поклонился. – Михаил Белендеев, профессор, доктор наук, член двух международных академий, в настоящее время проживаю в Америке, но душою наш.
Незнакомка с красивым усталым лицом встала, протянула руку:
– Галина.
Она была невысокая, тоненькая, в деловом костюме серо-голубого цвета, на шее платок, волосы растрепанные и словно бы мокрые – теперь такая мода и в России.
– Я пошла? – обратилась она к Муравьевой.
Та что-то хотела сказать, но вмешался неугомонный гость:
– Нет, нет, она никак не пошла!.. Ведь правда? Она прелестна!
Молодая женщина бесстрастно выслушала ахинею человека, который, как ей стало понятно, всю жизнь острит, кивнула Анне и ушла.
– Мишка! – Муравьева подергала гостя ласково за ухо и кивнула на стул. – Так ты надолго?
Белендеев сел, скромно поджал ноги, надел очки и минуту молчал.
Впрочем, Анна, ожидая очередную хохму или даже розыгрыш с его стороны, только засмеялась.
– Врать не надо! Я сейчас дите отведу в школу, а потом все от твоей Ленки Золотовой узнаю. Так что говори.
– Во-первых, я к ней вечером заходил буквально на полчаса… Тридцать минут, тысяча восемьсот секунд… Хотел потрепаться, как раньше, а она что-то шьет на машинке… Как вдова Версаче!
– Да, она у нас теперь портниха.
– Понимаю, жить надо. Поддерживать форму существования белковых тел. И я ей, собственно, ничего и не сказал… Кроме того, что ее тоже люблю, всегда вспоминал, как мы в нашей компании: мы, ты, Гришка… царство ему небесное… сиживали на полу и песни всякие пели…
Анна слушала его и не слушала. Балабол, не за тем же он сюда прикатил за десять или сколько там тысяч верст, чтобы повспоминать пусть даже благословенные времена.
Хотя он имеет право с наслаждением, театрально об этом порассуждать: когда заваливали первую диссертацию Бузукина, Мишка вел себя достойно и при тайном голосовании, несомненно, был “за”.
– А что печалишься? – продолжал болтать гость. – Эта леди огорчила? Вечно ты красотками окружена. Идут за жизненным советом? Не перенаправишь ее на мой адрес? В компьютере это элементарно, есть специальный значок… Я в гостинице Дома ученых, номер два-один…
– Да, да, – закивала Анна, – сейчас же побегу, верну… – Но сквозь шутку у нее уже прорывался гнев – нужно было готовить сына к школе, а Белендеев, кажется, с ночи еще не протрезвел и слишком заигрался.
– Ну честно, кто такая? – настаивал Белендеев. – Она талантлива?
– Очень. Галя Савраскина, была Штейн, теперь свободна… Но не трогай ее ради бога… Травмирована таким же плоским остряком, как ты… – Анна нарочно дерзила гостю, понимая, что сейчас Мишка-Солнце перестанет наконец валять дурака и скажет, что его, собственно, привело в нынешний Академгородок.
И он заговорил, правда, еще улыбаясь и кланяясь, как японец (это у него уже неискоренимая привычка):
– Я понимаю, что ты понимаешь, что я понимаю… Но если прямо, как милиционер, – я богат и хочу помочь, чтобы наша наука не вымерла… Вы же тут, как мамонты, блин. Найдут через сто лет в мерзлоте…
– Богатый – это хорошо… – задумчиво посмотрела на него Анна. – И что, ты прилетел деньги раздавать? Покраснел-то, покраснел!.. До четырехсот ангстрем. – Белендеев, конечно, помнил: это любимая шутка Бузукина. 400 ангстрем – длина волны света, соответствующего красному закату. – Если ты богат, как Гейтс, конечно… Но что-то я не слышала о втором мультимиллиардере…
Белендеев погасил улыбку и рассказал, что у него в Штатах есть лаборатория, фирма, он действительно не беден – что-то изобрел уже там.
“А может быть, и отсюда увез? – подумала Анна. – Всегда был талантлив, особенно в электронике…”
– Еще могу сказать, что некий могучий фонд обещал поддержать, если я создам новый Лос-Аламос или Кавендиш… В мирных целях, конечно… Ну я условно…
– Врешь ведь!
Белендеев, зажмурившись, покачал головой.
Кто знает, может, и не блефовал.
– Ну а ко мне-то зачем? – спокойно спросила Анна. – Ты же знаешь, я никуда не поеду… Ни за какие конфетки.
– И даже если конфетки сладкие? – зажурчал тихим смехом Белендеев. – Ребенку твоему бы “пондравилось”.
– Нет, Миша, правда, не по адресу. Иди к начальству. Хотя…
Нынче никто никого не спрашивает. Это было ясно обоим. Захочет поехать юноша – скатертью дорога. И ни директор Института физики Марьясов, ни директор Института биофизики Кунцев никого не удержат.
– КПСС нету, – еще ласковее журчал Миша. – КГБ нету. Ты здесь для всех нас, как мать-хранительница очага… Твоя рекомендация…
Ах, вот оно что! Лезет иголкой прямо в нерв. Имеет в виду, разумеется, что вдова гениального Григория Бузукина пользуется непререкаемым авторитетом среди ученых среднего поколения. Во-первых, сама не дура, во-вторых, в партии не состояла, упряма и самостоятельна во всем, что, несомненно, вызывает восхищение у желторотой молодежи.
Это ведь она еще во времена СССР, беременная, располневшая, просидела долгую ледяную осень в тонкой палатке на берегу таежного озера с карстовыми пещерами, ожидая появления оттуда “сибирской Несси”, красноглазого ящера, предсказанного безумным старичком академиком Ивановым-Зайончковским. И это она спустила с лестницы очередного товарища из парткома, явившегося увещевать ее за аморальный образ жизни: взялась-де отнимать Газеева у его смуглой красавицы-жены. А тот прятался потом от них обеих в подвалах Института биофизики… Это счастье, что Анечку, брошенную, с ребенком, взял в жены Григорий Бузукин… Только жаль, недолог был счастливый союз – вечно хохочущий, белозубый Григорий умер от инфаркта… Прилег, улыбаясь, и ушел…
В тот год Мишка-Солнце уже работал в Канаде, но ему все подробно описали. Он послал телеграмму с соболезнованием, которая не дошла… Он звонил, а сибирская телефонистка сказала, что АТС Академгородка временно не работает… Но изменились, слава Богу, времена. Свобода. Так чего бы Анне Муравьевой не уехать в Штаты?
– Нет, милый мой. Я уже старуха и этим горжусь.
– В сорок лет?
– В Сибири год идет за полтора. Хочешь кофе?
– Я ничего не пью, – мгновенно ответил Мишка-Солнце и глянул на часы. – До… до половины восьмого… Вот, сейчас как раз половина восьмого. Можно.
– Ты все такой же, Миша.
Анна быстро намешала растворимого кофе в чашки, нарезала сыра и колбасы, открыла баночку маслин. И, вздохнув, сказала:
– Хорошо. Записывай. Вот кого надо спасать. Раз ты у нас такой богатый. – И начала перечислять фамилии молодых физиков и биофизиков, оказавшихся без работы…
А профессор Белендеев, достав блокнот, не чинясь, аккуратным почерком записывал…
Через час он поблагодарит Анну и протянет сотенную американскую бумажку. Анна усмехнется и вернет ее.
С улыбкой японца Мишка-Солнце протянет ей две бумажки по сто долларов. Муравьева вернет и их.
Хохоча, Мишка-Солнце протянет ей пачку банкнот. Анна скажет:
– Русские женщины не продаются.
И, так пошучивая, они расстанутся…
8
– Сынок, ты куда? – окликнула мать сына, механически прошагавшего мимо нужной двери на чужой этаж. – Мы пришли. – И постучала кулачком в дверь – она не любила звонки.
И в эту минуту в кармане кожаной куртки у Алексея запиликал сотовый телефончик – единственная уступка от дирекции Института биофизики ему, доктору наук.
– Мам, извини. – Алексей отвернулся. – Внимательно слушаю.
– Алексей Александрович, – звонко произнесла Кира, секретарша директора Института физики академика Марьясова, – тут у нас гости… Про вас спрашивают.
– Кто?
– Профессор… Ой! – Ей не давали говорить. Слышался смех. – Он теперь… руководитель…
– Ну кто, кто?
В трубке зашуршало, и мягкий картавый голосок спел:
– Над Канадой небо синее… Только все же не Россия…
А, это Мишка-Солнце явился со своей новой родины, всегда что-то знающий, чего другие не знают.
– Когда появишься, родной? Уж и на работу пора.
Странно, Алексей никогда не был с этим господином на “ты”. В знаменитые годы расцвета Академгородка Левушкин-Александров, в лучшем случае как один из перспективных молодых ученых сиживал у “стариков” на таинственных семинарах, слушая относительно безумные теории, так называемую мозговую атаку корифеев. Всё миновало. Что теперь-то понадобилось заграничному гостю?
– Посидим, погуторим, – ласковой скороговоркой продолжал Белендеев. – Я в Доме очень ученых, в гостиничке. Могу и в ресторане внизу подождать. Это раньше у дворян называлось второй завтрак. Давай через полчаса?
Отказать бы совсем, но Левушкин-Александров, запинаясь, ответил:
– А если попозже? У меня всякие обстоятельства…
Черт его знает, может, на ловца и зверь бежит.
Ну где же сестра? Уже на работу убежала? Наконец, с той стороны двери защелкал, завозился ключ в разболтанном замке.
– Батюшки! Мамочка! Братик! – замурлыкала в дверях тоненьким голоском, как девочка, Светлана, остриженная и покрашенная нынче под Мерилин Монро. И указала за спину острым длинным малиновым ногтем. – А тут ваша Броня2 звонит. Что опять эта халда натворила?
– Да ничего, – мягко ответила мать, проходя в квартиру и крестясь. – У нас все хорошо.
– Кричит, чтобы не сердились… У нее изжога, вот и сорвалась… Ждет вас к семи – пельмени сварит.
Алексей Александрович ненавидел пельмени, особенно магазинные, с толстым слоем теста, но все эти годы ел их, чтобы не ссориться с женой.
– Нет, нет, ты сейчас не уйдешь! – Сестра перехватила тоскливый взгляд брата. – Светланка-дубль уже не болеет, вместе чаю попьем. Я торт медовый купила. А на работе подождут.
– Нет, побегу, – сказал Алексей Александрович. – Приехал профессор Белендеев из Америки.
– Дядя Миша, что ли? Первые сутки ему не до мужчин… Если только не поменял на Западе ориентацию… Ну, посиди же с нами, братец!
Алексей Александрович против воли кивнул, молча повесил куртку и прошел в большую комнату, где вся стена пестрела цветными и черно-белыми фотокарточками артистов и рок-певцов мира.
Сестра Светлана как была, так и осталась к своим пятидесяти годам восторженной дурочкой, хотя на работе – в бухгалтерии “Сибэнерго” – ее за аккуратность все хвалили. Лучше бы они свет у людей не выключали, бандиты Чубайса! Три дня назад снова учинили так называемое веерное отключение, и вся хлорелла под погасшим ртутным солнцем, один из компонентов питания предполагаемых космонавтов в дальнем (марсианском) плавании, увяла…
На полке мини-набор интеллигенции: Библия, Булгаков, Солженицын, Вознесенский. О, еще Конфуций! Когда-то читал, ничего не запомнил.
Алексей Александрович открыл наугад томик “Изречений”: “Учитель Цзэн сказал: “Если будут чтить умерших, помнить предков, то в народе вновь окрепнет добродетель”.
Ну и что тут особенно мудрого? Да, всё так, ну и что с того?
“Учитель говорил: “Кто постигает новое, лелея старое, тот может быть учителем”.
Свод банальностей. И сколько их тут, изречений? Боже мой, сотни!
– Я пойду. До вечера.
9
Что есть гений? Почему одного человека чтут веками, а другого – нет? Конфуций был великий знаток семейного и государственного порядка, кладезь всевозможных ритуалов. И что, этого достаточно, чтобы прославиться?
Как рождается великая сила авторитета, магия имени? Один сибирский писатель как-то по телевизору ляпнул: “Если бы нас столько печатали, как Астафьева, то и нас бы знал народ…”
Ой ли? Разве мало печатали еще недавно Маркова и Сартакова?
А взять ученых… Сколько было дипломированных философов в СССР! Алексей Александрович ходил в студенческие времена на семинары по марксистской философии, где, сатанея от тоски, пережидал, пока пустопорожняя болтовня кончится… Где сейчас эти знатоки? Они теперь политологи. Бывший парторг университета ездит на роскошной “Тойоте”, стал политтехнологом, имиджмейкером! Верноподданническая морда с усиками преобразилась, теперь он носит баки, на шее розовый платок, как у гея.
Да и братья-физики, биологи. Уж здесь-то бы, казалось, на мякине не проведешь! Ан нет! Можно! Сколько лженаук появилось! Сколько самозванцев! Снова на кону вечные двигатели! Таинственные открытия, которые невозможно повторить только потому, что мы, видите ли, мешаем процессу тем, что не верим! Гениальный лжец академик Лысенко может отдыхать в своем золоченом гробу. “Дайте мне три миллиона долларов – и я докажу, Родина будет гордиться мной!”
Но не до шуток. По правде сказать, человек подошел так близко к самым сокровенным секретам бытия, что ВСЁ ВОЗМОЖНО. И это ощущение сводит с ума и вполне умных людей. Это как во время игры в карты – возбуждение доходит до предела, назад ходу нет! Черт знает, может, действительно вода умеет запоминать и даже думать? Может, и в самом деле нейтрино вовсе не такие, как мы про них думали? И, кроме структуры ДНК-РНК, есть некая невидимая волна поверху, которую иначе как божественным благословением не назовешь?..
Он сидел в лаборатории и пытался понять: что же ему делать дальше? ЗДЕСЬ ему уже скучно. ГЛУБЖЕ копать нет возможности. УЕХАТЬ он не может по определению: мать, сын, ученики… и много чего другого, в чем он до сих пор не может до конца признаться себе.
В филенчатую самодельную дверь тихо постучали.
– Да?
Заглянула уборщица тетя Туся в сиреневом берете.
– Может, что на обед принести? В буфете пирожки с печенкой.
– Спасибо, нет.
Рослая носатая тетя Туся всегда хвасталась тем, что похожа на актрису Раневскую. Она была такая же нескладная, она и курить стала, чтобы походить на великую артистку-матерщинницу. Алексей Александрович ей доплачивал еще и полставки лаборантки: тетя Туся прекрасно стерилизовала стеклянную посуду лаборатории.
И вновь запиликал сотовый.
– Слушаю.
В трубке смеялись, гоготали. И опять мягкий говорок Мишки-Солнца:
– Не передумал? Я через пространства вижу… Тебе, малыш, одиноко… А тут у нас рассказали историю, будто осетра подцепили на Енисее, размером с весло. Вытащили, а внутри знаешь что? Золотая медаль Героя Соцтруда. Кто-то вместо блесны использовал… Н-ну вы тут дошли, друзья мои!
– Перестаньте! – буркнул Алексей. Господа обедают.
Но тот умный, понял, что перебрал, мигом сменил тон и этак доверительно:
– Я один из номинаторов на премии в Штатах и в Европе. Мне обещают даже нобелевские списки показывать… – Господи, всю жизнь блефует. Еще в советские времена, когда никого из их компании никуда за рубеж не выпускали, у него на лацканах пиджака вечно блестели значки со всякими иностранными аббревиатурами. Таились они у него и за лацканами – иногда Мишка с многозначительным видом отгибал лацканы и показывал. Уверял, что он член многих академий и ассоциаций… Мишка-Солнце любил юмор, брал пример с великих физиков современности. Бузукин его прозвал “многочлен Ласкаля” (переиначив имя великого Паскаля), студенты с восторгом запомнили.
– Кстати… – продолжал ворковать, как голубь, в трубке тенорок Белендеева. – У тебя есть что-нибудь архиважное? Хочется чудес. Все чудесатей и чудесатей.
Да, чудес хочется. Во всем Институте биофизики осталась, дай Бог, половина народу. Не нужны государству, засыпанному пустыми полиэтиленовыми бутылками, новые материалы на производство бутылок, которые после употребления легко и безвредно разрушались бы… Не нужны биолюминесцентные индикаторы здоровья – до сих пор выпускаем опасные ртутные термометры… Не нужна экологическая биотехнология… А ведь столько накопили ядовитых отвалов!
Ах, если бы сейчас с неба в руки Алексею Александровичу упала пачка денег… Что бы он сделал? Если бы много денег – осуществил бы тайную свою мечту, построил “Трубу очищения”. Он никому о ней не рассказывал, лишь однажды, будучи в новосибирском Академгородке, разоткровенничался. Коллеги снисходительно поулыбались… Хотя лишь на первый взгляд идея безумна и вполне может себя окупить…
Мы живем в замаранном мире, дышим дымом, потребляем черт знает что (взять хотя бы диоксин, рождающийся в наших чайниках из хлорированной водопроводной воды), уши забиты грохотом, глаза раздражающей мерзостью бытия! И люди в правительстве, на заводах, где угодно, принимающие решение – сокращенно ЛПР, – поголовно больны спешкой, жестоки, не думают о последствиях. Если где-нибудь в лесу, в горах выбрать клочок живой природы, чтобы было здоровое озеро, цветы, птицы, животные, и там читать для ЛПР лекции по экологии, просвещать их, показывая, как работает природная экосистема, живая цепочка в воде и воздухе, и как легко ее прервать… А главное – чтобы они все поспали одну-две ночи в “Трубе очищения”…
Что это и для чего? Если мы представляем собой тончайший механизм природы, куда хитроумней компьютера и куда более ранимый, то, может быть, сны – это каждодневная коррекция мощными силами космоса нашей “электронной” системы? Причем, учитывая, что каждый человек – по задаткам гений, то почему бы, давая человеку возможность выспаться как можно ближе к неискаженным полям космоса (например, в горах), не помочь ему стать хотя бы добрей? А поскольку нет возможности проводить ночи непосредственно на горе Эверест или горе Арарат, почему бы не поднять над человеческим телом некую вертикальную трубу из токопроводящего металла, которая отсекала бы вредные боковые электрические и магнитные помехи?..
Алексей Александрович давно уже отключил сотовый телефон и брел по городу к сестре, за мамой.
А куда еще податься? Что роднее родных?..
10
По длинному темному, при одной горящей лампочке в конце, коридору общежития аспирантов в поздний этот час плелся уже крепко навеселе неугомонный заграничный гость Белендеев все в том же затрапезном, джинсово-молодежном виде, в сопровождении долговязой дамы в короткой юбочке, на шпильках, на плечах ее болталась накидка из песца или волка, сразу не разобрать.
Вид дамы мигом переменился, как только она постучалась и в отворенную дверь хлынул свет: стали видны сквозь косметику все овражки на лице женщины, которой далеко за двадцать.
За порогом переминался рослый юноша в китайском спортивном костюме, в тапочках на босу ногу, чесал затылок. Он явно в этот час никого не ожидал.
– Господин Нехаев здесь живет? – строго спросил Белендеев, делая вид, что заглядывает в приоткрытую ладонь, в которой якобы лежит бумажка с написанной фамилией.
– Д-да… – заикаясь, ответил хозяин комнаты, удивленно всматриваясь в гостей. Узнав, наконец, женщину, он поздоровался еще более удивленно: – Елена Васильевна, вы?
– Ну я, я, котик, – прокуренным баском отвечала Елена Золотова. – Мы к тебе, Вова, на минутку. Впустишь?
– Ко-ко-конечно… – посторонился юноша. Лицо у него было доброе, губы трубочкой, словно он все время что-то насвистывал. На левой кисти синие буквы “Катя” и заходящее солнце с лучами.
Спохватившись, он подтолкнул гостям единственный стул. На тахте белела постель, не сядешь.
– По-по-пожалуйста…
– Ты не знаешь его? – спросила Елена, кивая на толстенького гостя. – Профессор, член двух академий, один из отцов-основателей нашего Академгородка Михаил Ефимович Белендеев. Ныне живет в Штатах.
– А-а… – протянул Нехаев.
Конечно, он слышал эту фамилию, но для него она казалась уже канувшей в историю.
Белендеев вдруг рассыпался смешком.
– Не пугай его! – И, подмигнув Нехаеву, показал на Елену, на ее юбку. – Анекдот слышал? Приехали шотландцы, все в юбках, а один в брюках. Кто-то спрашивает: а почему он в брюках? Те отвечают: а он гомик.
Нехаев растерянно улыбался, не понимая, зачем к нему пришли.
– Не пугай его, – теперь уже пробасила Елена Золотова и села на стул, забросив ногу на ногу. – Ты у Алеши работаешь, у Левушкина-Александрова?
– Н-ну.
– Как у него сейчас дела? Он доволен жизнью? Говори честно, мы сейчас к нему… Зашли к тебе, чтобы как-то подготовиться… не обидеть…
Нехаев мучительно соображал, чего же от него хотят эти люди.
– Что-нибудь новое делает? Как финансирование? Ты же лаборант, даже старший… Как приборы? Есть ли договора с Минздравом или с кем там у вас, у биофизиков?.. Выделили какие-нибудь ценные штаммы?
Наконец, Нехаев неуверенно и путано заговорил. Договоров никаких нет. Биостенд старый, его изготовили в Орехово-Зуеве на военном заводе еще на королёвские деньги, предполагалось – будет готовить хлореллу для космоса, а потом оказался не нужен. Но ничего, клокочет… Нынче на нем Алексей Александрович эволюционные задачи решает… это если использовать дрожжи…
– Дальше, – морщась, прервала его Золотова.
– Насчет же-железобактерий… Раньше Но-норильск проявлял интерес, а сейчас… на-нашли богатую руду. Зачем им отвалы перерабатывать? Да и до-дорого – электричеством наращивать бактерии…
– Дальше.
– Я больше н-не знаю. Он много думает… к физикам хо-ходит… Мо-может, что-то новое готовит?
Белендеев кивнул.
– Соскучился! Он же начинал, как физик. Один из тех, кто геостационарные спутники спасал от солнечного ветра… Но это вчерашний день. И это всё, как сказала миледи королю?!
Нехаев нерешительно помялся:
– Как-то сказал – хо-хочет что-то такое создать… Влияние космоса на сон, что ли…
Белендеев и Золотова переглянулись.
– По-моему, плешь, – сказала Елена, доставая из сумочки сигарету и закуривая от мгновенно вспыхнувшей в руке Белендеева зажигалки. – Кризис. Он выдохся.
– Ты считаешь, non perspektiva? – промычал гость. – Ну в таком случае куда еще заглянем? – Он поднял руку, чтобы разглядеть часы. – У нас в Нью-Йорке сейчас как раз десять утра.
И вдруг Нехаев заволновался. Честный малый, он решил почему-то, что эти люди недооценивают его руководителя, и заговорил, заикаясь и дергая головой:
– Но знаете, у него це-це…
– Муха цеце? – весело переспросил Белендеев и, немедленно сделав серьезную мину, посмотрел ему в глаза. – Извините, слушаю.
– У него целая тетрадка идей. Он предлагал аспирантам, в подарок отдавал… чтобы только не уходили…
– Да? – Елена рассмеялась. – Я помню, когда он еще аспирантом у Соболева был, свои идеи дарил за конфеты, а конфетами девиц угощал. И что там, в этой тетрадке? Говоришь, про влияние звезд? Нет, нам нужны гениальные идеи, котик.
– У н-него есть!
– Вряд ли, котик. В последнее время ходит бледный, жалкий.
– Он ду-думает… все время думает… Руками уши закроет и ни-ничего не слышит…
– Перегорел! – безжалостно сказала Золотова. – Оно и понятно – к тридцати трем годам уже доктор наук, профессор. Самая первая свежая песенка спета. Ах, если бы что-нибудь новенькое! Михаил Ефимович посодействовал бы тому, чтобы члены нобелевского комитета…
– Тс-с, – остановил ее Белендеев. – Решим в рабочем порядке. Так у нас раньше говорили? Да, кстати, какая у него любимая пословица? Ну, поговорка?
– По-поговорка? – недоумевал Нехаев.
– Ну, для контакта? Как пароль у преферансистов?
– Какая у него… – Вдруг лицо лаборанта просияло. – Не плю-плюй в колодец – вылетит, не поймаешь.
– Неплохо! А такой анекдот слышал? – Он снова подмигнул хозяину комнаты. – Еврей решил бежать за границу. Это еще в те годы… Сунул жену Сару в рюкзак, рюкзак на спину – и пошел. А пограничники: “Стой! Что в рюкзаке?” – “В рюкзаке посуда”. Пограничник бабах сапогом по рюкзаку. А оттуда раздалось: тгам-тагагам!.. – Рассмеявшись журчащим смешком, гость протянул кулак: – Прочтете, когда мы уйдем. О кей? – И, переложив что-то измятое из кулака в руку Нехаева, вышел из комнаты. – Тгам-тагагам!..
Когда старший лаборант раскрыл свой кулак, то увидел на ладони пятидесятидолларовую бумажку. Зачем это они? Или у них так принято? Но он же ничего толком и не рассказал… Да и что он может знать про новые идеи своего руководителя?
Но Нехаев заблуждался: он много чего поведал умному и тертому заграничному гостю.
11
Они медленно пошли по вечернему городу – сутулая маленькая старушка и младшее ее дитя. Алексей нес над головами зонт.
Крапал крест-накрест дождь, проблескивая при свете фонарей и витрин.
– Это где мы сейчас? – спросила мать, делая вид, что озирается.
– На улице Воскресенской, – ответил сын. – Ну, бывшей Марата.
– А-а! – Старушка остановилась. – Марат, кстати, был неплохой человек.
– Постой, трамвай идет.
– Это который?
– Третий.
– Поехали на нем.
– Мама, это же по кругу, через весь город!
– Ну как хочешь, – смиренно, как всегда, согласилась мать, и Алексей подумал: “А куда торопиться?” Помог ей подняться в вагон, сели у окна, сын за спиной матери. Трамвай тронулся, в тряске и перестуках разговаривать было трудно, и они долго молчали.
– Где мы сейчас? – Он услышал наконец ее дребезжащий голос.
– Старый цирк проехали…
Мать снова затихла. Минут через десять встрепенулась:
– А памятник сохранился? – Она имела в виду памятник борцам за свободу.
– Конечно, – соврал сын.
На месте бывшего монумента из бетона, изображавшего в стиле кубизма пролетариат, разрывающий двуглавого орла, теперь стояла стеклянная свеча – банк “Олимп”.
– А сейчас проспект Комсомола?
– Да, мам.
Алексей подумал: “Наверно, мысленно видит весь город…” Но если мать и видела мысленно город, то скорее всего город прежних, военных лет, когда она пришла сюда голоногой бесштанной девчонкой (да, она всегда так и уточняла среди своих: бесштанной) пешком из деревни Красные Петухи. Красными Петухами деревню назвали, говорят, потому, что она постоянно горела – только отстроится, вновь горит. То ли потому, что стоит на холме и молнии ее полюбили, то ли народ такой…
Устроилась на оборонный завод, где два года ворочала тяжеленные снаряды, пока не надорвалась, – была же худющая… Назначили агитатором, так и пошла дальше по жизни – в комсомоле, в партии…
А он? Алексей Александрович вскинул глаза: вон он, на холмах, университет, похожий на горсть беспорядочно брошенных друг на друга костяшек домино. Там когда-то учился он и училась курсом старше Броня Скуратова. Вот и общежитие прилепилось сбоку, где они познакомились в одну из новогодних ночей. Алексей, как и многие студенты, проживавшие в квартирах с родителями, часто бегал туда на танцы – в общежитии кипела веселая жизнь.
Пройти в “общагу” для своих было просто – туда вел прямо со второго этажа физмата стеклянный рукав, как в иностранных аэропортах – к самолетам. Можно было постоять внутри этой горизонтальной сосульки и посмотреть на березовую рощицу внизу, на облысевшую, как Горбачев, Большую сопку вдали – над ней грибы телеантенн, а сбоку, вроде гигантских санок, забытых стоймя, макушки искусственных трамплинов. Под одним из них погиб его друг Митя Дураков, именем которого Алексей назовет впоследствии своего единственного сына.
Митю, взлетевшего на лыжах (и не в первый раз!) с самого высокого трамплина, снесло сильным боковым хиусом на пихты… Алексей никогда не забудет, как тело друга, словно кровавый рюкзак, повисло на сучках…
Алексей всегда во всем доверял бесстрашному Мите, который мгновенно отвечал на любой вопрос (Алексею еще подумать надо, обсосать вопрос, как леденец).
“Что же делать?” – бормотал порой Алексей.
“Что делал, то и делай! – рубил Митька. – Начал бриться – брейся. Начал целовать девушку – на курево не отвлекайся…”
Алексей с Митей вместе ходили и в общежитие. Там, в зале на первом этаже, мигал свет, гремела музыка. Сюда из комнат спускались разгоряченные вином, жующие (чтоб не пахло) молодые люди, и отсюда парами торопились наверх, чтобы в уединении, запершись, побыть вместе, а то и “заняться любовью”, как это называется теперь. Хотя в ту пору еще немногие девицы решались на подобные подвиги…
И судьба распорядилась так, что именно в общежитии Алексей познакомился с Броней. Был канун Нового года. Алексей с Митей взяли в гастрономе за шоссе две бутылки новосибирского “искусственного” шампанского и поднимались по лестнице “своей” общаги.
Они направлялись в гости к Белле Денежкиной, певунье с гитарой, но вдруг им помешало препятствие – в коридоре мыла пол некая девчонка с первого курса, оглядываясь и крутя задом. Решили ей не мешать и подняться на этаж по другой лестнице.
А там нараспашку была открыта дверь в одну из комнат, визжала музыка, царил полумрак, сияла крашеными лампочками елка и голые девичьи руки зазывали прохожих мальчиков:
– Вы мужики или вы голубые?
– Мы мужики розовые, если раздеться на пляже, – быстро ответил Митя, он всегда был решительным, и свернул в сладкую тьму. И Алеша покорно заковылял за ним, хотя не очень хотелось лезть в этот шум, его тянуло на пятый этаж…
Там у Беллы в гостях, возможно, сидит Галя Савраскина, по студенческой кличке Лань. Однажды в университетской библиотеке, оказавшись неподалеку друг от друга за столами, Алексей и Галя уже переглянулись несколько раз до взаимного смущения и покраснения. У него сердце зашлось: неужели такая красивая девушка что-то в нем нашла? И он надеялся увидеть ее не в официальном месте. В новогоднюю ночь действуют магические законы…
Но, увы, Алексею не было суждено провести эту ночь рядом с Галей Савраскиной. Они с Митей загуляли с девицами с истфака. Там, помнится, были две пятикурсницы и две помоложе… Напились до полного свинства, и Алексей, очнувшись средь бела дня, увидел, что лежит припертый к стене на узкой койке под тонким байковым одеялом рядом с раздетой догола незнакомой пышной девицей, которая и была Броня Скуратова. Сам он был, правда, в майке и брюках.
Почувствовав, что Алексей проснулся, девица, смеясь, зашептала:
– Ты чё такой трус? А еще длинный.
Вокруг них спали вповалку на кроватях и даже на полу сопящие пары, пахло винным перегаром, окурками, носками и чем-то еще мерзким, как бы тухлой колбасой и разлитым медом.
– Трус? – хрипло переспросил Алексей, втираясь спиной в стену.
– Уже успел одеться! Давай еще раз…
Что она такое говорит?! Шевеля пальцами обеих рук, как двумя пауками, повела по его телу, попутно ловко расстегнув ремень и “молнию”.
– Поспим на том свете. Хороший мой, славный…
12
С Галей Савраскиной, страстно желая этого и страшась, он все же столкнулся через несколько месяцев на кинопоказе в актовом зале – они оказались на соседних стульях. Если это и случайность, то явно подстроенная Митей.
Он уже давно заметил, что его друг при любой случайной встрече с этой девушкой останавливается как спеленатый.
И вот Алексей должен сесть рядом с Галей, она разговаривает с соседкой, глядя куда-то в сторону. В белой блузке и белой юбке, широкая коса на плече, сама маленькая, коленки вместе.
Алексей, неловко крутясь, опустился, пригнул голову, чтобы не мешать сидящим сзади, и шепотом поздоровался:
– Привет. – И, пока не начали кино, быстро добавил: – Жаль, в Новый год я вас не увидел.
– Да… – просто ответила она. Значит, ничего не знает, не рассказали!
А когда свет погас, началось кино, Алексей робко взял руку Гали, и она не отняла ее. А когда совсем стемнело (на экране плыла ночь), поднял ее руку и прижал к губам…
Господи, как дивно они бродили потом по ночному городу, он перед ней дурачился – падал в осенние астры на клумбе рядом с гранитным львом или медведем и лежал, скрестив руки на груди и закрыв глаза, потом резко открывал их и кричал:
– Оживают и камни, когда мимо проходит Савраскина!
Она была такая милая и такая покорная на вид, Лань и есть Лань, но внутренним чутьем Алексей понимал, что она бы не позволила ему ничего лишнего. Да он и в мыслях не держал.
Галя любила стихи и помнила их очень много, и Алексей тоже полюбил стихи, читал ей при встречах с надеждой, что певучие строки скажут Гале больше, чем он своим косным языком…
Они должны были пожениться, это было ясно всем, – может быть, на теперешнем четвертом курсе, а может, и традиционно на пятом, со свадьбой в студенческой столовой.
13
Но случилось так, что Алексей в апреле был вынужден снова зайти в общежитие, – ему передали пожелание коменданта Раисы Васильевны, что надо бы кому-то из друзей забрать вещи погибшего зимой Мити. Родители так и не приехали: отец в бегах, а мать, побывав на похоронах в феврале, теперь, судя по ее телеграмме, тяжело больна. Да и что ценного могло остаться после сына?
В вонючем подвале общежития, где хранилась картошка, Алексею выдали легкий чемодан с запавшими боками, ветхое пальто и шляпу, которую Митя любил надевать, ботинки кто-то уже прибрал. И вот, поднявшись к проходной с этим печальным грузом, Алексей увидел Брониславу – она кому-то звонила от вахтера.
– Слышала, слышала. – Положив трубку, она пасмурно кивнула Алексею, но, как сразу стало ясно, говорила вовсе не о смерти Мити. – Уже комсомольскую свадьбу заказали?
– Заказали! – с вызовом ответил он, поднимая повыше чемодан, как таран, чтобы она дала дорогу.
– Ну и хорошо, – вдруг согласилась Броня и, наконец, догадавшись, зачем приходил в общежитие Алексей, вздохнула. Глубоко посаженные ее карие глазки заблестели… Неужели от слез? – А Митька был мой друг… Ты помянул его? Выпил горькой за помин души?
– Н-нет, – пробормотал Алексей. – Митя не любил водку. – Надо было уходить немедленно.
– Грех! – решительно сказала Броня. – Ты русский или чучмек? Идем вместе с нашими помянем.
– У меня времени нет…
– Как хочешь. Видно, так его любил. – И Бронислава отвернулась, тряхнув шаром золотистых волос.
Не хотел, никак не хотел Алексей идти к ней в комнату и все же нерешительно топтался, пока она снова не повернулась к нему и не повела под руку на третий этаж, шаловливо нахлобучив себе на голову шляпу Мити.
На этот раз в ее комнате было чисто, на подоконнике в стеклянной вазе разбухли трогательные пушистые веточки вербы, окно распахнуто в сторону парка, оттуда доносилась духовая музыка – играли “Прощание славянки”.
– А где же подруги? – сердясь на себя, спросил Алексей. Ах черт, а не хотел ли он втайне, чтобы подруг и не было вовсе? И они бы с Броней оказались наедине?
– Придут, – медленно улыбнулась Броня.
Она вынула из тумбочки и подала парню бутылку портвейна, он вынужден был пробить под ее взглядом карандашом пробку вовнутрь, что какими-то далекими ассоциациями еще больше повергло его в смятение. Раздраженно дергая рукой, налил в два стакана, и она, не чокаясь, с очень серьезным видом выпила. Выпил и Алексей.
И они замолчали: он – глядя в окно, а она – на него. “Мне лучше уйти, – снова и снова думал Алексей. – Вот сейчас взять – и уйти. Помянули – что же еще тут сидеть?”
– Хочешь идти – уходи, – сказала Броня. Он неуверенно поднялся. И услышал ее слова: – Но я думаю, у тебя с ней дальше поцелуев не пошло дело? Ведь так? Это нормально. Я тоже замуж собираюсь… А вот сейчас подумала: ты же, милый, опростоволосишься. Ты ж неумеха, а юноша должен быть образованней девушки. Иначе… – она наморщила нос, – такой неприязнью может обернуться… Идем, я тебя немного поучу.
И он понял, что никаких подруг здесь не будет. Броня, позевывая (может быть, нарочно), заперла дверь и задернула окно занавеской. Подошла к Алексею, встала, с вызовом глядя на него. Он шевельнул плечом, как бы защищаясь, Броня засмеялась.
– Нет, я пошел! – окончательно разозлился на себя Алексей. Хватит, однажды он был с ней по глупости. – Где ключ?
– Встанем как один, скажем: не дадим, – шаловливо пропела Броня строчку из знаменитой прежде советской песни, – Землю от пожара уберечь… Да беги, беги! А я ведь могу быть и вредной… Хочешь, фотку покажу… как ты рядом с мной спал?
Блефует…
– Нет, нет! – угадала она его мысли. – Фотка имеется… Моя подружка всю комнату сняла… Даже твоя косоглазая разглядит… Да ладно, не такая уж я бяка. Хочешь – отдам. Потом. – И она обняла его, прижалась животом…
Через неделю ему передали записку: “Забери фотографию в конверте у парней-химиков в комнате №23”. К парням можно было пойти.
Но когда после занятий Алексей заглянул в указанную комнату, там сидело человек семь студентов – играли в преферанс, и среди них – Бронислава.
– А, гений пришел! – воскликнула она. – Пусть сядет!
У Алексея был талант угадывать карты (или запоминать, он сам этого не знал), хотя играть он не любил.
– Выиграй мне три сотни, что тебе стоит? А я этот конвертик отдам. – Она достала из-за пазухи почтовый конверт. – Девушке надо на шампань и цвяты. – Она иногда нарочно ломала язык.
Алексей хмуро подсел к столу, игра затянулась до полуночи. Алексею неслыханно везло – ну не нарочно же парни проигрывали?.. Играли и время от времени попивали крепкое пиво, а потом и вино. И Алексея, с комками рублей и червонцев по карманам, уже пьяного, отвели ночевать в пустую соседнюю комнату. Он рухнул на кровать – и ночью, конечно же, его разбудила нежным поглаживанием Броня, и все повторилось – бездна и невыносимое напряжение, сладкая судорога, которой она не давала прорваться, темный, черный восторг на грани беспамятства, когда губы ищут губы…
– Сладенький мой, не бойся, ты мне не нужен, мне нужен дядька-шкаф, я же бедовая… чтобы я за ним как за каменной стеной… За профессора одного пойду, он на ученый совет сюда приезжает, вдовец… Тоже историк, частушек помнит – хоть год его слушай, а голос как у енерала… – Она прижималась к нему, нагая. – А пока его нет… и пока ты не женат, что нам мешает порадовать друг друга? Пусть это будет нашей тайной…
Но тайной это не стало.
Алексей это понял, когда встретил Галю в буфете и она холодно отвернулась. Он протянул дрожащую неверную руку, тронул ее за локоть – словно каменный локоть задел у маленькой скульптуры в музее, даже не оглянулась.
– Галя… – Постоял в очереди и выбежал вон. Думал, что и она выскочит за ним – нет.
Несколько дней тоскливо стоял у колонн университета перед началом занятий и вечером, но Савраскиной нигде не было видно.
…Теплые нежные ладони, пахнущие духами, закрыли сзади его глаза.
– Страдаешь? Идем со мной. Я ее видела со старостой их группы… Кстати, держи фотку… – Броня сунула ему конверт, внутри которого и вправду лежала некая твердая бумажка.
Не оглядываясь, Алексей порвал конверт со всем его содержимым на мелкие клочья и высыпал в урну.
– Ну идем, идем, – тихо сказала Броня. – Через неделю я уже буду занята. Он старенький, но я другому отдана и буду всяко ему верна. Так писал Пушкин?
Впрочем, стихов она не читала. Но любила попеть, особенно за столом, горя маленькими глазками, всякие комсомольские песни.
Она рассказала, что была комсоргом школы, ездила на районные и областные сборы молодежи, имеет кучу грамот, побывала два раза в Артеке – сначала как пионерка, а через два года – как вожатая…
Она брала Алексея лестью и вдохновенной ложью (а может, и не врала?), говорила, что ей никогда так не было ни с кем хорошо, как с ним. Что он у нее второй, а первый… Ах, первый был насильник, учитель физкультуры в их деревне. Плавали на остров, он ее догнал, сказал: “Молчи, а то задушу и ракам в камыши брошу…”
А однажды среди ночи вдруг села рядом в постели и заревела, утирая кулаками слезы.
– Ах, что мне делать? Я погибла…
– Что такое? – испугался Алексей.
– Я… я… нет, не могу выговорить этих слов… беременна.. Господи, что теперь со мной будет?! И он не простит, и мама меня убьет… Знаешь, какая у меня суровая мама? Она судья… Ты, конечно, бросишь меня… а я… я встану возле церкви на паперти, буду просить Христа ради на ребенка… – Что она плела? Почему непременно просить милостыню? – И все в меня будут камни бросать, как в Марию Мандалину.
– Магдалину, – вдруг озябнув с ног до головы, пробормотал Алексей.
– А я нарочно! – воскликнула она. – Я сама знаю, что Магдалину… Чтобы меня еще больше ты презирал… Ты почему не предохранялся?
Она его поймала на внушенной с детства родителями и русской литературой порядочности: переспал с девушкой – женись, это судьба… И он стал привыкать к этой мысли…
К июню, к ее выпускным экзаменам, Алексей понял: Бронислава все-таки неправду говорила. Или сама обманулась. Ребенок будет еще не скоро.
А вот Галю Савраскину он потерял навсегда.
14
Белендеев и Золотова ужинали в ресторане “Полураспад” Дома ученых, стол был накрыт на троих.
Вдали, на эстрадном возвышении, нарочито согбенные музыканты – контрабас, ударник и саксофон – негромко импровизировали на тему бессмертного “Аленького цветка”, хита 60-х годов.
– Нет, Алексей сам не явится. Его надо за руку, – пробасила Елена.
– Что он любит?
– Черт его знает! Вроде свойский парень, и все равно… Хочешь анекдот про него? Спутал по рассеянности квартиру, поднялся на другой этаж. И ключ подошел. Заходит: я в ванную. Жена чужая с кухни: хорошо. Вымылся и в чужом халате садится кушать. Женщина удивленно смотрит на него. А тут является муж металлург. Скандал. Спасла Бронька, жена, прибежала снизу, кричит этому: он у меня неопасный… импотент… Так что дело кончилось миром.
– А он что, правда, им-патент? – давясь смехом, спросил Белендеев.
– Откуда я знаю! Да вряд ли. Студентки глазеют на него, как на икону. А когда это… сразу же чувствуется… Но очень странный. Аспиранты рассказывают: в туалете моет руки, перед зеркалом провел по щеке… Стоп, еще раз… “И все же не совсем синхронно”. И ушел.
– Да это старая хохма! Я ее в Израиле от Миши Козакова слышал!
– Да? Не думаю, чтобы он решил сострить. Просто он ТАКОЙ. Вот еще анекдот… Это уж, точно, здесь родилось. Марьясов попросил помочь сыну задачку решить. Алексей спрашивает: которую? Студент тычет: вот. Там по квантовой, с несколькими условиями. Говорит, до конца надо, Алексей Александрович. Алешка кивнул, взялся за свой нос, как обычно, и за час с лишним решил все задачи учебника с этого места до конца, нашел ошибку в одном ответе, написал письмо в Минобразования… – Елена зевнула. – Надо было кого-нибудь другого позвать.
– А кого? – Мишка-Солнце вынул блокнотик. – Вот, Аня диктовала… Здесь, кстати, Алексея нет.
– А ты и не понял, кого она тебе рекомендует? – Золотова насмешливо дунула на него струей дыма. – Ты, Мишка, хитрый, да и ведь и она не божья коровка. Читай, я объясню.
– Антонов, двадцать два года, незаконченная кандидатская по магнитным полям. Гений.
– Не знаю насчет гения, но парень болен, малокровие, ему надо на Запад. Дальше.
– Васильев Сергей, эколог. Ну, экологи у нас свои есть. Нам бы ближе к делу. Гаврилов Саша, гений, ученик Соболева. Ядерный магнитный резонанс. О!
– У него порок сердца… Анька его тоже вписала. Сердобольная тетка у нас Анька. Дальше кто?
– Егорова Нина, теоретик.
– Да, по стохастическим явлениям спец. Вешалась от неудачной любви. Умная, бери!
– С бабами вечные сложности… – пробормотал Белендеев. Сейчас он не улыбался, был серьезен и стар, как изъеденный червями гриб. – Но отметим. А ты-то кого рекомендуешь? Ты знаешь новый народ?
– Я все тут знаю. Только плати. Надоело обшивать Академ.
Он ослепительно улыбнулся ей.
– Я тебе дам тысячу баксов, но мне надо пяток действительно гениальных парней, которые не догадываются, что они гениальные.
– Ну дочитай, там посмотрим.
– Ивкин.
– Мудак и стукач. Она решила его выцарапать из нашей среды. Забери, пригодится… В любую компанию влезет, везде свой…
– Да?.. Кстати, знаешь, как по-украински “Кощей бессмертный”? Чахлык невмэрушший.
Лена покатилась от смеха.
– Всё-то ты знаешь! Кстати, ты в каком году уехал?
– В восемьдесят седьмом.
– Как же ты постарел! А я еще ничего?
Белендеев с готовностью задергал уголками рта:
– Ты нимфетка!
– Зрелая нимфетка – это что-то новое. Но врать умеешь, чем всегда и привлекал нас, бедных девушек. – Елена погасила сигаретку. – А наши старики, академики по должности, они тебе на хрен не нужны.
Белендеев кивнул. И все выжидал, глядя на нее.
– Хорошо. – Елена чокнулась фужером об его фужер. – Пиши.
– Я готов.
– Алексей Александрович Левушкин-Александров. И больше тебе никто не нужен. Это гений. И он действительно этого не знает, потому что самоед.
– Но Аня-то о нем… Ай андестенд.
Елена со смутной улыбкой смотрела на него.
– Мне, старухе, ты, конечно, не предложишь ехать?
Белендеев включил улыбку японца:
– Если согласишься, почему нет? Но ты напрасно думаешь, что всех собираюсь везти туда. Пусть они здесь работают – на меня, на нас.
– А-а! – Она снова закурила. – Возьми еще “бордо”. Люблю “бордо”. Ясно ежу – здесь работнички дешевле обойдутся… Ой, какой ты! Я тебя боюсь!.. Отчего у тебя такие большие зубы?
Золотова по обыкновению своему неожиданно опьянела, и разговор можно было прекращать… Белендеев попросил у официанта бутылку французского вина с собой, и замечательная парочка выплыла под звуки блюза из ресторана, чтобы подняться в номер к американскому гостю. Белендеев привык отрабатывать до конца свои обязанности…
15
Прошло три дня после скандала, который устроила Бронислава, жизнь дома, кажется, наладилась, но мутно было на сердце. Утром пришел с заявлением увольняться еще один младший научный сотрудник, Жора Пчелин, занимавшийся светящейся кишечной палочкой, – хоть закрывай тему… Сказал, пригласили в рекламное бюро – устанавливать люминесцентные лампы в витринах магазинов…
В лаборатории остались, кроме самого завлаба, шесть человек: легендарная тетя Туся, работающая в Институте биофизики с самого его основания, верные Кукушкин и Нехаев…
Наверное, пока не покинет лабораторию и Ваня Гуртовой, моложавый, как мальчик, с коротким чубом, в рубашке, застегнутой на все пуговки под самое горло, улыбчивый и тихий, себе на уме, кандидат наук, пишет докторскую.
Давно бы должен стать доктором наук и Женя Коровин, облысевший в свои сорок лет, с толстыми губами, как у негра, с черной бородой, с горящими глазами, суетливый и увлеченный делом… Но беда – горький пьяница. Сейчас на больничном… И вряд ли куда соберется.
А вот Артем Живило, возможно, уедет… Быстрый, чернявый, все схватывает на лету, но иной раз замирает, думая о чем-то своем… Какие-то его дальние родственники давно живут на Западе…
Конечно, можно будет попробовать в будущем году перетащить сюда пару аспирантов… Есть и на пятом курсе университета кое-кто. Например, Настя Калетникова… Ну, хорошо, уговорил их, они сюда пришли. И что дальше: вместе с ними пребывать в нищете, выцарапывая у дирекции крохи?..
Дверь в лабораторию вдруг распахнулась, да так, что зазвенели в шкафах стекла, – в гости с шумом ввалился профессор Марданов.
– Можно? Дождь, проклятье! – Прорычав, как старый пират, свою присказку, он остановился, оглаживая мокрые редкие волосы на массивном черепе. Ишь, прибежал, как молодой, без зонта и верхней одежды. Правда, и расстояние от корпуса физиков до корпуса биофизиков всего ничего, метров сто.
Крепко пожав коллеге руку, небрежно бросил Нехаеву:
– Оставьте нас на время, молодой человек. Как это у Мандельштама: “Почему ты все дуешь в трубу, молодой человек? Полежал бы ты лучше в гробу, молодой человек”. Вернетесь через десять минут, время дорого.
Нехаев вопросительно глянул на своего руководителя, тот растерянно кивнул, и лаборант, схватив старый черный зонт, ушел. Алексей Александрович с удивлением смотрел на неожиданного гостя.
Марданов был известен тем, что когда-то завалил кандидатскую Гриши Бузукина, кстати сказать, своего ученика. Накануне защиты Марданов позвонил в Новосибирск, в Сибирское отделение Академии наук, и с ужасом узнал, что не прошел в членкоры… А он так надеялся… Кандидатскую Бузукина рецензенты и члены Ученого совета, да и сам Марданов, по предварительной прикидке думали сразу зачесть как докторскую. Она стоила этого… Но из-за провала на выборах в АН СССР зачем Марданову, доктору наук, в лаборатории еще один доктор? И Вадим Владимирович перед самой защитой подготовил нескольких своих мерзавцев с глупейшими вопросами, на которые нет ответа, а в конце и сам еще слезу пустил, сказав, что виноват, поторопил любимого ученика. И Гришу Бузукина прокатили…
Разумеется, очень скоро Марданов понял, какую непоправимую ошибку совершил, да и Бузукина через несколько лет не стало на свете, он превратился в легенду, и отныне с Мардановым мало кто приятельствовал. И Вадим Владимирович избрал для себя стезю яростного патриота. Он по поводу и без повода поносил Запад, уверяя, что уезжают туда только мерзавцы… И то, что он вдруг явился к Левушкину-Александрову, с которым отнюдь не был на короткой ноге, говорило об одном: он ищет союзника для какого-то шумного мероприятия.
Когда дверь за Нехаевым закрылась, Марданов оглянулся и спросил:
– А этот парень наш? Не сионист? – И, сев на табуретку, объявил: – Я на минуту, Александрыч. Знаешь, тут новый Чичиков объявился… Но если тот мертвые души скупал, то этот – живые. На зеленые тридцать сребреников хочет самых путных наших ребят смутить…
Алексей Александрович слушал его и понимал, что тревога Марданова в принципе ему понятна. Очень жаль, если наиболее перспективные ребята смоются из ненастной Сибири в Штаты. Они ведь не вернутся. Вот китайцы – уезжают и возвращаются домой с деньгами, с опытом. А из наших еще никто не вернулся.
– Как думаешь, может быть, устроим обструкцию? Ходит, как Рокфеллер, ко всем заглядывает…
– Я за-зайду? – от двери спросил Нехаев. – Льет, будто из б-бочки.
– Конечно, конечно, – кивнул завлаб. – Извините.
– Я пока о-отряхивался, услышал… Вы про Бе-белендеева? – спросил Нехаев и добавил: – Он уже на фи-физмате в университете по-обывал, ему устроили овацию…
– Вот! А надо бы обструкцию, проклятье! – Марданов стукнул кулаком по колену. Нахмурив брови, помрачнев лицом, он сейчас выглядел, как государственный муж, обремененный высшими заботами нации.
– Походит – уедет, – холодно отозвался Левушкин-Александров. – У каждого своя голова.
– Голова-то голова, да ведь и закружиться может. Вот помните, с вами вместе заканчивал Олег Худяков? – Алексей Александрович кивнул. – Он сейчас в Оксфорде. И еще трое наших в Канаде, а одна студентка в Бразилии. На хрен ей Бразилия? Кофе жевать? Нет, гибнет, гибнет Россия, Алексей Александрович, я лично – хоть какие мне деньги предложи – тут останусь. И тут помру. Да, я, может быть, грешен, но пускай именно здесь мои стариковские кости найдут успокоение…
Насчет стариковских костей он, понятно, преувеличивал: в свои шестьдесят выглядел на пятьдесят, внешне гладкий, но жилистый, как шкаф из карельской березы.
– Все, все смотрят туда… на Запад… У вас нет валерьянки или водки? Сердце болит.
– Спирт есть, Вадим Владимирович, – отозвался Нехаев.
– Нет, это крепко… хотя… для сибиряков… Не желаете тоже, Александрович? День уж больно угрюмый.
– А, давайте! – вдруг согласился Левушкин-Александров и протянул деньги Нехаеву. – Пожалуйста, не в службу, а в дружбу… Принесите из буфета пирожков, что ли.
И, о позор! Он пил с Мардановым… И когда явился домой в полночь на слегка заплетающихся ногах, Бронислава к его удивлению не стала ругаться, а только радостно поцеловала. Оказывается, Марданов сообразил позвонить ей и успокоить, что Алексей был с ним: “Мы, как мужики-сибиряки, приняли на грудь по стопарю”.
– А завтра мы с тобой примем на грудь, – прошептала Броня. – У меня именины.
Именины так именины. Правда, в прежние годы она никаких именин не отмечала. Но в субботу почему не отметить?
16
С утра Броня сбегала на базар, купила мяса, красной рыбы, села к телефону, пригласила в гости свою подружку по работе в госархиве Эльзу и при Алексее же, невинно сияя глазками, запавшими за румяные яблоки щек, позвонила его сестре Светлане – тоже позвала.
Мать постояла, сгорбясь, в двери своей спаленки, тихо удивилась:
– Почему говоришь, у тебя именины? Нет в православных святцах такого имени – Бронислава…
– Как это нет? – грубо оборвала ее Броня. И более мягко: – Как это нет? Ну, может, в православных нет, а у поляков есть… Они тоже славяне! Мама знала, какое имя давать, дед у нас был шляхтич.
– Может быть, – тут же уступила старушка.
– Ей-богу. Я даже помню… великомученица… как раз сегодня.
– Может быть, может быть, – кивала мать. – Конечно, если канонизировали…
Вечер в кругу семьи катился спокойно. Алексей всласть выпил вина, женщины трепались, сын Митя сидел в соседней комнате, уставясь в экран телевизора, играл в бесконечные погони и взрывы. Мать в конце стола словно бы дремала, сгорбившись, но всех иногда настораживала ее неизменная полуулыбка, притягивала внимание и заставляла время от времени обращаться к ней за согласием.
– Ведь правда, Ангелина Прокопьевна, раньше порядка было больше?
– Ведь правда, мамочка, – это Броня, – химии в колбасах было меньше?
Светлана почти не участвовала в застольном разговоре, говорили наперебой именинница и ее подруга Эльза. И лишь когда Эльза спросила, как на работе у Светланы, правда ли, что “Сибэнерго” образовало свой банк, не обманут ли ее начальники народ, не свалят ли за границу, ограбив всех, Светлана резко ответила:
– У нас другие люди! – И выразительно посмотрела в окно. Она ненавидела Брониславу и всех ее подруг и жалела Алексея…
– Да, да, – вдруг согласилась Бронислава и, потянувшись, миролюбиво обняла Светлану. – Давайте еще выпьем. – И неожиданно повернулась к старухе, ее будто прорвало: – Вот ты, мама, молишься… А знаешь, что там все туфта на постном масле? Христа, например, распяли вовсе не две тысячи лет назад, а в тысяча девяностом пятом году. Фоменко доказал. Понимаешь?..
Мать, насупившись, молчала.
Не дождавшись от нее никакого ответа, Бронислава вскочила и, прихватив бутылку вина, потащила за руку Светлану на балкон. Они там ворковали довольно мирно несколько минут, Алексей Александрович было успокоился, но вскоре до него стали доноситься резкие голоса. Мать, опустив голову на грудь, кажется, дремала. Алексей поднялся и включил музыку.
– Потанцуем? – обрадовалась Эльза.
– Она зажилась! Она не собирается помирать! – вдруг заорала Броня. – Мне начхать, что ты обо мне думаешь! Хочешь – забирай опять на хрен… Мажусь или одеваюсь – уставится и молчит, молчит…
Алексей закашлялся, чтобы заглушить слова жены, помог матери, вялой и безучастной, встать и увел ее в спальню.
– Спасибо, сынок… – еле слышно прошептала старуха. – Я лягу.
Неужели все слышала? Когда Алексей, закрыв плотнее за собой дверь, вернулся в большую комнату, с балкона неслись слова одно страшнее другого:
– А меня презирает! Не идет на контакт! Подумаешь, партийная фифа! Я для нее бревно! А это она для меня – гнилое бревно с глазами!
– Как смеешь? – пищала Светлана. – Ты микроцефал!
– Смею! У меня сын! Ему надо расти!.. А она со своими иконами, со своим Лениным!.. Если ты не хочешь, чего ж твоя старшая дочь не заберет? Хорошо ей там, в Америке, в долларах жопой сидит…
Алексей Александрович постоял, бледный, под насмешливым взглядом Эльзы и, наконец, прохрипев:
– Нехорошо, Бронислава! Пошли вы все вон! – схватил куртку и выскочил из дому.
Он долго бродил по улицам, кажется, плакал, вернулся заполночь – сынок сидел перед экраном компьютера, Эльза и Светлана уже ушли, стол остался не убран. Бронислава в белых трусах, широко раскинув колени, пьяная, перед старинным маминым трельяжем разбирала огромную свою сверкающую прическу.
– Ты чего, где ты был? – невинным голосом пропела она.
У Алексея Александровича затряслись губы.
– Как… как ты можешь так о маме моей? Ты!
– Ну прости… ну погорячилась… – Поднялась и даже хотела его поцеловать открытым ртом. – Ну чего ты? Пусть у Светки поживет. Хоть неделю, блин… Чтоб мы соскучились. Я ее сама на руках на этаж подниму, лифт опять энергетики собираются отключать, Светка сказала.
– У нее там негде, – сквозь зубы выдавил Алексей Александрович.
– Как же негде? Двухкомнатная.
– А у нас трех!
– Но у нас мужчина подрастает. А она одна.
– У нее Вероника с дитем!
– Вероника с дитем? А что же у своего мужа-узбека не живет? Коттедж строят? Сколько он его будет строить? Он его будет строить всегда. А они будут жить у твоей сестры. И еще его туда пропишут…
Спорить с Брониславой – все равно что на ветру от спички прикуривать. В глаз искру вобьешь, а сигарету не зажжешь. К черту!
Алексей Александрович судорожно погладил сына по голове и пошел спать. Когда жена легла рядом, отвернулся. Но она не была бы победоносной Брониславой, если бы не возбудила его, все еще хмельного, на ночные дела, пусть и короткие… А где любовь, там и согласие…
“Как-нибудь само все образуется…” – подумал он, засыпая. Он никогда не любил свар… А возможно, просто-напросто трусом вырос, трусом, думая, что вырос брезгливым…
А еще одна идея Левушкина-Александрова состояла в том, что когда-нибудь на Земле люди, птицы, звери и рыбы начнут понимать друг друга. Уже сейчас сорока запоминает более тридцати слов, собака – десятка полтора. Лошади и свиньи умнее, чем мы про них думаем. А дельфины – и вовсе загадка с их скрипучим языком… И уже сейчас можно было бы попытаться составить будущий язык для Большого общения, учитывающий строение гортани птиц и зверей…
Утром проснулся от хохота. Жена визжит, сын Митя звонко хохочет, словно песик лает, – у них с Броней похожий смех, волнообразный.
– Что? – протирая глаза, спросил Алексей Александрович.
Броня, визжа, показала ему в сторону маминой спальни. Господи, что там? Что-то позорное совершила?..
Алексей Александрович заглянул в полусумрак маминой комнаты и с ужасом увидел: мать вся обвязана нитками и веревочками и притянута к стальным стойкам кровати.
– Как Гулливер! – смеялся мелкозубый сын. – Как Гулливер!..
Алексей Александрович быстро нагнулся и отвесил Митьке тяжелую оплеуху. Мальчик отлетел к двери и сполз на пол, Бронислава бросилась к нему и, оборачиваясь, зарычала:
– Не смей!..
– Это как вы смеете?!
– Ну, подурачился… Ты же сам ему говоришь – читай книги, не смотри телик. Вот он и прочел.
– Да ладно уж…– донесся до них тихий голос старухи. Она, наконец, поняла, почему не может подняться, лежала, кривя черный, беззубый рот. – Я не обижаюсь…
Как в дурном сне, Алексей Александрович принялся рвать нитки, схватил ножницы, освободил мать, обнял.
– Прости, мам.. Я этому щенку еще покажу! Наслушался здесь…
– Не надо, – попросила старуха. – Лучше помоги встать. – Качнувшись, поднялась, сделала два шага, и незамеченная нитка потянула с подоконника вазу – та, упав, покатилась по паркету.
Мальчик неуверенно засмеялся, глядя на свою мать. Алексей Александрович взял сына за уши и, пригнувшись, посмотрел ему в глаза. Тот невинно, как в такие минуты Броня, моргал и скалился.
– Смотри… – только и проскрипел отец и, быстро одевшись, поехал на работу.
17
От всего происшедшего он решился, наконец, на встречу с Белендеевым. Тот звонил уже раз семь, хотя давно мог бы взять и заглянуть в лабораторию к Левушкину-Александрову. Но Мишке-Солнцу, видимо, не хочется говорить при незнакомых людях.
Что ж, если гора не идет к Магомету… Алексей позвонил в обеденное время в Институт физики, в приемную академика Марьясова: может, снова кофе с коньяком пьют?..
Кофе с коньяком у начальства точно пили (так сообщила секретарша Кира), но Мишки-Солнца там не оказалось.
Позвонил Анне Муравьевой – та ответила, что Мишка только что доложил анекдот и отчалил. Алексей набрал номер Дома ученых – сказали, что иностранный гость с некоей дамой спустился в ресторан.
Идти, когда человек настроен развлекаться, не стоит. И Алексей Александрович долго стоял у входа в свой институт, как буриданов осел, не решаясь: в лесу покружить с полчаса (голова болела) или все же зайти в лабораторию, узнать, как там молодые сотрудники.
И в эту минуту запиликал в кармане сотовый. Алексей достал телефон, и голос Мишки в самое ухо произнес:
– Я рад был узнать, что ты спрашивал обо мне. Я уж подумал, боишься бебешников. Да мне ничего от тебя не нужно. Только посмотреть на новое поколение, якие вы нынче, и вспомнить, що в нас було… Приходи! Красавица, которая составит нам компанию, твоя давняя знакомая.
– Кто? – упало сердце у Алексея. Не Галя же Саврасова?
– О-о!.. Угадай! Имя ее носит ваша… наша гениальная поэтесса…
– Белла Денежкина? – пробормотал Алексей. Господи, ведь именно к ней когда-то с покойным Митей он шел в новогодний вечер, а попал… Может быть, сама судьба его сегодня сводит с ней, чтобы еще сильнее помучить угрызениями совести? Да и с Михаилом Ефимовичем можно будет обсудить какой-нибудь проект. Например, создание фильтров алюминиевого завода – город гибнет от облаков фтора, сжигающего не то что легкие у людей – стекла домов, превращая их в пчелиные соты…
Белендеев и Белла Денежкина сидели в дальнем тихом углу ресторана, изредка освещаемые разноцветными иглами лазерного света. Оркестр придет позже, а пока что в двухэтажных колонках гитара вкрадчиво мяукает под тихий звук ударных.
– О! Уот из ит? – Мишка-Солнце, сняв с груди салфетку, поднялся, рывком протянул широкую ладошку в перстнях: – Майкл. – Неслышно рассмеялся, обнял Алексея обеими руками, припал, как к столбу. – Теперь меня так зовут… Но для вас я все тот же Миша… “Мишка-Мишка, где твоя улыбка?” – И, отстранившись, кивнул в сторону стола. – Уперед!
– Здрасьте, – Алексей Александрович поздоровался с Беллой. Эта мосластая, с бледно-рыжими, завитыми в стружку волосами, в зеленом платье с огромным декольте и сверкающим крестом женщина не сразу напомнила ему ту певунью-девчонку, которую когда-то обожал университет. Но Алексей Александрович всегда жалел женщин и посему изобразил, может быть, неловко, мину восхищения: – Вы все такая же!
– О!.. – Белла переменилась в лице и стала действительно слегка похожа на себя прежнюю – зубы весело оскалила, ресницами заплескала. – А я боялась – узнает, не узнает?
Мишка-Солнце вскинул короткую руку, сверкнув дорогой запонкой, и щелкнул пальцами, подзывая официанта. Он выглядел до смешного самоуверенным, хотя и прежде, говорят, не страдал от скромности. Подошедшему парню-официанту, не глядя, буркнул:
– Месье, как сегодня креветки?
– Креветок нет, – отвечал уныло официант с вислым носом, слегка подыгрывая гостю. – Креветки вышли.
– В таком случае жареного угря, месье.
– Угорь кончился, сэр. – Официант потер ухо и добавил: – Есть палтус… баранина… есть…
– Баранину, баранину! – потер ладони Белендеев. – Наши бараны не болеют коровьим бешенством. И красного вина!
– Грузинского, молдавского? – спросил официант.
Белендеев глянул снизу вверх очень строго:
– Ни в коем случае! Грузинские – подделка, а молдавские… – Он поморщился, поправил тяжелые очки. – И это всё? – как сказала одна дама на рассвете молодому мужчине.
Белла затряслась от смеха.
– Почему? – как бы обиделся официант. – Есть французские… Медок, например… Но они очень дорогие.
– Нам именно такие и надо, – ласково, как отец сыну, объяснил Белендеев официанту. – Несите! – И еще раз щелкнул пальцами.
Алексей Александрович усмехнулся. Видимо, этот диалог Мишки с официантом повторялся уже не раз. Мишка как бы сорил деньгами. Хотя, конечно, для человека с долларами наши провинциальные цены – так, семечки. Еще и еще раз Мишка-Солнце потер растопыренные ладони и сияющими глазами в сияющих очках уставился на коллегу.
– Ну-с, я очень, очень рад! Я ведь скоро уеду… Может быть, потом еще раз приеду. Исключительно из любви к Белле…
– Да ну брось! – зарделась Белла, хотя прекрасно понимала, что его слова не более чем дежурный комплимент.
– Клянусь теоремой Пифа и Гора, как сказал мне один студент в Торонто. Это было еще, когда Гор был вице-президентом Америки… Именно тогда я решил перебраться туда, где этот самый Гор, если, конечно, его не успел застрелить Пиф… – Разливая принесенное вино, он продолжать городить чушь и все посматривал нежными глазищами на молодого ученого. – Ну-с, за нас за усех!
И странно: миновал час, второй, они сидели, улыбались, а разговор был ни о чем. Белендеев как бы тянул время. Лишь когда Белла, глянув на свои часики, ахнула: “Боже, я опаздываю на концерт!” – и ушла, картинно лавируя между столиками, Мишка-Солнце отодвинул фужер с вином, из которого он, кстати, отпил самую малость, и, сделав серьезное лицо, повернулся вместе со стулом к Алексею:
– Говори. Прости, что я на “ты”, я старше. У тебя проблемы?
– В смысле?
– В претворении в жизнь идей.
– Всему свое время, – осторожно ответил Алексей Александрович.
– Уже двадцать первый век, мальчик. Извини, что я так. А до двадцать второго ты не дотянешь. Да и я не дотяну. А общечеловеческие ценности должны принадлежать человечеству, прости за тавтологию. У тебя никаких просьб к более старшему дяде?
Алексей Александрович почему-то вспомнил о Белле: верно, не один уже раз здесь разыгрывался ее спешный уход на концерт. Белендеев, беря ее с собой в ресторан, как бы случайно здесь встречался с местными учеными. Наверное, он понимал, что за ним не могут не приглядывать компетентные органы, говоря языком времен СССР.
Но Алексею Александровичу нечего остерегаться. Уже лет десять, как никакими секретными разработками он не занят. Да и вряд ли нужны Мишке-Солнцу его вчерашние идеи о возникновении и развитии биомасс, все это можно прочесть в его монографиях…
Но оказалось, Белендеев куда более осведомлен в его делах.
– Слушай, – почти не двигая губами, пробормотал он. – Я знаю про твой стенд…
– Это уже ерунда!
– Не плюй в колодец – вылетит, не поймаешь… И про твою “Трубу очищения”… Может, бред, а может, нет… В конце концов каждый талант имеет право на безумие… И про твою совсем уж обалденную идею – спрогнозировать некий будущий язык для всего живого…
– Откуда? – искренне изумился Левушкин-Александров. “Кажется, я Ленке Золотовой рассказывал”. Вот трепачи!
– И я, старик, ее не отметаю с порога. На Западе любят непонятное. Может, она-то как раз и будет твоей визитной карточкой. Но сейчас не об этом. Я хотел бы с тобой говорить как с будущим нобелевским лауреатом. Да, да, я уверен. Я никого более вот так не приглашаю, только тебя. Поехали, старичок. Вначале будет вид на жительство, а потом и гражданство. – Упреждая возможное возражение, он поднял мизинец с блеснувшим камушком. – Если захочешь. Я, например, не отказывался от российского, меня его лишили. – Белендеев доверительно поморгал за толстыми стеклами очков и отпил от бокала. – Подумай. Если тебя держит всякая чушь, стоит ли губить жизнь?
– У меня сын, мать… – начал говорить Алексей Александрович, морщась из-за мерзкого чувства, что приходится оправдываться. Но этот человек иных слов не поймет. – Поверьте, это не чушь.
– Ах, да, да! Но ты их сможешь потом перетащить. Слушай сюда. – Он понизил голос: – Скоро везде будет сплошная Чечня, я знаю, у меня информированные друзья-политики… – И, как бы спохватившись, как бы изобразив, что сболтнул лишнего, перевел в шутку: – По ночам вызываю на спиритический сеанс Нострадамуса.
Алексей Александрович молча смотрел на раков, которых им подали к пиву.
– А не хочешь – пойдем по пути банальному… Заключим официальный, повторяю, официальный контракт между твоей лабораторией и моей фирмой, причем с этого контракта принятый у вас процент отчислений пойдет в госбюджет, то есть выиграют все… А?
Над этим стоит подумать. Это можно. Но в таком случае Мишке надо было договариваться с директором Кунцевым, пока тот не улетел в Испанию. У лаборатории нет своего расчетного счета.
– Однако лично для тебя – эксклюзивное предложение: уехать. И не расстраивай меня, соглашайся. Ты сколько получаешь в институте?
– Мне хватает, – уже слегка раздражаясь, пробормотал Алексей.
– Да, ты завлаб, профессор… Так сколько?
– Ну, полторы.
– Полторы тысячи… рублей? Пятьдесят баксов?! Милый, ты на меня не злись, я не стоматолог со сверлом… Ты так долго не протянешь! Тебе еще сорока нет, а бледный, весь как струна… Тебе надо отоспаться, отъесться… Я тебе там все условия создам! И не только тебе. Многие согласились ехать… В конце концов наука не знает границ. Мы там будем стенкой. Сибирская стенка… Все ахнут! Твоя фамилия, моя фамилия… Я согласен на вторые роли… – Белендеев замурлыкал.
“Что?! Он предлагает вечное соавторство?! А чего ты ожидал? Но что он понимает в биологии, физик? А ты сам что понимал в ней десять лет назад? Дело не в этом… Откровенен, как на базаре”.
Белендеев с улыбкой смотрел на молодого профессора. И, как бы забыв уже о деловой основе своего предложения, восторженно замахал руками в перстнях:
– Ах, жаль, нету на свете Гришки! Мы бы там устроили новый Кавендиш! Не согласен? – Алексей Александрович медленно качал головой. – Почему?! Ведь Капицу даже при Сталине не упрекали, что продал Родину. А Бузукин многих бы затмил! Разве нет?
– Да… Он – да. Я уважал его… но… как бы это выразить…
– А я его любил! – прервал Мишка-Солнце Алексея Александровича, поняв главное: тот на его условия не согласен. Ничего, еще созреет. – О, социализьм и коммунизьм, сиськи-масиськи… Ты, может, и не помнишь, как Брежнев выговаривал “систематически”? – Белендеев закатился в визгливом бисерном смехе, как женщина, поправил очки и вдруг привстал, глядя в сторону выхода: – Ба! Ба-ба! Белла!
Действительно, виляя бедрами между столами, возвращалась к ним она, бывшая университетская богиня, потускневшая за десять с лишним лет, как потускнела серебряная школьная медаль Алексея Александровича – недавно попалась на глаза: черная, словно ногами топтали.
Конечно, так и есть: Мишка и Белла договариваются каждый вечер – она уходит и возвращается. Но Алексей Александрович согласия не дал. Хотя впрямую и не сказал: нет.
Может быть, поэтому Мишка-Солнце смотрел теперь только на Беллу, очарованно сияя. И с Левушкиным-Александровым простился небрежно:
– Ну, гуд бай, старик! Оревуар!..
18
Жизнь как маятник – только Левушкин-Александров отказал Белендееву, как вдруг из Москвы пришел факс: “Приглашаетесь в Комитет по науке при Госдуме для доработки закона о ввозе отработанных радиоактивных материалов на территорию Российской Федерации. Транспортные расходы и гостиницу Комитет берет на себя. С уважением, Богомолов”.
Кто такой Богомолов? Черт его знает! Но почему бы не съездить? Сейчас билет до Москвы стоит больше пяти тысяч рублей. Когда он еще там побывает…
Бронислава гордо задышала, как гармонь:
– Я горжусь тобой. – И поцеловала при маме.
И мать едва ли не тем же слогом:
– С Богом, сыночек.
И остались они у порога плечом к плечу, две женщины, как истинно родные. Может быть, уж не станет больше жена обижать старую…
Москва поразила Алексея Александровича новыми, сказочной красоты корпусами из металла и черного стекла, из зеленого и алого камня, бесчисленным количеством иностранных вывесок и рекламных щитов. Но Москва и оскорбила телефонными звонками всю ночь с более чем настойчивыми предложениями “девочек”.
Однако еще более его задело, даже привело в бешенство само заседание в Комитете Госдумы на Охотном ряду: никто здесь его мнением не интересовался. Говорили два лысых словоохотливых москвича, похожих, как Добчинский и Бобчинский из Гоголя, которые друг друга перебивали, любезно поправляли, и еще выступала некая мужеподобная дама, излагавшая тягучим голосом детские истины, что народ достоин лучшей жизни, то есть без радиации. Когда Алексей Александрович, побледнев от бессилия, все же попытался вклиниться в их разговор, заместитель председателя или кто он там, косоглазый бородач, шепнул:
– После перерыва… вам первому слово.
Но после перерыва вдруг выяснилось, что заседания более не будет, оно переносится на неделю в связи с тем, что в Думу приехал представитель Президента и сейчас будет встреча с ним, однако эта встреча закрытая. Впрочем, если уважаемый Левушкин-Александров желает, то может остаться на неделю, а если у него сложности со временем, то он может в письменном виде передать свои соображения в Комитет Госдумы, где они буду самым тщательным образом изучены.
Алексей Александрович молча повернулся и пошел прочь. Затем, злясь на себя, вернулся, узнал, где бухгалтерия, получил деньги и поехал в Домодедово, чтобы улететь ближайшим рейсом домой, в Сибирь.
И вот тут-то судьба, словно сжалившись над измученным человеком, подарила ему встречу в самолете…
Этот грузный, грудастый господин в желтом кожаном пиджаке и желтых кожаных брюках случайно оказался рядом, в соседнем кресле. Левушкин-Александров и Севастьянов (такая была фамилия у нового знакомого) выпили красного вина и слово за слово разговорились. И что-то Алексея Александровича потянуло пооткровенничать о своих изысканиях… У Севастьянова губы бантиком, как у ребенка, словно он всему удивляется, это и подкупило.
– Как, как? Труба очищения? – И вот малознакомый человек просит любую из идей Левушкина-Александрова, хотя бы самую маленькую, обозначить его именем… Пусть даже так: использовать его фамилию через черточку после и без того двойной фамилии ученого.
– Еще солиднее будет! Нет?! – И хрипло, задыхаясь, хохочет. Он, как боров, но веселый боров с круглыми желтоватыми глазами. – А я денег дам! Сколько хотите! Я простой бизнесмен, не шибко грамотный, можно сказать, купец, но науку поддержу!
Алексея Александровича это предложение развеселило, и он подумал, почему бы не переназвать индекс Левушкина-Александрова в какой-нибудь из новых статей индексом Левушкина-Александрова-Севастьянова? Объяснять соседу подробно, что это означает, не имело смысла, но ученый все же сказал, что речь идет о скорости роста биомассы в голодном режиме…
– А мы будем бороться с голодом! Денег дам – сколько хочешь! – хрипел богатый человек, весь упакованный в поскрипывающую кожу. – Вот клянусь в небесах, пока не сели… Да разрази меня Господь!..
Алексей Александрович улыбнулся:
– Боюсь, не получится… Надо мно-ого… – Он и на секунду не поверил, что случайный знакомый может вложить серьезные средства в малопонятное дело.
– А я и дам много, – продолжал толстяк, ерзая в кресле, словно у него снизу чесалось. – Нечего перед иностранцами гнуться. Хер им в ухо!
Самое удивительное, как только самолет приземлился, Севастьянов повез своего друга-ученого на черной длинной машине в свою фирму, расположенную в одном здании с известным банком “Лилия”. Молодые охранники откозыряли коротконогому хозяину, внимательно оглядев его гостя. В лифте “Для служебного пользования” (красными буквами!) Севастьянов и Левушкин-Александров поднялись на седьмой, верхний этаж, где бизнесмен, едва ли не обнимая за талию молодого ученого, провел его к главному бухгалтеру, полной женщине, которая вся, можно сказать, фосфоресцировала от кремов и украшений, где Алексею Александровичу мгновенно выдали безо всякой расписки сто тысяч долларов.
– Занесешь в третий список! – буркнул хозяин, и женщина тонко улыбнулась. – Это так пока, на разживу. Позже еще догоним и еще дадим. – И захохотал.
У Алексея Александровича голова закружилась, все казалось похожим на сон. Как хорошо, что он не унизился перед Мишкой-Солнцем. Есть и в России богатые добрые люди. Патриоты. Да, да.
Вложив пачки денег в полиэтиленовый пакет с портретом Аллы Пугачевой, богач отправил биофизика на “Мерседесе” домой. А через два часа вдруг позвонил:
– У тебя, Алексей, как вечер, свободен?.. Хотел познакомить с женой, если не против…
Услышав растерянное “да”, Севастьянов вскоре заехал за профессором и его женой все на той же длинной машине и повез за город.
Алексей Александрович когда-то читал про японский сад камней. Так вот, у купца (или кто он?) имелся свой сад камней, по кругу возлежали диоритовые и сиенитовые валуны, торчали метровые обломки с кварцевыми прослойками. И бил фонтан с подсветкой – к ночи красота неописуемая. И еще у Севастьяновых под окнами журчал свой ручей, который протекал по искусственному, нарочито искривленному так и сяк каменному ложу, склеенному из разноцветных камушков. И росли осенние цветы по периметру сада, волнами разного цвета – от синего до алого…
А в самом коттедже Севастьянов показал молодой чете гостевые комнаты с зеркальными шкафами и туалетными комнатами, с джакузи, бар с музыкальной установкой…
– Но мое главное сокровище… вот! – Бизнесмен включил свет в зале с роялем, и гости увидели полудевочку-полуженщину, сидевшую с ногами на диване: маленькую, гибкую, как выяснилось, балерину из местного театра, всю с макушки до кончиков пальцев украшенную в золотые нити и голубые стекляшки.
Тихо засмеявшись, она грациозно сошла на ковер, нет, не ковер – на полу была распластана белая шкура полярного волка с голубыми стеклянными глазами – и, сделав книксен, спросила, что гости любят выпить. Алексей Александрович хотел попросить мартини, но, чтобы хозяева не подумали, будто заказывает он то, о чем постоянно слышит из телевизора, буркнул, что пьет коньяк.
– Коньяка нет, – загугукал Севастьянов, подтягивая живот при жене и делая сокрушенную физиономию. – Но есть виски… Жена, нам скотч.
Лиля, так звали жену богача, подкатила к столу некую пушку на колесиках, и Алексей Александрович, приглядевшись, понял – это огромная бутыль виски на поперечной оси: если наклонить горлышком вниз, оттуда льется.
Нервы отпустили, он выпил с Севастьяновым, и тот торопясь стал объяснять своей жене, какая у него с Алексеем грандиозная идея, что Алексей под своей “Трубой” будет учить людей, принимающих решение, экологической безопасности. И правильно, и пора!.. В городе дышать невозможно!.. И какая на этой ниве их ждет с Алексеем слава.
Бронислава изумленно смотрела на него и на мужа: прежде Алексей ни с кем из “новых русских” не общался. Севастьянов же хвалил свой коттедж и уверял, что придет час, такой же будет и у Левушкиных-Александровых. Бронислава вспыхнула, иными уже глазами озиралась. Ее поразила арабская мебель в завитушках, похожая на окаменевших пуделей, и тайные комнаты за дверями, замаскированными яркой мазней местных модернистов, и винтовая лестница с перилами из красного дерева, и волнистые голубые стены, и дорогая электроника… А уж сауна в подвале. И, конечно, гараж, и телеглазки везде, и двое охранников с автоматами Калашникова за окнами… О! О!
– Но все это временное! – жуя и ерзая, объяснял меценат. – Я нашел человека, кому продам этот домишко… Перейду дальше вниз по реке, к бывшим обкомовским дачам…
– Зачем? – ахнула Лиля. – Там казенные унылые дворцы.
Все же у нее был вкус.
– Хорошо, эту не продам… Но там возьму, что положено. Только вот стану депутатом… Стану, Лиля?
– Конечно, Михаил Федорович, – тихо улыбалась балерина.
– Ведь что важно: если рядом, можно вырвать заказ хороший… Ну, например, европейскую гуманитарную помощь… – И, видимо, осознав, что говорит лишнее, захохотал и замигал профессору желтыми глазами. – Никуда отсюда не двинусь. Здесь кислород, тишина.
На следующий же день Алексей Александрович разослал кучу факсов и электронных писем знакомым ученым от Москвы до Владивостока, и к концу недели через новосибирского академика Кобякова была заказана необходимая аппаратура из Японии. Кобяков поручился за него.
Контейнеры прикатили из Владивостока буквально через месяц! Какая радость! Бывает, что и в России везет. В местной прессе уже пошли толки о загадочной “Трубе очищения”. А Левушкин-Александров направился в мэрию просить участок земли под будущую лабораторию. Вдруг продадут по недорогой цене? Тогда больше денег уйдет на оборудование…
19
Алексей Александрович шел и не верил, что ему удастся попасть на прием к мэру. А именно к нему посоветовала пробиться встретившаяся в буфете Анна Муравьева.
– Остальные тебя будут футболить… Ты же без взятки идешь?
– Ну.
– Тогда только к мэру.
Он оделся построже, в лучший свой костюм, нацепил галстук и явился в приемную.
С юной улыбкой, но довольно пожилая, вся залакированная секретарша в белом кружевном воротничке, вежливо расспросила, по какому вопросу профессор пришел беспокоить высшее руководство, явно ища в его словах зацепку, которая позволила бы ей перенаправить посетителя к начальству помельче. Но услышав аббревиатуру ЛПР (Алексей Александрович пытался объяснить, что и для чего он собирается строить), почему-то решила, что гость из партии ЛДПР, а это довольно скандальная партия, и, доложив мэру, открыла дверь.
Иван Иванович Прошкин встретил посетителя среди кабинета на красной ковровой дорожке, пожал руку, усадил перед собой и, выслушав первые слова ученого, повернул голову в сторону и расхохотался.
– А она-то мне доложила… Ну, ладно, это куда лучше. – И, улыбнувшись профессору, сказал, что, конечно, слышал о нем, у него дочь учится на физмате, и там все студенты, особенно студентки, влюблены в молодого ученого. – У вас какие-то проблемы?
Поначалу невнятно, но затем четче Алексей Александрович рассказал, какая для “зеленой лаборатории” нужна земля, что он обязуется сохранить все деревья вокруг, если таковые там будут, чистоту озера… Строительство будет вестись аккуратно…
Прошкин кивнул, вызвал по телефону какого-то молодого мужчину с вытаращенными глазами, тот выслушал мэра, суетливо подал свою визитную карточку гостю и убежал.
– Все будет сделано. Выберете с ним место… Есть варианты: бывшая охотничья база обкома партии… Полуразрушенная дача, тоже для гостей. Там и озеро, и сосны… Но захотите – возьмите и вовсе новый участок. Цену назначим условную.
Как выяснилось, Иван Иванович – бывший заводчанин, сам, кстати, кандидат технических наук, он прекрасно понимает: город гибнет от промышленного насилия. А вдруг молодой талантливый парень что-то вправду сделает для здоровья горожан?
– Как вы сказали: для экологического просвещения людей, принимающих решение?
– Да.
Мэр кивнул и долго сидел, устало глядя в окно. Играя желваком левой скулы, хотел, кажется, о чем-то спросить и все тянул время. Секретарша пару раз просовывала голову в дверь – он отмахивался. И, наконец, повернувшись к гостю, тихо произнес:
– Я вот чего боюсь. Наши директора – мужики разные… Захотят они платить за свое собственное просвещение? Если ж “для галочки” пошлют каких-то своих помощничков, могут и копейками расплатиться… На что же вы будете существовать?
Глядя, как озабоченно нахмурился ученый, мэр добавил:
– Ладно. Если что, я помогу. Вывезу всю мэрию на ваши лекции и оплачу. И вообще, будут трудности, звоните. Вот мой прямой телефон.
Мэр проводил Левушкина-Александрова до двери и крепко пожал руку.
Как в сказке. Есть же еще люди на свете!..
Однако Алексей Александрович рано радовался. Придя в лабораторию, узнал: с железнодорожного вокзала только что звонил Нехаев – местная таможенная служба не отдает груз, “подвесила” всю электронику на крючок, вымогая налог в десять тысяч долларов…
Непостижимо! Так много?! И за что? Этот же груз идет по линии экологии, можно сказать, гуманитарный груз!
А часы тикают… 27 октября… 28 октября… Надо где-то срочно занимать деньги… Ах, если бы Севастьянов был в городе! Но как на зло оказалось, он в Америке, улетел по своим торговым делам…
Однако в городе все знают, что Севастьянов покровительствует стройке. И, стало быть, Левушкин-Александров не безнадежный должник. Он почесал затылок и побежал к директору Института физики Марьясову.
– Поздравляю! – воскликнул, выбираясь из-за стола навстречу и улыбаясь, как бритый кот, Марьясов. – Был у мэра? Землю дают?
Надо же, Юрию Юрьевичу всё известно!
– Да, да… – запыхавшись, пробормотал Алексей Александрович. – Но тут такое дело… таможня… я отдам…
– Хорошо-хорошо, – согласился ласково Марьясов. – Отдашь с процентами. – И вновь улыбнулся, как бритый кот. – Шучу.
Но затем посмотрел так значительно на гостя, что тот понял: не шутит. Ну и ладно, потом разберемся.
Бронислава не понимала, чего же Алексей ночью ее не обнимет, чего днем пальцами трещит, чего мучается, когда так теперь хорошо. А он будто все ждет неприятностей. Разве можно так жить?!
– Давай Лилю навестим… Надо с ними дружить…
– Я дружу! – отмахивался Алексей Александрович и начинал рассказывать, какое чудесное место в сосновом бору ему выделили. – И главное – денег взяли мизер! А ведь почти гектар!
– Ты бы заодно дачу купил… Я видела объявление: совсем недорого…
– Какая дача?! – отшатнулся Алексей Александрович. У него голова шла кругом, он как чуял: надо ковать железо, пока горячо.
И не успел! Едва “растаможили” аппаратуру, как пронесся по городу слух: лопнул банк “Лилия”. Теперь уже всем было ясно: это личный банк Севастьянова.
Он сам еще не прилетел, а Алексею Александровичу уже позвонили в Институт биофизики и потребовали немедленно вернуть деньги.
– Позвольте… – растерянно бормотал Алексей Александрович. – Они вложены в оборудование.
– Это не его деньги! – орали в трубке.
Звонили теперь и домой – утром и ночью. Может быть, и днем звонили, но Алексей Александрович попросил мать не снимать трубку.
Наконец, они приехали – к дверям НИИ подкатил на весьма скромных желтых “Жигулях” некий узколицый очкарик в свитере, как выяснилось, заместитель Севастьянова по финансам.
Алексей Александрович угрюмо провел его в подвал, включил свет и кивнул на нераспакованные ящики – мол, вот эти деньги. В ответ на это гость долго смотрел на профессора, кисло улыбнулся и уехал. И Алексей Александрович с облегчением решил, что от него отстали.
Но назавтра в лабораторию явился, споткнувшись о железное ребро порожка, и сам Севастьянов, бледный, плохо выбритый. От него несло перегаром. В ярости он завопил на Левушкина-Александрова:
– Тебе что, непонятно сказали?! Кончай свои экскременты… Вертай бабки! Живо!
Алексей Александрович его не узнавал. Что же теперь делать? Аппаратуру можно попытаться срочно продать, но когда люди узнают, что горишь синим пламенем, предложат копеечную цену. К тому же Алексей Александрович уже завез рабочих с бульдозерами за город – там возле озера ровняют землю, льют бетон в фундамент будущей “трубы”. Заплатил им на три месяца вперед, нанял охранное агентство “Ураган”… И как же теперь быть? Облить себя бензином и поджечь?
– Зачем же вы тогда дали деньги? – подавленно спросил ученый. – Вы же умный человек, понимали: наука – дело долгое…
Севастьянов подпрыгнул на коротких ножках, захрипел, будто его душили за горло:
– Да если бы не крякнул мой банк, я бы наплевал на эти бабки… Но мне они нужны, ты понял? Мне людям надо вернуть… А зимой я баллотируюсь, понял? Если не верну, хер меня выберут, ты понял?
Алексей Александрович понял. У человека рушится вся жизнь. Что же произошло с его банком? И что он теперь будет делать с Алексеем и с другими, кто ему должен?..
Когда Севастьянов, бормоча что-то невнятное, уехал, Алексей Александрович вдруг вспомнил, как монтажники из фирмы “Каскад”, узнав, на чьи деньги он собирается строить “зеленую лабораторию”, странно переглянулись. А позже, когда пришли бульдозеры на строительную площадку, он случайно оказался свидетелем крикливого, с матерщиной, разговора двух рабочих. Они говорили о Севастьянове ужасные вещи: будто бы он застрелил своего компаньона, решившего уйти от него, а конкурента споил и приколотил, как Христа гвоздями, под кедровым плотом, сплавлявшимся по Енисею на Север… Неужели правда?!
И Алексею Александровичу стала ночами сниться темная вода, километры и километры воды, он плывет в ней лицом вниз над живыми осетрами и налимами и видит затонувшие гнилые лодки и самодельные якоря, блесны и выброшенные двигатели, смятые самовары и поломанные, ржавые кровати…
– Леша, почему ты со мной не хочешь поговорить? – дышала в ухо Бронислава. – Что тебя мучает? Ведь все уже хорошо?
– Да… да… пожалуйста… дай мне поспать…
Но однажды среди ночи позвонила Лиля, жена Севастьянова, и промурлыкала, что все в порядке, муж просит извинить его, что1 отдано науке, то отдано науке. Он назначен вице-президентом крупного московского банка, и они переезжают в столицу…
Можно было порадоваться. Но, если Михаил Федорович, а главное – оставшиеся здесь его друзья, действительно люди из темного, опасного мира, не начнут ли со временем снова чего-то требовать?
Что ж, авось Бог не выдаст, свинья не съест. Главное – стройка в сосновом бору началась. Что же касается кредита, Марьясов с улыбкой его как бы пролонгировал. Как-нибудь.
А надутый пузырь по имени мистер Белендеев давно уже, по слухам, улетел в свои Штаты. Скатертью дорога.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Одиночество
1
Наступил ноябрь. К радости людей, уставших от ненастной осени, созрела тишина и выпал пышный первый снег. На перекрестках с визгом забуксовали машины, мальчишки возле подъездов лепили снежных баб – они на каникулах. В городе стало светло и празднично, и Алексей Александрович вдруг успокоился.
Не так же все плохо! Вот и директор Института биофизики Кунцев, наконец, вернулся из Испании, загорелый, как араб, поприветствовал всех шелестящим голоском, уверяя, что тосковал по Родине и ловил на коротких волнах Москву и что судя по последним высказываниям Президента “ситуасия” (он вместо “ц” произносил “с”) в науке вскоре должна измениться…
А еще порадовал Алексея Александровича его сотрудник Ваня Гуртовой – рассказал, какая занятная получается картина на биостенде, работающем с микроводорослями Chlorella vulgaris, если… да, да…
И Женя, Евгений Васильевич Коровин, после больничного явился, сверкая угольными глазами, сказал, что у него родилась гениальная идея, и потопал в свой отсек колдовать, как Люцифер, над разноцветными мензурками и колбами, которыми он спасет отравленную землю России…
И даже Артем Живило вдруг засел безвылазно за свой стол с чашками Петри и микроскопом, время от времени во весь голос ругая Израиль за чрезмерную практичность тамошней научной элиты.
– Звонил дяде. Если ты уже академик, с тобой еще будут говорить. А так… “слишком вас много…”
У самого Алексея Александровича работа над новой – пока что “секретной”, в стол – книгой (о мегаязыке всего живого) тоже чуть-чуть двинулась. Безумная идея? И пусть, пусть…
Но вот в один из ясных зимних (уже зимних!) вечеров повеселевший Алексей Александрович довольно рано пришел домой и узнал от Брониславы неприятную весть: мать не вернулась из церкви, еще с утреннего своего захода. Опять обидели?! Да как смеет Броня?!
Он мучительно посмотрел жене в глаза.
– Да истинный крест! – воскликнула Броня. И по тону ее было понятно: тут что-то другое. – Ушла с палочкой своей… Чаю попила, я ей говорю: снег идет, скользко… Она надела свои любимые чуни.
Он позвонил Светлане – телефон не ответил. Выскочив на улицу, поймал такси и застал сестру дома, только что вышедшей из ванной, с мокрыми волосами, – к его ужасу, матери и здесь не было.
Светлана лихорадочно пожужжала феном, оделась, и они вместе побежали сквозь возобновившийся снежный буран в церковь. Но матери там не оказалось, и вообще народу было немного, хотя железные двери еще не заперли.
Может, к кому из подружек по вере завернула? Да где искать?
Лишь на рассвете Алексею Александровичу сообщили по телефону из милиции, что гражданку Левушкину подобрала дежурная машина, старуха лежала ничком на тротуаре – видимо, поскользнулась, а встать не хватило сил… Так в снегу и валялась…
Объяснить, где живет, не смогла, отвезли в ближайшую больницу, и только утром, придя в себя, она назвала свои адрес и телефон.
Слабую и беспамятную женщину три дня продержали в больнице, потом с неделю мать болела дома. К счастью, воспаления легких не нашли, но температура не спадала, начался понос…
Сынок, проходя мимо ее комнатки, демонстративно зажимал нос бельевой прищепкой – насмотрелся по телевизору. Заметив эти ужимки, Алексей Александрович зло щелкнул сына по затылку:
– Не стыдно?
Тут же из кухни выскочила жена:
– Не бей мальчишку!.. Он сегодня пятерку получил.
– Ну и что?
– Тебе безразличны его успехи?.. Ты не хочешь, чтобы твой мальчик стал первым в школе? А там выиграл и грант Сороса? И поехал бы в Англию, например?
Говорить с ней – не переговорить. И вообще она вдруг ненавистна Алексею Александровичу стала. Жрет много. И дышит шумно.
Он шел куда глаза глядят и сам не заметил, как оказался у своего института. Возле дверей увидел сидевшего на снегу пожилого белого пса, помесь лайки и дворняжки. Правый глаз у него был красный, бедро ободрано до крови.
– Ты чего, дружочек? – остановился Алексей Александрович.
Пес угрюмо зарычал и поднялся.
– Эх, ты! – буркнул Алексей Александрович. – А я хотел с тобой подружиться.
Он просидел в лаборатории час или два, тупо, как тот пес на улице, уставясь в никуда… Даже Зеленая лаборатория с “Трубой очищения” сегодня вдруг показалась ему сомнительным предприятием в стране временщиков и воров, которым плевать на экологию. Мэр прав: вряд ли они станут платить за собственное просвещение, и неизвестно, как удастся рассчитаться за кредит с Марьясовым…
Услышал голос Нехаева:
– А-а-александрович, я до-домой?.. Или, может, нужен?
Алексей Александрович нехотя повернул голову и спросил:
– А нет ли у нас цэ два аш пять о аш? Грамм по сто.
Нехаев весело хмыкнул:
– А як же! – Будет повод поговорить по душам.
И сел руководитель со своим старшим лаборантом пить спирт.
И читал ему симпатичный человек стихи собственного сочинения. Запомнилась забавная рифма: гамадрил – говорил. Но кому какой гамадрил что именно говорил, думать не хотелось. Нехаеву часто снятся сны, будто он нагишом живет в Африке. И на следующий день в компании лаборантов он читает вирши про ту свою, африканскую жизнь.
А у тебя какая вторая жизнь, Алеша? А твоя вторая жизнь – мысленная, в снах – стыдно признаться, с Галей Савраскиной, с Галей, Галинкой. Впрочем, она сейчас не Савраскина, а… то ли Шмидт, то ли Штейн.
Но странно движется жизнь, странно направляет ее судьба: все эти годы, зная, что Галя работает в семидесяти шагах, в другом крыле ИБФ, Алексей ни разу туда не заглянул, да и она сюда не заходила. Хотя биологи из блока БИОС не раз приглашали Алексея поработать на них…
И в этот момент Нехаев, разбавляя водой спирт, вдруг словно угадал мысли шефа:
– А зна-знаете, у ребят из БИ-БИОСа вроде бы как снова де-деньги появились. Может, с ними задружиться?
– Откуда деньги-то?
– “Роскосмос” просыпается.
– Да? – спросил Алексей и вдруг решился: – Пошли! Сию секунду! Сию микросекунду!
Они бегом обогнули П-образный корпус ИБФ и оказались в темном коридоре с одной горящей желтоватой лампочкой.
Нехаев потянул ручку – и их глазам предстала тесная лаборатория, уставленная осциллографами и служебными телевизорами. Спиной к вошедшим сидит в синем халатике молодая женщина, это она – Галя Штейн (или Шмидт). Нет уже на плече той бело-золотистой, дивной косы шириною в руку – волосы небрежно рассыпаны и словно мокрые. Ага, кажется, повела глазом. Но не обернулась.
К гостям же направился, скаля квадрат, полный белых зубов, завлаб Исидор Мартынович Иванов. На могучем носу сидят синеватые и узкие, как крылышки стрекозы, очочки. Голос у Исидора громкий, но и одновременно воркующий, как голос голубя, усиленный микрофоном:
– Кого видим! Ребята! К нам пожаловали аж дохтур аж наук и его анжинер-золотые руки и зеркальный зад… – Юмор у Исидора был эклектичный, смесь банального и пошлого. – Проходите же!
Плохо видя от волнения, Алексей Александрович сделал несколько шагов и сел в углу на предложенный стул, рядом пристроился Нехаев, а супротив оказался Исидор и его “правая рука и нога” молчаливый Боря Егоров. Он, говорят, и руководил строителями, когда сооружали всю эту двухэтажную огромную систему БИОС, в которой – в одной из подземных комнат – живет и сегодня (полгода уже!) очередной испытатель, сеет пшеницу, жнет при искусственном солнце, и редко когда ему разрешается выходить на связь с “землей”.
Кому это теперь надо? Лет двадцать назад работы сибирских БИОС-
ников гремели (если могут греметь засекреченные программы), скупой Королев не жалел им денег, результаты опытов предполагалось использовать в дальних полетах… Но затем наступила полоса небрежения, космонавтика пришла в упадок…
Разумеется, это коснулось и темы “Электризация спутников”, которой занимался в годы аспирантуры Левушкин-Александров, будучи тогда еще “чистым” физиком, и даже кое-что изобрел…
Но неужто в самом деле снова наступает оживление, о чем и докладывает, торопясь и пытаясь в каждой фразе сострить, как Белендеев, руководитель проекта Исидор Иванов?
– Мы не можем упустить такой момент… Он может склеить, как клей “Момент”, наши лаборатории…
А Савраскина как сидела спиной к вошедшим, так и осталась сидеть. Узкие плечи, тонкая шея… Пальцы бегают по клавиатуре, на пальцах никаких колец. Но это ничего не значит…
– Галина Игнатьевна, – уже в который раз окликнул ее Исидор Мартынович и сокрушенно шепнул: – Занята. Серьезный товарисч.
Впрочем, нет, наконец поздоровалась – полуоглянулась, кивнула, и снова пальчики плетут узор на клавиатуре. Алексею Александровичу хотелось вскочить, закричать… Но он слушал Исидора Мартыновича, что-то отвечал ему, и неожиданно быстро договорились, что лаборатория Левушкина-Александрова подключится к работе со своими фототрофами (например, травой по имени “чуфа”) и гетеротрофами (теми же пекарскими дрожжами, сахаромицетами), с их управляемым культивированием.
Кстати, чуфа куда лучше хлореллы утилизирует мочевину, и ее саму вполне можно есть. Для космонавтов находка…
Алексей Александрович поручит эту тематику Ивану Гуртовому или Евгению Васильевичу. И станут ребята получать по семьсот, по тысяче рублей дополнительно. В наше время тоже деньги.
А Савраскина так и не оглянулась.
– Слушайте, это правду про вас рассказывают, Александрыч?.. Будто бы с утра по старинке явились в Институт физики, в лабораторию плазмы… ну, где раньше работали… и весь день там просидели…
– Сказки! – раздраженно буркнул Алексей Александрович.
Уже торопясь уйти, перед железными дверями он широко махнул рукой, задел какой-то крюк, торчавший из стены, и глубоко взрезал белую мякоть в основании большого пальца.
Вот он, знак, да знак огромный, как нарисованный красный “кирпич” над дорогой! Сюда проезд закрыт. Вышел, сося руку, и побрел домой…
Вокруг маячила толпа, мигали красные огоньки машин, было шумно и красочно. Но что это? Собака с красным глазом, с обкусанным боком… стоит возле светофора, ждет зеленого света. Значит, знавала лучшие времена, разбирается в правилах уличного движения.
– Идем-ка со мной, дружок…
И, диво, на этот раз пес не огрызнулся, а послушно пошел за ним.
2
– Проходи, старина. Мы тебя назовем Тарзан. Люди, у нас новость! – По дороге Алексей купил собаке дешевой колбасы, и новый друг не побоялся зайти с ним в расшатанный гремящий лифт.
Но никто в квартире не откликнулся. Оставив пса возле двери, Алексей Александрович прошел в комнату матери. Мать плакала, сидя на койке, хлюпала носом и утирала глаза платочком.
– Что, что? – растерялся Алексей Александрович. Увидел в дверях кухни сына. – Опять куда-нибудь привязал?
– Да ты че! – заверещал Митька, отбегая от отца подальше и приседая в углу. – Это мамка…
Из спальни выплыла супруга, в очень тесном белом платье до пят, без талии, вся – словно толстый мучной червь.
– Зачем на ребенка кричишь? Пьяненький сегодня? Не надо вымещать отрицательные эмоции на нежных детях. Ты понюхай-ка…
– Что, что?! – уже потише, но хрипел Алексей Александрович.
– Я в магазин пошла, а ее за кашей последить…
Да, на кухне пахло подгорелой кашей. Видимо, мать уснула.
– Ну и что? – снова накаляясь, шипел жене Алексей Александрович. Из-за каши? Он готов был задушить Брониславу.
– Но я прощаю! – пропела Бронислава.
В дверях появилась мать Алексея и прошелестела:
– А вот не надо мне ваших милостей!.. Я пенсию получаю. – Она так это сказала – никогда сын не видел столько презрения на ее маленьком лице. – Сейчас пойду и принесу хоть десять килограммов!
– Да перестань, мамочка! – Бронислава продефилировала к плите, виляя задом. – Я, собственно, из-за кастрюли… Немецкая…
– Ну и что? – прокричал Алексей Александрович.
– Ничего, – отвечала жена. – Говорю же, мелочь. Купим! Ой, кто это?! – Она увидела пса. – Пупсик! – Пошла к порогу, протягивая руки.
Пес привстал и зарычал, Бронислава обиженно остановилась.
– Ну-у-у! Это ты на меня?! Зараза! – И повернулась к мужу: – Чья?
– Теперь наша.
– Ты что, с улицы привел? Я подумала, кто-то попросил на время… Фу! У нее синяк. И грязная. Нет-нет-нет!
– Да, да! – закричал тонким голосом Алексей Александрович. – Да!
Наступила тишина. Бронислава пожала плечами, захихикала:
– Да ради Бога! Я пошла спать.
Когда она удалилась, мать – все еще стоя на пороге в свою комнатку – тихо сказала:
– А еще Митя иконку забрал…
– Ну пошутил я… – пролепетал, кривясь, Митя. – Я ребятам во дворе показывал. Мы на компас проверяли, действует или нет… У вас под кроватью, бабушка… я не успел на полку поставить…
Алексей Александрович, пройдя в комнату матери, достал из-под кровати газетный сверток, развернул и подал матери черную прабабкину иконку, присел рядом. Старуха опустила голову.
– Я же понимаю… Помирать пора, а я хожу тут, мешаюсь… И ем некрасиво… слепая тетеря!
– Да перестань! – Сын взял ее за холодную, в голубых нитках тонкую руку. – Не говори так! Вот сделаем операцию, заменим хрусталики…
– Чем же ужинать будешь, миленький?
– Да творогу поем, какая ерунда. – Он обнял старуху.
Прошло несколько дней. Митька по поручению отца с гордым видом выводил Тарзана во двор, пес был смирный и только на Брониславу рычал, пока однажды она ему не принесла с базара большую сахарную кость. Но на следующий же день, взявшись выгулять его, Броня вернулась с оборванным ремешком.
– Сбежал! – заявила она с порога, шумно дыша. – Увидел какую-то собачонку и… вот, оторвал.
Алексей Александрович, успевший привыкнуть к доброму молчаливому псу, недоверчиво смотрел на жену. Нет, кажется, не врет.
– Может, найдется? – жалобно спросил Митька. – Он мне руку подавал!
– Может, найдется, – согласилась Броня.
Однако как ни всматривались утром и вечером отец и сын в бегающих в округе собак, Тарзана нигде не было. И даже мать, которая, кстати, никогда не любила зверей в доме (шерсть, пух от них!), вдруг посочувствовала:
– Глаза у него были добрые.
Казалось, снова в квартире наступил мир. Но вдруг за ужином Бронислава напомнила мужу:
– Зря не купили дачу Севастьяновых. Сейчас за городом так хорошо…
– Броня! – Он уставился на жену, не понимая, шутит она или говорит всерьез.
– Ну нет так нет, – деланно улыбнулась жена. – Так и будем жить на уровне травы… при всех твоих талантах… Белендеев прав.
– Он что, с тобой говорил?! – Алексей Александрович зубами скрежетнул. – Когда успела?
Бронислава кокетливо повела круглым плечом.
– Сегодня. Он снова в городе, лыбится, запонки золотые… размером с бильярдный шар.
– Пошел он на хрен! – вдруг фальцетом выкрикнул Алексей Александрович. Вскочил и выбежал на балкон. Гиены! Не дождетесь! Значит, новый Чичиков снова приехал брать за горло Академгородок…
Рядом мелькнула маленькая фигурка матери:
– Сыночек, зачем столько сердца? Можно же спокойно объяснить. Ты весь в папу… А он, видишь, как рано сгорел…
Алексей Александрович, кусая губы, пошел окатиться перед сном холодной водой. И следом Броня зашла почистить зубы – это несмотря на то, что санузел у них совмещенный и муж еще голый стоит в ванной. Косясь, промычала:
– Вынес бы мусор.
– Сейчас? – удивился Алексей Александрович.
– Ну пусть тогда стоит до утра… Я тоже голая…
Из-за приоткрытой двери их разговор услыхала мать.
– Если все так будут относиться, как ты, Алешенька, к чистоте жилья… А еще некоторые высыпают прямо под лестницу… – Это что такое?! Она встает на сторону Брони?! – Правда же, сынок…
“Она уже боится Брониславы, – сообразил с ужасом Алексей Александрович. – Пытается подольститься”.
Жена, услышав наставительные слова свекрови, только глазками поиграла, хмыкнула и уплыла в спальню.
Сунув босые ноги в туфли, толком не вытершийся Алексей Александрович отвез на лифте пакет с мусором вниз, во двор, и вернулся. И долго сидел, глядя на кухне в экран маленького телевизора. Там играли в игру “О счастливчик”.
Бронислава мечтает и этот вариант как-нибудь испробовать. На днях в постели спросила игриво:
“А вот ты знаешь? Кто был самым знаменитым царем в древней Персии?”
Он не ответил.
На следующий день мать снова, как в сентябре, задела ногой удлинитель, сама упала, расшибла коленку, и тяжелый утюг рядом грохнулся – опять на паркет. И снова треснула медовая дощечка паркета, уже другая, и, как два суслика из земли, две половинки встали торчком…
– Она уже нарочно! – обрадовалась Броня. – Видишь? Издевается!
Сумасшедший дом!
Старуха, прихрамывая, пошла к порогу, стала одеваться.
– Мама, ты куда? – крикнул сын. – Сядь и сиди.
Мать молча открыла дверь и, как колобок, исчезла. Алексей Александрович быстро накинул кожаную куртку и нагнал ее уже внизу, на выходе из лифта.
– У Светланы поживу! – с горестной решимостью сказала старуха. Значит, больно ей видеть, как сын страдает. И самой тяжело пресмыкаться. Наверное, думает, что без нее помирятся. – Упаси Бог, не упрекаю! Бронислава хорошая работница, я проверяла. Звонила еще тогда, как ты ее привел. Характеристики были хорошие…
Произнося такие казенные слова, неужели мать не иронизировала? Это были слова ее молодости. Наверное, они казались ей до сих пор более основательными.
Но что делать дальше? Ах, если бы с Галей поговорить! Только посоветоваться. Ну пора же, пора это сделать! Пока все мы живы!
Проводив мать к Светлане, сказавшись очень занятым, Алексей Александрович выбежал вон и позвонил с улицы, из будки телефона-автомата (сотовый забыл дома). Указательный палец, застревая в дырочках диска, набрал старый, незабытый, горящий, как библейские огненные буквы, номер. Он не звонил ей сколько?.. Около десяти лет.
– Это Алексей. Мне очень нужно посоветоваться! – Он задохнулся.
Савраскина словно и не удивилась, не съязвила и не отказалась. Только тихо спросила, где он сейчас.
3
Они зашли в первое попавшееся кафе и заказали себе мороженое. Пить что-либо Галя отказалась, Алексей тоже не стал. Угнетаемый чувством глубокой вины и стыда, уткнулся взглядом в пластмассовый столик с рыжими пятнами от погашенных сигарет, но видел всем своим телом, лбом, ушами, руками, только ее.
Она изменилась, конечно, – лицом стала темнее, наверное, летом загорала? Или это макияж? Глаза те же… огромные, чуть косо глядящие в никуда… И волосы как бы мокрые. А губы сжались жестко, как у швеи, которая иголку в губах держит…
Рядом на столе – ее руки, на правой – серебряное кольцо. Но если ты демонстрируешь, что замужем, зачем пришла? Как товарищ?
Они долго молчали, он не решался и слова сказать, все ждал чего-то. Наконец, Савраскина подняла глаза и проговорила почти спокойно (разве что гортанное что-то прозвучало в слове “никогда”):
– Давай, Левушкин, прежде всего договоримся: мы никогда не будем вместе.
– Потому что п-предал?
– Я не знаю, как это называется… пусть никак. Но… мы были все-таки близкими, да? Поэтому я тебе зла не желаю. Не вздумай спиваться на моих глазах или вены резать. – Она догадалась? – Уезжай подальше.
– Куда? – Он смог, наконец, посмотреть на нее.
Но теперь уже она смотрела в сторону, на бармена.
– Тебя приглашали в Англию… Да и Белендеев, конечно, сватал.
– Сватал. А мама? – Про сына не стоит говорить. Больно ей будет слушать о сыне любимого когда-то человека…
– Не поедет?
– Старая, слепая…
Галя уставилась на сверкающую ложечку. К мороженому оба не притронулись.
– А в деревню? Ты когда-то рассказывал про Красные Петухи.
– Да… – Алексей почувствовал, что краснеет от радости. Все она помнит. – Но при живых детях… на шею снохе? А у меня сейчас никаких денег нету.
– Но ты мог бы у наших академиков занять… Там старух хорошо лечат. А ты же вернешься?
– Конечно. – Алексей вдруг заволновался. – Конечно. – Ему показалось, что в слово “вернешься” Галя вложила особенный смысл. – Я обязательно…
Однако Галя, видимо, чтобы чуть охладить разговор, добавила:
– А я решила – в Москву, в докторантуру…
Они опять замолчали.
– Ты правда, Галя, не хочешь выпить коньячку? Зябко на улице.
– А мы уже уходим? – Она взяла в руки сумочку.
– Да что ты! – испугался Алексей. – Мы же еще…
– Не хочу. И ты не пей. Это бегство от действительности, как сказала бы твоя мать.
– Да. От живой советской действительности, от серьезных дел.
– Жалко ее, – сказала Галя. – Я бы могла к себе взять… Моя-то умерла.
– Да? – вырвалось у Алексея. Он действительно об этом не знал. Эгоист дерьмовый.
– Но у меня две девочки… надо их поднимать.
– Дочери?
– Нет, сестренки… – Галя помолчала и вдруг жестко добавила: – Своих детей у меня не будет.
– По-почему? – Алексею холодно стало от ее неожиданного признания.
– Потому что… немилый человек был. Да еще пил… убегал от действительности. Вот и развелись. – Она снова взяла в руки сумочку и встала, собираясь уходить. – А теперь уже не будет.
Безумно жалея Галю, он вышел вслед за ней в темную ноябрьскую ночь. Намеревался проводить, как прежде, но возле Старой крепости, на углу улиц Чернышевского и Лобачевского, она твердо сказала:
– Дальше сама! – И чуть смягчила голос: – Позванивай. Или даже заходи в лабораторию. Мы же теперь над одной темой будем работать.
– Да, да, – закивал Алексей и подумал: “Если не уеду…” И тут же понял, что не уедет.
– И знай… я тебя не люблю. – Маленькая фигурка одинокой женщины скрылась за углом, за старыми кирпичными домами. Почему она так сказала? Почему?!.
Явился он домой в час ночи, весь в снегу – долго еще бродил по городу. Ноги в ботинках закоченели.
Супруга выплыла в прихожую босиком, в ночной сорочке, обняла его, большая, горячая.
– Ты где так долго? – Она не позевывала, как обычно, видимо, не спала, чувствовала, как зверь, чем он мучается. И уже в постели шепнула: – Ты знаешь, у нас будет еще один ребенок…
– Это как?..
– Ты забыл, как это бывает?
– У нас этого не должно было быть… – У Алексея голова закружилась. Этого еще не хватало!
– Я тоже так думала, но, увы…
Утром за чаем, когда сын сидел в своей комнатке и старательно переписывал из одной, с кляксами, тетрадки в другую, новую, Бронислава, покосившись на пепельное лицо мужа, буркнула:
– Да пошутила, пошутила! – И деловито добавила: – Да и некогда сейчас. Я тоже кандидатскую заканчиваю. Знаешь, в наших архивах есть такие материалы… Вот бы все это в компьютеры загнать… Дал бы мне какого-нибудь мальчика, а лучше умненькую девочку.
– Это можно, – ответил Алексей Александрович.
В самом деле, почему бы ее энергию не отвлечь на работу? Тем более что в лаборатории у него появилась новенькая, в биофизике ни бэ, ни мэ, из чистых физиков ( аспирантка Муравьевой), но в программах-то разбирается. Вот ее и послать к Брониславе – будет вечерами там колдовать, дадут ей полставки, крохи, конечно, но всё дополнительные деньги…
4
Веснушчатая, длинноногая Шура Попова с радостью согласилась работать у жены шефа и очень скоро в госархиве сделалась своим человеком. Придя с утра на основную работу, докладывала:
– Ваша жена такая умная… И там портрет ваш висит, рядом с портретами Ломоносова и Путина.
– Прекратите! – Алексей Александрович хмурился. – Займитесь делом, Александра Николаевна.
Старший лаборант Нехаев рядом хрюкает в кулак, ему смешно. Он ухаживает за Шурочкой с той поры, как она начала носить довольно легкомысленное платье с вырезом на груди, – словно прозрел, какая девица подрастает. Пока тянулась ненастная осень и батареи отопления были холодны, она пребывала в длинном свитере и джинсах – перемещалась по лаборатории как нечто бесформенное и мохнатое. А с ноября дали тепло, девушка подразделась, и Нехаев впечатлился.
Однажды, когда Шура особенно красочно рассказывала, какая мудрая и обаятельная Бронислава, как завивает волосы – по принципу китайской философии “янь-инь” – завиток туда, завиток сюда, Алексей Александрович довольно долго слушал и вдруг с горечью спросил:
– А вот если бы вы были моей женой… Вы бы меня любили?
– Я? Конечно! – с придыханием ответила эта нескладная, но уже миловидная девушка в короткой юбке. Она порозовела. – Я, может быть, и так вас уже люблю…
В гостях у БИОСников Алексей Александрович и Галина Игнатьевна если и встречались глазами, то вполне холодно, официально. Алексей Александрович так для себя и не понял: совсем они стали чужими или, наоборот, между ними что-то появилось соединяющее…
Тем временем в город окончательно пришла зима – снег больше не таял, грянул морозец. И сынок Митя, впервые выехав на лыжах, упал и вывихнул левую ногу.
Когда приятели приволокли его домой, он, бедненький, визжал, как заяц. Вызвали “Скорую помощь” – мощный сутулый врач дернул и вправил сустав. За несколько дней возле постели сына Алексей и Броня снова как бы сблизились. И поплакали, и поспали вместе, вечно зябнущий Алексей и жаркая женщина, разбросанная во все стороны, как белая Африка… И перестала она рыкать на вернувшуюся наконец от Светланы старуху, даже купила ей шерстяную кофту и умолила, буквально встав на колени, надеть ее:
– Мамочка! Я же от чистого сердца! Ну прости, если что было не так… прости!
И оттаявшая от неожиданной ласки мать Алексея, уронив слезинку, надела новую зеленую кофту… Снова мир, мир! И все же что-то надломилось в Алексее Александровиче, тоскливо ему и одиноко. Все время ждет нового удара судьбы. Может быть, на время для покоя все же развести женщин – в санаторий какой-нибудь матушку отправить?
Но стоило лишь заикнуться об этом, как мать наотрез отказалась:
– Сынок, нечего деньги переводить, я вполне здоровая. – Наверное, подумала, что ее прочат в дом для престарелых. А уточнять, уговаривать сын не стал. Потому что и это не выход.
Однако мучайся-не мучайся, а жизнь идет своим чередом, тащит всех вперед, в будущее – так весенний ледоход уносил в детские годы на своей зеленой спине разорванную зимнюю дорогу с натрусанной соломой, лунки рыбаков, зазевавшихся собак и зайцев…
И человек упирается лбом в новые загадки и новые соблазны. Случилась неприятность: Шуру, проживавшую в общежитии молодых ученых, обокрали. Она пришла на работу зареванная, рассказала, что ездила вечером на концерт Аллы Пугачевой, вернулась поздно, а дверь открыта.
– И много пропало? – спросил Алексей Александрович.
– Всё.
– Что всё?
Девушка рассказала, что унесли телевизор и чемодан с обувью и летними тряпками. Алексей Александрович позвонил участковому и пошел с Шурой в общежитие.
Когда сотрудник милиции записал со слов Шуры перечень пропавшего, взял у нее заявление и ушел, Алексей Александрович вызвал с инструментами Нехаева, и мужчины за час-полтора починили дверь Шуры: поставили новый замок и обили жестью ее край, измочаленный фомкой. Затем Алексей Александрович притащил Шуре из лаборатории телевизор “Самсунг”, подаренный ему прилетавшими год назад в Академгородок корейскими учеными.
– А вас не поругают? – спросила Шура.
– Нет, – отвечал Алексей Александрович и все не уходил. Нехаева он отправил на работу, а сам стоял у окна и смотрел вниз, на скверик, отделяющий это здание от другого, точно такого же. На бечевках сохнет белье, на скамейке сидит седая женщина с седой собачкой возле ноги.
Шура что-то сказала.
– Да?.. – спросил он. – Извините. – И повернулся к девушке.
– Я ваши книги наизусть помню… “Три скачка России”… Где вы доказываете, что Россия развивалась скачками в согласии с ритмами Солнца…
– Да перестаньте! – поморщился профессор. – Это ширпортреб.
– А монография? – вызывающе спросила Шура, взмахнув локтями, как крыльями. И, расцветая всеми веснушками, стала очень красивой, похожей на один из женских портретов кисти Петрова-Водкина. Ей бы красную косынку. – Я ее тоже прочитала! Там гр-рандиозная мысль! – Она процитировала: “Не существует мало-мальски приемлемого, логичного понятия прогрессивной эволюции. Сегодня никто не может дать ответ на вопрос, ведет ли отбор автоматически к прогрессивной эволюции”.
Алексей Александрович смутился:
– Эта мысль не моя, а Тимофеева-Ресовского.
– Но разгадка-то ваша!
– Если она верна… – Он сам не знал, о чем сейчас думает.
– Как же не верна?! Вы… – И она вполне грамотно принялась объяснять ему его идею, за которую он, собственно, и стал доктором наук…
Потом он рассказал ей, как в детстве рассердился, когда его приятель соорудил со старшим братом красивую загадочную машину (ящик) со всякими ручками, а он, Алексей, не мог догадаться, для чего она. Оказалось – ни для чего! Таинственное влекло, а когда выяснилось, что это обманка, Алеша ужасно расстроился… Лже-тайна.
– Да, да, – шептала Шурка. – Тайна должна быть настоящей. Вот как у нас…
И он остался у нее на ночь.
Как студент-двоечник, стыдливо отворачиваясь от знакомых, сбегал в синих сумерках зимы в магазин, купил бутылку вина и торт, и они поужинали всем этим.
Нет, он не тронул ее – они пролежали ночь рядом, напряженные…
То, что он ее не тронул, она, конечно, оценила как благородство. Но и он, и Шура понимали – словно бы по молчаливому уговору, – что будут вскоре и другие, более сладкие и мучительные ночи…
Однако прежде должен был состояться – и состоялся – тяжелейший разговор с женой.
– Ты почему не ночевал дома? – Губы ее были словно известкой обметаны, как у работниц на побелке. Глаза впали и сверкали страшным лиловым высверком, как у ангорской кошки.
Алексей Александрович молчал, словно впервые разглядывая ее. Эту женщину он больше не любил. Так же, как его больше не любила Галя Савраскина.
– Скажешь, ночевал в лаборатории? – продолжала Броня. – Я там была в четыре утра – тебя не было. – И словно бы с грозной интонацией, но давая этим, может быть, даже против своей воли возможность мужу признаться в другом, более простительном грехе, простонала: – Пил?
– Д-да… – с готовностью признался Алексей Александрович.
– И где? – И сама же подсказала: – У Нехаева дома?
Чтобы обелить Нехаева (или приберегая для другого случая?), Левушкин-Александров буркнул:
– В общаге университета…
– Очень мило. Доктор наук – со студентами? Или со студентками?! – Бронислава шла по следу, сама пугаясь своих вопросов и все равно следуя логике жены. – Кто такие? Или и этого не помнишь?
– Один мой дипломник… – врал, мучаясь, Алексей Александрович. Может, прямо вот сейчас и сказать: прости, полюбил другую, она добрая, тихая… – Он… он получил долларами гонорар в “Sciencе”. – И продолжал, заодно самоуничижаясь: – Я давно не получал, а он… четыреста зеленых…
Поверила ли, трудно сказать. Но когда через неделю он опять остался на ночь у Шуры, утром, придя на работу, еще с улицы в окне лаборатории увидел Броню.
Она сидела белая, как высокий мешок с мукой, в белой распахнутой шубе, посреди комнаты, а Нехаев расхаживал перед ней и размеренно говорил:
– Нет, нет. Все вре-время про вас га-гаворит, какая умная, красивая… – И кивнул на дверь: – Вот и он. Подтвердит.
“Зачем он так сказал? Господи, что придумать? В голове словно пламя крутится. А вот сейчас и отрезать, пока Шурки нет… прямо и сказать: ухожу. Оставляю тебе всё – и прощай. А маму куда? Разменяют квартиру. Маму она не выгонит – мамина фамилия в ордере”.
Броня молча смотрела на мужа. Он хмуро кивнул, повесил пальто на вешалку, шапку повесил – упала. Поднял – снова повесил. Хоть бы Нехаев снова что-нибудь плел.
Жена отвела прыгающий взгляд. Она, кажется, обо всем уже догадывалась. А может, и нет?
И тут как на беду – влетела веселая, румяная с мороза Шура в короткой серой шубке нараспашку. И, сразу все сообразив, звонким голоском, чтобы спасти его:
– Извините, Алексей Александрович… Я… я в город ездила, у моей подруги мать болеет… доставали от давления… – И как бы только сейчас увидев гостью: – Здрасьте, Бронислава Ивановна.
– Здрасьте, – вяло ответила Бронислава. И вдруг баском, с интересом в глазах: – А почему вчера вечером вы не были у меня?
Шура застенчиво засмеялась. Все-таки умна, юная стервоза:
– На дне рождения была у подруги. Выпили за ваше здоровье. Она вас тоже знает, Бронислава Ивановна, по телевидению смотрела, как вы о духовности говорили, об истории…
Броня вздохнула, сдерживая гнев, как можно спокойней поднялась и выплыла из лаборатории. Надо бы идти за ней и что-то объяснять. “А вот не пойду. Не пойду!..” И все-таки пошел.
Он догнал ее на выходе, возле старушки-вахтера с вязанием в руках. Молча миновали ее, оказались на улице.
– Ничего не говори! – сквозь зубы прошипела Броня. – Всё ложь.
– Почему? – пробормотал Алексей.
– Ты насовсем ушел?
– Да никуда я не уходил! – Алексей вдруг представил, как мучается мать, оставшись одна – глаза в глаза – с недоброй Брониславой. – Ну так совпало. Сегодня вот – закончится работа – сразу домой.
Не глядя на мужа, женщина кивнула и пошла. И он подумал: “С работы отпросилась, искала меня… Разговоры, наверно, всякие…”
5
Прошло несколько дней. Алексей возвращался с работы вовремя. И жена повеселела, купила новое платье с вырезом и бантиком на плече. Но характер – штука неисправимая. Вечером снова нахамила свекрови. Во время ужина, глянув на нее, засмеялась:
– У тебя макароны на подбородке… как шнурки на ботинке! – Сынок прыснул, а Броня, осознав, что она ляпнула, тут же пересилила себя, поправилась: – Да шучу, шучу… Дай вытру.
Мать потемнела лицом, медленно, отталкиваясь рукой от стола, поднялась, как кривая свечка:
– Да уж сама… – Обтерла платочком подбородок. – Спасибо, сыта. – И ушла-ушаркала к себе.
Сжав зубы, Алексей Александрович сидел за столом и чувствовал, как вновь подступает тоска и вместе с ней нечто темное, страшное к горлу. Он готов был в который раз убить эту огромную жаркую женщину с шевелящимися сладкими губами. Что еще такое она говорит?
– Да ладно уж… – пела, как девочка, Броня. – Ну, правда же, я не хотела…
А вот взять и немедленно увезти мать в Америку к Елене? Кажется, племянница впрямь хорошо устроилась, недавно письмо Светлане прислала. Зовет всех в гости, у нее свой дом… Но мать самолетами летать боится, а на океанском лайнере – это, верно, плыть не меньше месяца. Да и не обойдется без качки…
– Ты куда?!
– Похожу вокруг дома, – промычал Алексей Александрович, хватая с вешалки дубленку.
– Сапоги надень! – Броня выплыла из кухни. Остается одно: самому исчезнуть. Потому что все равно работа не идет. Помучается жена и плюнет. Она крутая баба. И уж мать-старуху, поди, не выгонит.
Но, если он сбежит, мать, конечно, обидится, а то и проклянет его. А с Митей что будет? Мальчик только-только начал умнеть, читает про Одиссея и Пенелопу.
Нет, никакого выхода нет. Никакого.
На улице обжигал морозный ветер. Алексей Александрович машинально забрел в “стекляшку” на углу квартала, куда часто заглядывал в последние месяцы, взял полстакана водки и бублик. И, только выпил мерзкую жидкость, как уборщица с тряпкой спросила:
– Это ваша супруга, Бронислава батьковна… солидная такая?
Не понимая, с чего тут вспомнили о его супруге, Алексей Александрович кивнул.
– Она собаку вашу завела и говорит: “Кому надо берите. Мы в Испанию уезжаем, некому оставить”. Один мужичонка на свой ремень ее прицепил и увел.
– Да, да… – кивнул Левушкин-Александров. Даже вот так? Он выпил еще сколько-то водки и дальше ничего не помнил. Его куда-то вели. Потом толкнули, били…
Очнулся в холодной комнате с кроватями, без окон. Рядом несколько парней, все раздетые, у кого синяк, у кого губы разбиты.
– Где я? – прохрипел, пытаясь встать, Левушкин-Александров. Хотя уже догадался.
– Где-где? – хмыкнул сосед. – В п…
Вошел милиционер, строго всех оглядел:
– По стольнику – и валите отсюда. Одежду можете получить.
Алексей Александрович стоял, вокруг шаталась и кружилась комната изолятора. Он с трудом напялил брюки, рубашку, пиджак. Дубленку и шапку. Да, еще сапоги. Но где же деньги? Исчезло и само портмоне, и ключи, кто-то польстился даже на удостоверение Института.
– Можно позвонить? – попросил Левушкин-Александров.
– Еще чего! – пробурчал милиционер. От него остро пахло потом и водкой. – Президенту Америки?
А действительно, кому звонить? Домой… нет. Сотрудникам? Нет! Шурочке в общежитие? А какой там телефон? Кукушкину! Да, Илье!..
– Денег нету? – спросил один из товарищей по несчастью. – Звони с моего. А то еще раз обольют водой – подхватишь пневмонию. – Он протянул трубочку. Кстати, где мой собственный сотовый? Дома оставил?
К счастью, Кукушкин еще не убежал на работу, был дома. Алексей Александрович глухим, пресекающимся от стыда голосом поведал ему, что находится в отделении милиции.
– Октябрьского района, – подсказали ему.
– Октябрьского района… и надо сто рублей. Я отдам.
– Понял. Ждите, – ответил лаборант.
Кукушкин примчался минут через десять после телефонного звонка, в тулупчике, без шапки, окутанный паром, как лошадь, и с порога заорал на сотрудников милиции оглушительным голосом:
– Вы кого избили, дуболомы?! Это ж великий ученый Сибири! Я генералу доложу. Мы вместе на охоту ездим…
Громкий голос в России всегда пугает, еще раз убедился Алексей Александрович. Если у человека такой голос, значит, имеет право.
– Мы не трогали… – начал оправдываться дежурный. – Он таким поступил…
– Поступил! – ворчал Илья Иванович, заматывая шарфом горло завлабу. – Знаю я вас. Машину дайте, отвезу. – И на “черном воронке” Кукушкин доставил своего руководителя в лабораторию. Там быстро и умело сделал ему холодную чайную примочку на глаз (оказывается, глаз-то красный, как у того пса, из-за которого Алексей Александрович лишнего вчера выпил), а на скулу налепил водочную.
– Подержите рукой… хоть с полчаса.
Телефон надрывался. Понимая, что это звонит Бронислава, Алексей Александрович снял трубку.
– Слушаю. Да, я. Ночевал здесь. У нас стенд потек… – Поверит или не поверит? Но видит Бог, не у Шурочки он провел ночь…
6
Дома Алексей Александрович ни с кем не разговаривал – и тошно на сердце, и совестно. С виноватым видом только мать-старушку обнимет перед сном да сыну подмигнет красным глазом. Митька на отца смотрит завороженно, подозревая неизвестные ему тайны и подвиги.
Как-то утром, придя на работу, Алексей Александрович едва накинул лабораторный халат, как зазвонил телефон. Вряд ли Бронислава проверяет, где он. Неужто Белендеев? Пошел он в Фудзияму!
– Левушкин-Александров слушает.
Нет, это и не Мишка-Солнце. В трубке зашипел, как граммофон, вкрадчивый голос академика Кунцева:
– Не заглянете ко мне? Есть информасия.
– Конечно, – ответил Алексей Александрович.
Когда он вошел в кабинет директора, тот вышел из-за стола, протягивая обе широко разнесенных руки, словно собираясь подать гостю глобус, который стоял у него за спиной.
– Проходите, дорогой коллега. – Глаза за стеклами очков не просматривались – стекла сверкали, как фонари. И округло блестела лысина. И костюм у директора тоже весь сиял – из отсвечивающей материи. Все это делало его похожим на какого-то инопланетянина.
– Я слушаю вас, – негромко, под стать старику, молвил Алексей Александрович и остался стоять. Он старательно жмурил больной глаз. Впрочем, надо отдать должное академику – за все время разговора он ни разу не остановил свой взгляд на красном глазе молодого профессора.
– Нет уж, сядьте, дорогой. Да сядьте же! – И, когда наконец они оба опустились на стулья в стороне от начальственного стола, Иван Иосифович оглянулся и прошелестел, машинально крутя перед собой розовую пятипалую океанскую раковину, используемую вместо пепельницы. – Такая ситуасия, дорогой. Вы что, уходите из семьи?
– Из какой семьи? – поморщился Алексей Александрович. – Из семьи братских народов – нет.
Намек на уезжающих за границу смутил директора, по его лицу прошла тень, но он заставил себя отечески улыбнуться. Мол, перестань валять дурака.
– У меня на днях была ваша жена. Замечательная, между прочим, женщина.
– Знаю. Что замечательная.
– Плачет.
– Я тоже. Иногда, – отвечал Алексей Александрович, внутренне зверея: вот уж не ожидал от Брони, что пойдет по начальству. С ее-то гонором. – Ну есть некие трения. Но из трения рождается огонь, Иван Иосифович? – Фраза получилась пошлая, но не обсуждать же с ним всерьез то, что происходит дома.
Впрочем, директор обрадовался шутке – шепотом посмеялся, кивая лысой головой, показал большой палец. И снова озабоченно засверкал очками, оглядывая завлаба, как будто давно его не видел.
– Но вы же не собираетесь рушить ячейку? Я к чему? С нынешнего года страны известной вам шенгенской группы ужесточают въезд… Не очень, например, жалуют холостяков… А я собирался командировать вас в Италию, во Флоренсию. Там биологи Европы поговорят о спасении рек.
Он что, решил пошантажировать? Или это Бронислава пригрозила, что напишет письмо куда-нибудь? Но даже если напишет, кого это нынче встревожит? Не в посольство же Италии она будет писать?
– Нет, нет! – Директор улыбнулся неправдоподобно белыми зубами, которые привез из Америки минувшим летом. – Это касается лишь отношения в нашем кругу. Желающих много, появляются аргументы. Некто может сказать: он пьет, не запьет ли там… Не хотелось бы из-за сущей мелочи ослаблять делегасию. Между нами, тет-а-тет… Дело даже не в экологии. – Для вящей важности он глянул на дверь, обернулся к окну. – Есть большой шанс участвовать в проекте французов “Марсианская миссия”. Это очень хорошо, что вы подключили лабораторию к проблемам БИОС. Как вы знаете, французы практически не участвуют в МКС. Так получилось. И вот, в порядке компенсасии, так сказать, в обход, они хотят совершить прорыв… И наши опыты по замкнутой системе жизнеобеспечения тут в самую жилу. Понимаете?
– Кто еще с нами? – спросил Алексей Александрович, чтобы прикинуть, не оберут ли сибирский институт умные москвичи.
– Имбэпэ. – Имелся в виду знаменитый Институт медико-биологических проблем. – Проконтролируем. Единственное там запрещено – опыты с генной модификасией. И с радионуклидами тоже. Но нам не особенно надо, так?
“Он тоже поедет, – размышлял Левушкин-Александров. – И я буду пристегнут к нему, как паж. Тоже ведет себя, как Белендеев. Но суть не в этом: для себя новой идеи пока не вижу”.
– Хорошо, подумаю со своими, – ответил Алексей Александрович, поднимаясь.
В данную минуту для начальства его ответ означал только одно: Алексей Александрович мало ценит подарок начальства – командировку за рубеж. И все, что происходит в его семье, – его личное дело.
Старик скорчил соболезнующую улыбку кикиморы и проводил его до дверей. Сам он был женат в третий раз, как-то мелькала тут его избранница – чернявая пигалица с огненными глазами.
Вернувшись в лабораторию, Алексей Александрович просидел несколько минут, уткнувшись в компьютер, – не работалось.
Стараясь не встретиться взглядом с Шурой, оделся и пошел прочь, в снежный буран. Нет, он Шуре ничего не обещал, да она и сама несколько раз предупредила его:
– Вы не думайте, я все понимаю. У вас большая жизнь… Я так, рядом… буду рада просто видеть.
Старательно жмуря больной глаз, Алексей Александрович зашел в ту же “стекляшку”, где его все еще красное око вызвало сочувственные взгляды. Уборщица тщательно вытерла перед ним столик, он выпил полстакана водки, постоял на улице, подставляя лицо снежному вихрю, и явился домой. Брониславы еще не было. Мать кивком позвала его к себе в спаленку и, прикрыв дверь, тихо рассказала, что Бронислава просила прощения у нее за “отдельные моменты грубости” и советовалась.
– О чем?
Мать смутилась.
– Ну спросила, во-первых: если зайдет в церковь, не прогонят ли ее в белой шубе? И шапку снимать? А во-вторых: как раньше воздействовали на мужчин, которые роняли достоинство главы семьи? Я ответила, как и должна была ответить: обсуждали гласно. И такое обсуждение помогало. Я сказала: мужчина может ошибаться, мужчины, они, как дети, и надо это понимать. Сынок, семью рушить нельзя.
“Это ты мне говоришь?!” – захотелось крикнуть Алексею. Но вместо этого он тихо спросил:
– Ты так сказала?
– Конечно. – Мать строго смотрела на него, и он подумал, жалея ее и любя, что много бы отдал, чтобы узнать, что на самом деле она думает о происходящем в семье.
Но мать была многоопытна, почувствовала, что ее слов недостаточно, и добавила весьма наставительно:
– Что касается Брониславы Ивановны, сын, она очень хороший работник и человек хороший. Я тебе уже говорила, я наводила справки – ее в системе госархива хвалят, чуткий товарищ…
“Опять! Господи! Защищает эту мегеру. Она ее боится! Вот в чем дело. Она сдалась. Теперь, когда они объединились, надо бежать. Ни в какую Италию я, конечно, не поеду, а вот поглубже зароюсь… Но куда? Если только в новую свою лабораторию!”
7
К декабрю основной корпус и сама “Труба очищения” уже были готовы, свет и тепло подведены. Но если уж судьба торопит во тьму будущего, то во всю прыть.
“Труба” представляла собой гигантскую бочку из токопроводящего материла высотой семь метров, формой в сечении – идеальный круг, в середине которого, под прочным прозрачным стеклом, на обыкновенном деревянном топчане, сколоченном без единого гвоздя, возлежал первый подопытный – сам ученый.
Рядом, в рабочих помещениях бывшей дачи обкома КПСС, находилась аппаратура, фиксирующая возмущения на Солнце, магнитные бури, и стояла в ящиках лаборатория биомониторинга, которая начнет летом слежение за состоянием окружающей среды: воздуха, воды в озере и самой почвы. Там и дорогие спектрофотометры, и химические анализаторы, и счетчики Гейгера для измерения радиоактивности – всё, что понадобится во время лекций перед ЛПР.
И здесь поселился пока что в одиночку сам Левушкин-Александров. Договорились, что за ним, когда он позвонит, будет приезжать уазик из Института БФ, но Алексей Александрович не был особенно расположен ездить в Академгородок: так славно было в зимнем сосновом лесу. Единственный день, когда необходимо бывать в городе, – среда, у него лекция на пятом курсе физмата.
Алексей Александрович договор с охраной не стал продлевать – нет денег, да и зачем охрана, если он сам здесь живет? Компьютер с собой, а что еще нужно одинокому человеку в океане космоса? Самое место, где можно писать о будущем языке всего живого на Земле.
Ночи установились морозные, звездные – когда Алексей Александрович нажатием кнопки разводит в стороны сегменты крыши, подобной сферической скорлупе обсерватории, через чистейший стеклянный потолок видно, как светят далекие звезды.
Несколько раз он поспал на топчане – уверовав в то, что чувствует, как токи космоса пронизывают его тело… И, просыпаясь, полагал, что начинает как-то иначе оценивать весь мир вокруг себя…
Но однажды, запершись в пристройке, он сладко забылся и пришел в себя от скрежета и стука. Ему показалось, что валится “Труба” или началось землетрясение! В окна светили фары каких-то машин.
Едва одевшись, Алексей Александрович выскочил наружу и с ужасом увидел, что возле лаборатории стоят работающий кран и два грузовика, а неизвестные молодые люди в ватных фуфайках, сущие подростки, потирая уши от мороза и матерясь, курочат и грузят жестяные пояса “Трубы” в кузова.
– Что вы делаете?! – закричал Алексей Александрович. – Это принадлежит Академии наук!
Его стукнули по голове чем-то тяжелым, и он потерял сознание.
Когда пришел в себя, от обшивки “Трубы” практически ничего не осталось. Она напоминала разодранную огромную корзину… Они бы увезли и саму литую “Трубу”, но, очевидно, кран не смог ее уцепить и поднять. Зато вокруг похулиганили всласть: пара вырванных дверей валялась в стороне на сугробах, окна выбиты… За что такая напасть? Неужто любители цветного лома уже настолько ничего не боятся?
“А аппаратура?” – Алексей Александрович бросился внутрь базы. Спектрофотометр в дощатом ящике, кажется, цел, стоит в углу. Вот микроскопы, полочка с чистыми чашками Петри… Господи, всё как метлой смело, даже кресло на вертикальной оси, в котором он любил работать, исчезло… Компьютер?! Он в спальне, слава Богу… Иначе все тексты пропали бы…
Трясясь от пережитого, роняя сотовый телефон из замерзших рук, Алексей Александрович дозвонился, наконец, в город и опять потерял сознание. Такие деньги ухлопаны, такие надежды рухнули! Когда теперь все можно будет восстановить? На какие деньги?
Очнулся в машине, он лежал на сиденье, вот появилась и нависла над ним медсестра со шприцем. Не надо!
Усыпили, не спрашивая разрешения. Когда он снова очнулся, рядом стояла уже другая, более грузная женщина, в белом халате, от нее пахло куревом. Ученого привезли в больницу СМП.
– Милиция знает? – прохрипел пострадавший. – Позвоните…
– Милиция ничего не знает, – равнодушно-ласково отвечала врач. – Один Господь Бог всё знает. Вам надо успокоиться…
Ему стало все безразлично. Прибегала Бронислава, плакала, кричала тоненьким голоском на медсестер, почему его заставляют вставать, у него сотрясение… нужно судно… Зачем судно? Куда плыть?..
Потом явился следователь, похожий на сутулый столб, расспрашивал, показывал фотокарточки каких-то пацанов. Но разве он мог вспомнить, эти пацаны или не эти… Кто-то из врачебного персонала сказал, что грабители, кажется, приезжали из Кемеровской области, и дело, судя по всему, закроют.
“А я вот мэру пожалуюсь. Он хороший человек!”
И кто-то внятно произнес ему в ухо, что бывший мэр Прошкин уже месяц, как работает в Москве, в аппарате правительства. Как жаль! По слухам, у него были сложные отношения с губернатором…
А однажды пришел посетитель в белом новом глаженом халате, наброшенном поверх светлого костюма, он благоухал духами, говорил с акцентом. Оказался бывший русский, по фамилии Беляков, из семьи второй волны эмигрантов, живет во Франции. Предлагал ехать в Альпы и там воссоздать “Трубу очищения”.
– Вы шутите? – простонал Алексей Александрович.
– Нет. В нашем посольстве читают газеты, в том числе из Сибири. Информация о том, что случилось с вашим изобретением, возмутила многих. У нас во Франции нашлись спонсоры, а также в Женеве.
– Хорошо, – ответил Левушкин-Александров. Ему было все равно, но если можно построить новую башню, то почему бы нет, хоть на Марсе, только подальше отсюда…
Он подпишет контракт. Надо, наконец, съездить за рубеж…
8
Когда Левушкин-Александров вышел на работу, там его уже ждало письмо от Белякова с официальным приглашением в Берн. Покопавшись в бумагах, он нашел две свои фотокарточки 3х4 и понес документы в ОВИР. Обещали оформить загранпаспорт за неделю.
Через неделю он позвонил и с удивлением услышал, что старые образцы загранпаспортов уже запрещены, а с двуглавым орлом Москва еще не прислала. Так что пусть господин Левушкин-Александров извинит, но паспорт будет готов не раньше Нового года.
– Так Новый год – вот!
– Мы о старом Новом годе…
А работа все не шла, мозг словно уснул.
Алексей Александрович решил взять отпуск за свой счет и куда-нибудь уехать. Может быть, в санаторий на пару недель?
Как ни странно, и жена, и мать поддержали его решение, и Алексей Александрович пошел в профком. Он помнил: раньше именно здесь выдавались путевки. Председателем и ныне сидела Мира Михайловна, изрядно погрузневшая женщина в янтарях, с сигаретой в зубах.
– Хочешь в “Загорье”? Попьешь минералку, там зимой все врачихи отдыхают, безопасно. – Мира Михайловна весело захрюкала. – А лучше – в Таиланд! Тридцать градусов жары, море…
Путевка самая дешевая – семьсот долларов… Где взять? Да и загранпаспорта нет. Ехать в “Загорье”?
Так ничего и не решив, Алексей Александрович пошел в лабораторию и, поймав жгучий, прыгающий взгляд Шурочки, замер. Она вскинулась, отключила компьютер, набросила шубу, и они пошли напрямую, по наметенным за день сугробам, через березняк в ее общежитие.
Девчонка еще в прихожей повисла на нем, целуя неловко и смешно все лицо.
– Ну перестань, перестань, – бормотал Алексей…
Они договорились обмануть всех: Алексей Александрович скажет, что уезжает в “Загорье”, а сам махнет поездом в ту же, восточную сторону, но проскочит дальше, до полустанка Топь, а оттуда рукой подать через лес до села Ушкуйники, где живут мать Шуры и бабушка. Шура напишет матери записку, и Алексей Александрович поживет у них…
Если он захочет поохотиться на зайцев, а их там тьма, в сенях висят ружья, оставшиеся от отца. Там же, кстати, стоит сундучок, оставшийся от деда, – в нем германская гармошка, а повыше, на гвозде, – каска, которую дед, бывало, надевал и пел, дурачась, немецкие песни.
– Там веселые тени! – шептала нагая, худенькая Шура, прижимаясь к Алексею Александровичу. – А на Новый год я к тебе приеду!
Дом Поповых, еще крепкий, из кедровых буро-красных бревен в толщину сантиметров сорок пять, стоял на отшибе, у оврага, через который был перекинут деревянный мостик с перильцами, подвешенный на двух стальных канатах. Говорят, именно дед Шуры и смастерил его.
В избе сияло шесть окон, одетых белесой чешуей льда, с чистыми кусочками стекла в уголках – три в сторону реки, два в сторону оврага, одно, кухонное, к селу. Позади дома белел заметенный доверху сад – с первого взгляда и не скажешь, что там посажено. Наверное, ирга и смородина – именно таким вареньем угостили по приезде Алексея женщины, мать Шуры Анастасия Ивановна и бабушка Анна Клавдиевна.
Мать у Шуры такая же бойкая – локти в стороны, рот полуоткрыт – и все время стесняется, что одного зуба нет, то и дело прикрывает рот ладошкой. Говорит быстро-быстро, как и Шура:
– У нас как на том свете. Ушкуйники и есть ушкуйники. Вот, гляньте, местная газета. – К стене прикноплена страница, Алексей всмотрелся: “Протопоп Аввакум. Житие”. С продолжением. – Весь район читает! А до того газету просто кидали в печь или еще куда…
Бабушка же Шурина, в отличие от невестки, медленная, степенная старуха, седая, с красными щеками. Проницательно оглядев гостя, спросила грубовато:
– Бежишь от кого?
Мать Шурочки закричала на нее:
– Внучка ж написала, чего спрашиваешь! Дрова колоть, нам помогать.
Алексей Александрович привез из города тяжеленную сумку апельсинов и мяса. И первую неделю женщины пекли пироги с мясом, ели апельсины, а оранжевую пупырчатую кожуру в печке жарили с сахарком, и получалось нечто волшебное.
С дровами здесь туго, лес просто-напросто воруют. Но самое удивительное то, что местные люди могли вполне обойтись без дров: совсем неподалеку открытым способом добывают каменный уголь для городских ГРЭС. Хоть и бурый уголь, но горит. Однако котлован охраняется, он теперь чья-то собственность (не американцев ли?), шофера напуганы, не продают. Впрочем, в некоторых деревушках, которые поближе к котловану, роют под избами глубокие погреба и выгребают ведрами уголь. Может, попытаться подолбить здесь? Всё занятие.
Только Анастасия Ивановна, услышав предложение залетного гостя, рассмеялась:
– Муж покойный пробовал – глина и вода.
Воду зимой носят из реки, из прорубей. Колодец в лихие морозы промерз, не проколотишься до воды. Речка здесь чистая, катится с саянских предгорий. Правда, повыше отсюда располагается комбинат, который что-то недоброе изготовляет, но в последнее время, говорят, разорился, и вода стала прозрачной.
– А прежде люди болели, пальцы у них скрючивались, – так объяснила мать Шуры. – И печень горела.
Ночью Алексей смотрел в потолок при зыбком свете и думал: зачем он сюда приехал, бесстыдник? Прятал глаза от уставившихся на него игрушек Шуры – зайчиков и собачек, а то и поднимался, вставал и поворачивал их мордочками к стене и честно говорил себе, что не женится на ней. Ах, если бы удалось освободиться от Брониславы, он никогда бы больше ни на ком не женился!
Впрочем, сладостные игры с Шурой могли привести к беде – она совсем не сторожилась.
Господи, пронеси…
А ведь она должна вот-вот подъехать. Уже тридцатое декабря.
И рано утром она явилась – пришла от станции быстрым ходом, румяная, в белой от инея песцовой шапке, да и верх у шубы возле подбородка белый… Горячая девчонка, счастливая… Как только в окне мелькнула тень, Алексей выскочил на крыльцо и там, невидимые из окон, они обнялись. Потом, войдя первой в дом, Шура громко обратилась к нему:
– Ну как вы тут, Алексей Александрович, не обижают мамочка и бабушка? – Обнялась с матерью, поцеловала бабку и, раздевшись, протянула руку Алексею. – Ну, здравствуйте на моей родине.
Шура, наверное, искренне думала, что обманула мать и бабку. Но те, все видавшие на свете, заметили и пламя радости на нее лице, и смущение Алексея. От неловкости спасает говорливая Шура:
– Ты знаешь, мама, чем мы занимаемся в лаборатории? Например, получаем дрожжи из всякой бяки… Из парафина, которого много при добыче нефти… Вообще можем очищать окружающую среду, так, Алексей Александрович?
Он, взявшись за нос, смущенно кивает.
– Или, например, кишечная палочка… Если к ней в воде подвести маленькую плазмидку, она проникает через мембранку… А плазмидку мы сами из колечек ДНК собрали. И вот она проникает – и палочка начинает светиться.
Мать деланно хмурится:
– Фу, какой гадостью ты занимаешься, еще заболеешь!
– Да что ты, мама! Это живая материя! Да любой американский школьник делает такой опыт! Скоро и у нас будут! А вот как они размножаются…
Мать обняла тараторящую дочь.
– Давай за стол… И руки помой!
– Сейчас! – Шура побежала в угол к рукомойнику и оттуда радостно продолжала: – Повторяемость до третьего, до четвертого знака… Но вдруг начинает эволюционировать! Хоп – и появляется мутант! Ну как если бы обезьяна стала человеком!
– Человек! – взмолилась мать. – За стол!
– Хватит, – остановил Шуру и счастливый Алексей Александрович.
Но что же это делает с нами судьба?! Только сели пить чай, только он подумал, что все же можно быть если и не особенно счастливым, то хотя бы спокойным, что можно строить жизнь по своему хотению, как за окнами во дворе мелькнула чья-то тень.
– Соседка, наверно, лясы точить, – пробормотала Анастасия Ивановна, но Алексей с непостижимым чувством то ли страха, то ли предзнания подумал: “Броня?!”
И, точно, это была Бронислава. Нараспашку открыв дверь, вошла из белого зимнего дня и оглядела честную компанию, отметив, как побледнела и зажала руки меж коленками Шура и, поморщившись, опустил голову Алексей Александрович.
Большая, высокая, как медведица, в распахнутой желтой дубленке, в свитере и мохнатых штанах, в белых унтайках, украшенных разноцветными узорами, жена с минуту молчала. И наконец глубоким, грудным голосом:
– Здравствуйте! Где тут наши гости у вас?
Алексей Александрович поднялся. “Господи, зачем?!”
– Здрасьте, – тихо и недоуменно отозвалась хозяйка.
А Шура вскочила:
– У нас ничего тут не было! – смешнее не могла сказать. Но понятно, что выгораживает Алексея Александровича.
– И очень хорошо, – мгновенно нашлась Бронислава. – У него возможны припадки. Он хороший, но совершенно себя не жалеет. В городе, конечно, тяжело, но… Поехали, милый, домой. Есть серьезное дело. – Как она определила, где он скрывается, объяснять не надо было – приехала вместе с Шурой, тем же поездом. – Твоя мама болеет. Мы с ней тебя ждем.
Вот оно что! Не врет ли? Прямой удар в сердце.
Молча, ничего не видя перед собой, Алексей Александрович оделся, поцеловал руку Анастасии Ивановне и, помедлив, Шурочке (та, глядя на Брониславу, хотела испуганно ее отдернуть), кивнул бабушке, замершей, как седое каменное изваяние, и вышел прочь…
Они попали в общий вагон. Руководимые громогласной Брониславой (“Пропустите, человек болен!”), сели друг против друга у окна за столиком. С верхних полок, возле их голов, свисали ноги в носках и без, в проходе сидел и бестолково тренькал на гитаре пьяный солдатик:
– Огонь, батарея… комбат, мля, комбат…
А на него уставился умиленными глазами старичок в полушубке и валенках, в руке сумка, в которой возилась и кудахтала курица.
И Алексей, и Бронислава поначалу молча смотрели в пыльное окно вагона, где проплывали какие-то смутные тени. Потом она повернула голову и устало произнесла:
– Я тебя давно хотела спросить, ты вот умный, занимаешься зависимостью биологических сообществ от потребляемой энергии. Скажи, насколько для человеческого организма важна потребность в правде? В полной и безоговорочной, а?
– Не знаю, – поежился Алексей Александрович.
– Не знаешь… – удовлетворенно сказала Броня. – А что ты вообще знаешь? О себе, о близких тебе людях…
– Насчет мамы… – с трудом начал выговаривать он.
– Жива-здорова, – спокойно ответила Броня. – Она замечательная старушенция, все понимает. Мы с ней помирились. – И с напором закончила: – У нас дома будет мир и благоденствие.
“Она сумасшедшая, – тоскливо подумал Алексей Александрович. – Зачем я ей нужен?..”
Зайдя в квартиру, Алексей Александрович словно вернулся в свою жизнь год назад. Только лицо у матери теперь все время было как будто в тени. Из-за большого платка, повязанного на седые волосы? О чем она думает? Винит сына? Втайне трепещет перед невесткой? Та ходит по комнатам, поднимая своим движением бумаги на столе и шевеля занавески на окнах, и громким голосом, от которого вибрирует что-то в голове у Алексея Александровича, рассказывает, какой замечательный санаторий “Загорье”, весь в снегу, но муж сказал: дома лучше.
Сын Митя пожал протянутую отцом руку довольно сильно и, шмыгнув носом, попросил у матери двадцать рублей на покупку дискеты с новой компьютерной игрой. Бронислава дала деньги и позвала мужа и свекровь к столу, а там Левушкины увидели и красную норвежскую форель, и французское “Бордо”, и много всякой другой вкуснятины…
Броня праздновала победу, а Алексей смиренно вкушал трапезу и криво улыбался. Только бы мать не расплакалась. Но мать повторила и раз, и два, как заклинание:
– Броня, я так рада, что вы с сыном любите друг друга. Семья – ячейка государства, это основа основ.
– Да! – громко засмеялась Броня, поводя плечами и подпрыгивая на стуле – даже чашка в тарелочке перед ней звякнула. – Ячейка! Я – чайка!..
“Она сумасшедшая…”
9
Миновал старый Новый год, а Алексей Александрович все ждал, когда же ему выдадут загранпаспорт и он полетит за рубеж, чтобы строить в Альпах международную Зеленую лабораторию с “Трубой очищения”. Он уже написал в Швейцарию, что скоро прибудет.
Шуры больше рядом не было – ее забрала к себе Бронислава, договорившись с директором института Кунцевым. Ставку там ей дали в полтора раза больше. А Броне лучше, когда возможная соперница под боком. Как-то он встретил ее на улице, остановилась – как запнулась и быстро выговорила, краснея и оглядываясь:
– Простите меня. Она у вас такая замечательная… мне стыдно.
– Шура, да о чем вы?! – Но она уже убежала.
Может, так оно и лучше.
С Галиной один раз случайно столкнулся в театре: шел с Брониславой по проходу между партером и амфитеатром, а навстречу – под руку со своим начальником Исидором Ивановым – она. Раскланялись и разошлись. В глаза она ему не посмотрела.
Всё! Надо работать. И больше ни на что не обращать внимания. Левушкина-Александрова в свое время очень хвалил академик Яблоков, умолял не обходить проблемы экологии. Кому, как не Алексею, с его двумя профессиями – физика и биофизика, – заниматься спасением живого на Земле? На Западе экология стала политикой, в правительствах побеждают зеленые. Ведь ВСЕМ людям понятно, что такое чистый воздух и чистая вода…
Кстати, если он на этом поприще прославится, Галина, может быть, иначе станет к нему относиться? Есть же циничная истина: женщину побеждают или деньгами, или славой. Для Савраскиной деньги вряд ли много значат. А вот слава… коварная штука…
Но как же нажать на работу? В голове мороз…
И вновь вмешалась судьба.
Утром в лабораторию заявился странно знакомый человек, узколицый очкарик в расстегнутой куртке и свитере, в потрепанных синих джинсах.
– Здрасьте, господа, – поздоровался гость, и Алексей тут же вспомнил: именно этот субъект приезжал на “Жигулях” требовать подаренные Севастьяновым деньги обратно.
“Господи, отдохнули и решили по-новой меня дергать?”
Алексей Александрович растерянно предложил гостю стул и не сразу понял, с какой целью тот явился. Наконец дошло: ему предлагают работу, и она каким-то боком связана с одной из полушутливых идей Левушкина-Александрова, высказанной на семинаре психологов и биологов в прошлом году: схожие типы лиц всего живого.
– Это же сбор компромата?
– Нет, сбор психологических портретов. Именно с вашей точки зрения. Плюсы и минусы, уязвимые места – с точки зрения биофизика… даже психобиолога. Кто похож на овцу, кто на крокодила… ха-ха.
– Вы шутите? Чтобы обзывать, что ли?
Гость укоризненно посмотрел на Левушкина-Александрова.
– Алексей Александрович, вы уж не держите нас за полных олигофренов. Здесь потоньше материя. Мы вам будем показывать фотографии или даже видеозаписи выступлений отдельных граждан… – И, упреждая возражение профессора, быстро добавил: – Кстати, я ушел из бизнеса и сейчас работаю помощником губернатора. А зовут меня Борис Борисович Касаткин. – Он помолчал, давая возможность Алексею Александровичу усвоить новость. Для представителя власти он был одет довольно небрежно, хотя и выбрит гладко, благоухал хорошим парфюмом, на пальце рубин в крохотной серебряной корзиночке. Войдя, поставил на пол кейс из румяной настоящей кожи. – Теперь вторая ваша мысль. Однажды вы сказали, что хороший психолог даже по фотографии может определить, каков человек. Например, боится темноты, ему душно в бору, брезгует брать в руки газеты… А этот любит черненьких маленьких женщин, хотя из честолюбия наверняка женат на высокой блондинке… беря во внимание типаж и выражение лица…
– Да я просто дурака валял.
– На симпозиумах дурака не валяют. В любом случае мы пришли к выводу, что в ваших прогнозах что-то есть. Помните? “Втайне любит реалистические картины художников, а покупает современных формалистов… Сентиментальный осел… Большой лести боится, а мелкую, бытовую, любит…” Короче, налицо раздвоенная жизнь нашего современника.
Алексей Александрович с изумлением смотрел на посетителя. И медленно холодел. Нет, его не разыгрывают. “Нежели власть заключила договор с теневой экономикой? Или это теневая экономика в лице Касаткина пришла к власти? Но если они выжили толкового мэра, помогавшего мне, они враги мои?”
Алексей Александрович растерянно спросил:
– Но зачем вам копаться в характеристиках? Если бы вы остались работать в финансовой сфере – понимаю: кому давать кредиты, кому нет. А власть всегда права, с нее взятки гладки.
Касаткин рассмеялся, поправил очки. И снова вернул на свое узкое лицо унылое выражение, как если бы проглотил какую-то дрянь. Он был похож на козла.
– Видите ли… – Гость словно замялся, не решаясь сказать, но Алексей Александрович знал цену этим паузам. Люди с такими глазами никогда лишнего не говорят. – Видите ли, мы не можем позволить себе прямой сбор информации о наших оппонентах. Сейчас такие злые СМИ… – Он дважды коротко улыбнулся синеватыми зубами. – Но мы хотели бы создать портрет нашей элиты. Разумеется, там будут и так называемые объективные данные, то, что известно всем. Но вас-то мы просим угадать некие мелочи… Например, какие цветы человек не переносит…
– Да бросьте же, это шарлатанство! – Алексей Александрович про себя решил, что заниматься всем этим не будет. – По фотокарточке не определишь.
– Почему же непременно по фотографии? Мы дадим видеосъемки… как себя человек ведет.
Алексея Александровича стал переполнять гнев. В такие минуты он бледнел, длинноносое лицо его становилось похожим на обмороженное – шло пятнами.
– Вам остается еще экстрасенса пригласить, – процедил он. – Чтобы погадал по руке губернатора, останется на второй срок или нет!
– И экстрасенса нашли, – как бы не замечая иронии, кивнул Касаткин. – Старичок один из Горной Шории, предсказывает что угодно. Мне, например, сразу сказал: у тебя, парень, три сестры… в детстве ломал ногу. Так и было. Кстати, не могли бы вы отпустить к нам Кукушкина?
– Кукушкина?
– Да. У него могучий голос. Согласитесь, такой голос дороже золота. И вид у него, так сказать, простой. Ему народ поверит.
– Обратитесь сами.
– Он отказывается. Послушайте, – уже напрямую заговорил Касаткин, – мы вам помогли, так? По поводу денег никто к вам больше не пристает и приставать не будет. Кстати, если вы еще не в курсе – Севастьянова, увы, в живых уже нет. Столичная жизнь, знаете ли, не всем подходит. Ну случилась потом беда… Но все же слух идет по земле великой. Вас приглашают за рубеж. Но мы сами с усами… Я думаю, со временем представится возможность достроить вашу “Трубу” здесь. Так давайте работать дальше!
“Уж не эти ли люди затормозили выдачу мне иностранного паспорта? Тогда, конечно, хана. Я в капкане”.
– Все-таки политика, – бормотал, морщась, Алексей Александрович, не зная, как отказать и стоит ли отказывать, если так приперли да и есть надежда восстановить Зеленую лабораторию. С паршивой овцы…
– А сейчас всё политика, – с улыбкой согласился гость и вынул из кейса видеокассету и конверт.
Заглянул из соседней комнаты Нехаев, мгновенно понял, что здесь идет конфиденциальный разговор, развернулся и исчез.
– Владимир Васильевич! – крикнул через стенку профессор. – Позовите Илью Ивановича.
Слышно, как затопал по коридору маленький, но тяжелый Кукушкин. Вот он стоит, напряженно уставясь на шефа. На гостя не смотрит.
– Илья Иванович, с вами говорили насчет?.. – Алексей Александрович кивнул в сторону Касаткина.
– Мы вам хорошо заплатим, – тихо сказал гость.
Илья Иванович сверкнул глазами.
– Р-ради этой власти ни за какие деньги больше пасть не открою! – проревел он. – Могу идти?
Завлаб пожал плечами, Кукушкин исчез.
Касаткин чуть растерянно продолжал:
– У нас с губернатором все на честном слове. Вы могли бы, например, в среду передавать нам информацию… У нас в четверг заседает штаб. Можно по электронной почте, но лучше – в руки. А я вам – независимо от количества материала триста долларов в неделю. Вас устроит?
Алексей Александрович словно шел и запнулся. Вот его и покупают! И деньги-то немалые. Но зачем им нужны его необязательные соображения о людях? Или уже началась агония власти и она готова, не жалея денег, опереться на что угодно? “Если я соглашусь, а мои соображения попадут в руки прессы… Толком не поймут, а шум поднимут. Вот будет срам!” – подумал Алексей Александрович.
– Ваши тексты попадут только к нам. – Гость угадал его опасение.
И все равно сердце не лежало играть в эти игры. Однако понимая, как опасны люди теперешней власти, Алексей Александрович произнес, стараясь смотреть прямо в очки Касаткину:
– Я подумаю. – И поднялся во весь свой рост.
Поднялся и Касаткин с конвертом в одной руке и видеокассетой в другой.
– Дайте мне ваш телефон, я позвоню, если… когда буду готов.
– Ну хорошо… – с печалью на лице согласился Касаткин. – Только поторопитесь. Мы ведь можем обратиться и к другим профессорам.
– Да ради Бога! – вдруг вспылил, закричал фальцетом сдерживавшийся до сей поры Алексей Александрович. – Я же не напрашиваюсь!
Касаткин испуганно заоглядывался.
– Потише. Зачем так? Хорошо, хорошо. – Он сложил кассету и деньги в кейс, протянул визитную карточку. – Надумаете – звоните.
И уехал. Алексей Александрович успел заметить через окно – укатил он на серо-зеленом BMW.
Скорее прочь из родимой России, где все так прогнило! Но как же ему быть, если не дают паспорт? Неужто правда Касаткин тормозит, новая власть? Алексей раздраженно набрал номер ОВИРа:
– Послушайте! Это профессор Левушкин-Александров. Еще в декабре я заносил вам…
– Документы в работе, – был холодный ответ.
Даже не дослушали. Что из этого следует? Значит, там некий скандал. О его документах, видимо, речь шла и не раз.
Но сколько можно?! Черт побери, академик Кунцев ездил отдыхать в Испанию… Почему бы ему не помочь своему сотруднику с выездом на заработки? Алексей Александрович решительными шагами направился в приемную директора института.
Загорелый, шелестящий, как слепой радостный дождь, Кунцев встретил Левушкина-Александрова, по привычке широко раскинув полусогнутые руки с холеными ногтями.
– Что за ситуасия?.. Сейчас же выясним, позвоним в инстансию… – И Кунцев принялся трудиться, при этом как бы небрежно прикрывая цифры, на которые нажимал. Вот вскинулся, вот полушепотом представился, назвал фамилию Алексея Александровича и вдруг закивал, удивленно-напуганно глядя на своего сотрудника. Медленно положил трубку.
– У вас дома приглашение, – прошелестел сухими губами. – Там все объяснено.
– Какое приглашение? В ОВИР?..
Но дома Алексея Александровича ожидало более серьезное приглашение – повестка из областного управления ФСБ. На узком желтоватом листочке было напечатано, что ему (фамилия вписана от руки) предлагается к 9.00 ч. утра следующего дня прибыть на собеседование в кабинет №27.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Попытка преодоления
1
Сунув в карман повестку и паспорт, следующим утром Алексей Александрович поехал автобусом в городской центр. Ехал стоя, в тесноте, почему-то вспомнилось место из солженицынского “Архипелага”, где Александр Исаевич пишет, как в пору красного террора редко кто не шел в пасть к чекистам практически без принуждения. Сказали бы: явиться с собственной веревкой, пришли бы с веревкой. И вот сейчас Алексей Александрович подумал:
“А зачем я еду? Если бы не поехал, за мной что, пришли бы? Неизвестно. А я еду. И вот возьмут меня сейчас да арестуют… Хотя за что?”
Солженицын в своей книге пишет, что первый вопрос, которым задаются все арестованные, именно этот: “За что?” Но времена другие наступили, господа! Какая все-таки радость: нынче свобода и просто так не берут. Да и приглашение, наверное, касается какой-нибудь мелочи. Недавно, говорили, пьяный Нехаев ругал в ресторане “Полураспад” бывшего президента России. И Алексею Александровичу вполне могут сказать, что распустил сотрудников… И кто теперь поручится, что сам он за границей не поведет себя точно так же?
Но Алексей Александрович ошибался – не в этом была причина вызова.
В холле областного управления ФСБ за столиком сидел темнолицый мужичок в штатском, похожий на завхоза. Во всяком случае, никакого оружия при нем Алексей Александрович не заметил. Глянув на повестку, дежурный кивнул в сторону голой каменной лестницы и снял телефонную трубку.
В кабинете №27 профессора Левушкина-Александрова встретил прямо у порога рослый мужчина с лицом умной усталой лошади. Особенную схожесть с лошадью придавали ему полутемные очки, которые блестели у него над бровями и как бы удлиняли лицо. Наверное, эти очки он опускал на глаза, когда смотрел в экран компьютера, занимавшего левую часть стола. Правее – перекидной календарь и телефон.
И более на столе никаких предметов – ни бумаг, ни папочек с тесемками, ни револьвера, как в кинофильмах. И портрета Дзержинского нет на стене. Только компьютер, календарь и телефон.
– Садитесь, – молвил мужчина, сам опустившись на стул и вскинув повыше очки, внимательно оглядывая гостя. – Майор Сокол, Андрей Иванович. Сразу скажу: разговор не очень приятный.
– А в чем дело?
– Дело в том, что тут не чья-то злая воля, а действует закон.
– Закон? Вы о чем?
– Я о загранпаспорте. К сожалению, вы его не получите.
– Почему? – изумился Алексей Александрович. И процитировал Булгакова: – “Сижу, курю, никого не трогаю”.
– Не догадываетесь? Вы собираетесь строить башню? Для связи с космическими объектами?
– Да что вы! Это вовсе для других целей…
– Не важно. Пробрасывается цепочка. Десять лет назад вы работали по закрытой теме: “Электризация космических спутников”?
Алексей Александрович вдруг понял, что дело затевается не простое. Осторожно ответил:
– Да, у меня кандидатская была посвящена этой теме.
– Так вот, эта тема – собственность государства Россия. – Чекист понизил голос: – Еще немного, и вы, возможно, продали бы ее иностранцам! Я не утверждаю, но это могло случиться даже против вашей воли. Например, уколют наркотиком, и все расскажете…
Лицо Алексея Александровича закаменело. Что за бред?!
– Позвольте, какие наркотики? Какие иностранцы? – заговорил он, жестикулируя. – Во-первых, я что, идиот?! Во-вторых, с девяносто второго эта тема перестала финансироваться. И она открыта… С того времени уже обсасывалась в десятках публикаций…
– И об этом скажу. – Майор важно пояснил: – Грифа секретности никто не снимал, господин профессор.
– Как не снимал?! Позвольте, он был при СССР! А потом, я слышал, сняли! А больше я и не занимался этой темой. Я даже забыл о ней, вы мне сами напомнили!
– Жаль, что забываете столь важные для государства вещи.
– Да потому, что к нынешним секретам России она никакого отношения не имеет!
– Это нам решать – имеет или нет… Концепцию информационной безопасности никто не отменял, – отвечал чекист, доставая авторучку.
– Послушайте, вы что, серьезно?!
– Посидите, помолчите. – Майор Сокол вынул из-под столешницы тетрадку и быстро что-то записывал.
Они тут сумасшедшие!
– Вы, наверное, шутите? – Алексей Александровича хмыкнул и попытался заглянуть в угрюмое (или это маска?) лицо майора, но ему никак не удавалось.
– Здесь не шутят, – пробормотал тот и продолжал писать.
Алексею Александровичу вдруг все стало безразлично. Значит, опять возвращается ИХ фанаберия. Кто-то стукнул насчет его башни, а кто-то увязал ее с электризацией спутников. Господи, да об этом писано-переписано! Суть в том, что первые геостационарные спутники, засылаемые для радиосвязи на высоту 36 км., выше магнитосферы Земли, которая их защищала, пронизывались свободными электронами, летящими от солнца, и быстро теряли рабочие качества. Тогдашний руководитель Алексея Александровича, академик Соболев (он потом уехал в Москву, в МАИ), дал задание своему аспиранту: подумай! И не один, конечно, Левушкин-Александров додумался до решения, как уберечь спутники, но, в общем, оказался в числе немногих, кто был затем отмечен благодарностью знаменитых засекреченных “механиков” из тайги. Но государство распалось, и группа тоже рассыпалась…
И то, что Алексей Александрович когда-то, еще во времена СССР, работал над этой темой, ныне становится препятствием для выезда за границу? Но это же смешно!
– В конце концов есть срок давности…
– Есть бессрочные секреты Родины, – буркнул чекист и вскинул, наконец, на профессора Левушкина-Александрова серые, как снег, глаза. И при этом даже не улыбнется. Циник или идиот?
– Но позвольте, если я даже выеду…
– Не выедете! – оборвал его человек-лошадь и поднялся.
Встал и совершенно растерянный Алексей Александрович.
– Распишитесь вот здесь.
– Где? Зачем? Нет, я ничего подписывать не буду! Есть пятьдесят первая статья Конституции…
Майор пожал плечами и впервые улыбнулся желтыми, прокуренными зубами.
– Что ж, такая статья есть. А вот в остальном мы решаем. Отныне вы, Алексей Александрович, не имеете права никуда отлучаться из нашего государства. Ни под каким предлогом, ни при каких возможностях. Вы понимаете, как это серьезно? Понимаете?
Алексей Александрович против воли своей кивнул. И пошел к дверям. Солженицын прав: мы рабы. Но при чем тут секреты государства и невинная идея башни, почти шарлатанство современного ученого? Черт побери, кто им про башню-то стукнул в таком разрезе? Не Касаткин ли? Чтобы держать на поводке?
На улице, метрах в двадцати от грозного серого дома, откуда Алексей вышел, к нему приблизилась незнакомая молодая женщина в цветной шали. Он подумал, что это цыганка, хочет спросить какой-то адрес, но она тихо ему шепнула:
– Я здесь третье утро… Знаю их повадки, у меня отец в свое время пострадал.
– Что вам угодно?!
– С ними ваша жена говорила. Я вместе с Брониславой Ивановной работаю, но мы возмущены.
Потрясающе! Потрясающе! Этого еще не хватало!
Алексей Александрович, словно внутри тучи, пришел домой, молча стал бросать в чемодан какие-то вещи: джинсы, ботинки, рубашки…
Броня, хмуро стоя поодаль, смотрела на него.
– Куда? – наконец спросила она.
– Не знаю, – ответил он. – Вампир ты проклятый!
Мать в своей комнате зарыдала:
– Сыночек… На кого оставляешь?..
– На меня! – заорала Броня. – На меня оставляет тебя твой сыночек, которому насрать на то, что сын без него начнет колоться, а я, родившая ему, делавшая сто абортов, на руках нянчащая тебя, с балкона выброшусь! А он пусть блудит с кем хочет, строит для свиданий башни за городом! – Она ринулась в спальню, размахивая руками, как целая толпа народу, и захлопнула дверь.
Боже! В глазах у Алексея Александровича потемнело. Он опустился на стул. И долго так сидел.
– Прости, – донеслось из спальни Брониславы. – Ты меня достал.
Алексей Александрович никуда не уехал. Но лег спать в комнатке сына – Митю отправили в гости к теще, у мальчика весенние каникулы.
Господи, не вырос бы он таким, как Бронислава! Она точно сумасшедшая.
2
Но против ветра не поплюешь. Хорошо – он будет зарабатывать здесь. Во имя науки. Наберет денег и заново построит “Трубу очищения”.
Левушкин-Александров позвонил помощнику губернатора Касаткину, и тот немедленно приехал к нему в институт. Хотелось Алексею Александровичу рассказать, как его приглашали в ФСБ, но не стал этого делать. “Не верь, не бойся, не проси”.
– Повторяю, вся информация будет только в нашем компьютере, – сказал Касаткин.
– Информасия, – ухмыльнулся Алексей Александрович.
– Что? А, Кунцев… – Гость был все же сообразительный и памятливый. Значит, и с Кунцевым разговаривал. Но, пардон, если бы ему, Алексею, не было доверия, разве бы Касаткин пришел к нему? Или у ФСБ свои игры? И кто знает, не под подозрением ли у них и сами нынешние власти? Но пусть уж лучше эти власти, которым хоть чем-то наука интересна. Чем те упыри в невидимых погонах.
Отдав конверт с кассетой и деньгами Левушкину-Александрову, Касаткин уныло кивнул и ушел. Не откладывая дела в долгий ящик, Алексей сунул кассету в видеоплеер.
На экране появился новый прокурор области, недавно присланный из Москвы! Значит, надо о нем покумекать?
Через неделю Алексей с изумлением узнал, что на работу в администрацию области также пригласили некую тетю Машу Онуфриеву, профессиональную плакальщицу из села Б. Батоги, – она уже, говорят, недавно довела народ до сочувственных слез, стоя возле губернатора, когда тот возлагал венок к памятнику, посвященному погибшим в Чечне землякам. Рыдала, стонала, пела молитвы как безумная…
Еще, по слухам, дали в местном Белом доме кабинет актеру Тушкину, смазливому, с ослепительной фальшивой улыбкой пареньку, который будет ездить и задавать из зала вопросы губернатору, представляясь независимым журналистом. Глупейшие вопросы. К тому же народ не любит смазливых. И Алексей вдруг с удивлением понял, что скучный Касаткин не такой простой человек.
И он принялся всерьез размышлять, глядя на движущихся и говорящих людей с кассеты, переданной ему Касаткиным. Свои соображения записывал в компьютер на работе, в папку “Сигма” – для конспирации.
Прошло недели две, первый блок информации он уже передал Касаткину и собирался звонить ему снова, как вдруг в лабораторию явилась угрюмого вида девица и подала серенький листочек.
“Т. Левушкину-Александрову А. А. Вам предлагается прибыть в Областную прокуратуру 27 апреля в 11.00. Кабинет №3”. Повестка?! Опять?! Теперь прокуратура!
Алексея Александровича принял заместитель прокурора Чижиков Виталий Викторович, маленький, поистине чижик, с круглыми злыми глазками, невыгодное впечатление от которых он все пытался смягчить дерганой улыбкой тонких извилистых губ.
– Мы вас пригласили в связи со следующим. В средствах массовой информации появились некие комментарии относительно нашего нового прокурора области. И средства массовой информации ссылаются на вас.
– На меня?!
– Да, на вас. Фирма “Сигма” ваша?
– Какая “Сигма”? – Тут до него дошло. – Это не фирма… папка.
– Папка?
– Ну, не мамка же! – процедил Алексей Александрович. Интересно. Кто-то уже лазил в его компьютер? – Каждый человек имеет право забавляться за своим личным компьютером, хоть о президенте писать… Как говорили раньше, в стол. Я же на стены не наклеиваю свои мысли.
– А получается, наклеиваете. Вот мы содрали со стены нашей прокуратуры газету “Бирюльки”. Можете почитать.
И Алексей прочел собственные строки о новом прокуроре: “Глаза узко поставлены, упорный, хитрый, любит делать каменное выражение лица, особенно когда растерян. Как расколоть его защитный панцирь? Юмор не проходит – сразу насторожится. Только на официальном строгом языке, к какому он привык. Любая чушь на казенном сленге дойдет до него прямо, как наркотик в вену…”
– Вы отдаете себе отчет, что вы пишете?
– Я снова говорю, это все в стол… Мало ли о ком! Вот вчера об олигархе Березовском написал.
– О Березовском нас не интересует. Им занимается центр. А вот с этими намеками… про наркотики…
– Да это же сравнение!
– Понимаю. Есть статья, по которой мы сегодня же можем привлечь вас: клевета, оскорбление должностного лица…
– Да послушайте, господин Орлов!
– Я Чижиков! Не надо эти штучки! – Заместитель прокурора побагровел, и Алексей Александрович подумал, что зря все же задевает человека. Наверное, он не первый смеется над такой фамилией.
– Извините! – Алексей Александрович попытался заглянуть в бегающие глаза чиновника. – Если бы я сам, слышите, сам расклеивал по городу всякие измышления, то в этом был бы состав если не преступления, то явной глупости с моей стороны. Но этот текст кто-то из моего компьютера вынул! Не вы же их, так сказать, без санкции?..
– Я?! – Заместитель прокурора зло напрягся – с ним, видимо, редко кто так разговаривал.
– Я говорю, не вы же? По долгу службы? Я же только спрашиваю.
Чижиков побелел и медленно опустил кулачок на стол.
– Вы бы, Левушкин-Алексеев, поостереглись…
– Левушкин-Александров. Так что мы квиты.
– Престаньте! – прошипел заместитель прокурора. – Мы и не таких ломали.
– Ах, как жаль, не сунул в карман диктофон. Насчет “ломали” взял бы на память. – Алексей Александрович поднялся. – Я могу идти? – И направился к двери.
– Пропуск возьмите! – прорычал, вскакивая, Чижиков и сунул ему подписанную бумажку.
В лаборатории Алексей Александрович посидел молча минут десять, чтобы успокоиться, и подозвал Нехаева:
– Владимир Васильевич, только не обижайтесь, случайно, ну случайно… вы не смотрели что-нибудь у меня в компьютере?
Старший лаборант опешил.
– Д-да вы что?! Бе-белендеев про вас когда-то спрашивал, д-да, но чтобы…
– Кто-то лазил, – хмуро сказал Алексей Александрович. – Извините, хотел посоветоваться… Вы оставляли лабораторию незапертой?
– Так она д-днем всегда незапертая. Па-пастойте… – Нехаев повел пальцем перед собой, словно рисовал по морозному окну некие слова. – А ведь Боря Егоров заходил, спрашивал про какой-то отчет по БИОСу.
– Когда заходил?
– А вот позавчера, что ли. Или поза-поза…
Молчаливый вислоносый Боря Егоров если и лазил, то вряд ли шарил по всем файлам. Хотя кто знает… не дал ли ему задание Исидор, любимец наших местных телестудий? Рассядется, попыхивая трубкой, и вещает бархатным баском о том, что лично он остался в России, что она еще воспрянет, встанет с колен… хотя лично он всегда стоял бы на коленях перед нашими россиянками-красавицами! Такой у него юмор.
К вечеру явился Касаткин. Он уже видел публикацию в “Бирюльках” и слышал в связи с этим пространный комментарий на телеканале “Виктория”. Там было и насчет нового начальника УВД. Говорят, генерал в бешенстве. Ему показались оскорбительными слова Левушкина-Александрова, что он, возможно, стыдится своего детства. Что уж у него такое там было, не хотелось и думать…
Выслушав Касаткина, Алексей Александрович рассказал в свою очередь о вызове в прокуратуру. И поделился подозрениями, что кто-то рылся если не в его компьютере, то в компьютере Касаткина.
– У нас этого быть не могло! – отрезал Касаткин. – Но коли так… давайте… Вы пишете в единственном экземпляре и отдаете мне. Можно на принтере, только в память не загоняйте. – И, вручив ученому конверт с деньгами, тихо сказал: – Геннадий Антонович хотел бы с вами встретиться, наш губернатор. Это его инициатива. Не возражаете?
– Как-нибудь позже! – Алексей Александрович скривился как от зубной боли.
– Ну что ж… – пробормотал Касаткин и настаивать не стал.
Через двадцать дней на выборах губернатор проиграл. Его место занял никому неведомый прежде молодой бизнесмен Буйков, который засыпал пенсионеров и школьников подарками. И первым замом он взял к себе… того же Касаткина. На кого же работал Касаткин и в какой игре участвовал сам Алексей Александрович? Не хотелось и думать…
Одна догадка все же смущала. Помнится, он поделился с Касаткиным беспокойством, которое его охватывает, когда по телевидению какой-нибудь человек с апломбом и славой (тот же Глоба) вещает о том, что завтра, например, Тельцам не стоит садиться в машину, а Близнецов ждут неприятные подвохи. Так вот, пока длилась предвыборная компания, некий волосатый тип, наверняка зная, что губернатор по гороскопу Овен, бесчисленное количество раз советовал Овнам быть осторожней, избегать фотографирования и еще всякой ерундой пугал. Впечатлительный губернатор не мог не воспринять к сердцу эти предостережения оракула с магнетическим взглядом, утром и вечером вещающего с экрана. И его предвыборная борьба оказалась скомканной.
Сразу после поражения газетенка “Бирюльки” написала, что Левушкин-Александров активно помогал на выборах губернатору, за что получил от него три тысячи долларов.
Алексей Александрович получил не три тысячи, а тысячу двести. Он намеревался накупить на них для Зеленой лаборатории газоанализаторов и чашек Петри, разбитых хулиганами, а сыну – мотороллер, но сразу после публикации перевел все на счет местного детдома. И, стесняясь, шепнул об этом знакомому журналисту, тот показал большой палец, но ни сам, ни его коллеги и слова об этом нигде не написали. Им нужен компромат, добрые дела современную журналистику не интересуют.
Впрочем, все это прекратилось, как только нашлась более грандиозная мишень – выяснилось, что Буйков потратил на свою предвыборную компанию помимо разрешенных денег около трех миллионов долларов. Телестудия “Виктория” показала копии расписок. Но особенно всех поразил видеосюжет, снятый скрытой камерой, как в предвыборный штаб Буйкова приходили три местных вора в законе: Борода, Кривой и Коля Сперматозоид… Однако местная прокуратура словно воды в рот набрала. И Генеральная никак не отреагировала на эти грандиозные новости. И новый губернатор остался на своем посту.
3
– Знаешь, – сказала однажды утром на кухне жена, прикрыв дверь и глядя на Алексея жгучими запавшими глазами. – Я давно хочу поговорить с тобой.
– О чем? – спросил он. – О чем ты еще хочешь говорить со мной, стукачка?
– Сядь. Я тебя редко прошу. Пять минут. Триста секунд.
Он сел через стол от нее и, отпив горячего чаю, ожегшись, но не подав виду, уставился на ее шею, мощные ключицы. Да, силы здесь огромные, в этом белом напрягшемся теле.
– Знаешь, почему твои коллеги всерьез с тобой уже не считаются? Потому что ты потерял себя. Зачем-то стал консультировать чиновников… эта труба… язык пташек и змей, ха-ха… Фигаро здесь, Фигаро там. Ты же занимался биомассами…
– А какое твое, собственно, дело? – побледнев, прервал он ее разглагольствования. Сейчас он ей скажет. – Почему ты решаешь, куда мне ехать, куда не ехать? Кто ты такая?! Мать моего сына… Ну так случилось… Но я тебя не люблю!
– Да? – Она отмахнулась, словно услышала глупость, над которой не стоит и думать. – Не любишь – так полюбишь. Вот увидишь.
Конечно, безумная. Какая самоуверенность! Скрежетнув по плиткам пола стулом, он отодвинулся от стола, поднялся.
– Уже пошел? Ты хоть спроси: как я защитилась?
– От кого? Где? А! – Наконец он понял. – Поздравляю.
– На банкет придешь? Решили завтра, в ресторане “Гусары”.
Алексей Александрович, конечно, не придет. Но Броня неотступна, как робот с когтями.
– Подожди! Ты помнишь наш разговор о необходимости правды? Хочу привести один свежий пример: наш земляк, известный писатель, лауреат двух Сталинских и одной Государственной премий умер в Москве, и вдова отдала весь его архив на родину, нам. Привезли два вагона, расставили по полкам, забили все углы. Я посмотрела: Боже мой! Его презирали как партийного соловья, а вот дарили же книги очень даже хорошие писатели… Ну да ладно. Главное не это. Представляешь, там копии всех его писем – видно, сразу под копирку писал на машинке. И что ты думаешь? Или он впал в маразм, или умер в твердой вере, что жил абсолютно правильно, но там копии его доносов!
– Копию твоего доноса тоже когда-нибудь найдут!
– Перестань! – заорала она. – Случайно получилось! К нам в связи с этими текстами приходили оттуда. Я брякнула, ну дура, конечно, что ты собираешься за границу, а паспорт тебе не дают. Думала помогу…
“Врет? Впрочем, какая разница? Ненавижу. Даже звук ее голоса ненавижу!”
– И на Виктора Некрасова, – продолжала она, – и на Твардовского, и на Пастернака, мол, таким не место под советским солнцем. Скажи, почему он не уничтожил?.. – Бронислава вперилась в него взглядом и выждала паузу. – А я знаю. Он считал, что прав. И, главное, вдова считает до сих пор, что он был прав. Она же могла изъять. Ну не дура же! Идет война вдов! Вдов тех, кто сгинул в лагерях, и тех, кто сажал… Вдов мальчиков, которые в Чечне погибли… Вы, мужики, хлипкие, а вдовы восстанавливают правду. Прямо хоть пиши статью “Феномен вдовы в постсоветском государстве”. Тебе не интересно?
– Нет, почему. Я скоро умру. С кем воевать будешь?
– Во-первых, ты не скоро умрешь. Я все сделаю, чтобы ты жил. А когда умрешь… с тобой буду воевать. За все лучшее, что в тебе было… Ладно, иди. Сходил бы лучше к врачу. К психологу или психиатру…
Выйдя на улицу и вдохнув густой запах цветущей синей сирени, он подумал: а ведь правда, не помешало бы. Еще натворю что-нибудь. И, придя в лабораторию, позвонил и напросился на прием к местной знаменитости – Игорю Ивановичу Цареву.
– Рад встрече. – Психиатр, заглядывая в глаза, мягко, слишком мягко пожал руку. – Садитесь, ничего не рассказывайте. Я про вас все знаю. И представляю, что вас может постоянно беспокоить. Кстати, “Трубу” так и не восстановили?
Алексей Александрович покачал головой.
– Н-да. Ну-с, проверим рефлексы. Смотрите сюда. – Врач помаячил блестящим молоточком перед лицом профессора. – Ногу на ногу. Так. Теперь встаньте. Закройте глаза, вытяните вперед руки. Так. Дотроньтесь до своего носа указательным пальцем правой руки. Так. Теперь левой рукой. Откройте глаза, посмотрите в окно. Вон на то светлое облако. Внимательно смотрите. Так. Спасибо. Можете сесть. – С улыбкой доброго всезнайки Игорь Иванович смотрел на посетителя. – Психотропные порошочки принимали когда-нибудь? Нет? Наркотики? Курите?
– Немного, – буркнул Алексей Александрович. – Губы горят.
– О-о, губы горят? Это сколько же надо курить, чтобы губы горели?.. Кофе пьете? Пьете. Как спите по ночам?.. Что снится?.. Дамы? Или нечто темное, вроде коридора? Затягивающая бездна снится? – Он словно бежал внутри Алексея Александровича, постукивая своим молоточком по всяким его внутренностям. – Так. Астения, милый человек, упадок сил. Вам надо бы в море поплавать, поесть фруктов, отвлечься. Лучше с красивой женщиной. Или хотя бы бромистые попить, хотя бы глицин… Будете спокойный, как пульс покойника, как говорил Маяковский… В подсознание не лезу, я вас и так вижу насквозь… Вам надо отдохнуть. Что-то с женой? С сыном? Но кто-то сказал: разлука возвращает любовь.
– Спасибо. Уже не надо. – Алексей Александрович поднялся, вынул из пиджака кошелек, но врач замахал руками:
– Нет, нет! Мне было приятно поговорить с умным человеком. – Хотя Алексей Александрович за время визита и фразы путной не сказал.
Выйдя от психиатра, Левушкин-Александров направился обратно в институт, но у дверей остановился.
А может, пришла уже пора упасть в ноги Гале Савраскиной? Он же сказал своему бронтозавру, что не любит. Он свободен!
Иди же, трус, иди прямо к ней! Но ведь и она сказала, что не любит тебя. Ну и что? Выяснишь раз и навсегда…
Галина Игнатьевна сидела в лаборатории БИОС перед компьютером в синем халатике, в туфельках, одна. С первых же дней лета многие коллеги в длительных отпусках (денег на зарплату все равно нет). Обернулась, невозмутимо спросила:
– Вы к Исидору?
– К вам, – ответил Алексей Александрович. – Галина Игнатьевна… Галя… тут такое дело… – Он подергал себя смущенно за нос. – Не хотите уехать со мной куда-нибудь… хоть в отпуск? Я прямо всем скажу.
– В качестве кого? – Галина даже не улыбнулась. – Сиделки?
– Ну зачем вы так?
– Женой не могу быть… В каком-то смысле я теперь феминистка… Просто другом? Кто поверит?
– А это важно?
– Тоже верно. – Она печально смотрела на Алексея.
Он стоял у порога в обтрепанном пиджаке, в измятых брюках, сильно сжав правый кулак. Это у него привычка со времен студенческих экзаменов, чтобы не потерять самообладание.
– Ну попробуем. – Она поднялась, вздохнула, подняла и опустила руки. – Ты тоже… сумасшедший.
Алексей Александрович медленно приблизился к ней, веря и не веря в происходящее. Закрыв глаза, обнял как облако или тонкое деревце. Они не целовались. Все, что они сейчас испытывали, и так было на грани того, что может вынести исстрадавшаяся человеческая душа…
4
У них не было денег. А для поездки хотя бы и по России деньги нужны немалые. Алексей Александрович не пытался занять у коллег. Какие у современных ученых деньги? А у Кунцева просить не хотелось. Переговорил с Нехаевым, тот вдруг заволновался:
– У меня дя-дядька шахтером в Прокопьевске. Им вроде бы выдали за-зарплату за полгода. Большие бабки. Может, даст? А на ско-олько времени?
Алексей Александрович этого сам не знал.
– Ладно, обойдусь, – соврал он.
Может, у матери есть деньги, отложенные на черный день? Нет, тоже нельзя…
Когда, походив по друзьям и знакомым, совершенно удрученный, поникнув, с красными ушами, он признался Гале Савраскиной, что у него в кармане сущие копейки, она тихо засмеялась:
– Это не самая большая загадка, удалой стрелец. Боюсь, дальше будут посложнее. А пока что… придется потеребить бывшего мужа, он теперь украинский бизнесмен, наш газ ворует.
Господин Штейн, уезжая на Украину, пообещал: надо будет, проси сколько хочешь – пришлю. Галя по студенческой привычке погрызла авторучку и послала краткую телеграмму: “НУЖНЫ ДЕНЬГИ” – и через сутки получила на сберкнижку полтора миллиона рублей.
Прилетели в Москву, поселились в разных номерах, хотя по нынешним временам их могли и в одном поселить. Вечером поужинали в буфете, с вином, все еще не веря в свою встречу, желая и не желая ее, страшась, что будет с ними дальше, – двенадцать лет жизни потеряно…
Всю ночь по телефону переговаривались:
– Ты спишь?
– Конечно. Как и ты.
– Завтра будем в Ялте… Там море. Бездна воды.
– Которая волнуется в ожидании нас.
– А может, удастся дальше махнуть?
– Если достанем тебе другие корочки.
А что? Поговаривают, что загранпаспорт запросто можно купить. Особенно если ты не в розыске. Но даже если Броня успела сибирский город поставить на уши, вряд ли успели задействовать официальные структуры ловли…
Но увы, увы, увы! Что за вирус (страха? неуверенности в судьбе?) принуждает Алексея Александровича утром как бы походя снять трубку и набрать телефон родного института, хотя черт бы с ним?..
Ответил Нехаев. И, заикаясь, сказал, что Бронислава Ивановна вчера пыталась покончить с собой. Сейчас лежит в реанимации.
Оставив Галю в гостинице, попросив, чтобы непременно ждала, что через сутки он будет здесь, Алексей Александрович первым же рейсом вылетел в Сибирь…
Он вернулся к Брониславе.
Галина прилетела через неделю и вышла на работу. И все вокруг сделали вид, что ничего особенного не случилось.
Нет, Броня не симулировала. Как рассказала Алексею шепотом мать, трясясь от пережитого, Броня сначала хотела, судя по всему, спрыгнуть с балкона (там нашли окурки в помаде), но испугалась высоты. И поэтому выпила все снотворные таблетки, которые имелись дома.
– Я спала и не спала… Думаю, чё-то тихо у ней, пошла, заглянула – а она на полу.
Старуха вызвала “скорую”, Броню спасли.
Врач-реаниматор, седой, как одуванчик, маленький ловкий мужчина, поведал Алексею Александровичу, что давно не видел такой сильной женщины. Когда она пришла в себя, так металась, рвалась к окну. Обычно в этом состоянии лежат как бревно, – медсестры и дежурные врачи еле удержали…
И жаль ему ее было, и ненавидел он ее, эти мокрые глаза, похожие на вареные луковки, когда она с больничной койки простонала:
– Вернулся? Я знала – не бросишь меня… Митька сказал: если отец нас бросит, пойду в бандиты.
Дома Алексей Александрович взял своего уже долговязенького востроносого сына за руку, усадил перед собой и спросил:
– Это правда, ты пригрозил пойти в бандиты, если я… ну, в общем уеду?
– Правда, – дерзко ответил мальчик, глядя на него жгучими глазами Брониславы. А вот губы у него твои, Алексей. Нервные, мягкие.
Алексей Александрович обнял костлявого мальчика и не знал, что ему сказать.
– Давай пожарим яичницу, – предложил наконец. – Хочешь?
– Ага, – ответил сынок, шмыгая носом, как Буратино, и приглаживая вихор.
– Я все равно уйду, – сказал он ей недели через две, сам не понимая, зачем это говорит. Он же все ей и так высказал. Но вот повторил словно играючи, задумчиво глядя на жену.
В эту минуту Бронислава, уже румяная, веселая, терла на зубастой терке морковь, и ее телеса, особенно ниже талии, смешно мотались вправо-влево.
– А я тебя зарежу, – так же легко, словно бы даже весело ответила она. – Где наш немецкий… ну с зазубринами? Или ножницы большие… – Обернулась и рассмеялась, показав ослепительные дельфиньи зубы. – Всего тебя на фантики.
5
Среди лета Галя Савраскина неожиданно исчезла. По слухам, улетела к мужу в Киев. А кто-то говорил, что в США. Вместе с мужем?
Из госархива как-то позвонила Шурочка Попова – Алексей Александрович, слова не сказав, повесил трубку. Не надо маленькой девчонке связываться с измученным немолодым человеком.
Телефон затрезвонил снова – наверное, опять она, не стал поднимать трубку. Что делать? Как жить? Забыться помогала водка, вернее, лабораторный спирт, но все сильнее скулила печень.
Нехаев, любитель пива, убедил Алексея Александровича, что пиво для печени полезно…
– Оно об-бволакивает… ла-ласкает…
После работы стали покупать “Сибирскую легенду”. И, опьянев от пива, как от водки, Алексей Александрович подолгу бродил потом душными июльскими вечерами по улицам, по которым когда-то провожал Галю Савраскину домой.
Броня, разумеется, видела мужа насквозь. Однажды, придя на работу, он заметил на полу, на лиловом линолеуме, несколько разбросанных фотокарточек. Что за сор? Пригнулся, всмотрелся – это же лицо Галины! Сфотографировали на улице со стороны и раз даже в упор – Галя, видимо, не заметила. И на каждом снимке пририсованы черным фломастером усы и очки.
– Кто постарался? – сатанея, процедил сквозь зубы Алексей Александрович. Но в лаборатории еще никого не было, он пришел первым.
Бледный, взмокший, собрал фотоснимки с пола и сунул в карман. Когда явился Нехаев, завлаб хотел было устроить допрос, но его осенило: это, конечно, жена. Или Шурочка.
Оказалось, что они вместе, веселясь, это подстроили. О чем и поведала по телефону шепотом, с паузами, бывшая подруга Брони Эльза, которая однажды приходила к Левушкиным-Александровым в гости.
– Увеличили, у нас в архиве своя мастерская, а потом рисовали… Бронька жестокая. Вот про меня один мальчик в газете написал положительную информацию, а она теперь ревнует, премию срезала…
Ах, Броня! Сумасшедшая, сумасшедшая, сумасшедшая…
И ты, Шурочка. Тоже, тоже.
Бронислава стала вдруг лучшей подругой матери Алексея, прямо-таки стелилась перед нею.
– Мама, я боготворю ваше поколение. Вы – поколение созидателей.
Когда садились завтракать, рыкнула на сына:
– Отдай бабушке хороший стул, сам сядь на табуретку!
– Да зачем? – испуганно посмотрела на нее старуха. Чего еще задумала невестка?
– Давай-давай, садись, мама. Вот мед, вчера купила, сама еще не пробовала… Как тебе? Ну я тебя прошу, отведай! Я не разбираюсь.
– Да мне нельзя – пост…
– А что можно?
– Ничего нельзя.
– Мамочка, нехорошо… Мед – это не мясо, не сыр, а? Ну немножечко, дорогая?
Старуха, съежившись, краем ложечки прихватила каплю меда.
– Хороший.
– Так ешь, мамочка!
Алексей Александрович изумленно смотрел на супругу. Она решила теперь через дружбу со свекровью держать его возле своего белого бедра? Надолго ли хватит тебя, бешеная? Мать и рада и не рада этой неожиданной ласке.
Ощущение накапливаемого напряжения… Что, какое теперь слово столкнет бешеную пружину с крючка? Или Бронислава отныне уверит себя, что любит старуху, и, поскольку ни в чем не ведает меры, будет крикливо заботиться о ней, надеясь через это растопить сердце супруга?
У Алексея Александровича все сильнее болит голова. Ничего не помогает. Словно под череп что-то попало. Решил опять напроситься на прием к психиатру Цареву. Тот мягко ответил в телефон:
– А я уже жду вас. Приходите, дорогой коллега.
В коридоре психдиспансера несколько женщин, переглянувшись, поздоровались с Алексеем Александровичем. Он раздраженно кивнул. Кто такие? Разговоры теперь пойдут. Ну и черт ними! Сел в кресло, закрыл глаза, хотел смиренно дождаться очереди, но кто-то, видимо, шепнул врачу – тот выглянул из-за двери и пригласил в кабинет.
Сегодня психиатр был весел, несколько раз нагнулся и погладил белую кошечку, сидевшую под столом. Похвастался, что защитил докторскую и стал отныне как бы ровней Левушкину-Александрову.
– Ну-с, теперь поговорим. Давайте прямо, первыми попавшимися словами, они самые верные… – Он отошел к окну и кивнул.
И пациент, угрюмо глядя против света, вдруг рассказал о себе все – начиная со студенческих времен, с его измены девушке Гале. Про свою сломанную жизнь… и про невероятный поворот в поведении жены…
Врач помолчал.
– Я кое о чем догадывался, конечно. Да и знал, город маленький. Что касается Брониславы Ивановны, это обычная реакция. Метание от истерики до вселенской любви… – Он подошел и сел рядом, как в кинозале, на соседний стул. – Курить будете?
– Нет.
– Губы горят? Помню. Надо что-то предпринять, чтобы успокоить ее. В ней накапливается страх, что вы все-таки уйдете. Накапливается решимость что-то натворить, коли раз уже была попытка…
– Ну зачем, зачем я ей?
Врач, разведя руками, хмыкнул:
– Боюсь, Алексей Александрович, это ваша судьба.
Хотелось заорать, как умеет орать Кукушкин, на весь мир! Алексей Александрович кивнул, поднялся. И уже от дверей, глядя исподлобья, спросил – и страшные слова вылетели легко, как бы даже весело:
– Может, мне тогда самому? Уже не раз думал. Все надоело.
Царев сделал круглые глаза. Он явно что-то упустил в беседе с пациентом. Нахмурившись, походил взад-вперед и веско молвил:
– Не имеете права так говорить. Вы известный ученый. Вас знают и в Москве, и на Западе. О вашей “Трубе” рассказывали по НТВ. Работайте! Бывает так, что любовь уже ушла… и надо только работать.
– Я бы работал. Но не могу. Мозг – как муравейник зимой. Понимаете?
– Хорошее сравнение. Надо его согреть. Давайте, проведу сеансы гипноза. Только здесь необходимо ваше согласие, ваша уступчивость…
Алексей Александрович покачал головой. Нет, он не хотел, чтобы копались в его подсознании. Он как-нибудь сам.
– Вот все вы так, дорогие интеллигенты! Ноете, а от помощи отказываетесь. При всем современном уме – пещерные люди. Как же на Западе будете жить?
– Я туда не собираюсь.
– Все равно же уедете. И очень скоро.
– Откуда вам известно? Я русский, я тут буду жить.
– Патриот, да? – То ли злость охватила Царева, то ли обида – отвернулся к окну. С минуту молчал. Деланно рассмеялся. – А вот уехали бы, взяли власть в Америке в свои руки… имею в виду науку. Кстати, там и так уже четверть наши… И случилась бы замечательная рокировка: их шпионы здесь, а наша группа влияния там. Вот тебе и конвергенция, и глобализм… и никаких войн. – Он обернулся к Алексею. – Тоже бред. И у меня бывает. – Подсел к столу, выписал несколько рецептов. – Хоть вот это купите… умоляю! Укрепляет на клеточном уровне. Но если что-то начнет происходить – вот мой домашний телефон.
Когда Алексей Александрович пришел домой, Бронислава сидела в спальне в старых джинсах и тренькала на гитаре любимую песню Алексея “Сиреневый туман”. А когда увидела его в дверях, еще и запела, замурлыкала. Пьяна? Зачем именно это поет? Зачем мучает?
– Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, что с девушкою я прощаюсь навсегда…
6
Он полетел в Санкт-Петербург на совещание по экологии, получив официальное приглашение и показав его, как бы между прочим, жене и матери. Он был рад – его давно никуда не приглашали с серьезным докладом, который обещали еще и оплатить.
Но, когда перед началом совещания позвонил домой, мать прорыдала в трубку:
– Сыночек, она опять..
– Что? Что?!
– Вены себе… в ванной…
– Где она сейчас?
– В больнице. Говорят, живая… – Мать завыла в трубку.
Бедная мама! А что испытал Митя, даже трудно представить.
– Я вылетаю, успокойся…
И Алексей Александрович вернулся в Сибирь, так и не прочитав своего доклада, которому прочили внимание и славу. Что ж, судьба не спит, ведет железной рукой именно туда, куда не хотелось бы Алексею. Господи, за что?!
За все.
– Ну зачем ты, Броня? – спросил он, входя в палату.
Жена лежала перед ним на покатой койке, бледная, будто ей сметаной намазали лицо, дышала хрипло и часто. Шевельнула запекшимися губами:
– Я думала, бросил… Ты не бросишь меня? Нас в городе уважают… Я стану депутатом, мне обещали… Ты получишь Нобелевскую… Я верю. Вот никто из твоих друзей не верит, а я верю…
– Перестань.
– Хорошо. Поцелуй меня. Пока я жива.
Он прикоснулся губами к белой щеке и вышел.
“Она сказала насчет друзей. А остались ли они у меня? Был Митя Дураков. Был умный Роальд Разин – этот жив, где-то в Канаде… Был хитрый Славка Аруллин – тот неизвестно где, то ли в Канаде, то ли в Израиле… Впрочем, если ты уже ТАМ, какое имеет значение?
Но я еще могу понять, когда улещивают, заманивают ученого, чьи труды дают мгновенный результат. У того же Славки – полупроводники, для “оборонки” важное приобретение… И как его выпустили? Умудрился уехать через Прибалтику, как и Белендеев. Правда, тот раньше. А Роальд – теоретик, его статьи для КГБ-ФСБ – китайская грамота.
А что есть ценного у меня? Мой мегаязык – сегодня он никому не нужен, может быть, о нем вспомнят лет через сорок. “Труба очищения” нужна ВСЕМ, то есть никому…
Мои монографии? Есть пара неплохих мыслей, но все это в прошлом…”
Алексей Александрович стоял возле Института биофизики, глядя на железную каракатицу на постаменте, злополучный памятник электромагнитной волне. С ним кто-то здоровался, он отвечал. Нет друзей. Ученые помоложе – это другое поколение, а постарше… Вон Кунцев – совершенно пустой человек, в прошлые годы ему бы не светило и звание членкора, а нынче, когда многие гении уехали, он тут царит…
Алексей Александрович подмигнул сверкающей загогулине на постаменте. Зря тут стоишь. Науку в России пора закрывать. Как дверь в пустое пространство.
Повернулся и пошел прочь, чтобы исполнить новый ритуал – постоять под окнами бывшей квартиры Галины Савраскиной…
7
Боже, что это? На ее этаже, в ее окне – отодвинуты шторы. И за стеклом зыбкое – как из-под воды – лицо. Он кивнул… и застыл, думая, не сошел ли уже с ума…
И услышал слабый оклик:
– Алексей Сандрыч… – У подъезда стояла темноликая женщина, махала рукой. Что ей надо? Алексей недоуменно приблизился. Кажется, азербайджанка или узбечка. Золотозубая.
– Здравствуйте, – проговорила она с небольшим акцентом. – Я теперь здесь живу. Меня попросила Галина Игнатьевна, если будете звонить или зайдете, передать, что она с сестрами уехала в Америку, ее там устроил на работу Баландин… или как его?
– Белендеев? – изумленно спросил Алексей.
– Да, кажется. Говорит, если будете в Америке, заезжайте в гости. А пока, если будет желание, напишите ей. – Женщина протянула почтовый конверт, надписанный, с марками для дальних стран.
Милая Галя. Милая, одинокая Галя. Тебя что же, Белендеев купил? Или как приманку для меня увез в свою страну? Но не слишком ли высоко себя ценишь, Левушкин-Александров? Поди, Белендеев уже отступился от тебя… Нет, все сделано вполне весело и цинично. Мишка абсолютно уверен, что хотя бы раз да залетит Алексей Александрович в его сети.
И что теперь делать? Что?!
“Надо ему позвонить!” – Он лихорадочно рылся дома в ящике стола. Где-то была визитная карточка Майкла Белендеева, да и телефоны его отдельно Алексей в блокнотик записывал… Но как корова языком слизнула и блокнотик, и гладкую визитку.
И вдруг, поймав в открытой двери жуткий вороватый взгляд Брониславы, Алексей понял: она, она выкрала. Но не проблема попросить координаты Мишки-Солнца у коллег.
Он заторопился в институт.
Не слишком хотелось разговаривать с сияющим, как пластмассовый робот, Кунцевым, но все же пересилил себя – ступил в приемную.
– Мне бы к шефу…
– Сейчас узнаю, – ответила девица с надменной мордашкой. Ушла и вернулась. – Просит извинить, он сейчас занят. У него гость из Сибирского отделения РАН. Просил узнать, по какому вопросу.
Тяжелым взглядом оглядев эту пичужку с кривыми ногами, зачем-то напялившую джинсы, Алексей спросил:
– Мне бы телефоны и э-мейл Белендеева.
– Михаила Ефимыча? Сейчас узнаю. – Опять ушла и быстро вернулась. – Шеф говорит, что лично он поссорился с господином Белендеевым и у него нет никаких его координат.
Что за бред она несет? Они же с Мишкой вместе давали интервью телеканалу “Виктория”. Кунцев его провожал в аэропорт… Что это? Нежелание пускать к новой кормушке конкурентов?
Кивнув, Алексей понесся в Институт физики, к Марьясову. Конечно, неловко к нему обращаться – до сих пор не отданы десять тысяч долларов. Правда, Юрий Юрьевич при встречах небрежно машет рукой: мол, потом, как-нибудь, все это мелочи… И все равно неловко…
Секретарши на месте не оказалось, и Алексей Александрович, злясь на свою вечную нерешительность, заставил себя сунуться в кабинет Марьясова:
– Можно?
Академик говорил по телефону. Увидев вошедшего, изобразил улыбку и кивнул на стул.
– Да, договора с заводами этими… конечно, рубль им цена… Утром созвонимся. – И, положив трубку, снова заулыбавшись, впился взглядом синих детских глаз в молодого профессора. – Что-нибудь случилось?
– Извините, Юрий Юрьевич, я потерял координаты Миши Белендеева. Он просил звонить, а я вот…
– Миши? Всего-то? – И, задумавшись на секунду, предложил: – А давай прямо от меня, только недолго. – Он глянул на часы и набрал номер. – Небось, уже проснулся… он рано встает…
Через минуту ожидания вдруг просиял улыбкой юноши и, что-то пробормотав, протянул трубку Алексею Александровичу.
– Вас слушают через все океаны, – услышал Алексей тихий и вкрадчивый голос Мишки. – Таня, ты? Вера, ты? – Он залился смехом. – Нет, нет, не говорите! Это, конечно, Левушкин-Александров!.. Ты когда к нам соберешься? Галя у меня, девчонки ее поступили в коттедж… или как правильно – в колледж? – и снова зажурчал смех. – Галя часто смотрит печально в окно… У тебя есть деньги? Нет, не так – у тебя есть валютный счет? Нет, не так – у тебя есть просто счет, сберкнижка?
Противно почему-то было это слушать, и Алексей Александрович неприязненно ответил:
– Ничего у меня нет. И от тебя ничего не нужно. Но, может, и приеду. Из Лондона или Торонто. Меня приглашали. Вот рассчитаюсь тут… – Он передал трубку Марьясову и пошел домой.
8
И тут словно прорвало. Сначала позвонили с алюминиевого завода:
– В виде эксперимента не вернетесь ли с вашими сотрудниками к фильтру, о котором писали семь лет назад? На рабочую группу выделим хорошие деньги, полмиллиона. – Было ясно, что дирекции завода надоело платить штрафы за нарушение экологической обстановки в городе.
“Полмиллиона рублей – на группу как минимум в три человека, минус налоги… по сто пятьдесят тысяч. Едва хватит на билет в одну сторону… Да и работа непростая – придется на завод ездить… И в научном смысле ничего нового. Пусть мои ребята заработают”.
Алексей Александрович решил поручить это дело Нехаеву, а в подручные посоветовал взять из лаборатории БИОС Бориса Егорова и двух своих аспирантов – Таню Камаеву и Генриха Вебера…
Потом позвонил шеф, академик Кунцев.
– Коллега, а не решить ли нам прикладную задачку? – Академик сделал интригующую паузу. – Вот и в нашем городе начинают сивилизованную жизнь – все пластмассовые бутылки сносят в контейнеры. Надо бы разработать дешевый метод превращения их во что-нибудь путное, но с условием, чтобы в атмосферу не уходили кансерогенные вещества. Не возьметесь? Обещаю премию губернатора.
Нет чудес. Из этих бутылок можно сварить только бутылки. Лучше бы вложили деньги в создание быстро разрушаемых полимеров. Есть же лаборатория, которая над этим бьется, в вашем же институте, господин Кунцев! Понимаю, много мороки, а если не получится – позор. А не позор ли изображать деятельность? Но Алексей Александрович не стал так отвечать Кунцеву. Он уже научился говорить с этими людьми:
– Хорошо, я непременно подумаю.
И вдруг еще звонок, причем явно нерусский голос:
– Товарищ госпотин Левушкин-Алексантроф?
– Слушаю.
– Здравствуйте. Вас песпокоит перевотчик товарища Линь, Экспортно-импортная компания из Пекина. Ми не могли бы встретиться для делового разговора?
– Почему же нет?
– Ми в гостинице “Сибирь”, номер три-ноль-один.
Алексей Александрович решил поехать. Громадный Китай влияет на рынки всего мира. И если его представители хотят с ним встретиться, верно, не о кедах для ученых Академгородка пойдет разговор.
Номер 301-й оказался двухкомнатным обшарпанным “люксом”, состоящим из спальни и небольшой комнаты, вмещающей стол, тумбочку с телевизором, диванчик и стул. На стене – эстамп “Куропатки на снегу” сибирского художника В.Мешкова.
С дивана поднялись два человека – один круглолицый, плотненький, типичный китаец в мешковатой одежде, другой – повыше ростом, носатый, с рябинками на щеках, более похож на казаха или уйгура.
– Я переводчик Сергей, – представился высокий. – А это товарищ Линь.
Со взаимными улыбками русский ученый и товарищ Линь пожали друг другу руки, а затем Алексей Александрович поздоровался и с переводчиком. Наверное, в такой последовательности нужно.
На низком полированном, но в царапинах столике лежало несколько тонких книжечек в бумажной обложке, разложенных полукругом, как игральные карты, – русские репринтные издания Академии наук СССР, в том числе и очень знакомое – “Электризация спутников” Н.Маркова, журналиста, много писавшего в прежние годы о сибирских “механиках”, работавших на космос. Алексею Александровичу стало жарко и весело – значит, вот чем заинтересовались, уже у китайцев в руках эти материалы, а его за границу не пустили…
– Знакомые книжки, – кивнул он. – Читаете?
Сергей что-то сказал своему начальнику. Тот обрадовался, закивал, пододвигая скромные серые книжечки гостю. Тянуть резину не было смысла. Как выяснилось из разговора, гости представляли Экспортно-импортную компанию по точному машиностроению, которая как раз отвечает за космическую технику, и они приехали к товарищу-господину Левушкину-Александрову с предложением китайской стороны создать в Китае стенд по испытанию геостационарных спутников связи, нет, нет, отнюдь не шпионских, а для телевидения и телефонии. Имеется в виду прежде всего, конечно же, борьба с помехами.
Товарищ Линь открыл красивый кожаный кейс, вытащил несколько бумажек в целлофановом пакете с пуговками, зачем-то глянул в окно, улыбнулся и, встав к нему спиной, подал русскому ученому.
Это было приглашение в Пекин для работы и заключения контракта, с обещанием оплаты поездки. Увидев на лице ученого некое замешательство, Сергей торопливо сказал, что ЭИ-компания уже направила в официальные местные инстанции письмо с просьбой разрешить товарищу Левушкину-Александрову посетить Китай.
– Меня не пустят, – усмехнулся Алексей Александрович и кивнул в сторону окна. – Вот увидите.
– Почему? – удивились китайцы.
– Увидите.
– Мы написали послание, – с достоинством повторили китайцы.
“Только если этого майора куда-нибудь перевели”, – подумал Алексей Александрович.
Китайцы настаивали, и попытаться все же следовало.
Вернувшись в лабораторию, Алексей Александрович сразу позвонил Кунцеву.
– Это мои грехи, – объяснил Алексей Александрович. – Я же начинал, как чистый физик. Они просят проконсультировать, ссылаются на нашу открытую литературу – привезли целую стопку книжек.
– Да? – прошелестел Кунцев. И покашлял. – Собственно, я уже знаю, ситуасия ясна…
К своему удивлению Алексей Александрович понял, что директор относится к предстоящей поездке милостиво. А почему бы действительно нам не дружить с великим соседом? И Алексей Александрович, пока железо горячо, решил поднажать:
– Так вы, если вам позволит время, не похлопочете за меня, уважаемый Иван Иосифович? Славные чекисты не очень доверяют нашему брату… А вдруг я повезу свою разодранную “Трубу” в Китай?
Академик шепотом рассмеялся и ответил, что лично позвонит генералу Федосееву, начальнику регионального управления ФСБ, которое курирует – что уж тут скрывать – иностранные поездки…
9
О Китай! О таинственная страна! О Конфуций! К вам, оказывается, можно-таки приехать! На удивление быстро – через неделю – Алексею Александровичу выдали загранпаспорт, правда, пока еще с серпом и молотом… ну да ладно! Гимн вернули, почему не вернуть и паспорт? Будут говорить народу, что нет средств на орла, и народ привыкнет.
Товарищ Линь Фу с переводчиком давно улетели, и Левушкин-Александров добирался сам, что оказалось совсем несложно, – до Хабаровска ночным ТУ-154, а утром следующего дня американским старым аэробусом – в Пекин, название которого пишется, оказывается, совсем не “Pekin”, а “Beizing”…
– Товарищ Левушкин-Александров! Мы здесь! – Его встречали с букетом гвоздик три человека – теперь уже знакомые Линь Фу и переводчик Сергей, и был еще с ними третий товарищ в военном френче.
– Ниньхао… – Или даже “нехао” провозгласили они. Вот бы Нехаев повеселился. Наверное, что-то вроде нашего привета.
Китайцы провели русского гостя через сумеречные залы и комнаты (не через таможню), посадили в черную “Волгу” и, минуя приземистые серые дома с морем мигающих иероглифов по стенам, подвезли к огромному зданию своей компании, построенному, видимо, недавно – сплошь черное стекло и каркас из красного кирпича.
На фронтоне красные флаги Китая, штук двадцать, иероглифы размером с человека. Справа и слева от здания бьют фонтаны, цветут цветы самой разной формы, в основном красные, малиновые, алые. И отдельно, на видном месте, улыбаются портреты румяных китайских руководителей, которых Алексей Александрович, конечно, не опознал.
Партийный, оптимистический дух. Правда, вдали брезжит сквозь сверкающую тучу фонтанных брызг что-то вроде старинного буддийского храма. Но разглядывать некогда.
Великолепный лифт, отделанный под красное дерево, мигом вознес гостя и встречавших господ на девятый этаж. Всюду – в лифте и на этаже – тихо играет музыка, нежная, мяукающая. Встретившиеся в коридоре молодые люди кланялись третьему китайцу и товарищу Линю, и те отвечали им вежливым кивком.
Зашли в белый, как из фарфора, туалет, молча помыли руки.
Затем оказались в большой комнате, здесь портретов нет, а висят небольшие картинки, написанные нежной акварелью: синехвостые птицы, красноязыкие драконы, облака и камыш… Это столовая. Вдоль стены справа стоят с полотенцами на согнутой руке, склонив головы, юноши, посреди – круглый стол, он окружен стульями, и не сразу увидел Алексей, что в середине огромной столешницы есть еще круг, который можно крутить. На нем тарелки с закуской, выбирай что хочешь: рыбу, крабы и еще что-то малопонятное – вроде мохнатых резинок и зажаренных проволочных скрепок. И вдруг сам догадался: жареные кузнечики.
– Сначала покусаем, – сказал третий китаец по-русски. – Нет возражений? И лучше не в ресторане. Нет возражений? – Возражений не последовало. Налили в рюмочки водку из бутылки, внутри которой лежала лиловая змейка.
– Во хэгь гао-син, кань дао-нинь, – что-то в этом роде произнес, улыбаясь, товарищ Линь.
– Товарищ Линь говорит, что рад вас видеть, – перевел Сергей.
– Комбэй!.. – предложил, улыбаясь, товарищ Линь. И что-то еще сказал.
– Ваше здоровье… немного выпьем, – перевел Сергей. Сам он, впрочем, не пил. Но третий китаец, кивнув русскому, отпил глоток. Пришлось тоже пригубить. Водка оказалась странной на вкус, пахла плесенью, что ли… подвалом… “Мо-могилой”, – сказал бы Нехаев.
– Кстати, у меня есть лаборант, умница, – рассмеялся Алексей Александрович. – Его фамилия Нехаев.
– Очень интересно, – согласился Сергей и перевел своим начальникам. Третий китаец нахмурился и что-то резко спросил у Линя. Тот ответил.
Переводчик объяснил гостю:
– Если бы вы сказали, мы бы его тоже пригласили как вашего переводчика.
– Да ничего, – смутился Алексей Александрович. – Он сейчас занят.
После обеда китайцы провели гостя в длинный кабинет, где на одной стене висел портрет Мао, а на другой – какого-то хмурого китайца. Кивнув на второй портрет, Сергей сказал:
– Это наш Королев. Его уже нет в живых, поэтому показываем.
Вдоль стола стояли кожаные кресла, в них сидело человек двенадцать. При виде гостя они поднялись. Среди них было два-три седых старика, но блестели любознательными глазами и молодые люди, одетые совершенно по-европейски.
Все опустились в кресла, и товарищ Линь медленно, негромко начал что-то говорить, кивая на русского гостя. Сергей не переводил, и минут через пять Алексей Александрович почувствовал себя неловко. Он осведомился тихо по-английски у третьего китайца:
– Мне нужно что-то сказать?
– О, вы говорите по-английски! – обрадовался тот. – Это меняет дело. К сожалению, молодые не знают русского. – И буркнул что-то Линю. Тот немедленно перешел на английский.
И Алексей Александрович стал понимать, о чем идет речь. Как он и ожидал, их рабочая группа занимается той же темой, какой десять лет назад занималась его группа. Но несмотря на все усилия китайские геостационарные быстро выходят из строя, а стоят они дорого.
– На запуски в этом году мы потратили полтора миллиарда долларов, – сказал Линь, изумив русского гостя, подумавшего, не блефует ли товарищ Линь. Весь бюджет нынешней Академии наук России вряд ли составляет полмиллиарда.
“Господи, ну почему всё так? – затосковал Алексей. – Почему даже они обогнали нас… почти обогнали. Черт с ними, пусть пользуются”. И тут же внутренний голос сказал ему: в связи с тем, что не он один делал эту работу, необходимо запросить максимум денег и чтобы часть сразу же перевели на расчетный счет Института физики (а там поделимся со всеми, кто помогал).
Спал он в сказочном номере – таких гостиниц в России не видел. Был бы алкаш – насладился бы замечательными французскими винами и прочими напитками, которыми был забит холодильник. Среди ночи встал, подошел к одному из окон – на улице словно день сиял: мигали разноцветные иероглифы, бежали огненные драконы по крышам и змеились огненные речки по оторочке цветочных клумб…
Как они не впали в маразм, как мы, со своей единственной и всесильной партией? Тысячелетняя мудрость помогла? И как же они не заболели болезнью великого разрушительства, когда крушат всё, до основания? Им хватило короткой культурной революции…
Наша интеллигенция в XIX веке воспитала пролетариат, и пролетариат, поощряемый циничной партией, в XX веке задавил интеллигенцию. Когда же произошел новый переворот, мы стали молиться на царя, на шею себе повесили кресты, но хватило и десяти лет, как поняли: не все было неверно в безумной мечте русских страдальцев, от Пушкина и Чаадаева до Бердяева и Достоевского…
Глядя среди ночи на огненные иероглифы, Алексей Александрович вспомнил, как в детстве научился писать сверкающими золотыми буквами. Для этого нужно было добавить в чернила сахара. И вскоре Алеша испытал потрясение, какого никогда более, может быть, не испытает. Он переписал ночью при луне и фонарике возле озера, на скамейке, всю “Оду вольности” вот такими блистающими буквами, подражая почерку юного Александра Пушкина, со всякими завитушками… И на какую-то секунду поверил, что он сам и есть Пушкин! Вот так!
10
Семь дней Алексей Александрович вместе с китайскими физиками за городом, за зелеными воротами с красной звездой (в воинской части? в космической фирме?), в длинном ангаре, работал с чертежами. Стенд должен был состоять из небольшой емкости, где имитировался космос. Солнце заменят простейшим источником электронов. А “спутник” будет представлен макетом не более кочана капусты.
Разумеется, подобный стенд никак не годился для всестороннего исследования влияния солнечного ветра на геостационарный спутник. Но электризацию поверхности аппарата, вызванную воздействием электронов низких энергий, можно изучить. Китайцы уже поняли: если ее не учитывать при конструировании аппарата, то за месяц-два в космосе он превращается со всей своей электронной начинкой в кусок железа. Могут случиться электрические пробои между различно заряженными частями спутника. Могут возникнуть помехи по цепям питания. И возможны нарушения структуры материала – обугливание…
Китайцы читали в открытой печати, да и Алексей Александрович напомнил им, что источник, воздействующий на “кочан”, должен рождать электроны небольшой энергии, иначе возникнет ненужное тормозное рентгеновское излучение. Все остальное – приборы, которые будут фиксировать температуру или, например, поверхностную плотность электрических зарядов на аппарате – у китайских коллег было в наличии.
На восьмой день китайские физики подписали контракт и закатили грандиозный банкет, где русскому профессору подарили кейс из дорогой кожи, памятную бронзовую медальку своего института, хороший ноутбук, а вместе с букетом роз дали и длинный конверт (наверняка с деньгами), но Алексей Александрович его не принял, прижав руки к груди, – попросил перевести официально в Россию.
Хотя деньги ему очень бы пригодились. Он же собирается к Гале Савраскиной в Америку. Выпив пару рюмок вонькой китайской водки и рассеянно улыбаясь новым друзьям, он вдруг подумал: а нельзя ли прямо отсюда пролететь в Штаты? И как бы в шутку осведомился у переводчика Сергея, но тот, быстро глянув ему в глаза, покачал головой.
– Так не делают, товарищ Левушкин-Алексантров…
Перед отлетом русскому профессору показали платежное поручение, из которого, видимо, следовало, что пятьдесят тысяч долларов уже ушли в сибирский Академгородок (среди сплошного ряда иероглифов красовалась эта сумма). И вместе с букетом белых роз всучили-таки – сунули прямо в боковой карман куртки – злополучный конверт с деньгами, ставший, кажется, даже чуть толще.
И всю дорогу, как недавний советский человек, Алексей боялся, что на иркутской таможне (летели через Иркутск) его обыщут и деньги отберут. Но у таможни в иркутском аэропорту хватало забот с иными людьми: самолет был под самый потолок забит обвязанными желтой и зеленой липучкой тюками и коробками с электроникой. Вся эта орава мешочников отвлекла службу от российского профессора, которому шлепнули печать в загранпаспорт и пропустили в Россию.
Он купил билет на местный самолет и в три часа ночи был в аэропорту родного города.
У трапа его ждали какие-то незнакомые люди.
– Гражданин Левушкин-Александров?
– Да… В чем дело?
– Региональное управление ФСБ. Вы задержаны по подозрению в передаче сопредельной стороне сведений, составляющих государственную тайну. Пройдемте с нами.
– Что?! – Алексей Александрович хмыкнул: это что, шутка? Молодые парни: один с усиками, двое круглолицых. Одеты по разному. – Вы из университета? Аспиранты? Что-то не помню. Кто-то защитился?
– Алексей Александрович, нам не до шуток. Документы показать?
– Да уж, пожалуйста… Может, вы бандиты?.. – Все еще надеясь на розыгрыш, Алексей Александрович улыбался. Хотя мог бы обратить внимание, что лица у встречавших напряженные. – Сейчас такое время…
– Это верно. Пожалуйста. – Молодой мужчина с усиками достал блеснувшие в сумерках “корочки”, и профессор увидел на них аббревиатуру, означающую, говоря словами ХХ века, “карающий меч революции”. Какая глупость!
От гнева потемнело в глазах. Но делать нечего, Алексей Александрович повиновался. В машине, в которую он пролез первым, ехали молча. В приемничке сладким хрипловатым голосом пел Синатра. Все походило на абсурдный сон.
И только уже в городе, когда его завели и заперли в бетонной камере без окон, с одной желтой лампочкой под потолком, с восемью привинченными к полу кроватями, на которых храпели несколько полуголых граждан, Алексей Александрович, оставшийся без чемодана, без кейса, без ноутбука, без обоих паспортов (общегражданского и заграничного), наконец, понял, что дело-то серьезное.
(Окончание следует.)