Рассказы
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2002
ЖЕНЯ-ЖЕНЮРА
Из Усть-Нарвы Жене пришлось возвращаться одному. Заболела сестра Зинка, и мама побоялась везти ее с температурой в Ленинград. Она купила ему билет на автобус, на самое лучшее место у окна спереди усадила, отругала соседку, которая чуть не придавила Женю слоновьей конечностью, и сказала, что Женю встретит отец, так что если она обидит мальчика, то ей достанется. Поцеловала, пропела свое любимое “Женя-Женюра”, дала десятку и помахала рукой вслед автобусу. Жене пошел уже двенадцатый год, она не сомневалась, что он отлично доберется до дому.
От качки Женя почти сразу уснул и пропустил ту невидимую линию на мосту через Нарву, на которую папа ему всегда показывал: вот, здесь кончилась Эстония и началась Россия. Проснулся он только в Кингисеппе и снова увидел собор зодчего Ринальди. Папа говорил, что это “классический пример хорошей классики”. Еще не стемнело, когда появился указатель “Ленинград”, а затем автобус долго ехал через бесконечные питерские новостройки. К Московскому вокзалу они прибыли с небольшим опозданием, но это было не страшно, потому что никакой папа его и не должен был встречать — папа уже три года жил в Москве с тетей Ритой.
Тетя Ира, соседка по коммуналке, очень удивилась, но потом прочла мамину записку и спрятала десятку в кошелек. Ладно, она последит за мальчишкой пару-тройку дней, да и деньги не лишние.
Но мама не приехала и через три дня. Она позвонила и что-то долго объясняла тете Ире, та не соглашалась, но трубку взял дядя Василий Петрович и разрешил: ладно, парень уже большой и нас не объест. Однако перевод надо послать уже сегодня, они не баре, зарплата как у всех. А Зина выздоравливает, но мама думает поместить ее в дом отдыха “Сыпрус” у самого моря — “там в воздухе йодистые наслоения”.
Через две недели утренним поездом из Москвы приехал папа.
— Что тут у вас происходит? — загрохотал он своим баритоном на всю квартиру.— Мне позвонила Ленка, рыдает. А где сын?
— Да совсем сошла с ума твоя Ленка со своим чухонцем! А я не могу все время на кухне торчать да тетрадки ему собирать, забирай его к себе! — тоже почти кричала тетя Ира, но Женя все равно уже не спал.
— Кто такой “чухонец”? — спросил он папу через некоторое время, когда уже насладился клацанием замков подаренного ранца.
— Пусть она тебе сама скажет,— ответил папа. Собрал его в школу и поехал на вокзал за билетами.
Назавтра они уехали, папа даже не пошел в любимый музей, ему нужно было еще “закрыть” какие-то свои питерские дела.
Вот так Женя оказался в столице. Тетя Рита устроила его в хорошую английскую школу, с продленкой, а через несколько лет сняла ему комнату, потому что, во-первых, Машка заболела скарлатиной и он мог заразиться, и, во-вторых, сил у нее больше на все это не было. Папа перевез его на новой “двушке” — это пикап, влез даже маленький “Саратов”, который соседка Евдокия Иосифовна потребовала для продуктов. Она тоже не может каждый день таскаться по магазинам, и, кроме Жени, у нее есть еще работа в доме балерин Большого театра.
Сразу оказалось, что Женя — самый важный человек в классе, ни у кого больше не было своей жилплощади. Тем более что Евдокия Иосифовна часто оставалась дежурить у балерин до утренней смены и друзьям можно было готовиться у Жени к контрольной хоть всю ночь — и с кем угодно. Уже в институте Женя вспоминал это прекрасное время и за столом шутил с бывшими одноклассниками, что нужно было брать деньги за постой, все-таки его комната вывела в большую сексуальную жизнь с десяток девочек и полшколы мальчиков.
А у мамы с Юханом все было очень хорошо, вот только приехать она не смогла ни разу. Сначала все время болела Зина.
“И как только с таким здоровьем она поехала на Олимпиаду за эстонскую сборную?” — ехидничал Женя. Затем начались проблемы с гражданством и пропиской, и мама боялась, что ее не впустят обратно как русскоязычную с “серым” паспортом негражданина. Так что в Нарва-Йыэсуу поехал сам Женя, сразу после экзаменов.
Невидимая линия на мосту стала теперь очень заметной. И по прочному шлагбауму, и по синим эстонским полицейским, и даже по качеству асфальта. У Жени было все в порядке, вызов ему прислал директор большого дома отдыха по просьбе Юхана. Памятник Ленину при въезде в Нарву исчез, зато вместо разболтанных “Лиазов” на курорт возили роскошные шведские автобусы. Вокруг все говорили по-русски, но по всему было видно, что они здесь иностранцы. На сдачу с крупной эстонской купюры водитель высыпал ему кучу новой мелочи, среди которой Женя потом обнаружил три российских неконвертируемых рубля.
— Женюра! — запела мама.— Наконец-то, я так соскучилась! (Ха! — подумал и чуть было не сказал Женя.) Ну пойдем скорей, Юхан еще в котельной, мы совсем одни!
Мама жила в неплохом домике с участком, почти у обрыва к морю, они купили его у ленинградцев “после независимости”.
— Но с моря дует,— сказала мама.— А здесь такое дорогое отопление!
Они поели, и мама даже выпила две рюмки московской водки. Женя все никак не мог решиться задать ей вопрос, над которым мучился все эти семь лет, и пожалел маму, решил уж и не спрашивать. Но все выяснилось само собой.
— А ты помнишь, Женя, когда ты тогда уехал к папе…
— К папе?! — переспросил Женя.
— Ну да, я тебя посадила на автобус, и там сидела такая толстенная тетка, чуть тебя не придавила…
— Она потом пересела,— медленно сказал Женя.
— Да, она оказалась нашей соседкой, такая хорошая, вот только больная.
— М-да, это чрезвычайно интересно, Елена Сергеевна! Ну и, собственно, что?
— Так она мне сказала, что отец тебя не встретил, она нарочно смотрела!
— Отец? Меня? Мама, ты чего?
— Вот я и говорю, что он все-таки подлец, не мог встретить ребенка, опять небось торчал в своем дурацком институте!
Потом пришел Юхан. У него оказались роскошные бакенбарды, с них он все время стряхивал капли водки, когда они допивали Женину бутылку.
СЫН
Эту комнату в Кропоткинском переулке выменяли на бабушкину, которую она получила как вдова фронтовика и блокадница. К тридцатилетию Победы было написано жалостливое письмо министру обороны Гречко, он спустил бумагу в райсовет, и Женя долго шастал вместе с тощей порученкой по клоповникам нынешней Пречистенки. Эта комнатка приглянулась, и все на удивление сработало.
В трехкомнатной коммуналке жила одна-одинешенька Валентина Викентьевна, лет шестидесяти, с больной рукой на перевязи. Пустая наша комната, и еще одна — выморочная, жилец не то помер, не то уехал на Север. Полновластная хозяйка квартиры не очень-то радовалась нашему появлению, но скоро поняла, что жить мы здесь не будем, а так, только владеть. В нашей комнате стоял мощный стол на дубовых ногах, мы притащили пару стульев — вот и все. Да еще стеклянная плоская люстрочка хрущевского модерна.
Попытки использовать комнату все-таки предпринимались. Однажды Женя справлял там праздник воспоминания о школе с одноклассниками, всего-то пять человек, но Валентина Викентьевна устроила скандал с плачем. Слезы у нее появлялись мгновенно и так же быстро высыхали. В другой раз он попробовал пустить переночевать там Марата, но она ему даже не открыла, и несчастный сидя проспал всю ночь на лестнице — красивейшей витой лестнице с мраморными ступеньками и чугунными перилами каслинского литья, варварски закрашенными советским зеленым хромом.
Жить они здесь и не собирались, а зря — все лучше, чем с родителями. Комната использовалась как аргумент и живая площадь в борьбе за получение квартиры путем съезда. Но вот этого уже Валентина Викентьевна допустить не могла, и все приходящие выслушивали одно и то же: жить, мол, здесь невозможно, воды нет, канализация испорчена, и вообще к Олимпиаде дом отберут под гостиницу для иностранцев. Так никто въехать и не захотел. Комнату необходимо было обменять на другую.
Удалось это только благодаря счастливым обстоятельствам. По объявлению Жене позвонил бойкий паренек, только что женившийся на даме с маленьким ребенком и проживавший с ними и бывшим мужем в одной квартире. Ситуация адова, и он был готов меняться на что угодно, лишь бы примерно совпадали метры и район. Они оформили обмен, даже не побывав у Валентины Викентьевны! Знакомство состоялось уже при переезде.
Малец был не просто горластым, а каким-то чемпионом по детскому крику. Орать он начал еще в грузовике с барахлом, а увидев Валентину Викентьевну, просто зашелся в вопле. Она расплакалась — кончилась независимая жизнь, убежала в свою комнату, оттуда еще долго доносились всхлипывания. Было хорошо слышно, потому что малыш Лешка вдруг замолк.
Новосел Серега мгновенно оценил ситуацию и вскрыл соседнюю пустующую комнату. Там было интересно — крашеные розовые стены, никакой мебели, на полу старые газеты и куски обоев, а на стене две картины в торжественном стиле: строгий, но справедливый Феликс Дзержинский и справедливый, но тоже строгий Иисус Христос. На подоконнике лежало выцветшее письмо с полуразборчивыми “…мама… Южно-Сахалинск…” и — что совсем странно — чистая одноразовая тарелка с надписью “Олимпиада-80”. То ли соседка захаживала сюда иногда, то ли тарелка залетела в открытую форточку.
Серега распорядился внести в чужую комнату половину своей мебели, а Женя, получив приглашение на новоселье, отбыл домой.
Обмен успешно состоялся, и они жили теперь в роскошной квартире на Хорошевке. На новоселье Женя пришел уже выпивши, приставал к подругам молодой семьи и не скоро заметил отсутствие Лешки.
— А он у Валентины,— безмятежно сказала жена Наташа.
Это известие так поразило Женю, что он прокрался и заглянул в приоткрытую дверь. На полу сидели Валентина Викентьевна и маленький принц. Они играли в железную дорогу (ему Валентина купила с пенсии, потом так же безмятежно сказала Наташа). Валентина Викентьевна увидела бывшего хозяина, напряглась для плача, но только пожевала губами и махнула рукой — уходи, мол.
Из-за того, что одно из Жениных приставаний удачно завершилось, он потом часто перезванивался с Серегой, иногда бывал у них на Кропоткинской. Леша всегда либо рисовал в комнате у Валентины Викентьевны, либо гулял с ней. Женя даже оставался пару раз ночевать с новой подружкой Леной в ничейной комнате, когда его жена уезжала с группой по Золотому кольцу. И Лешка никогда не орал. А потом их след пропал.
Серега сам нашел Женю в 89-м. Коммуналку расселяли, и требовалась какая-то подпись от предыдущего жильца. Они переезжали в Митино.
— А Валентина Викентьевна? — спросил Женя, через месяц позвонив в новую квартиру.
— Да померла бабка. Как мы съехали, так и слегла, ничего не ела, только и бормотала про Лешеньку,— ответила невозмутимая Наташа.— А Ленка-то вышла замуж, конкретно за… Помнишь, такой был у нас, из милицейской школы? Кстати, мы про комнату ничейную узнали! Она ведь была за ее сыном, ну Валентины Викентьевны, он бил ее и однажды даже сломал ей руку, так и не зажила. Она сдуру заявила в милицию, и его посадили. Мне мент потом рассказывал, что тот хотел вернуться, но в жэке ему отказали в прописке. Кажется, живет на Сахалине. А зовут тоже Алексеем!
БОМЖ
В ту зиму подмосковные дачи подверглись невиданному нападению. Со всех концов страны в Москву ринулись сотни тысяч беженцев, безработных, разоренных, бездомных и просто нищих. Это понятно: войны в Абхазии и Карабахе, землетрясение в Спитаке, обвал рубля, разорение заводов и крах колхозов. Только в Москве можно было хоть как-то продержаться, но жить здесь было негде. Зато под Москвой стояли по окна в снегу пустые дачи, охранять которые хозяева не могли.
“Наш” бомж поселился в нижней комнате еще в ноябре, но узнали мы об этом только в середине декабря, когда Марфуша позвонила из правления и сказала, что у нас почему-то горит свет. В первую же субботу мы ринулись в Мамонтовку, но умница бомж заранее убежал, оставив развороченной входную дверь и объедки во всех кастрюлях. Тесть полдня чинил дверь, а Женя с женой разгребали грязь. Милицейский лейтенант, не отказавшись от водки, пообещал иногда проезжать здесь на газике и посматривать, но было ясно, что врет, ему совершенно наплевать на это.
Очевидно, бомж вернулся уже в понедельник, потому что в субботу пришлось ехать снова, по морозу тащиться от станции, а на даче чинить дверь, выкидывать слипшиеся остатки лапши и убирать комнаты. В эту зиму Женя приезжал в Мамонтовку раз восемь, и всегда невероятной интуиции бомж сбегал перед самым приездом.
Весной подсчитали и убытки — помимо разломанной двери и десятка сорванных висячих замков, бомж украл несколько книжек, старинный рукомойник, латунную ящерку на серпантине — память о дяде Боре и еще какую-то мелочевку. Впрочем, полного списка Женя составить не смог, потому что снова притопала Марфуша и сказала, что ему нужно срочно ехать в Москву, там что-то случилось в его компании.
Женя работал бухгалтером в ООО “Перспектива”, занимавшемся составлением проектов очистных сооружений для предприятий легкой промышленности. Они часто ездили в командировки в самые глухие места, привозили продукцию местных комбинатов на продажу, потому что платили им по бартеру — деньги уже не имели цены.
На этот раз ничего не случилось страшного, а просто нужно было срочно подписать бумаги для нового заказчика, которому директор Саша удачно всучил небольшую взятку.
Но вот “Перспектива” начала хиреть, причем Женя не мог понять почему. Вроде все работали, были заказы, а дело лопалось — и все. Так что стали поговаривать о закрытии. Однако тут Саша сделал удачный ход — нанял исполнительного директора. Парень лет тридцати пяти был остер глазом, ловок в делах и за полгода поставил “Перспективу” на ноги. Женя сначала был недоволен Сашиным решением, поскольку теперь фактически становился подчиненным этого Ефима, но скоро они сработались, а потом даже и подружились. Фирма набрала обороты, все подзаработали, Ефим смог даже купить квартиру, а потом и участок с домиком. Весной он надумал жениться и пригласил Женю на свадьбу, но не домой, а к себе на дачу, которая оказалась в поселке Клязьма, совсем рядом с Жениной.
От станции он решил пройтись, хотя местные таксисты так и липли к хорошо одетому москвичу. Прошел промтоварный магазин, в котором лет двадцать назад покупал всякую одежку для сына, рынок, кинотеатр и вышел на улицу со смешным названием — улица Крупская. Через полчаса наконец добрел до Фиминой дачи. Новый дом только строился, гости сидели на веранде старой хибары и весело галдели. К изумлению Жени, среди гостей он увидел свою юношескую любовь Лену, однокурсника Яшку и, что было уже совершенно невероятным, одноклассника Бориса. Они не виделись лет тридцать, но легко узнали друг друга. Фимина невеста, в смысле уже жена, сидела между мужем и Леной и была на нее так похожа, что было совершенно ясно — дочь.
Быстро хлопнув первую рюмку, Женя начал было выяснять ситуацию, но Ефим потребовал тишины. Вот что он сказал:
— Друзья! Я вижу, что многие из вас удивлены, что встретили здесь своих старых знакомых. Кое-какими совпадениями удивлен и я. Вот ты, Женя, тоже кого-то увидел? Это странно, потому что ты здесь единственный из моих друзей, которые… который вот… мы подружились на работе. Остальные — совсем другое дело и другая история.
Тут Ефим поперхнулся и влил в себя полстакана шампанского.
– История вот какая. Я приехал в Москву сразу после землетрясения в Спитаке. И у меня не было здесь ни одного знакомого, а родственников и так уже давно нет. Был бы я хоть армянином, то нашел бы приют в общине, а так и этого нету. И денег у меня было очень мало: жилья в Москве не снять. Тогда я поехал с Ярославского и вышел просто так на станции, понравилось название “Мамонтовка”. Знаете, довольно быстро я снял полдачи и всю зиму там прожил. Я потому и купил участок на Клязьме, что очень полюбил эти места. А однажды полез на полку за пепельницей и нашел вот эту записную книжку. Спрашивал потом у хозяина, но говорит — не его, кто-то забыл, кто — непонятно. Некоторые пишут свою фамилию, а здесь ничего нет.
Умный Боря сказал:
— Это очень просто. Должна быть какая-нибудь буква, на которой много одинаковых фамилий, родственников. По ним можно сразу найти.
— Ну конечно. И я даже знаю, какая это буква — это буква “Т”, но страница-то как раз и вырвана! Он, наверно, поленился переписывать — много фамилий — и просто переклеил страницу в новую книжку. Во-от… Стал ездить в Москву устраиваться на работу, но что-то плохо получалось. То работа не та, то платят мало, то ездить с дачи часа три. И я тогда придумал — взял эту книжку и стал наобум звонить. Звоню, объясняю про книжку и пытаюсь познакомиться. Лена Михайловна была первой, кто согласился встретиться и побеседовать. Потом уже и Боря, и Яша. Вот Елена Михайловна меня и устроила на курсы. А Яша помог с деньгами, просто удивительно, какие есть чудесные у вас люди! Если кто еще не понял: моя Оля — дочка Елены Михайловны, тогда ей было всего тринадцать лет, это сейчас она умница-красавица. Так мы и подружились, так я и стал москвичом, поэтому вы все знакомы, вы — из одной записной книжки. Найти бы хозяина! Давайте попробуем узнать, с кем вы все знакомы, я очень хочу его найти, я ему всей жизнью обязан! Женя, а ты чего? Ты-то откуда Елену Михайловну знаешь? Что молчишь?
Женя действительно молчал и никак не мог придумать, что и как сказать. Книжка-то ему была давно не нужна. И Ефим был ему другом, и все же Женя сказал:
— Отдай ящерицу… бомж.
ОБОИ
Женя начал подрабатывать в журнале “Реникса” статьями по истории вещей. В его газете такие статьи писал видный пруссолог Голиков, и делал это с необыкновенным изяществом, иллюстрируя статьи фотографиями немецких древностей и марок из своей коллекции. Темы были столь разнообразны — от денег до вилок,— что Женя понял метод историка. Совершенно очевид-
но, что ловкий доктор наук снимал с полки пару энциклопедий, добавлял собственную историю — а у кого нет собственной истории про ту же вилку? — и материал готов. Но энциклопедий и справочников было полно и у Жени, собирать он их начал еще в юности с “бордовой” БСЭ, а сейчас очень горевал, что вскоре вся его чудная коллекция перекочует в Интернет и смысла в ней не будет никакого.
А пока Женя взялся написать статью по истории обоев. В том же Интернете нашел несколько сайтов, передрал хронологию и фактуру, а потом начал вставлять историйки — только не свои, а придуманные. Так он высосал из пальца зеркальные обои, которые, впрочем, вполне могли бы существовать и даже наверняка где-нибудь существуют. А то, что в такие обои в Париже “вошел” Маяковский по незнанию буржуазной роскоши — а пусть проверят! — фига с два можно доказать, что этого не было. В крайнем случае сошлюсь на Райт-Ковалеву, приезжавшую как-то в поэтический кружок при МГУ и рассказывавшую массу баек про великого поэта, думал Женя. Про обои, правда, она не говорила, а больше упирала на неумеренные сексуальные аппетиты поэта. Но Райт давно умерла — и пойди проверь. Статья вышла со всей этой фантастикой. А ведь можно было и правду написать — у Жени была своя история про обои, то есть, конечно, не про обои, а про любовь.
Он только что купил квартиру у отъехавшего на историческую родину Аркаши и расхаживал по чудом доставшейся ему площади одновременно с восторгом и ужасом. Состояние квартиры лучше всего было бы описать, используя известное название картины “Фашист пролетел” — в комнате не хватало только что трупа убиенного пастушка. Сказать, что пыль лежала толстым слоем,— ничего не сказать. Это была уже не пыль на подоконнике или у плинтусов — подоконник и плинтус были вторичны по отношению к пыли, истинной хозяйки помещения. Обои свисали мощными, уверенными в себе пластами, по потолку будто стреляли из крупнокалиберного, а унитаз… Пожалуй, гигиеничнее было бы справлять нужду прямо на пол в комнате. Итак, ремонт был не роскошью, а средством выживания.
Однако в те годы нельзя было достать не то что зеркальных или моющихся, а и самых обычных, хоть каких, обоев. Обзвонив два десятка хозяйственных магазинов, в одном, на Рязанском проспекте, Женя получил-таки утвердительный ответ, что есть, но, разумеется, уже кончаются. Воспользовавшись имевшимся у него тогда преимуществом, а именно собственным автомобилем, он помчался на Рязанку и успел всунуться в очередь.
Обои были двух видов: грязно-серые в полоску и грязно-коричневые с кляксами. Женя выбрал вторые и тут заметил очень интересную девицу, нагруженную десятком тяжеленных рулонов. Вот в такой ситуации познакомиться не стоило никакого труда — он просто предложил ее подвезти. Девица струхнула, но мирный вид Жени со своими рулонами успокоил ее, а главное — и правда трудно добираться. Второй раз она струхнула, когда он сообщил ей свой маршрут, но потом сообразила, что это чудесное совпадение, вряд ли он мог ее выследить. А дело было в том, что она оказалась Жениной соседкой, причем поразительно близкой, в принципе они могли бы перекрикиваться из окон. Может, это была судьба? — много раз потом думал Женя. Может, и была.
Женя привез Ларису в “комсомольский” дом. Ее умершие родители и правда были функционерами ЦК ВЛКСМ. У Ларисы была трехкомнатная прекрасная квартира, хотя в одну из комнат она никогда не заходила — там умерла ее мама. В ванной оказалось небольшое окно — просто невиданная роскошь. Черт, богатая невеста! Они начали перезваниваться, и когда Женя уехал на заработки в Германию, Лариса послеживала за его квартирой. По возвращении доложила, что в окнах горел свет чуть ли не каждый вечер, и там явно шла бесконечная гулянка. Женя оставил ключи брату и еще двум приятелям.
Женя никогда не умел настаивать, считая это неприличным. Лариса отнеслась с пониманием к его поведению, и через неделю все получилось, хотя Лариса и говорила, что очень боялась этой встречи. Любовницей она оказалась отличной и совершенно зря сетовала на свою зажатость и подавленность недавней маминой смертью. Если она не дает всего, как она говорила, что могла бы, то что же это вообще такое, соображал Женя, помирая от наслаждения.
Но у них не заладилось. То она ныла, то Женя забывал ей позвонить — параллельно протекал процесс тяжелого расставания с Леной,— и кончилось все тем, что однажды Лариса его попросту выгнала, а в телефонных переговорах была коротка и суха. Ну и черт с ней!
Сталкивались они на удивление крайне редко. Наверное, потому, что Лариса рано уходила на работу и рано же возвращалась, а полубогемный Женя и вставал-то не раньше девяти, а возвращался из редакции и вовсе часов в десять. Но однажды они все же встретились. Лариса некрасиво лизала вафельный пломбир, размазав мороженое по губам. Они поговорили минут несколько, и Женя распрощался, торопясь в метро. Но вечером Лариса позвонила, оказывается, она обиделась, он вел себя отвратительно и гадко. Женя ничего не понял, а в следующую встречу уже Лариса торопилась на троллейбус, совершенно не интересуясь Женей.
А вчера Женя решил проведать свой гараж и встретил Пал Виталича, который заталкивал зеленую “жигулину” к себе в мастерскую. Женя помог ему, а Пал Виталич объяснил, что это машина Ларки из “комсомольского” дома, она наконец собралась тачку продавать, да и правда: что ей без толку стоять годами под тентом?
— Она что, не ездит? — спросил Женя, почуяв некую тревогу.
— У нее отец водил. А после его смерти она поездила пару месяцев, да и не захотела. Щас мы ей глянец наведем да и загоним, вон хоть Андрею, машина-то почти новая, прошла всего тысяч двадцать, стояла ведь все время.
Женя еще немного порасспрашивал Пал Виталича, и все сходилось к тому, что эта Лариса — та самая Лариса. А про машину она никогда ему не говорила! Тут Пал Виталич хряпнул по кнопке багажника, и в нем оказались: запаска, инструменты, старая книжка по бухгалтерским проводкам и связка бумажных обоев, от которых Женя немедленно оторвал кусок, чтобы посмотреть рисунок. Ларка выбрала грязно-серые, он ведь тогда даже помогал ей клеить их в коридоре, но почему так много осталось? Женя занес ей в квартиру вроде точно такую же связку! Он порылся в старой книжке и позвонил. Лариса была очень недовольна его расспросами, сказала, что он все перепутал, что столько обоев и осталось. Так бы он никогда и не узнал правды, если бы назавтра снова не поговорил с Пал Виталичем. Оказалось, что давным-давно Лариса попросила именно его по знакомству пригнать назад тачку, которую она бросила у хозмага на Рязанке. С тех пор, значит, обойчики здесь и валяются.
Вот оно как, думал Женя. Она приехала в магазин на машине. Купила обои. Положила в багажник. Но потом вернулась в магазин… Еще купила… Тут я появился, и вместо того чтобы… Поехала со мной. Нет, не так! Она купила вторую партию прямо за мной, в соседней кассе выбивала. Я ведь тогда с ней и познакомился. Вот оно что! Захотела поехать со мной, а машину бросила. Все это какая-то чепуха. Получается, что она их купила, надеясь дождаться моего приглашения. Увидела сверкнувшие глазки? Не просто судьба, а сконструированная — и не мной — судьба?
Женя снова позвонил Ларисе, которая спокойно выслушала его и послала к черту, желательно навсегда. И чтобы больше не звонил.
Конечно, можно было сходить за коньяком, но что же теперь, каждый день напиваться? Женя посмотрел на стену. Попробовать, что ли, еще раз за обоями сгонять?
ВЕЩЬ В СЕБЕ
Вещь жила трудной коммунальной жизнью. Проходя по коридору, ее все время задевал инженер закрытого завода Петухов, неизменно восклицая: “А, шпиндель оборонный!” Вещь не обижалась, считая это похвалой. Быстрорастущий школьник Веня с каждым годом бил по ней кулаком все сильнее, и вещь радовалась, что может ответить ему густеющим басом. Тетка Полина время от времени внимательно смотрела на нее, но так ни к какой идее об использовании не пришла. Иногда в коридор забредали молодожены, целовались и радостно хихикали, показывая на нее пальцем. Потом все разъехались, а одинокая вещь так и осталась висеть на гвоздике.
Дом простоял в разрухе до самой приватизации. Летом подъехали два джипа, и важный тип в двубортном пиджаке осмотрел уже изрядно постаревшую вещь.
— Зачем это здесь? — спросил он жэковского смотрителя.
— Всегда здесь висела…— ответил выросший Вениамин и стукнул по вещи грязным кулаком.
Вещь благодарно и гулко ответила.
— Ладно, берем,— сообщил пиджак и уехал оформляться.
Делавшие евроремонт хохлушки смотрели на вещь с ненавистью, но тронуть не посмели, обошли штукатуркой вокруг, а гвоздь покрасили под серебро. Двубортный пиджак привез для вещи после ремонта изящный итальянский чехол. По ночам она мирно посапывала в дорогой коже, а днем гордо переругивалась с охраной.
“Кто же я на самом деле? — иногда думала вещь, никогда не читавшая Канта.— Для чего я приспособлена, в чем смысл моего существования?”
Новый хозяин дома (сменивший обладателя двубортного пиджака, продырявив его в нескольких местах) велел Веньке-смотрителю показать помещение. Увидев ее, он благоговейно сказал:
— Это вещь! Я мечтал о ней с детства! — И властной рукой снял вещь с гвоздя.
Вениамин хотел было стукнуть по ней для демонстрации, но хозяин щелкнул Веньку железным пальцем в лоб, и тот упал.
Для вещи наняли массажистку, преподавателя литературы и французского, личного дизайнера и тренера по карате. На содержание вещи у хозяина уходит до двухсот долларов в неделю, больше, чем на сына-наркомана. Иногда хозяин берет ее с собой в баню и хвастается перед голыми девками, но вещь не обижается, ведь и вправду — есть чем гордиться!
Единственно, чего она до сих пор не понимает: как это ей угораздило очутиться в Кропоткинском переулке? Почему она не живет на родине, в зеленом городе Кёнигсберге?
Но хозяин, хоть и с незаконченным средним образованием, предусмотрительно прячет от нее учебник истории ХХ века.