Стихи
Татьяна АНДРОНОВА
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2001
ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
Татьяна АНДРОНОВА
Обгоняет нас буря века
* * *В высокой глубине,
за звездами, за далью,
где тайна жизни —
будто жизнь сама,
всей мощью власти
с божеской моралью,
всей непреклонностью
небесного ума
внушает Некто нам
душевные стремленья
для счастья воздвигать
земные терема,
от постоянства вновь
к безумью обновленья
(желанье перемен
в тумане волшебства!).
Но этим Он лишь часть
условностей являет!
Преобразив в завет
законы естества
(для утешенья — всем,
смиренья, разделенья!),
затмив от нас свои
зловещие права,—
и дни прядет,
и годы расставляет…
2000
* * *Огромное русское небо
раскинулось с роскошью древней
над полем насущного хлеба
и нищей, безлюдной деревней.Темнеют столетние крыши,
торчат закопченные трубы,
как будто велением свыше
терзали людей душегубы.
В небесных высоких провалах
предписано это решенье,—
в земных лабиринтах и скалах
хранится завет устрашенья!Темнеют убогие стены,
торчат закопченные трубы,
здесь снова (как прежним на смену!)
другие прошлись душегубы.
2000
* * *Жестокое время свободы
гуляет по улицам вечным.
Ба! Те же народы
и те же невзгоды
по тем же кругам бесконечным!Две жизни (и десять) в границах —
несовместимых и разных,
как нравы, стремленья и лица…
Наивная наша страна,
смотри, здесь повсюду — война!
Здесь новая жизнь вершится
толпой мироедов проклятых —
из небыли будто изъятых
безумцев, лжецов безотказных,
воров и воришек лабазных
и дружб неотвязных!
Их много — судьба не видна!
Лишь ненависть вечно — одна.
2000
Сочельник детстваБушует метель, и подвижная светлая мгла
заполнила воздух. Сквозь белый завес —
серебряный столб над сугробами, будто стрела
слетела из бездны заснеженной, тусклых небес.
На мертвом пространстве лишь зимняя песня
слышна,
да пестрою лентой колышется лес,
да серым пятном провисает луна.Откроем же дверцу каленой крестьянской плиты
и скажем друг другу: «Прекрасный камин!
Иного не надо!» Среди белизны-темноты
уютно трепещет огонь, беззвучно съедая поленья,
и падает ровный оранжевый клин
от лампы — на стены, приятно его появленье,
и кажется, это блуждающий луч
спустился по клочьям невидимых туч,
чтоб скрасить земное мгновенье!
И снежный сочельник приносит игривый испуг —
тепло и нарядно в лачужке, и свежая сдоба
свой дух расточает над бедным, дощатым столом,
где видимость праздничной жизни без всяких наук
и данность во времени даже — метельная злоба!
Здесь кто-то явился и легкое счастье вдохнул,
чтоб нам оставалась хоть тень заговорного чуда,
здесь кто-то витает таинственно и белоснежным крылом
(мы знаем его осторожный, могучий излом)
у стекол туманных взмахнул;
здесь кто-то улыбчивым ликом к окну ледяному прильнул,
из недр воздушных возникнув — из ниоткуда,
и щедро наполнил лачужку сияньем —
сияньем и блеском! — стеклянных шаров и снегов
на веточках ели, поставленной, как изваянье…Январь отбушует, за ним лицемерный февраль —
кривые дороги, последние страсти свободы,
а там уже скоро апрель — очищенье лесов и лугов
(листвы изумрудный дымок, небес голубая эмаль),
расцвет и спокойная властность природы.
Но мы — неизменны! Мы — сборище разных, взаимных
врагов.
И люди не любят друг друга,
и грабят друг друга,
и бьются друг с другом все люди и страны — народы!
2001
* * *В словах возвышенных есть истина
одна —
в них вера и надежда, утешенье
на древние и новые (любые)
времена…
В них жуть забвенья и молитва —
украшенье
земного мира, как глоток вина
и как нектар для пламенных богов,
создавших нас в одном ряду
с другими
(с другими тварями и только
без клыков),
но с ядом разума и жаждой
круговертья
богатства, власти, подвигов, свободы
в жестокой доблести с мечтаньями
благими
(и самым жгучим — это о бессмертье!).Вот смысл множества возвышенных
печалей!
Своей любви! И общей жизни!
И тайн возвышенных! И непроглядных
далей,
где образ времени меняют времена,
где уничтожены великие народы,
где обворованы великие народы,
где позабыты целые народы,
отторгнуты, как в небыль, племена,
и нет названия погубленной
отчизне,
судьба которой — за войной
война
да краткое восшествие предтечи!
Все пронеслось, и все легендой
стало
(явление старинной устной речи,
волшебное окно для сказки и былины),
все пронеслось, и все легендой стало
или — ничем! Лишь песней заунывной
(как сквозняки равнины)…
И в музыку тягучую веками она слова
вживляла и вплетала,
когда-то сочиненные впервые при золотистом отсвете лучины.
2000* * *
Высокий, вечерний туман,
за тучами бродит луна,
вздыхает во тьме океан
и слышно,— в разбеге волна.О, много таких вечеров,
за ними — бессонных ночей,
и всюду — таинственный зов
да шелест каких-то речей…Душа начинает болеть,
крылатая память — скорбит,
зато ей блаженно лететь,
где нету запретных орбит!Нельзя никому задержать,
замедлить, ускорить полет:
дано ей искать (и — терзать!)
ту жертву, которая ждет!Вздыхает во тьме океан,
и слышно,— в разбеге волна,
на сушу бесчисленных стран
взбирается тщетно она.И царствует нежная тишь,—
ничто не грохочет, нигде…
И бунт зарождается лишь
в земной, человечьей орде.
2000
Три облакаДорога далека,
три облака вдали,
веселая река
среди холмов земли.Над искрами воды —
сиянье и узор,
так бороздят простор
трех облаков следы!Прокатимся вдвоем —
безлюден путь, широк,
и влажный ветерок,
блаженствуя, вдохнем.Пологий склон холма
в сиреневых цветах.
Всегда стоят дома
в красивейших местах.А здесь другой рассказ,
здесь первобытный день,
и солнечная тень
не осчастливит нас.Безлюдье (что тайга!) —
коварно для живых.
Речные берега!
Как мы любили их!Но в наше время рай
внушает темный страх
(всей эры слом и край,
столетья слом и крах!).Домчимся по тропе
в какой-нибудь ковчег!
Опасен человек,
но все же мы — в толпе…
2000
ЛицедействоСчастье ли безудержное с нами,
гложет ли дремучая тоска,—
но живая пишется строка
в этой вечной и двуликой драме.Лицедейство — кровное родство
с целым миром или жизнью каждой…
Пьем нектар обманный с древней жаждой!
Лицедейство — будто волшебство!
Там есть отклик, отзвук дивной речи,
как в поэзии (и ложь, и — божество!).
Лицедейство — будто волшебство,
в нем повсюду образ человечий.
2000
* * *Начало осени красиво иногда
в своем златом смиренье, ожиданье
серебряных завес и ярко-синих пятен
среди ленивых облаков, когда
там появляется, украсив мирозданье,
дневная, светлая, прозрачная луна,
как лепесток далекий чуть видна —
в легчайшем плаванье! И нет пока
заполненных водой дорожных вмятин,
нет тлена жизни — пыли луговой,
сыпучих веток, гнили листьевой,
при робком солнце мир еще опрятен,
и лишь на подступах предзимняя тоска —
ветров хлестанье и дождей рыданье
да тьма ползучая, как будто на века.
2000
БудниСедой туман ползет, как привиденье,—
душа хлопочет о грядущем дне:
кормить семью (блаженствуют во сне
дитя, щенок, домашнее растенье).Дитя проснется, заскулит щенок,
растенье спросит комнатной водички,
а чистые блокнотные странички —
отваги ждут (неслышимый звонок)!Отваги — сокрушить возлюбленный порядок,
приятностями жизни пренебречь,
чтоб переделать собственную речь
в столбцы и строки, полные загадок.
2000
* * *От шума природы, от струй дождевых,
бурленья, текучести луж,
от скрипа деревьев, от хлопанья листьев, ветвей —
я чувствую смуту живых,
движенье души, как в тоску и застойную глушь
(чем глуше они, тем движенье природы мертвей).
За чьи-то грехи здесь холодное небо дано,
большие снега и дожди, сквозное ненастье равнин
да редкая теплая новь
(совместное это звено
как Божья немилость)!
И только судьба меньше века — один на один…
Туманное время — подобное всем временам,
наказывать и вразумлять непонятливых вновь
лишь к нам, безотчетное, к нам,
не к кому-то другому явилось!
Пустынный мираж, никуда не спешит
в травах и глине река.
Так медленно плещется в жилах тягучая кровь…
И мельница дней — энергия младости, так коротка!
* * *Она счастлива тем, что ей в душу плюнуть
нельзя,
потому что на свете есть смерды, а также
князья,
но сама очень любит плеваться в кого-то,
мимоходом кого-то навек осквернить! Напоказ!
Стерпит стильный плевок вековечное наше
болото,
как стерпело множество душ и увидело множество
глаз!
И поэтому ей никогда не бывать перед Богом
в ответе,
ей позволено,— есть безответные смерды
на свете!
Им заплеванный мир в самый раз!
2000
Год до победыМай, и настежь створки,
стеклышки блестят.
Сосновые иголки
на песок летят.Патефон играет
про лодку на воде,
и душа витает
в солнечной среде.В юности витает —
в сказочном раю,
все створки отражают
сказочность мою!Сказочность, волшебность
крылья обрела,—
хоть война и бедность,
жизнь на час мила!
Сердце невесомо,
очень гордый взгляд,
а напротив дома
бабушки сидят…В тридцать пять старухи,
нет скудней одежд!
Времена разрухи,
канувших надежд…Так они бездонны —
светятся едва!
Вчерашние мадонны,
кто уже вдова?Есть одна пророчица,
почтальон-разносчица
(от голода больна).
В новом мае кончится
великая война,
страшная война.
2000
* * *Догнала меня буря века,
пыль бросает в глаза.
Слышу я людей голоса,
вижу — тень человека!Взгляд опущен, сомкнуты руки,
жизнь стерта с лица.
Не понять — усталость конца
или тяжесть разлуки.Как туман, открытое темя,
нет покоя в чертах,
отвращенье лежит на устах,—
вспять обрушилось Время!Но затихли в сердце проклятья,—
жаль мне седость волос!
Разум все же готовит вопрос:
«Что нам выдумать, братья?»И натруженный голос шепчет:
«О, наверное,— жить…»
Я насмешку не в силах скрыть:
«Сказка эта — полегче!»А в ответ, как стоны метели:
«Я летало — брожу сейчас!
Я старо и устало от вас!
Все вы мне — надоели…
Все вы мне — надоели…
Все вы мне — надоели…»Обгоняет нас буря века,
пыль бросает в глаза.
Слышу многих людей голоса,
вижу — тень человека.
2000
ВетерВетер притих, будто смирилось
и затаилось дыханье,
чтоб осмотреться, прислушаться, выбрать дороги
и ринуться снова и снова
туда, где предвидится первой грозы полыханье,—
по берегу, вверх на предгорье, но гневные боги
дальше не пустят и скинут обратно
веселые крылья,
стенать и гудеть заставляя:
пусть будет страшней громыханье
о каждый валун и скалу (земные преграды, основы,
которые тотчас не сдвинуть, в летящее тело вживляя);
пусть сладостней будут усилья
точить и точить их, разламывать до издыханья;
дуть в лица людей, пусть знают: о, жив еще ветер
(могучей, усердней других, чей век и минуты короче);
что если летит его песня, грохочут стенания эти,
то многие живы,— земля не сровнялась под пеплом;
что есть и целительный миг, прекрасней,
возвышенней прочих
(непостижимое, невозвратимое и круговое явленье) —
как тени на облаке светлом,
как в синих глубинах, на синем полотнище
в звездных букетах
разновеликой, плавучей луны золотое свеченье, скольженье,
как солнечный отблеск, туманность в закатах, рассветах
(любая картина на небе сравнима с мечтой ювелира).
И ветер смирнеет, когда наступает усталость, охота
понежиться или вздремнуть,
погладить колючие ветви деревьев, кустов,
шерстинки животных, без перерыва траву поглощающих
глупых овец
и разные лица людей у пастушьих костров,
прислушаться к звукам их речи, похожей на кашель Сатира,
забыть, хоть на час, свой прерывистый,
непредсказуемый путь
и выдумать вечную, зверскую сказку, как древний
фракийский мудрец,
узнавший так ясно и точно устройство великого мира —
всех жалких, бессильных существ,
охраняемых Богом,
им почему-то бережно, нежно любимых… Но почему?
Ветер не может ответить (слова разместить
в соответствии строгом).
И я его песни разбойные, гордые слушаю —
я, смертный жилец
земного-воздушного плена, стремящийся лучше понять
его жизнь и тьму…
У ветра же нет объясненья, он лишь вдохновенный
и дикий певец!
2000
* * *Утро идет, оживая,
ветер рек и морей,
душу теплом овевая,
ноет и ноет: скорей!Скорей поразмысли о жизни!
Скорей задавай ей вопрос!
Скорей отвечай этой жизни,
скорей, как на собственной тризне,—
на белом одре, на столе,
в последний момент на земле,—
всю правду на каждый вопрос!
2001∙