Панорама
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2000
Небо в алмазах ∙ “И ТОЛЬКО БЕЗ ЭТОГО ЖИТЬ НЕВОЗМОЖНО”. Книга избранной лирики. “ Алетейя” — при участии Фонда русской поэзии, СПб., 1999.
∙ Традиционно существовало два взгляда на ценность поэтического текста. Согласно первому, стихотворение прекрасно, если его достоинства безотносительны к имени и личности автора, эпохе и ее языку. Согласно второму, значительны не отдельные стихотворения, а поэтические индивидуальности или поэтические эпохи; один и тот же текст гениален, если его автор — Пушкин, и зауряден, если он принадлежит перу какого-нибудь эпигона конца Х I Х столетия .
Книга, изданная петербургским издательством “Алетейя ” при участии Фонда русской поэзии, — чистый эксперимент. Стихи извлечены из реального контекста и помещены в новый, границы которого определяются индивидуальными вкусами и пристрастиями одного человека — составителя книги Ирины Соловей. По ее собственным словам, “ этой книжке можно делать всяческие упреки… но можно ли упрекать любовь? Сердце любит то, что избрало. С этим и самый строгий вкус ничего поделать не сможет ”.
Тексты анонимны (конечно, по отношению к хрестоматийным строкам об анонимности можно говорить лишь условно), лишены дат и даже названий. Это просто стихи. Имена авторов вынесены на первую страницу книги. Среди них наряду с Пушкиным, Лермонтовым, Тютчевым, Фетом, Анненским, Блоком, Ахматовой, Мандельштамом, Кузминым, Пастернаком и другими классиками есть и малоизвестные авторы — Кирилл Сухоруков, Борис Левит-Браун, Виктор Наймарк… Нашлось место и Николаю Якимчуку — директору Фонда русской поэзии, чьи таланты издателя и менеджера, на наш взгляд, существенно превосходят его поэтическое дарование.
Само собой, хронологическая последовательность не соблюдается . В результате, скажем, стихи Георгия Иванова (занимающие чуть ли не половину книги) отвечают стоящей на соседней странице лирике “ золотого века ” — и вот какая странная получается перекличка:
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон…… Мне исковеркал жизнь талантИ между современниками диалог получается почти пугающий — отсутствием общего эмоционального пространства и словаря, внутренней несовместимостью текстов, порожденных разными мирами.
двойного зренья ,
Но даже черви им, увы, пренебрегли.И чем случайней, тем вернее( Надежда и безнадежность, вдохновение и рефлексия, предпочтение “ поэта ” и “ человека ”?)
Слагаются стихи навзрыд…… Допустим, как поэт я не умру,
Зато как человек я умираю.По идее, подбор текстов и их соседство должны были создать новый контекст, в котором строки, выпавшие из гнезда и утратившие родителя, могут обрести новый дом и заиграть дополнительными значениями. Но составитель расположил стихи довольно случайным образом, и резонируют они друг с другом случайно.
Что касается выбора текстов, то — учитывая принцип составления книги — удивляет наличие стихотворений, написанных на случай и уже поэтому неотрывных от времени и конкретного исторического контекста. Вероятно, составитель хочет дать понять, что коллизия, воплощенная в тексте, вечна. В случае лермонтовского “На смерть поэта ” эта уверенность свидетельствует об известной романтической наивности. А как быть с такими стихами:
Теперь тебе не до стихов,
О слово русское, родное!..Ложь воплотилася в булат;
Каким-то Божьим попущеньем
Не целый мир, но целый ад
Тебе грозит ниспроверженьем…Все богохульные умы,
Все богомерзкие народы
Со дна воздвиглись царства тьмы
Во имя света и свободы!Дискуссия с читательским вкусом, выбравшим в конце ХХ века у Тютчева именно это, не может быть эстетической, и, как ни странно, она не может быть политической, потому что сегодня вопрос, к примеру, о существовании богомерзких народов не политический, а нравственный. (Кстати, в “ книге избранной лирики ” слово “Божьим ” вопреки грамматике до- и послесоветского времени напечатано со строчной буквы.)
Еще одна небесспорная вещь: многие включенные в книгу тексты представляют собой фрагменты стихотворений или даже отдельные строфы. Когда это касается пушкинского “Поэта ” — что ж, вторую строфу все помнят… Но то же делается с не самыми известными стихами Набокова и Бродского.
Что касается эстетики, то составитель явно тяготеет к “ высокой лирике ” (в современном культурном контексте это необычно и привлекательно), но глух к одической мощи (не случайно в книге нет ни одного стихотворения ХVIII века, нет и Маяковского); у него есть вкус к мрачной афористике и парадоксам (Г . Иванов, Одарченко); он, кажется, совершенно не принимает нетрадиционных форм стиха; круг его пристрастий очень ограничен: трудно, исходя из объективных критериев, объяснить отсутствие в книге стихов, скажем, Баратынского, Ходасевича, Заболоцкого (при наличии Евтушенко, симоновского “ Жди меня” и “ Баллады о прокуренном вагоне ” Кочеткова). Известная нестандартность мышления выражается в том, что в антологию в качестве поэтических текстов включены обрывки чеховского монолога про “ небо в алмазах ”. Но, вырванные из контекста, они производят впечатление графоманского “ стихотворения в прозе ” (то есть производили бы, если бы не узнавались с первого слова). А слова “Мы отдохнем… Мы отдохнем! ” , завершающие чтение книги, именно на этом месте выглядят очень смешно.
Композиция антологии такого рода должна была бы сама по себе быть произведением искусства. Ирине Соловей, на мой взгляд, не до конца хватило для этой работы художественного чутья и вкуса, а может быть, и знаний. Но сама идея книги — великолепная, и уже за одну ее надо
быть благодарным издателям. Насколько мне известно, собраний, составленных по такому принципу, не выходило нигде и никогда.
Иван БЕЗЗЕМЕЛЬНЫЙ